Из записок А. Н. Вельяминова-Зернова{128}
Из записок А. Н. Вельяминова-Зернова{128}
Однажды Талызин, возвращаясь поздно вечером домой, нашел на столе в своем кабинете запечатанное письмо; распечатывает – оно от графа Панина, который просит его содействовать фон-дер-Палену в заговоре против императора, говоря, что он уже рекомендовал его как надежного и верного человека военному губернатору. Талызин, истребя письмо, ждал последствий. Фон-дер-Пален, увидя его во дворце, спрашивает при всех, читал ли он письмо графа Панина, и, получив утвердительный ответ, просит его к себе в шесть часов вечера на совещание. Тут они познакомились и условились. Вот как делают опытные заговорщики!
В таком положении был заговор в конце 1800 года. Слухи о заговоре проникали во все кружки петербургского общества. Число сообщников умножалось. Время шло, а заговорщики почему-то медлили; чего еще поджидали – неизвестно. Вероятно, опасность предприятия колебала их души.
Но между тем сам Павел ускорил исполнение их замысла: он день ото дня становился запальчивее и безрассуднее в своих взысканиях, не замечая, что его умышленно раздражают, чтобы произвести более недовольных.
Наконец заговор сделался до такой степени известным в Петербурге, что и сам Павел узнал о нем. В гневе своем, наделав множество неприятностей на вахт-параде, он призывает к себе военного губернатора.
– Знаете ли вы, что было в 62-м году?
– Знаю, государь, – отвечает Пален.
– А, знаете ли, что теперь делается?
– Знаю.
– А что вы, сударь, ничего не предпринимаете по званию военного губернатора? Знаете ли, кто против меня в заговоре?
– Знаю, ваше величество. Вот список заговорщиков, и я сам в нем.
– Как, сударь!
– Иначе как бы я мог узнать их всех и их замыслы? Я умышленно вступил в число заговорщиков, чтоб подробнее узнать все их намерения.
– Сейчас схватить их всех, заковать в цепи, посадить в крепость, в казематы, разослать в Сибирь на каторгу! – возопил Павел, расхаживая скорыми шагами по комнате.
– Ваше величество, – возразил Пален, – извольте прочесть этот список: тут ваша супруга, оба сына, обе невестки – как можно взять их без особого повеления вашего величества? Я не найду исполнителей и не в силах буду этого сделать. Взять все семейство вашего величества под стражу и в заточение без явных улик и доказательств – это столь опасно и ненадежно, что можно взволновать всю Россию и не иметь еще чрез то верного средства спасти особу вашу. Я прошу ваше величество ввериться мне и дать мне своеручный указ, по которому я мог бы исполнить все то, что вы теперь приказываете; но исполнить тогда, когда на это будет удобное время, т. е. когда я уличу в злоумышлении кого-нибудь из вашей фамилии, а остальных заговорщиков я тогда уже схвачу без затруднения.
Павел дался в этот обман и написал указ, повелевающий императрицу и обеих великих княгинь развезти по монастырям, а наследника престола и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщикам произвесть строжайшее наказание. Пален с этим указом обратился к наследнику и с помощью некоторых приближенных к нему лиц исторгнул у Александра согласие низвергнуть с престола отца его.
Раздражение Павла возрастало каждый день. За два или три дня до своей кончины он многим державам велел объявить войну. Курьеры с этими указами были задержаны, и это еще более ускорило его смерть и еще более склонило наследника на предложение заговорщиков. Однако Александр упорно настаивал, чтобы не лишать отца его жизни. Хотя это ему и обещали, но он должен был предвидеть, что лишить самодержавного государя престола, оставя ему жизнь, дело немыслимое.
Коль скоро Павел не мог обуздывать сердца своего до такой степени, что даже увлекался в гневе противу равносильных ему иностранных держав, то уже само собою разумеется, что противу подданных своих негодование его доходило до величайшего исступления после известия о заговоре и после того, как он злобным и подозрительным оком смотрел и на жену, и на детей своих. Равным образом понятно, что заговорщики не могли оставлять его долгое время в таком сомнительном и опасном для обеих сторон положении. Надо полагать, что вышеприведённый разговор Павла с Паленом был не ранее как 10-го или, быть может, 11-го марта поутру; вероятнее, что 11-го.
