Бетховен. Один против судьбы Анна Мироненко, Елена Молоткова, Татьяна Брыксина

Бетховен. Один против судьбы

Анна Мироненко, Елена Молоткова, Татьяна Брыксина

Людвиг Бетховен родился в 1770 году в немецком городке Бонне. В домике с тремя комнатами на чердаке. В одной из комнат с узким слуховым окном, почти не пропускавшим света, часто хлопотала его матушка, его добрая, нежная, кроткая матушка, которую он обожал. Она умерла от чахотки, когда Людвигу едва исполнилось 16, и ее смерть стала первым сильнейшим потрясением в его жизни. Но всегда, когда он вспоминал о маме, его душу наполнял нежный теплый свет, словно ее касались руки ангела. «Ты была так добра ко мне, так достойна любви, ты была моим самым лучшим другом! О! Кто был счастливее меня, когда я еще мог произнести сладостное имя – мать, и оно было услышано! Кому я могу сказать его теперь?..»

Карл Штилер. Людвиг ван Бетховен. 1820

Отец Людвига, бедный придворный музыкант, играл на скрипке и клавесине и имел очень красивый голос, но страдал самомнением и, опьяненный легкими успехами, пропадал в кабаках, вел весьма скандальную жизнь. Обнаружив у сына музыкальные способности, он задался целью во что бы то ни стало сделать из него виртуоза, второго Моцарта, дабы решить материальные проблемы семьи. Он заставлял пятилетнего Людвига по пять-шесть часов в день повторять скучные упражнения и нередко, придя домой пьяным, будил его даже ночью и полусонного, плачущего усаживал за клавесин. Но вопреки всему Людвиг любил отца, любил и жалел.

Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, в его жизни произошло очень важное событие – должно быть, сама судьба послала в Бонн Христиана Готлиба Нефе, придворного органиста, композитора, дирижера. Этот незаурядный человек, один из самых передовых и образованных людей того времени, сразу угадал в мальчике гениального музыканта и стал бесплатно учить его. Нефе познакомил Людвига с творчеством великих: Баха, Генделя, Гайдна, Моцарта. Он называл себя «врагом церемониала и этикета» и «ненавистником льстецов», эти черты потом ярко проявились и в характере Бетховена. Во время частых прогулок мальчик жадно впитывал слова учителя, который декламировал произведения Гете и Шиллера, рассказывал о Вольтере, Руссо, Монтескье, об идеях свободы, равенства, братства, которыми жила в то время вольнолюбивая Франция. Идеи и мысли своего учителя Бетховен пронес через всю жизнь: «Дарование – это еще не все, оно может погибнуть, если человек не обладает дьявольским упорством. Потерпишь неудачу, начни снова. Сто раз потерпишь неудачу, сто раз начни снова. Человек может одолеть любое препятствие. Дарования и щепотки достаточно, а упорства нужен океан. А кроме дарования и упорства нужна еще уверенность в себе, но не гордыня. Храни тебя Бог от нее».

Спустя много лет Людвиг в письме поблагодарит Нефе за мудрые советы, которые помогли ему в изучении музыки, этого «божественного искусства». На что тот скромно ответит: «Учителем Людвига Бетховена был сам Людвиг Бетховен».

Людвиг мечтал поехать в Вену, чтобы познакомиться с Моцартом, чью музыку он боготворил. В 16 лет его мечта осуществилась. Однако Моцарт отнесся к юноше с недоверием, решив, что тот исполнил для него пьесу, хорошо разученную. Тогда Людвиг попросил дать ему тему для свободной фантазии. Так вдохновенно он еще никогда не импровизировал! Моцарт был поражен. Он воскликнул, повернувшись к друзьям: «Обратите внимание на этого юношу, он заставит заговорить о себе весь мир!» К сожалению, больше они не встретились. Людвиг был вынужден вернуться в Бонн, к нежно любимой больной маме, а когда позже вернулся в Вену, то Моцарта уже не было в живых.

