Илья Эренбург и Николай Бухарин (История длиною в жизнь)
Илья Эренбург и Николай Бухарин
(История длиною в жизнь)
Сюжет «Эренбург и Бухарин», разумеется, напрямую относится к теме «Писатели и советские вожди», но в то же самое время глубоко специфичен, ибо будущий писатель Илья Эренбург познакомился с будущим членом Политбюро партии большевиков Николаем Бухариным, когда оба они были учениками одной и той же московской гимназии. Это обстоятельство придает их взаимоотношениям особый характер, фактически не лишая их тех атрибутов, что характерны и даже типологичны для взаимоотношений советских писателей с советскими вождями вообще. Начнем, однако, с начала.
1. Начало было так далеко…
Николай Иванович Бухарин родился 27 сентября (9 октября) 1888 г. в Москве в семье учителя гимназии, математика; в 1893–1897 гг. семья Бухариных жила в Бессарабии, затем вернулась в Москву. В августе 1900 г. Николай Бухарин был зачислен во 2-й параллельный класс Первой московской мужской гимназии.
Илья Григорьевич Эренбург родился 14 (26) января 1891 г. в Киеве, в 1895 г. его семья переехала в Москву, где отец получил место директора Хамовнического медопивоваренного завода. Летом 1901 г. Илья Эренбург сдал вступительные экзамены и был зачислен в 1-й параллельный класс той же Первой московской мужской гимназии.
Разница в два класса в детстве и юности — значительна, и, учась в одной гимназии, где, кстати сказать, старшие (5–8-й) и младшие (1–4-й) классы располагались на разных этажах и практически не общались, Эренбург и Бухарин познакомились лишь в 1906 г. Их различал не только возраст, но и качество учебы: Бухарин учился исключительно на пять и переводился из класса в класс с наградой первой степени, а Эренбург, выложившись на вступительных экзаменах (чтобы преодолеть процентную норму, существовавшую для поступления евреев), быстро стал троечником, в 4-м классе его оставили на второй год из-за большого числа пропусков занятий и несдачи экзаменов по трем предметам (русский язык, латынь, математика). У Бухарина были универсальные способности, и учился он играючи. Эренбург мог заниматься только тем, что ему было интересно, проявляя к остальному полное безразличие. У обоих был несомненный общественный темперамент. Бухарин руководил гимназическим кружком, который, начав с изучения Писарева, довольно быстро перешел от изящной словесности к куда более радикальным мэтрам политической мысли. Эренбург в ту же пору (осень 1904 г.) вместе с учениками 4-го класса выпускал машинописный литературный (политически вполне невинный) журнал «Первый луч»[339].
В январе-феврале 1905 г. в гимназии прошли «беспорядки» (Эренбург тогда учился в 4-м классе, Бухарин — в 7-м); а в октябре 1905-ш начались новые: они захватили все московские учебные заведения. Как докладывал своему начальству директор гимназии И. О. Гобза, 14 октября после первого урока учащиеся четырех старших классов собрались в помещении 8-го параллельного класса (где учился Бухарин), затем двинулись в актовой зал и провели там митинг, на который пришли и учащиеся других учебных заведений Москвы[340]. Занятия в гимназии отменили до 8 ноября. Затем в Москве началось вооруженное восстание, и занятия отменили уже до 13 января. И Бухарин, и Эренбург, оставаясь лично незнакомыми, участвовали в декабрьском вооруженном восстании (Эренбург помогал строить баррикады). Знакомство с Бухариным Эренбург датирует осенью 1906 г.[341], когда, перейдя наконец в 5-й класс, он оказался на втором этаже гимназии и тут же познакомился со старшеклассниками Бухариным, Астафьевым, Циресом, Ярхо. (Борис Ярхо стал известным литературоведом и переводчиком; судя по КЛЭ, в 1930-е гг. он был репрессирован и в 1940–1941 гг. оказался в Курске; умер он своей смертью; Николай Астафьев в 1907 г. за участие в революционном движении был арестован, сослан и вскоре умер; о дальнейшей судьбе Алексея Циреса ничего не известно.) Возможно, знакомство с Бухариным состоялось и чуть раньше. Во всяком случае, в сентябре 1906 г. Эренбург уже действовал совместно с Григорием Брильянтом (Сокольниковым)[342], который учился в Пятой гимназии и был признанным лидером социал-демократически ориентированной учащейся молодежи Москвы (с Бухариным Сокольников был к тому времени знаком по работе в марксистском кружке). Воспоминания А. Выдриной-Рубинской[343] повествуют, в частности, о визите к автору — тогда социал-демократической активистке женской гимназии в Замоскворечье — в самом начале учебного года Брильянта и Эренбурга с целью договориться о восстановлении прерванной летними каникулами работы.
В конце 1906 г. Бухарин и Эренбург вступили в большевистскую организацию. Еще осенью 1906 г. Бухарин и Сокольников объединили разрозненные гимназические кружки в единую социал-демократическую организацию учащихся; Эренбург активно в ней работал. По свидетельству А. Выдриной-Рубинской, он вместе с Сокольниковым, Бухариным и Членовым[344] вошел в организационную комиссию и участвовал в формировании комитета социал-демократической организации учащихся Москвы[345]. К 1907 г. эта организация окончательно оформилась. Вот важное свидетельство мемуаристки: «Душой нашей организации несомненно являлись Брильянт и Бухарин. Первый пользовался среди учащихся исключительным авторитетом благодаря своей серьезности, знаниям и вдумчивому подходу к работе. Второй был всеобщим любимцем, заражая всех своей бесконечной жизнерадостностью, бодростью и верой в дело. Пользовался большой популярностью среди учащихся и Семен Членов, блестящий оратор, прозванный Эренбургом за свое остроумие „Язвительным“»[346]. В 1936 г., вспоминая гимназические годы, Эренбург напишет в «Книге для взрослых» о своих еще не казненных товарищах: «Сокольников был старше меня. Он казался мне стратегом: мало разговаривал, почти никогда не улыбался, любил шахматы. Бухарин был весел и шумен. Когда он приходил в квартиру моих родителей, от его хохота дрожали стекла, а мопс Бобка неизменно кидался на него, желая покарать нарушителя порядка»[347]. И в 1960-е гг. Эренбург будет вспоминать о заразительном смехе Бухарина: «…с тех пор прошло почти шестьдесят лет. Я помню только озорные глаза Николая и слышу его задорный смех. Он часто говорил нецензурные слова, им придуманные, — в словотворчестве ему мог позавидовать Хлебников»[348]. Вдова Бухарина А. М. Ларина рассказывала мне о своем разговоре с Эренбургом в 1960-е гг.:
«— Вы не знаете, какой он был веселый!
