II. О разрешениях на выезд

II. О разрешениях на выезд

В годы Гражданской войны многие писатели (из оказавшихся в тех регионах, что находились под властью белых) покинули Россию вместе с остатками их разбитых армий. Писатели, существовавшие в регионах под властью красных, простой возможности бежать на Запад не имели. Те из них, кого жизненные обстоятельства настойчиво толкали к тому, чтобы непременно уехать из России, пытались получить официальное разрешение на выезд, используя более-менее правдоподобную мотивацию (чаще всего — необходимость поправить плохое состояние здоровья). Такое разрешение в 1920 г. было дано, скажем, К. Д. Бальмонту, и поначалу за рубежом он вел себя лояльно по отношению к покинутому большевистскому режиму. Но с весны 1921 г., то есть со времени Кронштадтского восстания, Бальмонт позволил себе открытые выступления в эмигрантской печати с резкими антибольшевистскими статьями. Еще более резкими и враждебными по отношению к большевикам изначально были выступления А. И. Куприна, который благодаря войскам Юденича, захватившим Гатчину, покинул родину без разрешения большевистских властей. Антисоветские выступления бывших граждан Советской России аккуратно отслеживались ВЧК и докладывались в ЦК РКП(б). Понятно, что такая информация препятствовала положительным решениям об отъезде собирающихся за границу литераторов.

Наиболее трагичной в этом смысле была судьба А. А. Блока, преступный отказ в выезде которому привел к его гибели. Это решение все же не было чистым самодурством, и своя, равнодушная, логика у сторонников отказа была. Ожесточение Гражданской войны еще не остыло, и реакция на антибольшевистские публикации в эмигрантской печати уехавших из Советской России литераторов, их статьи, содержавшие резкие оскорбления в адрес не только режима в целом, но и в персональные адреса его лидеров, была возмущенной. Получалось так, что писатели, отпущенные за границу, вырвавшись на свободу, по существу, забывали своих, еще не получивших такого разрешения, коллег, закрывая им путь за границу Л. Д. Троцкий, представивший в Политбюро просьбу об отъезде Ф. К. Сологуба, открыто написал ему об этом (на языке эпохи): «Мне незачем прибавлять, что то или другое Ваше содействие походу мировых эксплуататоров против трудовой республики чрезвычайно затруднило бы возможность выезда для многих других граждан»[40].

Документальная хроника 1921 г., касающаяся разрешения на выезд Блока за границу, выглядит как бюрократический триллер. 28 июня в записке в ЦК РКП(б) начальник Иностранного отдела ВЧК, ссылаясь на кампанию против Советской России, развязанную Бальмонтом, Куприным, Буниным, не считает дальше возможным удовлетворять ходатайства об отъезде. 30 июня секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро Молотов сообщает в Иноотдел ВЧК, что ЦК будет вносить в Оргбюро ходатайства об отъезде за границу, только когда ВЧК находит это нужным. 2 июля управделами Совнаркома Н. П. Горбунов представляет в ЦК пятистраничное дело о выдаче разрешения на поездку Блока, прося заключения, без которого ВЧК отказывается высказать свое мнение. 8 июля наркомпрос Луначарский, пытаясь привлечь наркоминдела Чичерина на свою сторону, пишет ему, что «общее положение писателей в России чрезвычайно тяжелое», и, в частности, что «особенно трагично повернулось дело с Александром Блоком». «Я предпринял все зависящие от меня шаги, — продолжает Луначарский, — как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь». Все эти попытки кончились ничем, и Луначарский в отчаянии заявляет: «Моей вины тут нет потому, что я никогда не отказывал ни на одно ходатайство, как Блока, так и других писателей того же типа, поддерживал всячески их просьбы, но со стороны Петроградских продовольственных и советских учреждений равно как и со стороны Особого отдела я наталкивался либо на прямой отказ, либо на систематическое неисполнение принимаемых на себя обязательств (например, с академическим пайком). Между тем перед общественным мнением России и Европы я являюсь в первую голову ответственным за подобные явления. Поэтому я еще раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения»[41].