Вскоре отец Бетховена окончательно спился, и на плечи 17-летнего юноши легла забота о двух младших братьях. К счастью, судьба протянула ему руку помощи: у него появились друзья, у которых он нашел поддержку и утешение, – Елена фон Брейнинг заменила Людвигу мать, а брат и сестра Элеонора и Стефан стали его первыми друзьями. Только в их доме он чувствовал себя спокойно. Именно здесь Людвиг научился ценить людей и уважать человеческое достоинство. Здесь он узнал и на всю жизнь полюбил эпических героев «Одиссеи» и «Илиады», героев Шекспира и Плутарха. Здесь он встретился с Вегелером, будущим мужем Элеоноры Брейнинг, который стал его лучшим другом, другом на всю жизнь.

В 1789 году тяга к познанию привела Бетховена в Боннский университет на философский факультет. В этот же год во Франции случилась революция, и вести о ней быстро долетели до Бонна. Людвиг вместе с друзьями слушал лекции профессора литературы Евлогия Шнейдера, который вдохновенно читал студентам свои стихи, посвященные революции: «Сокрушать глупость на троне, сражаться за права человечества… О, на это не способен ни один из лакеев монархии. Это под силу только свободным душам, которые предпочитают смерть – лести, нищету – рабству». Людвиг был в числе горячих поклонников Шнейдера. Полный светлых надежд, чувствуя в себе огромные силы, юноша вновь отправился в Вену. О, если бы друзья встретили его в то время, они не узнали бы его: Бетховен напоминал салонного льва! «Взгляд прямой и недоверчивый, словно искоса наблюдает за тем, какое впечатление он производит на окружающих. Бетховен танцует (о, грация в высшей степени скрытая), катается верхом (несчастная лошадь!), Бетховен, у которого хорошее расположение духа (смех во всю глотку)». (О, если бы старые друзья встретили его в то время, они не узнали бы его: Бетховен напоминал салонного льва! Он был весел, жизнерадостен, танцевал, катался верхом и искоса наблюдал за тем, какое впечатление производил на окружающих.) Иногда Людвиг бывал пугающе мрачен, и только близкие друзья знали, сколько доброты пряталось за внешней горделивостью. Стоило улыбке озарить его лицо, и оно освещалось такой детской чистотой, что в эти мгновения было нельзя не любить не только его, но и весь мир!

В это же время были изданы его первые фортепианные сочинения. Успех издания оказался грандиозным: на него подписались больше 100 любителей музыки. Особенно страстно ждали его фортепианных сонат молодые музыканты. Будущий известный пианист Игнац Мошелес, к примеру, тайком покупал и разбирал «Патетическую» сонату Бетховена, на которую его профессора наложили запрет. Позже Мошелес стал одним из любимых учеников маэстро. Слушатели, затаив дыхание, упивались его импровизациями на фортепиано, многих они трогали до слез: «Он вызывает духов и из глубин, и с высот». Но творил Бетховен не для денег и не для признания: «Что за бессмыслица! Я никогда не думал писать для известности или для славы. Нужно дать выход тому, что у меня накопилось на сердце, – вот почему я пишу».

Он был еще молод, и критерием собственной значимости для него являлось ощущение силы. Он не терпел слабости и невежества, относился свысока как к простому народу, так и к аристократии, даже к тем милым людям, которые любили его и им восхищались. С царской щедростью он помогал друзьям, когда они нуждались в этом, но в гневе бывал к ним безжалостным. В нем сталкивались огромная любовь и такой же силы презрение. Но вопреки всему в сердце Людвига, словно маяк, жила сильная, искренняя потребность быть нужным людям: «Никогда, с самого детства не ослабевало во мне рвение служить страдающему человечеству. Никогда я не взимал за это никакого вознаграждения. Мне не нужно ничего, кроме чувства довольства, которое всегда сопровождает доброе дело».

Юности свойственны подобные крайности, потому что она ищет выхода для своих внутренних сил. И рано или поздно человек оказывается перед выбором: куда направить эти силы, какой путь избрать? Бетховену сделать выбор помогла судьба, хотя ее способ может казаться слишком жестоким… Болезнь подступала к Людвигу постепенно, в течение шести лет, и обрушилась на него между 30 и 32 годами. Она поразила его в самое чувствительное место, в его гордость, силу – в его слух! Полная глухота отрезала Людвига ото всего, что ему было так дорого: от друзей, от общества, от любви и, самое страшное, от искусства!.. Но именно с этого момента он начал по-новому осознавать свой путь, с этого момента начал рождаться новый Бетховен.