В этот день император был очень гневен на своем вахтпараде, или разводе; однако не сделал никого несчастным. Вероятно, страх удерживал уже его. После развода военный губернатор приказал всем офицерам гвардии собраться в его квартире. Прямо из экзерцир-гауза офицеры отправились к нему и ждали более часу. Фон-дер-Пален все был во дворце. Пройдя домой особым подъездом, он немедленно вышел к собравшимся и с мрачным, расстроенным лицом довольно грозно сказал им: «Господа! Государь приказал объявить вам, что он службою вашею чрезвычайно недоволен, что он ежедневно и на каждом шагу примечает ваше нерадение, леность, невнимание к его приказаниям и вообще небрежение в исполнении вашей должности, так что ежели он и впредь будет замечать то же, то он приказал вам сказать, что он разошлет вас всех по таким местам, где и костей ваших не отыщут. Извольте ехать по домам и старайтесь вести себя лучше».
Все разъехались с горестными лицами и с унынием на сердце. Всякий желал перемены.
В тот же день 11-го марта вот что произошло в лейб-гвардии Семеновском полку.
Командир полка Л. И. Депрерадович приказал одному из батальонных адъютантов, молодому прапорщику 16-17 лет, явиться к нему после развода. Юный семеновец приезжает от военного губернатора прямо к командиру полка.
– У тебя есть карета? – спрашивает командир.
– Есть, ваше превосходительство.
– Где ты сегодня обедаешь?
– У тетки (такой-то).
– Ты не отпустишь кареты домой или куда в другое место?
– Нет, ваше превосходительство, а впрочем, как прикажете.
– Нет, этого не надобно, тем лучше. Поди сейчас к казначею и прими от него ящик с патронами; он такой величины, что уместится в карете под сиденьем. Возьми эти патроны и уложи их осторожно; храни их целый день; да смотри же, не отпускай карету никуда, а вечером, часов в 9, приезжай ко мне в той же карете и с патронами.
– Слушаю, – отвечал молодой человек, а сам стоял как остолбенелый и смотрел своему генералу в глаза.
– Ну, больше ничего – ступай и будь скромен; у нас сегодня будет новый император.
Юноша отправился с радостью в сердце и был уверен, что все его товарищи встретят эту новость с восторгом. Но он умел сохранить тайну даже от своих кузин; с товарищами он в этот день не виделся. В 9 часов вечера адъютант приезжает к своему генералу, и тот ему говорит: «Поди на полковой двор, там собран батальон в строю; обойди по шеренгам и раздай патроны сам каждому солдату по свертку в руку, как они приготовлены».
Адъютант исполнил приказание, и после того спустя часа полтора пришел на полковой двор Депрерадович и, обойдя батальон по шеренгам, стал посередине и, самым тихим образом скомандовал: «Смирно! Заряжай ружья патронами». Во время заряжания он беспрестанно повторял: «Тише, тише, как можно тише!» Наконец спросил: «Все ли готово?» – потом также весьма тихо скомандовал: «По отделениям направо, марш!» Офицеры тише нежели вполголоса командовали: «Тише», а генерал так же тихо: «Марш!» Батальон направился к Михайловскому замку, идя сколь возможно медленнее, без всякого шума и разговоров. Офицеры соблюдали молчание и рядовым приказывали то же.
В Преображенском полку делались такие же приготовления, но не так медленно.
Несмотря, однако, на большую гласность заговора, немногие гвардейские офицеры были приглашены к содействию. Преображенский батальон выведен был только с шестью офицерами; в Семеновском было около того же числа, и из них некоторые были приглашены почти в самую минуту действия. Мне известно, что к одному Преображенскому офицеру, Петру Степановичу Рыкачеву, который жил у своего родственника, приехал полковой адъютант Аргамаков с другими офицерами около 11-ти часов вечера, и, остановясь у подъезда, они послали звать его к себе в карету. Рыкачев был в халате и туфлях – он так и пошел к ним. Хозяин квартиры поручил ему звать гостей в комнату, но по прошествии получаса узнал, что они увезли с собою его родственника и что в карету ему подавали всю фронтовую одежду и все офицерское вооружение. Хозяин знал о заговоре, но как разговоры об этом уже прислушались и в досаде, что приятели не вошли к нему, не обратил на это внимания, так что спокойно лег спать и поутру был разбужен уже поздравлениями с новым императором.