11 июля Луначарский пишет в ЦК, отправив копию Ленину, настаивая, как и Горький, на необходимости отпустить Блока в Финляндию, и просит ЦК повлиять на Менжинского, который в тот же день напоминал ЦК, что за Бальмонта тоже ручались Луначарский и Бухарин, а потому Блока отпускать нельзя, надо ему улучшить жизнь здесь. Наконец, 12 июля пять членов Политбюро обсудили ходатайство Луначарского и Горького о разрешении Блоку уехать (Троцкий и Каменев голосовали «за», Ленин, Зиновьев и Молотов — «против»). В итоге ходатайство было отклонено. После этого Горький пишет письмо Ленину, что Блок умирает и что последнее постановление Политбюро — выражение странной, подозрительной политики. 16 июля Луначарский пишет в ЦК (отправив копию Ленину), высказывая свое возмущение постановлением Политбюро. После всего этого Каменев в письме Молотову сообщает, что на заседании Политбюро за то, чтоб Блока отпустить, голосовали двое, но теперь Ленин изменил свою позицию о поездке Блока и надо пересмотреть вопрос. В итоге всех итогов 23 июля Политбюро переголосовало: «за» — Троцкий, Каменев, Ленин, «против» — Зиновьев, воздержался Молотов. Блока отпустили. Реализовать это должны были в Петрограде, то есть все тот же Зиновьев. Очевидно, что резкие ходатайства перед Лениным Луначарского и Горького позволили Каменеву уговорить Ленина и решить вопрос положительно. К сожалению, было потрачено слишком много времени. Оперативных мер для реализации положительного решения Политбюро в Петрограде не приняли, и 7 августа Блок умер[42].

Вот еще два сюжета.

1. Тяжкая морока Федора Сологуба

В 1919–1921 гг. просьбы разрешить временный выезд за границу ему и его жене писательнице Ан. Чеботаревской Федор Сологуб подавал неоднократно. Первый документ, связанный с этим, таков:

Постановление Политбюро ЦК РКП(б)

о ходатайстве Ф. К. Сологуба о выезде за границу

20 декабря 1919 г.

п. 14. Переданное т. Троцким ходатайство Сологуба о разрешении ему выехать за границу. Отклонить. Поручить комиссии по улучшению условий жизни ученых включить в состав обслуживаемых ею крупных поэтов и литераторов, в том числе Бальмонта и Сологуба[43].

В 1920-м Сологуб продолжает свои попытки; 26 февраля он пишет В. И. Ленину, сообщая ему, что обращения к Луначарскому и Троцкому ничего не дали, просит председателя Совета народных комиссаров разрешить выехать с женой «для лечения и устройства литературных дел»[44]. Ответа снова нет. Следующее обращение — к Каменеву:

Ф. К. Сологуб — Л. Б. Каменеву.

Петроград. В.о. 10 линия 5, кв.1.

6 мая 1920 г.

Многоуважаемый Лев Борисович,

Решаюсь обратиться к Вам, как к человеку, близко стоящему к делу литературы и, вследствие этого, к психике писателя. Уже неоднократно я обращался к лично мне известным Народным комиссарам Луначарскому и Троцкому с просьбой дать мне разрешение на поездку за границу; этого настоятельно требует совершенно расстроенное условиями петербургской жизни здоровье мое и моей жены, Анастасии Ник. Чеботаревской, а также полная невозможность существовать здесь на сдельный заработок переводчика. За последние три года я, несмотря на наличие законченных произведений, не имел возможности ничего печатать и должен был заниматься исключительно переводами, чтобы еле-еле влачить самое убогое существование, между тем как за границей находятся издатели, желающие печатать мои книги на русском языке и в переводах. Согласитесь, что такое положение дел совершенно ненормально и надо наконец прямо поставить вопрос, нужна ли сейчас России литература, нужны ли поэты, и если нет, честно признать это (может быть, и вправду не до литературы!), и тогда не препятствовать писателям временно выезжать за границу для устройства своих литературных дел. Повторяю то, что я уже не раз писал в своих о ходатайствах: я очень люблю Россию, и даже временная разлука с нею для меня тяжела; я не политик и не публицист и никакою активной политикой никогда не занимался; я смотрю на явления и на людей, как поэт и беллетрист, подходя к ним, конечно, не с классовым, а только с художественным критериумом. В прошлом моем и моей жены было оказано достаточно много услуг делу освобождения России, достаточно для того, чтобы люди, имеющие глаза, уши и не затемненный разум, могли дать себе отчет в наших политических симпатиях; кроме того, ответ на подобные вопросы я дал в двадцати томах своих сочинений, а мой долг народу уплатил 25-летним служением в качестве народного учителя. В настоящее время я лишен даже грошовой учительской пенсии, потерял мою страховку на дожитие, неоднократно был выселяем с квартиры и с арендуемой мною дачи под Костромою, куда мы с женой вложили наш личный труд и трудовые деньги. Я болен, но все-таки должен ежедневно гнуть спину над переводами, чтоб заработать то на фунт сахару, то на фунт масла, которые приходится покупать по фантастическим ценам вольного рынка.