Людвиг уехал в Гейлигенштадт, поместье близ Вены, и поселился в бедном крестьянском доме. Он оказался на грани жизни и смерти – крику отчаяния подобны слова его завещания, написанного 6 октября 1802 года: «О люди, вы, считающие меня бессердечным, упрямым, эгоистичным, – о, как вы несправедливы ко мне! Вы не знаете сокровенной причины того, что вам только кажется! С самого раннего детства мое сердце было склонно к нежному чувству любви и доброжелательству; но подумайте, что уже шесть лет я страдаю неизлечимым недугом, доведенным неумелыми врачами до ужасной степени… При моем горячем, живом темпераменте, при моей любви к общению с людьми, я должен был рано уединиться, проводить мою жизнь одиноко… Для меня не существует отдыха среди людей, ни общения с ними, ни дружеских бесед. Я должен жить как изгнанник. Если иногда, увлеченный моей врожденной общительностью, я поддавался искушению, то какое унижение испытывал я, когда кто-нибудь рядом со мною слышал издали флейту, а я не слышал!.. Такие случаи повергали меня в страшное отчаяние, и мысль покончить с собою нередко приходила в голову. Только искусство удержало меня от этого; мне казалось, что я не имею права умереть, пока не совершу всего, к чему я чувствую себя призванным… И я решил ждать, пока неумолимым паркам угодно будет порвать нить моей жизни… Я на все готов; на 28-м году я должен был сделаться философом. Это не так легко, а для художника труднее, чем для кого-нибудь. О божество, ты видишь мою душу, ты знаешь ее, знаешь, сколько в ней любви к людям и стремления делать добро. О, люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то вспомните, что были несправедливы ко мне; и пусть всякий, кто несчастен, утешится тем, что есть ему подобный, который, вопреки всем препятствиям, сделал все, что только мог, чтобы быть принятым в число достойных художников и людей».

Однако Бетховен не сдался! И не успел он дописать завещание, как в его душе, словно небесное напутствие, словно благословение судьбы, родилась Третья симфония – симфония, не похожая ни на одну из существовавших раньше. Именно ее он любил больше других своих творений. Людвиг посвятил эту симфонию Бонапарту, которого сравнивал с римским консулом и считал одним из величайших людей нового времени. Но, впоследствии узнав о его коронации, пришел в ярость и разорвал посвящение. С тех пор 3-я симфония носит название «Героическая».

После всего произошедшего с ним Бетховен понял, осознал самое главное – свою миссию: «Все, что есть жизнь, да будет посвящено великому и пусть будет святилищем искусства! Это твоя обязанность перед людьми и перед Ним, Всемогущим. Только так ты еще раз можешь явить то, что скрыто в тебе». Звездным дождем пролились на него идеи новых произведений – в это время родились соната для фортепиано «Аппассионата», отрывки из оперы «Фиделио», фрагменты Симфонии № 5, наброски многочисленных вариаций, багателей, маршей, месс, «Крейцеровой сонаты». Окончательно выбрав свой жизненный путь, маэстро словно получил новые силы. Так, с 1802 по 1805 годы на свет появились произведения, посвященные светлой радости: «Пасторальная симфония», фортепианная соната «Аврора», «Веселая симфония»…

Часто, сам этого не осознавая, Бетховен становился чистым родником, в котором люди черпали силу и утешение. Вот что вспоминает ученица Бетховена, баронесса Эртман: «Когда у меня умер последний ребенок, Бетховен долгое время не мог решиться прийти к нам. Наконец, однажды он позвал меня к себе, и, когда я вошла, он сел за фортепиано и сказал только: „Мы будем говорить с вами музыкой“, после чего стал играть. Он все мне сказал, и я ушла от него облегченная». В другой раз Бетховен сделал все, чтобы помочь дочери великого Баха, после смерти отца оказавшейся на грани нищеты. Он часто любил повторять: «Я не знаю иных признаков превосходства, кроме доброты».