— Ну, это я хорошо знаю.
— Нет! В зрелые годы это было уже не то, а в юности я больше полутора часов выдержать его не мог»[349].
Эренбург, бывший на два с половиной года моложе и Сокольникова, и Бухарина, тем не менее тоже стал заметной фигурой гимназической организации, впрочем, та же мемуаристка (иными свидетельствами мы не располагаем) пишет о нем так: «Сам же Эренбург, несмотря на свои исключительные способности, ладил далеко не со всеми благодаря своим эксцентрическим выходкам, составлявшим отличительную черту его характера»[350]. О своих эксцентрических выходках той поры Эренбург в мемуарах не вспоминает (след этой эксцентричности, впрочем, остался в заявлении, которое направил семнадцатилетний Эренбург 1 июня 1908 г. в Московское губернское жандармское управление, требуя освобождения из тюрьмы по болезни: «Жандармское Управление осведомлено из официального медицинского освидетельствования о моей болезни, и ему должно быть ясно, что содержание меня при таких условиях неминуемо приведет к сумасшествию или к смерти. Полагая, что моя вина не настолько велика, чтобы я заслуживал смертной казни, покорнейше прошу Жандармское Управление немедленно освободить меня из-под стражи. Если же меня хотят заморить или свести с ума до суда, то пусть мне заявят об этом»[351]).
В краткой автобиографии Бухарина есть свидетельство, относящееся к 1907 г.: «Во время выпускных экзаменов вел стачку на обойной фабрике Сладкова вместе с Ильей Эренбургом»[352]; Эренбург тоже вспоминал фабрику Сладкова — в мемуарах[353]; в ГАРФ сохранилось дело о забастовке на обойной фабрике[354], из него ясно, что допросили многих рабочих, зачинщиков из рабочих арестовали, но Бухарина и Эренбурга никто не выдал.
В 1907 г. Бухарин поступил на экономическое отделение юридического факультета Московского университета. Он продолжал работу в большевистской организации и в 1908 г. стал членом Московского комитета партии; в 1907-м он уже не работал в организации учащихся и потому не привлекался по ее делу. Эренбург же продолжал заниматься и ученическими делами, и другими поручениями (в частности, контактами с военными казармами; печать военной организации большевиков, обнаруженная у него при обыске, стала серьезной уликой, грозившей каторгой). В октябре 1907 г. Эренбург был впервые задержан полицией, но отпущен. Еще в феврале задержали Членова, в сентябре арестовали Сокольникова. Опасаясь исключения сына из гимназии с «волчьим билетом», родители Эренбурга сочли за благо подать заявление о его выходе из состава учащихся гимназии. В январе 1908 г. Эренбурга арестовывают, полгода держат в тюрьме, потом выпускают под залог, высылают на Украину, а затем отпускают за границу. Бухарина впервые арестовывают в 1909 г.; в 1911-м он бежит за границу.
Сокольникова Эренбург увидел один раз в тюрьме, а затем через несколько лет — в Париже; с Бухариным он встретился только после революции. Раздумывая на склоне лет о прожитой жизни, Эренбург напишет в мемуарах: «Конечно, молоденький Гриша когда-то помог мне разобраться в том, что, перефразируя стих Мандельштама, я назову „странностями политики“, но я недостаточно знал его, и в моей памяти он остался скорее образцовым большевиком, чем живым человеком. Героем моего отрочества был Николай Иванович Бухарин <…> Сокольников был создан для политики — я говорю не только о манере держаться, но о человеческом материале. А Николай Иванович был мне куда ближе и понятнее: веселый, порывистый, с любовью к живописи и поэзии, с юмором, не покидавшим его в самое трудное время, он был человеком той стихии, в которой я жил, хотя жили мы разным и по-разному. О нем я вспоминаю с волнением, с нежностью, с благодарностью — он помог мне не в понимании того или иного труднейшего вопроса, он мне помог стать самим собой»[355].
2. От «Хуренито» к «Лазику» и «Веселому Паоло»
Пути Эренбурга и Бухарина снова пересеклись только осенью 1920 г. в Москве. Не приходится сомневаться, что в 1918–1919 гг. они знали о работе друг друга, хотя и находились в идеологически враждебных станах (Бухарин был в Москве одним из лидеров большевистской партии, редактором «Правды»; Эренбург до своего бегства из Москвы в сентябре 1918 г. систематически выступал в левоэсеровских газетах с откровенно антибольшевистскими статьями, в которых бранил не только политику большевиков, но и персонально их верхушку, хорошо знакомую ему по парижской эмиграции, — Ленина, Каменева, Зиновьева, Троцкого, Луначарского, Антонова-Овсеенко; имя Бухарина в этих статьях не встречается; в Киеве Эренбург приветствовал белых и продолжал печатать статьи против красных[356]. За 1917–1920 гг. и Бухарин, и Эренбург политически эволюционировали: Бухарин — слева направо в пределах коммунистической части политического спектра, а Эренбург радикально — от белых к красным. Приняв победу советского режима, Эренбург в середине октября 1920 г. вернулся в Москву, где уже 25 октября был арестован ВЧК в Доме печати как агент Врангеля. Неизвестно, успел ли он до того повидаться с Бухариным, но когда жена Эренбурга художница Л. М. Козинцева бросилась к Бухарину за помощью, тот, по словам Эренбурга, «всполошился»[357], и, поскольку он еще в 1919 г. был направлен Лениным курировать ВЧК с правом вето, освобождение Эренбурга состоялось уже 27 октября. В декабре 1920 г. Эренбург, оказавшийся в Москве без каких-либо теплых вещей, в разваливающихся брюках, по записке Бухарина попадает на прием к председателю Моссовета, своему давнему парижскому знакомому Л. Б. Каменеву, и получает от него наряд на одежду (магазинов не было — только распределитель). В начале 1921 г. Эренбург беседует с Бухариным о своих творческих планах, делится замыслом большого сатирического романа и получает «добро» на заграничную командировку; в марте 1921 г. он выезжает в Европу. Полученный им тогда по бухаринской протекции зарубежный паспорт действовал почти двадцать лет и в значительной степени определил и характер литературной работы Эренбурга, и его политическую и человеческую судьбу.