Очень прошу Вас оказать мне и моей жене содействие в получении разрешения выехать на короткое время хоть на 2–3 месяца за границу для лечения, отдыха и устройства моих литературных дел. Если для получения разрешения необходимо нам лично побывать в Москве, то не откажите любезно уведомить меня об этом по выше означенному моему петроградскому адресу.

С приветом

Федор Сологуб[45].

Л. Б. Каменев передал решение этого вопроса А. В. Луначарскому, и 29 мая 1920 г. коллегия Наркомпроса, заслушала сообщение «О командировке за границу писателей Ф. Сологуба и А. Чеботаревской». Постановление ее было отрицательным: «Ввиду крайней затруднительности в настоящий момент выезда за границу, ходатайство Ф. Сологуба и А. Чеботаревской о разрешении им выезда за границу отклонить»[46].

В сентябре 1920 г. Сологуб снова обращается к Троцкому, прося разрешить себе и А. Чеботаревской временный выезд в Ревель (теперь Таллин).

30 сентября Троцкий ему отвечает: «Я не вхожу в обсуждение Ваших замечаний об „унизительности“ хлопотать о галошах и чулках в истощенной и разоренной стране и о том, что будто бы эта „унизительность“ усугубляется „литературным положением“. Что касается Вашей деловой поездки в Ревель, то, по наведенным мною справкам, мне было заявлено, что препятствий к ней не встречается. Я сообщил, со слов Вашего письма, что Вы не преследуете при этом целей политического характера. Мне незачем прибавлять, что то или другое Ваше содействие походу мировых эксплуататоров против трудовой республики чрезвычайно затруднило бы возможность выезда для многих других граждан»[47].

В этот день 30 сентября Сологуб был в Москве, где в Дворце искусств состоялся вечер его поэзии «в авторском исполнении»; просьбу Сологуба Троцкий, так же как и Каменев, передает Луначарскому. На сей раз 5 октября коллегия Наркомпроса сообщает в Наркомат иностранных дел, что «к выезду в Ревель писателя Ф. Сологуба и А. Н. Чеботаревской со стороны Коллегии НКП препятствий не встречается»[48]. Какие-то препятствия, тем не менее, где-то встретились и выезд Сологуба не состоялся.

Наконец, 5 июня 1921 г. Сологуб повторно обращается к Ленину с просьбой о временном выезде за границу. Ленин передает эту просьбу в ВЧК. В секретном письме Иностранного отдела ВЧК в ЦК РКП(б) 28 июня подтверждается, что у них находятся заявления Блока, Венгеровой и Сологуба, но в связи с «самыми гнусными измышлениями» Бальмонта, Куприна и Бунина, «ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства…»[49]

В итоге Политбюро, рассмотрев 12 июля вопрос о разрешении на выезд Блоку и Сологубу, постановило выезд разрешить одному Сологубу, о чем ему и телеграфировал Троцкий…

Полученным разрешением, одновременно означавшим смерть Блока, Сологуб воспользоваться не мог, а 23 сентября 1921 г. А. Н. Чеботаревская покончила с собой, и новых прошений о выезде Сологуб, умерший в 1927 г., не подавал…

2. Вяч. Иванов ходатайствует за своего переводчика

Как пишет в своих воспоминаниях дочь поэта Вячеслава Иванова Лидия: «В 1918 году я решила, что нужно найти заработок, чтобы помогать семье. Я заявила Вячеславу:

— Я хочу поступить на службу к большевикам.

Вячеслав не удивился.