Теперь внутренний бог был единственным постоянным собеседником Бетховена. Никогда еще Людвиг не ощущал такую близость к Нему: «…ты уже не можешь жить для себя, ты должен жить только для других, нет больше счастья для тебя нигде, кроме как в искусстве твоем. О, Господи, помоги мне одолеть самого себя!» В его душе постоянно звучали два голоса, иногда они спорили и враждовали, но один из них всегда был голосом Владыки. Эти два голоса явственно слышны, например, в первой части «Патетической сонаты», в «Аппассионате», в симфонии № 5, во второй части Четвертого фортепианного концерта.

Когда идея внезапно озаряла Людвига во время прогулки или разговора, с ним случался, как он говорил, «восторженный столбняк». В этот миг он забывал самого себя и принадлежал только музыкальной идее, и он не отпускал ее до тех пор, пока целиком не овладевал ею. Так рождалось новое дерзкое, бунтарское искусство, не признававшее правила, «которого нельзя было бы нарушить ради более прекрасного». Бетховен отказывался верить канонам, провозглашенным учебниками гармонии, он верил только тому, что сам попробовал и испытал. Но им руководило не пустое тщеславие – он был вестником нового времени и нового искусства, и самым новым в этом искусстве был человек! Человек, отважившийся бросить вызов не только общепринятым стереотипам, но в первую очередь собственным ограничениям.

Людвиг отнюдь не гордился собой, он постоянно искал, неустанно изучал шедевры прошлого: творения Баха, Генделя, Глюка, Моцарта. Их портреты висели в его комнате, и он часто говорил, что они помогают ему преодолевать страдания. Бетховен зачитывался произведениями Софокла и Еврипида, своих современников Шиллера и Гете. Одному Богу известно, сколько дней и бессонных ночей провел он, постигая великие истины. И даже незадолго до смерти он говорил: «Я начинаю познавать».

Но как же новую музыку принимала публика? Исполненная в первый раз перед избранными слушателями «Героическая симфония» была осуждена за «божественные длинноты». На открытом исполнении кто-то из зала произнес приговор: «Дам крейцер, чтобы кончили все это!» Журналисты и музыкальные критики не уставали наставлять Бетховена: «Произведение удручает, оно бесконечно и расшито». И маэстро, доведенный до отчаяния, обещал написать для них симфонию, которая будет длиться больше часа, чтобы они нашли короткой его «Героическую». И он напишет ее спустя 20 лет, а сейчас Людвиг взялся за сочинение оперы «Леонора», которую позже переименовал в «Фиделио». Среди всех его творений она занимает исключительное место: «Из всех моих детей она стоила мне наибольших мук при рождении, она же доставила мне наибольшие огорчения, – потому-то она мне дороже других». Он трижды переписал оперу заново, снабдил четырьмя увертюрами, каждая из которых была по-своему шедевром, написал пятую, но все не был доволен. Это был неимоверный труд: кусочек арии или начало какой-нибудь сцены Бетховен переписывал 18 раз и все 18 по-разному. Для 22 строчек вокальной музыки – 16 пробных страниц! Едва «Фиделио» появилась на свет, как ее показали публике, но в зрительном зале температура была «ниже нуля», опера выдержала только три представления… Почему же Бетховен так отчаянно сражался за жизнь этого творения? В основу сюжета оперы легла история, произошедшая во время Французской революции, ее главными героями стали любовь и супружеская верность – те идеалы, которыми всегда жило сердце Людвига. Как и любой человек, он мечтал о семейном счастье, о домашнем уюте. Он, который постоянно преодолевал болезни и недуги, как никто другой, нуждался в заботе любящего сердца. Друзья не помнили Бетховена иначе, как страстно влюбленным, но его увлечения всегда отличались необыкновенной чистотой. Он не мог творить, не испытывая любви, любовь была его святыней.

Несколько лет Людвиг был очень дружен с семьей Брунсвик. Сестры Жозефина и Тереза очень тепло относились к нему и заботились о нем, но кто из них стала той, которую он в своем письме назвал своим «все», своим «ангелом»? Пусть это останется тайной Бетховена. Плодом же его небесной любви стали Четвертая симфония, Четвертый фортепианный концерт, квартеты, посвященные русскому князю Разумовскому, цикл песен «К далекой возлюбленной». До конца своих дней Бетховен нежно и трепетно хранил в своем сердце образ «бессмертной возлюбленной».