Роман «Похождения Хулио Хуренито и его учеников» был написан в Бельгии летом 1921 г., а в начале января 1922-го вышел из печати в берлинском издательстве «Геликон» (на титульном листе было обозначено: Берлин — Москва); Эренбург пересылал книгу друзьям в Советскую Россию; получил ее, естественно, и Бухарин.
В апреле 1922 г. в Берлине Эренбург встретился с Бухариным, приехавшим (вместе с Радеком) на конференцию трех Интернационалов; в книге «Люди, годы, жизнь» об этом сказано кратко: «В 1922 году он (Бухарин. — Б.Ф.) приезжал а Берлин, и мы с ним просидели часа три в маленькой пустой кондитерской. Помню, я сказал, что многое происходит не так, как нам мерещилось на Новинском бульваре. Он ответил: „Вы — известный путаник“, потом рассмеялся и добавил: „Меня тоже называют путаником. Но вам легче — вы путаете в романах или в частных разговорах…“»[358]. Эренбург не пишет о реакции Бухарина на роман, но, судя по знаменитому предисловию Бухарина, с которым роман вышел в Москве, она была доброжелательной: «„Хулио Хуренито“ — прежде всего интересная книга… Автор — бывший большевик, знает кулисы социалистических партий, человек с большим горизонтом, прекрасным знанием западноевропейского быта, острым глазом и метким языком. Книга поэтому получилась веселая, интересная, увлекательная и умная…»[359].
5 мая 1922 г. Эренбург написал в Петроград М. М. Шкапской, что «Хуренито» «при всей своей остроте и актуальности очень понравился Ленину и Гессену»[360] — высказывание Ленина о «Хуренито» Крупская обнародовала в 1926-м, следовательно, об этом Эренбург мог узнать только от Бухарина. 1 апреля 1922 г. в Берлине вышел первый номер международного конструктивистского журнала литературы и искусств «Вещь», который Эренбург редактировал вместе с художником Эль Лисицким. Судя по первому приводимому здесь письму Эренбурга Бухарину, при их встрече речь шла об этом журнале, который Эренбург предполагал распространять в России[361]; тогда же Бухарин заказал Эренбургу ряд статей, как его самого, так и зарубежных авторов. Понять из письма Эренбурга, для какого издания заказаны статьи, нельзя; для «Правды» — кажется неправдоподобным, а иллюстрированный журнал «Прожектор» начал под редакцией Бухарина и Воронского выходить в Москве лишь в 1923 г.
К моменту встречи с Бухариным у Эренбурга застопорилась работа над романом «Жизнь и гибель Николая Курбова», но летом она возобновилась, и исполнить обещанное Бухарину он вовремя не смог, потому письмо начинается с объяснений:
Haus Trautenau.
Trautenau Str. 9 Berlin 19/10 <1922>.
Дорогой Николай Иванович,
чую, что Вы пробуете на меня сердиться, и эти попытки хочу пресечь в корне. Я чист (как всегда!). Я не написал Вам до сих пор статьи об искусстве, потому что работаю исступленно над своим новым романом. Нахожусь ныне в главе 23-ей и кончу его через месяц. Тогда тотчас же напишу статью.
Что касается статей иных, то они будут вскоре пересланы Вам, а именно — из немцев Карла Эйнштейна[362] (очень забавный отрок, его недавно судили за богохульство[363], и на суде был неслыханный будёж[364], - хотел описать это, но Пастернак пишет в «Известия»[365], и потом роман, роман!..) и Франка[366]. Из французов статьи архитектора Корбюзье-Сонье, художника Глеза и писателя Блеза Сандрара[367]. Статьи будут верно крепкие.
Умоляю — напишите предисловие к жизнеописанию незабвенного Учителя![368] Если руку приложит Мещеряков[369] — беда!
Получили ли мои «6 повестей»?[370]
Очень прошу Вас сказать в конторе, чтобы мне выслали газету[371].
Здесь теперь Маяковский и, следовательно, идет будёж, но уже веселого порядка.
Крепко жму руку.
Ваш Эренбург[372].
В романе «Жизнь и гибель Николая Курбова» (1923) Эренбург дал беглые, но выразительные портреты нескольких большевистских лидеров, уподобив их определенным геометрическим фигурам (Троцкий — треугольник, Каменев — трапеция и т. д.). Портрет Бухарина был, пожалуй самым привлекательным: «Молоденький, веселый. Идеальная прямая. Грызун — не попадись (впрочем, это только хороший аппетит, — вместе со смехом всем передается). „Enfant terrible“, — говорят обиженные в разных реквизированных и уплотненных, здесь же очевидно — просто-напросто живой, не мощи: человек»[373].
В январе 1924 г. Эренбург приехал в Россию. Он уезжал поэтом, известным достаточно узкому кругу читателей, и публицистом, которого мало кто помнил, а вернулся одним из самых популярных писателей, автором нескольких романов (последний из них — «Любовь Жанны Ней» — с начала года печатался в московском журнале «Россия»), сборников рассказов и повестей, книг об искусстве и поэтах, сборников лирики. В январе Эренбург встретился с Бухариным во 2-м Доме Советов, это было в дни прощания с Лениным («После сообщения о кончине В. И. Ленина я сразу пошел в „Метрополь“. Бухарин сидел на кровати, обняв руками колени, и плакал. Я не сразу решился поздороваться»[374]).