— Ах да? Я слышал, что в Наркомпросе есть музыкальный отдел и во главе Артур Лурье. Это тот молодой человек, который ко мне приходил показывать свои стихи на Башню. Я тебе дам к нему письмо»[50]. С этим письмом Лидия Иванова заявилась в Наркомпрос, и ее приняли на работу в Музыкальный отдел. А затем ее отца, Вячеслава Иванова, пригласили заведовать историко-театральной секцией Театрального отдела, которым тогда руководила О. Д. Каменева. 4 августа 1919 г. Вячеслав Иванов посвятил ей следующее стихотворение, которое обнаружил в архиве ИМЛИ и опубликовал Дж. Мальмстад:

Во дни вражды междуусобной

Вы, жрица мирная народных эвменид,

Нашли в душе высокой и незлобной,

Что просвещенных единит.

И разные, но все с мечтой вольнолюбивой

О славе новых зорь и в мир идущих Муз,

Сомкнулись в трудовой союз

Вкруг Вас, порывистой, вкруг Вас, нетерпеливой.

И полюбились нам Ваш быстрый гнев и лад,

Нрав опрометчивый, и Борджий профиль властный,

И черных таз горячий взгляд,

Трагический, упорный, безучастный…

И каждый видит Вас такой, — но каждый рад

Вновь с Вами ратозать, товарищ наш прекрасный[51].

Стихотворение это менее всего можно считать подобострастным и панегирическим, но о добром расположении автора к его героине оно, несомненно, говорит.

В марте 1920 г. Вяч. Иванов обращался к А. В. Луначарскому с просьбой о финансовой помощи для своей поездки за границу. Коллегия Наркомпроса рассматривала этот вопрос, Луначарский вел переговоры с Наркоминделом, после чего сообщил В. И. Ленину о своей рекомендации разрешить Вяч. Иванову выезд за границу, но поездка из-за отсутствия финансовых возможностей так и не состоялась[52]. В августе 1920 г. Вяч. И. Иванов отправился в Баку, откуда в 1924 г. уехал уже за границу.

Вольфганг Грёгер (Groeger Wolfgang Е.) — живший в России немецкий поэт и переводчик русской поэзии и прозы. Первая мировая война разделила его с семьей; его дальнейшее пребывание в России было лишено всякого смысла. Дочь Вяч. Иванова упоминает в мемуарах о встрече с Грёгером в санатории в Серебряном бору в 1919 г.[53]. Своими проблемами он поделился с Вячеславом Ивановым, попросив посодействовать ему по части разрешения на проезд к семье. Вячеслав Иванович обратился к Каменеву.

Вяч. И. Иванов — Л. Б. Каменеву.

6 мая 1920.

Глубокоуважаемый Лев Борисович.

Беру смелость направить к Вам Вольфганга (Владимира Николаевича) Грёгера, даровитого немецкого поэта, уроженца Риги. Ему хочется пробраться в Германию, как в целях литературной деятельности, так и потому, что там живет его семья. Он был застигнут войной в Германии и выслан оттуда, как русский подданный. Он нуждается во влиятельной рекомендации в <1 слово нрзб.>, точнее к т. Эйдуку[54]: там обещали ему, при условии такой рекомендации, доставить его в Латвию. Может быть, Вы найдете возможным помочь ему, чем и меня премного обяжете.

С глубоким уважением

Душевно преданный Вам

Вячеслав Иванов[55].

Ходатайство Вяч. Иванова помогло, и В. Грёгер вскоре оказался в Берлине, где уже в 1922 г. увидели свет его переводы на немецкий, в частности поэмы Александра Блока «Двенадцать» и стихов Вячеслава Иванова (W. Iwanow, Kl?fte. ?ber die Krisis des Humanismus. Berlin 1922). 28 января 1923 г. Борис Зайцев писал из Берлина Ивану Бунину: «Ваша книга появилась здесь у Фишера. Переводчик и поэт В. Грёгер говорил мне, что она имела большой успех…»)[56].

Переписка, которую вел Вольфганг Грёгер с Освальдом Шпенглером в 1923–1924 гг., опубликована в Гамбурге в 1987 г.[57]. Имя Грёгера встречается и на берлинских страницах «Камерфурьерского журнала» Владислава Ходасевича…