В поддержку заговорщиков не было другой вооруженной силы, как батальон Преображенского полка. В Измайловском полку довольствовались тем, что послали некоторых офицеров напоить пьянее обыкновенного командира полка генерал-лейтенанта Милютина, и этот пропил своего благодетеля. Командир лейб-гусарского полка, генерал-лейтенант Кологривов, тоже любил подгулять, и так как он за несколько дней перед тем был под гневом у государя, то фон-дер-Пален именем императора его арестовал, почему он не смел выехать из дома, не знал ничего и тоже прогулял всю ночь с приятелями. Наиболее опасный для заговорщиков из всех приверженцев государя граф Аракчеев был также в немилости и в отставке, жил в своем Грузине. Павел, узнав уже о заговоре и, может быть, не вполне доверяя Палену, послал Аракчееву приказание приехать немедленно в Петербург. Его ожидали в ту же ночь с 11-го на 12-ое марта. Вероятно, это обстоятельство и заставило избрать эту ночь для исполнения заговора, дабы упредить приезд Аракчеева. Военный губернатор приказал на заставе не впускать Аракчеева в город, а, задержав, прислать просить позволения о въезде его, объявя, что это по воле императора.
Таким образом отстранены были все те, которых заговорщики могли опасаться, кроме Кутайсова, который ничего не понимал. Но всего удивительнее, какими доводами граф фон-дер-Пален мог убедить государя переменить караул в Михайловском замке: поутру с развода занял все посты Семеновский полк; перед сумерками поставили преображенцев и во внутренний караул одного из заговорщиков – поручика Марина. Иные уверяют, будто Пален успел в том, положив тень сомнения на верность государю командира Семеновского полка Депрерадовича; это, однако, маловероятно: в таком случае надо было бы сказать Павлу, что в ту же ночь должно вспыхнуть восстание, но не приметно, чтобы Павел к тому сколько-нибудь приготовился.
Наконец, около 11-ти часов вечера, 11-го марта 1801 г., заговорщики собрались в квартире генерал-лейтенанта Талызина, что в лейб-компанском корпусе, т. е. в пристройке Зимнего дворца, где всегда квартирует 1-й батальон Преображенского полка. По мнению многих, тут выпито было большое количество шампанского; но родной брат одного из заговорщиков уверял меня твердо, что выпито было только по одному бокалу, и то уже по приезде фон-дер-Палена. Полагаю, что правда в середине этих двух крайностей.
Около часа ожидали военного губернатора. Он приехал в половине 12-го. Все вышли в залу его встретить. Он, не снимая шляпы, спросил: «Все ли готово?» Ему отвечали: «Все». – «Ну, хозяин, при этом случае надобно шампанского!» Фон-дер-Пален, выпивая первый, сказал твердым, но скромным голосом: «Поздравляю вас с новым государем». Пока разносили шампанское, он продолжал: «Теперь, господа, вам надобно разделиться: одни пойдут со мною, другие с князем Платоном Александровичем. Разделяйтесь!» Никто не трогался с места. «А, понимаю», – сказал Пален и стал расстанавливать без разбору по очереди – одного направо, другого налево, кроме генералов. Потом Пален, обратясь к Зубову, сказал: «Вот эти господа пойдут с вами, а прочие со мной. Мы пойдем разными компаниями. Едем!» Все отправились в Михайловский замок; Преображенский батальон пошел туда же скорым шагом.
Впущены они были в замок без всякого затруднения; подъемный мост опустили пред ними. Обе партии вскоре соединились. Фон-дер-Пален пошел в комнаты императрицы, и, разбудя статс-даму, которая всегда спала перед спальнею императрицы, сел в ногах ее кровати и стал рассказывать, что делается в замке и как бы предупредить о том Марию Феодоровну, чтобы не произошло внезапной суматохи.
Между тем заговорщики уже доканчивали свое дело.
Когда они проходили мимо внутреннего караула, то караул для почести генералам стал перед ними в ружье, и, когда прошли они далее, Марин держал весь караул под ружьем, дабы вернее держать его в повиновении. Когда солдаты услышали шум и крик, то начали роптать. Марин, после многих повторений «смирно», прибегнул к другому средству: он скомандовал: «Старые екатерининские гвардейцы, вперед!» – и, когда те выступили, он присовокупил: «Ежели эти негодяи гатчинские пикнут хоть слово, то в штыки их, ребята!» Без сомнения, караул был подобран так, что большее число было не гатчинских.
Когда заговорщики подошли к спальне императора, то у дверей оной нашли спящего гусара. Гусар вскочил и сказал: «Не извольте ходить, император почивает!» Его хотели оттолкнуть; он сопротивлялся. Один из Зубовых, Николай или Валерьян – не знаю, нанес ему удар саблею, так что перерубил руку [183].