Эренбург совершил поездку по преобразившейся за годы нэпа стране, по-журналистски набирался новых впечатлений — у него был острый глаз, и схватывал он все новое быстро. Из этой поездки Эренбург возвращался на Запад с массой планов и договоров — издательских и киношных; его ждала большая работа. Киносценарий «Любовь Жанны Ней» был написан для студии «Киносевер»; затем написан роман «Рвач». Конец 1924-го и начало 1925 г. показали Эренбургу, что идеологическая политика советской власти начинает ужесточаться. Сценарий пришлось переделывать, от романа Ленгиз отказался. Литературное, да и финансовое положение Эренбурга резко ухудшилось (ему наконец удалось обосноваться в Париже, но деньги из Москвы текли очень тоненьким, пересыхающим ручейком). 16 апреля 1925 г., жалуясь в письме писателю В. Г. Лидину на все ухудшающиеся условия работы, Эренбург сообщал: «Я написал Бухарину и Каменеву, прося их вступиться. Запрет „Жанны“, например, можно понимать только как запрет меня, но не книги. Очень надеюсь на вмешательство первого». Письма Эренбурга в доступной исследователям эпистолярной части архива Л. Б. Каменева нет, а письмо Бухарину сохранилось:
Париж 15 апреля <1925>.
Дорогой Николай Иванович,
не сердитесь прежде всего за мою «мертвую хватку». Монотонность моих писем диктуется монотонностью жизни. Я знаю, что я далеко не Пушкин, а вы — далеко-далеко не Николай Павлович (не судите за каламбур!). И все же обстоятельства заставляют меня повторять исторические жесты.
Вам ли говорить, что Эренбург не эмигрант, не белый, не «пророк нэпа» и пр. и пр.? Если я живу в Париже и посещаю кафэ, то от этого не становлюсь ни Алексинским, ни Зинаидой Гиппиус. Местожительство не определяет, надеюсь, убеждений. Я работаю для Советской России, живу с ней, не в ней. И вот…
И вот… Слушайте. Нет в С.С.С.Р. собаки, которую бы не повесили <на> меня. — Факты:{1})
1) Главлит запретил переиздание «Курбова», который вышел в 1923 г.
2) Главлит запретил переиздание «Жанны», которая вышла в 1924 г.
3) Главлит не пропускает «Рвача» (это мой новый роман).
Таким образом, меня не печатают, механически ликвидируют. Судите сами — справедливо ли это? Плоха ли, хороша ли «Жанна», другой вопрос — я пытался создать детективно-сентиментальный роман революции, один опыт из десяти других, но ведь в ней контрреволюции даже Лелевич[375] не отыщет.
Значит, это мера, направленная не против книги, а обще — против меня.
Я много думал и работал над «Рвачом». Это оборотная сторона нэпа. Не раз в книге я подчеркиваю, что это лишь оборотная сторона. Если я даю ее, а не лицевую, то потому, что я сатирик, а не одописец. Каждому свое. Но вся книга исходит от октября как зачина. Объективизм изложения не скрывает пристрастий автора. Я дал книгу в Госиздат. Ионов[376] ее оплевал и прислал мне 2 строки: «Книга в пределах СССР выйти не может» (храню записку!). Теперь ее зарезал Главлит. Я не хотел давать книг частным и<здательст>вам. Но Госиздат меня не издает. А Главлит не разрешает частным и<здательст>вам печатать меня.
Я не имел никакого отношения к эмиграции. Меня хают здесь на каждом перекрестке. Это естественно. Но почему же меня хают в России? Я печатаю здесь 1000 штук «Рвача» на одолженные деньги с тем, чтобы послать книгу руководителям Эркапе <РКП> и спросить — «почему вы это запрещаете?».
Зачем мне в таком случае писать? Для кого?
Я боюсь походить на одесскую хипесницу, которая клянется, что у нее умирает на руках ангелочек, и поэтому не говорю о материальной отдаче подобной политики. Кратко — приходится бросать литературу и идти в канцелярию.
Я пишу все это для Вас, п<отому> ч<то>
1) Вы — Бухарин, человек, которому я верю и которого люблю.
2) Читал Вашу речь на литературной дискуссии[377].
3) Предисловием к «Хуренито» Вы как бы узаконили меня.
Я очень прошу Вас сделать все возможное для снятия запрета на меня. Вы, кажется, читали «Жанну» и «Курбова» — Вы знаете, что это не «контрреволюция». Возьмите (скажите по телефону) в Главлите «Рвача» и вы убедитесь, как и почему это написано.
Вся моя надежда теперь на Вас.
Ответьте мне, дорогой Николай Иванович, обязательно, хоть два слова по адресу парижского полпредства. Если мои литдела устроятся, возможно, скоро увидимся, т. к. собираюсь летом или осенью в Сибирь. Продолжаю (хоть и натощак, хоть и зря) работать. Пишу рассказы о фашистах франц<узских> и итальянских[378].
Крепко жму Вашу руку.
Илья Эренбург.
В большом блоке эренбурговских деловых писем В. Г. Лидину 1925 г. об ответе Бухарина нет ни слова, но в письме от 1 июня сообщается: «Я месяца два тому назад послал письмо Каменеву с жалобой на гонения. Сейчас пришел (в представительство) ответ. Я еще не читал его, но знаю содержание — Каменев утверждает, что запрет относится к издательству, а не ко мне. Сегодня письмо получу и тогда пошлю Вам копию». Копия действительно была послана и сохранилась у В. Г. Лидина:
Совет Труда и Обороны. Секретариат председателя.
т. Эренбургу.
По наведенным справкам установлено:
1) Что книги «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Любовь Жанны Ней» Главлитом не запрещались. Не разрешены они к печати только в новом издательстве только потому, что были представлены в Главлит от издательства артели писателей «Новая жизнь», в программу которого входит издание произведений лишь членов артели.
Если названные книги примет издательство, программа которого включает этого вида литературу, то препятствий к печатанию их со стороны Главлита не встретится.
2) «Рвач» в Главлит на просмотр не поступал и поэтому запрещен не был.
3) Сценарий «Любовь Жанны Ней» запрещен не Главлитом, а Худ. Советом Главполитпросвета.