1822–1824 годы стали особенно трудными для маэстро. Он неустанно работал над Девятой симфонией, но нищета и голод заставляли его писать издателям унизительные записки. Он собственноручно рассылал письма «главным европейским дворам», тем, кто когда-то оказывал ему внимание. Но почти все его письма остались без ответа. Даже несмотря на феерический успех Девятой симфонии, сборы от нее оказались очень маленькими. И всю свою надежду композитор возложил на «великодушных англичан», не раз выказывавших ему свои восторги. Он написал письмо в Лондон и вскоре получил от «Филармонического общества» 100 фунтов стерлингов в счет устраивавшейся в его пользу академии. «Это было душераздирающее зрелище, – вспоминал один из его друзей, – когда он, получив письмо, сжал руки и зарыдал от радости и благодарности… Он хотел еще раз продиктовать благодарственное письмо, он обещал посвятить им одно из своих произведений – Десятую симфонию или увертюру, одним словом, что они только пожелают». Несмотря на такое положение, Бетховен продолжал сочинять. Последними его произведениями стали струнные квартеты, опус 132, третий из них с его божественным адажио он озаглавил «Благодарственная песнь Божеству от выздоравливающего».

Людвиг словно предчувствовал близкую смерть – он переписал изречение из храма египетской богини Нейт: «Я – то, что есть. Я – все, что было, что есть и что будет. Ни один смертный не поднимал моего покрова. – Он один происходит от самого себя, и этому единственному обязано бытием все существующее» – и любил перечитывать его.

В декабре 1826 года Бетховен поехал по делам своего племянника Карла к брату Иоганну. Эта поездка оказалась для него роковой: давнишнее заболевание печени осложнилось водянкой. Три месяца болезнь тяжко мучила его, а он говорил о новых произведениях: «Я хочу еще много написать, я хотел бы сочинить Десятую симфонию… музыку к „Фаусту“… Да, и школу фортепианной игры. Я мыслю ее себе совсем по-иному, чем это теперь принято.» Он до последней минуты не терял чувства юмора и сочинил канон «Доктор, закройте ворота, чтобы не пришла смерть». Преодолевая неимоверную боль, нашел в себе силы утешить старого друга, композитора Гуммеля, который разрыдался, видя его страдания. Когда Бетховена оперировали в четвертый раз и при прокалывании из его живота хлынула вода, он воскликнул со смехом, что доктор представляется ему Моисеем, ударившим жезлом в скалу, и тут же, в утешение себе, прибавил: «Лучше вода из живота, чем из-под пера».

26 марта 1827 года часы в виде пирамиды, стоявшие на рабочем столе Бетховена, внезапно остановились, это всегда предвещало грозу. В пять часов дня разразилась настоящая буря с ливнем и градом. Яркая молния осветила комнату, раздался страшный удар грома – и все было кончено. Весенним утром 29 марта проводить маэстро пришли 20 000 человек. Как жаль, что люди часто забывают о тех, кто рядом, пока они живы, и вспоминают и восхищаются ими только после их смерти.

Все проходит. Солнца тоже умирают. Но тысячелетиями продолжают нести свой свет среди мрака. И тысячелетиями мы получаем свет этих угасших солнц. Спасибо вам, великий маэстро, за пример достойных побед, за того, что показали, как можно учиться слышать голос сердца и следовать за ним. Каждый человек стремится найти счастье, каждый преодолевает трудности и жаждет понять смысл своих усилий и побед. И может быть, ваша жизнь, то, как вы искали и преодолевали, поможет обрести надежду ищущим и страдающим. И в их сердце загорится огонек веры в то, что они не одиноки, что все беды можно преодолеть, если ты не отчаиваешься и отдаешь все самое лучшее, что в тебе есть. Может, подобно вам, кто-то выберет служение и помощь другим. И, подобно вам, обретет в этом счастье, даже если путь к нему будет вести через страдания и слезы.