Павел, услыша шум, вскочил с кровати. В испуге он не мог найти двери, которая вела на потайную лестницу, и спрятался в камин, заслоненный экраном. Заговорщики, входя в спальню императора, тщетно искали его насколько минут, но когда отодвинули экран, то луна осветила ноги, стоящие в камине. Вытащили Павла из камина и прежде всего стали высчитывать ему все его жестокости. Он бросился на колени перед ними, просил прощения и обещал вести себя впредь сообразно их воле. Он даже предлагал взять от него подписку, в которой он подпишет всякие условия, какие им угодно. Некоторые стали, глумясь над императором, выдумывать разные условия, иные предлагали ему отказаться от престола в пользу наследника – он на все соглашался! Бенигсен первый прекратил это пустословие, сказав: «Разве мы затем собрались и пришли сюда, чтобы разговаривать!» С этим словом мгновенно силач Николай Зубов ударил императора, стоявшего на коленях, золотою табакеркою в левый висок. Павел повалился на пол. Все бросились доколачивать его.
В этот момент императрица Мария Феодоровна ломится в дверь и кричит: «Впустите, впустите!» Кто-то из Зубовых вскричал: «Вытащите вон эту бабу!» Алексей Татаринов мужчина сильный, схватил ее в охапку и понес, как ношу, обратно в ее спальню. Надо заметить, что императрица была в одной рубашке.
Долго не могли умертвить Павла – он был полон жизни и здоровья. Наконец сняли шарф с Аргамакова – он один только был в шарфе – и, сделав глухую петлю, задушили. На лице осталось много знаков от нанесенных ему ударов.
Тем временем Преображенский батальон под начальством Талызина стоял против подъемного моста и заряжал ружья боевыми зарядами. Офицеры разными остротами и прибаутками возбуждали солдат против Павла. Семеновский батальон шел так медленно, что когда голова его показалась в воротах дворца со стороны Садовой улицы, то князь Петр Михайлович Волконский, как шефский адъютант этого полка бывший тогда при наследнике, подскакал верхом к батальону и закричал: «Помилуйте, Леонтий Иванович, вы всегда опаздываете» – и, не слушая отговорок Депрерадовича, прибавил: «Ну, теперь все равно – поздравляю с новым императором».
Так погиб полномочнейший властелин величайшей державы в свете, человек, рожденный с весьма хорошими способностями, довольно хорошо образованный и с благородными побуждениями. Почему все эти качества не спасли его от погибели? Потому, что первым качеством человека должно быть умение управлять своими страстями, и тогда только он может управлять другими. Гораздо большее число заговорщиков и гораздо осторожнее веденный заговор не мог бы успеть в этом убийстве, если бы не было на то общего молчаливого согласия всей столицы, общего желания всей России.
Правда, что Павел не имел того просвещенного взгляда на быт государственный, который при воспитании сообщен был Александру. Это, повторяю, оттого, что Екатерина II не смела сменить Панина каким-нибудь образованным европейцем; она, вероятно, боялась при этой перемене возможных покушений со стороны Орловых, которым она слишком поддалась было сначала. В этом случае Екатерина II заплатила общую дань слабости человеческой; притом же она тогда была менее опытна, чем при воспитании своего внука.
В ночь убийства генерал Уваров с пятью или шестью офицерами Отправлен был к наследнику престола для удержания его в бездействии. Александр плакал и рвался беспрестанно идти на помощь к своему отцу. Офицеры, загораживая ему путь, становились на колени и, простирая руки, умоляли его всевозможными убеждениями и даже ложными обещаниями, что Павел не будет лишен жизни, не идти к отцу и подождать возвращения от него заговорщиков. Таким образом Уваров и его сообщники протянули время до тех пор, пока главные заговорщики пришли провозгласить его императором. Благодушный Александр ответствовал на это поздравление горькими слезами и показался на короткое время двору своему смущенный и грустный. Великий князь Константин в это время был арестован отцом своим за какие-то неисправности по Конногвардейскому полку, которого он был шефом, и беспечно спал в своих комнатах.
Нет возможности описать восторг столицы при распространившейся вести о смерти Павла. На рассвете 12-го марта заговорщики рассыпались прямо из дворца во все концы Петербурга, каждый по своим знакомым. С бешеною радостью вбегая в дома спящих, громогласно еще из передней кричали они: «Ура! Поздравляю с новым государем!» Где дома были заперты, там сильно с криком стучались, так что будили всю улицу, и каждому, высунувшемуся в окошко, провозглашали свою новость. Все из домов выбегали и носились по городу с этою радостною вестью. Многие так были восхищены, что со слезами на глазах бросались в объятия к людям совершенно незнакомым и лобызаниями поздравляли их с новым государем.
В 9 часов утра на улицах была такая суматоха, какой никогда не запомнят. К вечеру во всем городе не стало шампанского. Один не самый богатый погребщик продал его в тот день на 60 000 рублей. Пировали во всех трактирах. Приятели приглашали в свои кружки людей вовсе незнакомых и напивались допьяна, повторяя беспрестанно радостные клики в комнатах, на улицах, на площадях. В то же утро появились на многих круглые шляпы и другие запрещенные при Павле наряды; встречавшиеся, размахивая платками и шляпами, кричали им «браво». Весь город, имевший более 300 000 жителей, походил на дом умалишенных.
Императрица Мария Феодоровна, несмотря на суровость и неверность своего супруга, была очень огорчена умерщвлением Павла, особенно же родом смерти его и поступком заговорщиков с нею. Она прежде всего потребовала от императора, своего сына, чтоб Алексей Татаринов был удален. Его выписали тем же чином в какой-то армейский кавалерийский полк. Но к несчастью, полк этот пришел в Москву на коронацию, и через пять месяцев императрица опять увидела его и опять возобновила свои требования. Татаринов был отставлен вчистую, и ему велено было жить безвыездно в деревне. В какой? У него вместе с братом было всего семь душ! Его товарищ по полку, Сафонов, человек богатый, купил ему душ 50 с землею близ своего имения в Курской губернии, где Татаринов прожил более 30 лет. В 1814 году по убедительной просьбе своих родных, живших в Петербургской губернии, он решился их посетить. В то время как родные с нетерпением ожидали его, является к ним незнакомый человек и спрашивает, не здесь ли Алексей Татаринов, приехавший из Курска? Ему радостно отвечают, что ожидают его ежедневно. «Так я буду его дожидаться, – отвечает незнакомец, – я полицейский офицер, присланный из Петербурга, чтоб отвезти его обратно в Курск». Он приехал через сутки после полицейского и, переночевав только одну ночь, отправился обратно в свое курское обиталище.
Прочие убийцы Павла были также большею частию разосланы по деревням. Талызин умер через два месяца, Николай Зубов через 7 месяцев, Валерьян Зубов через два года и 4 месяца – как подозревают, все не без отравы.
Фон-дер-Пален также был удален. Все уверены в том, что он действовал надвое и, выигрывая время то перед спальней императрицы, то у дверей потаенной лестницы, он прислушивался, как идет дело, и, если б оно не удалось, он был готов явиться на помощь Павлу и перевязать всех заговорщиков. Замечательно, что из всех заговорщиков один только Уваров, человек самый ограниченный и необразованный, сохранил до самой своей смерти в продолжение более 20 лет милость и расположение императора Александра. Бенигсен, первый нанесший удар Павлу, был употребляем в службе во все царствование Александра. Волконский и Марин также не потеряли своей карьеры.
Кстати рассказать анекдот, доказывающий, как многим известен был заговор.
Какой-то екатеринский вельможа – полагаю, что граф Апраксин, ибо я слышал это от престарелой девицы, графини Прасковьи Алексеевны Апраксиной, которая называла его дедом, – смиренно жил в доме своем на Царицыном лугу. У него ежедневно был съезд родных, так что всегда человек до 20-ти садилось за стол. 11-го марта один из его внуков, камер-юнкер тогдашнего двора, молодой взбалмошный повеса, сидя за ужином, около полуночи безотвязно просил у своего дедушки шампанского; тот долго не хотел исполнить его просьбы, но наконец согласился. Когда налито было шампанское, молодой человек, часто поглядывая на часы, наконец схватил бокал и громко возгласил: «Поздравляю вас с новым государем!» Все вскрикнули в один голос и разбежались по внутренним комнатам. Повеса остался один и, не дождавшись ничьего возвращения, уехал. Через несколько Часов предсказание его оправдалось. Графиня, бывшая свидетельницей, прибавляла, что этот молодой камер-юнкер по ветреному своему характеру и болтливому языку никак не мог быть в числе заговорщиков, а, вероятно, знал это только по слуху.