4) Переизданная в Рязани книга «Акционерное обществ Меркюр де Рюсси» конфискована, потому что в нее была включена не разрешенная к печати повесть «Сутки».
Из указанных справок нельзя усмотреть «общей меры», принимаемой против Вас Главлитом.
Секретарь завсекретариатом Музыка.
(Отметим, что романы «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Любовь Жанны Ней» были переизданы в 1928 г. в составе тогдашнего собрания сочинений, после чего не переиздавались до 1990-х гг.; роман «Рвач» к изданию в собрании сочинений в 1928 г. был запрещен и опубликован лишь в собрании сочинений Эренбурга в 1964-м.)
В 1925 г. приехать в Россию Эренбург не смог, он вернулся летом 1926 г., но совершить поездку в Сибирь ему оказалось не по средствам. По приезде в Москву Эренбург написал записку Бухарину (она была отправлена не почтой):
<5–6 июня 1926 г.>.
Николаю Ивановичу Бухарину.
Дорогой Николай Иванович,
очень хочу повидаться с Вами. Мне нужно о многом с Вами поговорить. Я знаю, что Вы очень заняты, но все же прошу уделить мне 1/2 часа. Я думаю пробыть в Москве недели две. Мой адрес: Проточный пер., 16, кв. 30[379]. Назначьте любое время дня или ночи и напишите. Если Вы никак не можете уделить мне эти полчаса, напишите, и тогда (хотя мне это было бы очень обидно) я напишу Вам деловую часть разговора. Но, повторяю, я хочу с Вами поговорить! Жду ответа.
Ваш Илья Эренбург.
После того как в 1925 г. Бухарин поддержал Сталина в борьбе с левыми (эта поддержка дорого обошлась и Бухарину, и всей стране), он стал, наряду со Сталиным, центральной фигурой государственной власти со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами; не располагая никакими документами относительно того, состоялась ли в июне 1926 г. встреча Эренбурга с Бухариным, выскажем все же предположение, что состоялась, основываясь не только на соображениях психологического плана, но и на сохранившемся письме Эренбурга Бухарину, в котором не чувствуется обиды (на что Эренбург всегда был очень памятлив).
Если роман «В Проточном переулке», написанный Эренбургом в конце 1926 г., был, пусть и с купюрами, напечатан в СССР, то попытки Эренбурга напечатать сатирический роман «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», завершенный в октябре 1927 г., сразу же натолкнулись на стену (впрочем, Эренбург это предчувствовал и, еще работая над книгой, писал 21 сентября Замятину: «Теперь буду кончать моего „Ройтшванеца“, который выйдет, вероятно…. в переводах. C’est la vie»). В середине января 1928-го Эренбург издал «Лазика» в Париже за свой счет. (М. Осоргин, откликнувшись на новый роман Эренбурга весьма дружественной рецензией, писал: «Эту злющую и остроумную книгу Эренбурга прочесть приятно и интересно, в особенности в первой ее части, в бытовой российской, где у сатирика было больше материала… Любопытно, кстати, возможно ли будет эту книгу переиздать в России?»[380]) 3 февраля 1928 г. Эренбург писал Лидину: «С моим „Лазиком“ дела плохи. Тихонов[381] пишет, что Главлит не одобряет. Попробую еще прибегнуть к героическим мерам». «Героические меры» — это обращение к Бухарину, на чувство юмора которого Эренбург очень рассчитывал; при этом Эренбург скорее всего не был в курсе все обострявшихся, поначалу в узком кругу, столкновений Бухарина со Сталиным, когда маячившее клеймо «правого» резко ограничивало политические возможности Бухарина, вынуждая подчас к высказываниям более левым, чем ему бы хотелось:
Париж, 22/2 <1928>.
Дорогой Николай Иванович,
недели две тому назад я послал Вам через НКИ[382]<Д> мою новую книгу — «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». Мне думается, что она Вам должна прийтись по вкусу.
Ежели я не ошибаюсь в этом, Главлит не хочет пропускать эту книгу. Я вспоминаю, что «Хуренито» тоже вышел благодаря Вашему отзыву, и поэтому Вам пишу касательно «Лазика».
Я не прошу Вас о какой-либо исключительной мере. Но если Вы найдете запрет несправедливым,
Вам легко будет снять его: предисловием или как-нибудь иначе.
Ответьте!
Весной, наверное, увидимся[383].
Сердечный привет.
Илья Эренбург.
Во всех письмах того времени Лидину Эренбург спрашивает, не слышал ли он, есть ли надежды на издание «Лазика». 18 марта: «Мне сказали, что будто бы в „Правде“ была ругательная статья о „Лазике“. Если верно, то пришлите. Очень важно! Слыхали ли Вы что-нибудь о судьбе „Лазика“?» (Слух оказался уткой — редактируемая Бухариным «Правда» о новом романе Эренбурга не высказывалась). 21 марта, узнав, что в печать не пропустили отрывок из романа: «Только что получил Ваше письмо и чрезвычайно огорчился. Неужели даже парижский отрывок не печатают? Каковы мотивы? Каково отношение к роману и безнадежно ли с ним? Наконец, речь идет об этой книге или обо мне?» (В этот же день Эренбург писал Замятину: «Роман „зарезали“, и дела мои шатки. В связи с этим кисну»).
Ситуация прояснилась 29 марта 1928 г., когда «Правда» напечатала статью Бухарина «Чего мы хотим от Горького» к 60-летию писателя и его приезду в СССР. С характерной пылкостью Бухарин звал Горького немедленно включиться в работу по созданию «широкого полотна великой эпохи». Вторая поставленная писателю задача — изобразить советского мещанина так, чтобы ему «пришлось кисло, а в то же время настоящие читатели не только бы не раскисли, а, наоборот, стали бы поспешно засучивать рукава, чтобы еще быстрее приняться за работу». «Разве это было бы плохо?» — спрашивал Бухарин Горького и тут же переходил к жалобам: «А у нас? Уж если заскулят, так заскулят! Собачьи переулки, Проточные переулки, Лазики Ройтшванецы (последний роман Эренбурга), — дышать нельзя! Размазывать этакую безыдейную, скучную, совсем неправдивую в своей односторонности литературную блевотину это дело неподходящее! Это не борьба, и не творчество, и не литература; это — производство зеленой скуки для мертвых людей». Н. И. Бухарин в своих программных выступлениях 1928 г., выступлениях, подчас полемически направленных против сталинской программы, ставил масштабные идеологические задачи. Создание книги о судьбе местечкового еврея в пору жесточайших социальных потрясений в этот масштаб не вписывалось как в силу идеологических концепций Бухарина, так и по причине его личных пристрастий в литературе. Отсюда явная несдержанность реплики. Отношения Эренбурга с Бухариным надолго оказались прерванными.
3 апреля Эренбург написал Лидину: «Сегодня мне показали статью о Горьком Бухарина с отзывом мимоходом о Лазике. Очень удручен по многим причинам. Какие последствия? Если услышите что, напишите! Какое отношение ко мне в журналах (Кр<асная> Новь, Н<овый> Мир, Прожек<тор>)? Не изменилось ли?».
В журналах Эренбурга печатали, но корнали как хотели («остались лохмотья», — написал он об одной такой публикации). Продолжал его печатать и двухнедельник «Прожектор», бессменным редактором которого оставался Бухарин (А. К. Воронского, соредактора Бухарина в «Прожекторе», освободили как сторонника Троцкого от крупных литературных постов; его место заняли ученики Бухарина А. Слепков и Л. Шмидт). Если в 1924, 1926 и 1927 гг. «Прожектор» публиковал Эренбурга раз в году, то в 1928-м — в семи номерах: очерки и отрывок из его нового романа «Заговор равных» (о Великой французской революции). Однако печатали не всё, что присылал Эренбург. Показательна в этом смысле издательская судьба его рассказа «Веселый Паоло», написанного под впечатлением поездки в Грузию в 1926 г. Герою этого рассказа сообщают, что его письмо перехвачено и ему грозит гибель, но он отказывается бежать, устраивает прощальный пир, на который зовет и своего смертельного врага-чекиста, а ночью его забирают и расстреливают. Этот рассказ Эренбург предложил в «Новый мир» В. П. Полонскому. В его письмах Полонскому есть соответствующие упоминания — 16 ноября 1927 г.: «Посылаю при сем рассказ для „Нового мира“. Если он Вам не подходит, верните, пожалуйста, рукопись»; 3 января 1928-го: «В ноябре я послал Вам рассказ („Веселый Паоло“) для „Нового мира“, ответа не получил. Если рассказ не подходит Вам, пожалуйста, верните мне рукопись»; 4 февраля: «Беда вот в чем — я послал еще в ноябре месяце и, насколько помню, на Ваше имя рассказ „Веселый Паоло“. „Новый мир“ мне на мои запросы не отвечает, а у меня не осталось копии рассказа. Не видали ли Вы случайно его?» Рассказ не напечатали. Тогда Эренбург передал «Веселого Паоло» в «Прожектор»; в фонде Бухарина сохранилось письмо редактора «Прожектора» Л. Ю. Шмидта секретарю Бухарина, члену редколлегии «Правды» Е. В. Цетлину:
«Ефим, пожалуйста, прочти рассказ сам или дай Ник<олаю> Ив<ановичу> прочесть этот рассказик Эренбурга. Он очень давно лежит, и я никак не могу добыть санкции Ник. Ив. Я ему как-то об этом говорил и показывал письмо Эренбурга касательно этого рассказа. Верю в твою отзывчивость, симпатию и любовь к великой русской литературе. Твой Л. Шмидт. 26/V 28 г.».
И это письмо, и подписанный автором первый экземпляр машинописи рассказа в архиве Бухарина сохранились, — значит Цетлин передал ему и записку Л. Шмидта, и рукопись. Острый грузинский сюжет рассказа, допускавший более чем опасную трактовку, не мог не заинтересовать Бухарина, но разрешить такую публикацию в пору все набирающего силу конфликта со Сталиным он не мог. Рассказ «Веселый Паоло» в СССР был напечатан единственный раз — в 1928 г. в сборнике Эренбурга «Рассказы», вышедшем в ленинградском издательстве «Прибой» (стараниями Н. Тихонова и К. Федина)[384]. В 1928–1929 гг. Сталин переиграл «правых», лишив их власти. На несколько лет вопросы литературы для Бухарина перестали быть предметом рабочего интереса. В общении не забывавшего своих обид Эренбурга с Бухариным наступил перерыв до 1934 г.
3. Собственный корреспондент и главный редактор
В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург, вспоминая Париж 1932 г., рассказывает: «В мае ко мне неожиданно пришел сотрудник „Известий“ С. А. Раевский; он сказал, что главный редактор и П. Л. Лапинский, с которым я часто встречался в годы войны, предлагают мне стать постоянным парижским корреспондентом газеты»[385]. Выражение «главный редактор и П. Л. Лапинский» говорило о цензурной неназываемости фамилии главного редактора, следовательно, Эренбург имел в виду Бухарина. Но это ошибка: Бухарин стал главным редактором «Известий» 21 февраля 1934 г. после XVII съезда ВКП(б). Работать в «Известиях» Эренбурга пригласил не Бухарин, но с его приходом в газету интенсивность использования писателя резко увеличилась (в 1933 г. Эренбург напечатал в «Известиях» 6 статей, в 1934-м — 22, в 1935-м — 25).
Однако личные отношения с Бухариным не восстановились и, посылая статьи в «Известия», Эренбург имел дело с международным отделом газеты; в 1934 г. письма и корреспонденции он направлял заведующему Международным отделом газеты заму главного редактора Г. Е. Цыпину (как и Бухарина, его расстреляли в 1938-м, но, в отличие от Бухарина, личный архив Цыпина не сохранили). Уцелело только одно письмо Эренбурга Цыпину — и только потому, что было передано Бухарину и у него осталось:
<27 <февраля 1934 г.>.
Дорогой Григорий Евгеньевич,
я собрал исключительно интересный материал, опросив человек сорок повстанцев[386]. Говорил и с вождями <восстания>. Выяснил примерно все. О некоторых деталях еще нельзя писать, как Вы сами понимаете.
Но, думается, даю полную картину.
Посылаю начало статьи — подвал. Конец (три дня восстания, провинция и репрессии) вышлю послезавтра.
Если что требуется, сообщите телефонно: Praga Hotel Saxe. Не знаю, как отсюда доберусь в Париж, — не пускают ни немцы, ни австрийцы.
Сердечно Ваш Илья Эренбург.
В письмах Эренбурга его московскому секретарю В. А. Мильман в 1934 г. (до летней поездки в Москву) все поручения по части «Известий» адресуются только Г. Е. Цыпину.
3 марта: «В Чехо-Словакии я работал день и ночь: опросил детально множество участников австрийских событий, потом написал цикл статей. Всего написал листа три. Эти статьи уже переводятся на немецкий, французский, английский и чешский. Я придаю им значение, так как наша информация в данном случае не стояла на высоте. Очень будет обидно, если Гр. Е. <Цыпин> их напечатает в сокращенном виде»;
9 марта: «Я сегодня послал Гр. Е. <Цыпину> очень решительное письмо. Дело в том, что австрийский очерк <6 марта> напечатан не только с купюрами, но и с недопустимой отсебятиной. Это вопрос очень серьезный и он делает чрезвычайно затруднительной мою дальнейшую работу»;
21 марта: «Я не получил никакого ответа от Г. Е. <Цыпина> на письма и телеграмму. Последние очерки были напечатаны хорошо. Но вопрос о первом так и не выяснен»;
23 марта: «Я не понимаю, о какой телеграмме Вам говорил Г. Е. Я получил только одну телеграмму до „событий“. Третьего дня я послал телеграмму: „Жду вестей“ и ответа не получил, также на все письма. Я продолжаю считать вставки невозможными и не знаю, как мне поступать теперь. Если они довольны очерками, то почему они не отвечают, чтобы несколько успокоить меня касательно дальнейшего. Пока что я не шлю никакого материала. Все это мне очень неприятно»;
28 марта: «Я так и не получил никакого ответа от Г. Е. <Цыпина>. Не знаю, что это означает. Может быть, они не хотят, чтобы я писал для них»;
7 апреля: «От Г. Е. я получил ласковую телеграмму, но письма, о котором он сообщает в этой телеграмме, так и не получил»;
16 апреля: «Надеюсь также, что Г. Е. <Цыпин> не искромсает „Джунглей“»;
29 апреля: «Говоря с Г. Е., пожалуйста, выясните: „Джунгли“, деньги, французская провинция, „День второй“. Так же: я не понимаю, почему они так калечат мои статьи».
Личные отношения Эренбурга и Бухарина восстановились лишь летом 1934 г. в Москве, когда Эренбург приехал на съезд советских писателей, и с тех пор никакие кошки между ними не пробегали. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» рассказывается, как, приехав в 1934-м в столицу, Эренбург поселился в «Национале», где, к его удивлению, по-человечески обслуживали только иностранцев. Свое возмущение он выразил в статье «Откровенный разговор», где назвал вещи своими именами: «Глупо выдавать Советскую страну за старый русский трактир с вышколенной челядью и бутафорским надрывом». Бухарин статью Эренбурга напечатал 26 июля 1934 г. и она вызвала большой шум («Руководители „Интуриста“ утверждали, — вспоминал писатель, — что несколько англичан и французов, собиравшихся посетить Советский Союз, после моей статьи отказались от поездки и что я нанес государству материальный ущерб. Бухарин меня защищал. Я не знал о различных телефонных звонках…»[387].
Во время съезда Эренбург не раз встречался с Бухариным (он сделал доклад о поэзии, вызвавший острый резонанс). А после съезда Эренбург и Бухарин выступили с рассказом о его работе в Одесском доме печати. В Одессе Эренбург написал большое письмо Сталину, в котором предложил реорганизовать Международную организацию революционных писателей (МОРП) на широкой демократической основе (см. главу о писательских конгрессах). Идеи этого письма в итоге привели к проведению в Париже Международного конгресса писателей в защиту культуры. Очевидно, что идея письма Сталину предварительно обсуждалась с Бухариным. Надо полагать, именно Бухарин и отвез письмо в Москву, а потом говорил о нем со Сталиным. В этом разговоре, Сталин, недовольный бухаринским докладом на съезде писателей, лестно отозвался о выступлении Эренбурга на съезде. Вот как (не сразу) Бухарин сообщил об этом Эренбургу в Париж:
Москва 3/X-34.
Дорогой Илья Григорьевич,
Вы не удивляйтесь моему молчанию. Коротко говоря <иностранное слово или выражение, не вписанное в копию> таковы: Ваше письмо получило полное одобрение, товарищ (т. е. Сталин. — Б.Ф.) сказал также, что Ваша речь была наилучшей на съезде. Что касается статьи, то я получил ответ: «Делай как хочешь» (без прочтения, за занятостью другими вещами)[388]. Т. о. вопрос висит в воздухе, если принять во внимание все соображения, коими мы делились. Не возьмете ли Вы на себя главенство в предлагаемом Вами (в письме) учреждении (писательском)?[389] Такой вопрос о Вас мне был задан. Разумеется, за Вас я ответа дать не мог. Таковы факты. Сейчас все мы кружимся в дальнейших фазах и оборотах исторического процесса и чувствуем себя, как бодрый молодняк.
Горячо жму Вашу руку. Жаль, что не удалось Вас повидать, я задержался в газете.
Еще раз привет.
Ваш Н. Бухарин[390].
С тех пор прямой контакт Эренбурга с Бухариным поддерживался до осени 1936 г.: шла постоянная переписка, и тексты статей присылались лично главному редактору и они шли в номер, минуя иностранный отдел (когда отдел возглавил К. Б. Радек, это его раздражало).
В деловой переписке И. Г. Эренбурга с его секретарем В. А. Мильман обозначение Бухарина (НИ) появляется систематически.
В феврале 1935 г. Эренбург отправил Бухарину рукопись романа о советской молодежи «Не переводя дыхания», написанного по материалам поездки 1934 г. на Север. Предполагалось, что Бухарин новую книгу прочтет и сам выберет главу для публикации в газете.
Когда о новом романе Эренбурга узнал М. Кольцов, он запросил у Мильман отрывок для «Правды», Эренбург ответил ему телеграфно:
МИЛЬМАН СООБЩИЛА ЧТО ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ НАПЕЧАТАТЬ ОТРЫВОК РОМАНА <в «Правде»> БЛАГОДАРЮ ДРУЖЕСКОЕ ВНИМАНИЕ ОЧЕНЬ ПРОШУ СОГЛАСОВАТЬ ВОПРОС ПЕЧАТАНИЯ ОТРЫВКА НИКОЛАЕМ ИВАНОВИЧЕМ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ = ЭРЕНБУРГ.
Это было 23-го, а 26 февраля Эренбург писал Мильман: «Кольцову послал телеграмму: благодарил и просил согласовать вопрос с Н. И. Без последнего печатать никак нельзя». 1 марта Эренбург пишет Мильман: «Скажите, что жду ответа на два письма Н.И. — одно почтой, другое оказией. Очень также прошу поскорей выбрать отрывок из романа»[391].
Роман «Не переводя дыхания» полностью печатался в мартовском номере «Знамени», и Эренбург спешил. Отрывок появился в «Известиях» 12 марта; всю рукопись Эренбурга Бухарин смог прочесть только после этого. Письмо главного редактора «Известий» с суждениями об этом романе, было написано 14 марта, а 19-го перепечатано в редакции на машинке и копия его сохранилась в личном архиве Бухарина; перевод многочисленных иностранных выражений, употребление которых характерно для бухаринских эпистол, приводим в конце письма:
Исх. № 55/с.
Дорогой Илья Григорьевич,
не ругайтесь, что долго не писал: perculum in mora[392] ведь не было, а без такой погонялки у нас люди эпистолярным искусством подолгу не занимаются. Потом была добавочная причина: я не прочел Ваш роман. Сегодня ночью я его прочел до самого конца. Поэтому, ожидая сейчас шофера, пишу Вам предварительно несколько строк, — может, потом напишу подробнее, если успею.
Pro:
Тематически — Очень хорошо, что роман ориентирован на человека; что разобраны «сантименты» (в хорошем смысле); что подняты здесь большие проблемы (личного и общественного); что занята правильная, на мой взгляд, позиция.
Формально — Что литературно прекрасно написано, что выразительность отдельных глав исключительно превосходна, да и весь роман, что диалектика логики и чувства и их переходов здорово «дана».
Summa summarum[393] — что роман сугубо интересен.
Vert![394]
Contra: полярно-однообразна, быть может, сфера вращения всего:
производство
versus[395]
любовь.
Это я карикатурно — не берите особо всерьез: я только говорю о некой тенденции полярного раздвоения жизни у Вас (на самом деле у Вас и актриса и художник etq.[396])
Но мне, казалось бы, сейчас нужно еще решительнее набивать все трехмерное пространство романа многосложностью типов и бытовых, общественных, групповых, государственных etc.[397] образований.
Разная деревенская интеллигенция — агрономы, трактористы, комбайнеры, доктора; колхозники, единоличники, кулаки, раскулаченные, красновармейцы, краскомы; обездоленные (не поднявшиеся до «сознательности»); отживающие группы вроде попов и т. д. — если речь идет о деревне; то же mutates mutandis[398] — о городе. У нас город в его многообразном лице не давался. Вы очень здорово взяли и основу сближения между городом и деревней, но и здесь главное перемычки: производство + любовь.
С общефилософской точки зрения здесь есть raison d’etre[399], в такой постановке вопроса, но больше опосредствований!
Может быть, я и ошибаюсь, но беглое — ночное чтение тому виной. Однако я без комплиментов должен сказать, что роман мне чрезвычайно понравился и я кричу «браво» (Так примерно сказал бы Плеханов, а Ильич: «Прекрасно написано. — Это помните, тот, Илья Лохматый (так прозвал Эренбурга в Париже в 1909 г. В. И. Ленин. — Б.Ф.)».
Ну, жму руку. Вы видите, что мы печатаем Вас изо всех сил и впредь тоже будем давать, а Вы давайте свое: тем ведь уйма:
1) Фашизм и женщина.
2) Шелковые чулки и война (о производстве искусственного шелка и «порохов»).
3) О фокстротной «культуре».
4) Религия в Третьей Империи
5) (Idem[400]) Валгалла и авиация.
6) Что делается в колониальном мире (Что, если опросить парижских джаз-негров из Америки или Африки и узнать их curriculum vitae[401], не делая из них непременно Айш (Айша — негр, персонаж романа «Хулио Хуренито». — Б.Ф.)?) и т. д.
Вы сами лучше всех других придумаете что-либо мастерское.
Привет.
Крепко жму руку.
Ваш Н. Бухарин
14 III 35 г.
Для контраста приведем здесь фрагмент из продиктованного совсем иными соображениями и, надо признать, выдержавшего «проверку временем» отзыва о книге «Не переводя дыхания», — он появился в том же году в парижской эмигрантской газете и принадлежал М. Осоргину: «Эренбург уже не просто пишет, он поет. Поет он лучшее, что есть в современной советской жизни, — работающую и жизнерадостную молодежь. Поет не соло, а в хоре. От его участия хор выигрывает; но скажу откровенно, мне было жаль потерять солиста, писателя с отчетливой, не всеми слышимой индивидуальностью. Для перехода в хор нужно отказаться от очень многого, а научиться только пустякам. Этим пустякам Эренбург научился без труда»[402].
23 марта 1935 г. Эренбург сообщил Мильман, что получил письмо Николая Ивановича, но о самом письме ничего не сказал…
Следующее письмо Эренбурга, сохранившееся в архиве Бухарина, написано в июне и послано с оказией. Оно посвящено, главным образом, газетным делам и подготовке парижского международного конгресса писателей — она занимала много времени и сил Эренбурга: