Из сочинения А.-Ф. Бюшинга «Основательно исследованные и изысканные причины перемен правления в доме Романова»{99}

Из сочинения А.-Ф. Бюшинга «Основательно исследованные и изысканные причины перемен правления в доме Романова»^{99}

§ 24

Из вышеприведенного манифеста императрицы Елисаветы Петровны от 22-го генваря 1742 года оказывается, что граф Остерман, Головкин и Левенвольде обще с некоторыми другими тамо именованными особами имели между собою совещание, како великую княгиню Анну возвысить в императорское достоинство и наследие престола обратить также на ее дочь. Чрез сие самое великая княжна Елисавет Петровна, равно как и ее племянник герцог Голштинский были бы больше отдалены от наследия престола. Намерение и было точно такое, ибо граф Остерман и многие другие знатнейшие чины империй боялись великую княжну, Елисавет Петровну. Но сия была любима почти всею российскою нациею, и особливо лейб-гвардии полками, как от офицеров, так и от рядовых. Она обратила к себе всех сердца снисхождением своим и приветливостью. Ни одного почти не проходило дня, чтоб она не была восприемницею младенца у кого-либо из гвардии, причем родителей богато награждала или иначе гвардейцам милости оказывала. При дворе правительницы Анны судили о том столь легкомысленно, что, услыша, когда она с гвардейскими офицерами и рядовыми разговаривала, всегда публично насмехались и говорили, что Елисавета имеет сходбища с Преображенскими гренадерами. Между тем правительница Анна имела некое сокровенное предчувствие, что великая княжна Елисавета над нею владычествовать будет; поелику однажды во время регентства своего посетив ее, оступилась она и упала у ног Елисаветы, и сие обстоятельство толикое сделало впечатление в ее сердце, что она к своим придворным дамам (из которых одна мне о сем пересказывала) вещала: мне, конечно, должно будет уничижиться пред великою княжною Елисаветою. Словом, прежде ее падения предостерегали ее многократно от великой княжны Елисаветы Петровны, но она отчасти с намерением не хотела принимать надлежащих мер для своей безопасности, отчасти же не имела дару и духу на то решиться. Хотя она все учиненные ей в предосторожность представления отвергала, однако ж сии заслуживают здесь занимать место. Я не стану обстоятельно описывать того, что великобританский министр Финк за несколько дней прежде воспоследовавшего с ней несчастья объявил ей, что она будет свержена, если не предупредит того, но упомяну о других случаях. Прежде ее падения за несколько дней приехал обер-гофмаршал граф Левенвольде во дворец ночью, когда правительница уже в постели лежала, и отдал ее камер-юнфере (которая в мою бытность в Санкт-Петербурге была еще жива и изустно мне о том рассказывала) письмо, дабы вручить регентше, которая, приказав принесть свечу, прочитала оное и после велела в ответ сказать графу Левенвольду, не с ума ли он сошел. 20-го числа ноября получила она другое письмо, надписанное из Брюсселя, в котором не токмо предостерегали ее от великой княжны Елисаветы Петровны, но и напоминали, дабы она приказала арестовать господина Лестока, который находился в службе при великой княжне Елисавете Петровне. Два дня спустя после того было при ее дворе многочисленное собрание, из которого она, ввечеру вышед в свою комнату, приказала через баронессу Анну Аврору фон-Менгден (после бывшую супругу графа Лестока) позвать к себе от игры великую княжну Елисавет Петровну, что великое произвело во всех удивление. Когда великая княжна Елисавет Петровна пришла в комнату, то правительница, вынув последнее упомянутое письмо из ящика, подала ей оное и наведывалась подробно обо всех обстоятельствах. Великая княжна в немалое пришла изумление, но опять ободрилась, когда правительница к ней вещала, что Лесток часто ездит в дом французского министра маркиза де-Шетардия, в чем она поистине отпиралась и действительно оспорила. При сем ничего более не произошло. Правительнице (как то одна из ее камер-юнферов мне рассказывала) неоднократно после в Риге и Динаминдском шанце супруг ее выговаривал, что она о сообщенных ей известиях о намерении великой княжны Елисаветы Петровны ему не открывала и что она вообще не пеклась о своей и всей их фамилии безопасности; но она никогда в том не раскаивалась и всегда утверждала, что лучшей перемены нельзя быть, как с ней воспоследовала, ибо-де чрез то отвращено всякое кровопролитие.

§ 25

Как после бывший тайный действительный советник граф Герман Лесток от сего времени, о котором я теперь пишу, важною учинился особою, то и считаю нужным вкратце о нем сообщить моим читателям. Сей муж родился в Целле 29-го апреля 1692-го года; в латинском патенте от; 27-го апреля 1744-го года, по силе которого от римского императора Карла VII возвышен он в графское достоинство св. Римской империи и ее наследных, земель, нашел я следующую статью: «Как мы известились, что предки Германа Лестока, российского императорского действительного тайного советника, первого лейб-медика и директора Медицинской канцелярии и факультета, преж сего обретались жительством во Франции и именно в Шампаньи, где по наследным владениям своим приняли название Лестока Гельвека, и знатные королю французскому оказали заслуги, но по причине веры оттуда изгнаны и частию в Англию и Голландию, частию в Люнебург обратились и сперва цельской, но после ганноверской и английской службе себя посвятили. Сам же Герман Лесток, приехав к российскому двору, состоял при нем от 1713-го по нынешнее время и во многоразличных случаях, особливо же при нынешнем благополучном правлении, отличными своими дарованиями, качествами и заслугами не токмо при упомянутом дворе и в своем отечестве, но также при иностранных дворах громкую снискал славу, то во уважение сего жалуем мы и проч.». Пособием сего благоразумного и верного мужа великая княжна Елисавет Петровна возведена на родительский престол, на который она, вероятно, могла бы вступить еще в 1730-м году, если бы по совету господина Лестока тотчас после кончины императора Петра II-го явилась в Лефортовом Дворце, где упомянутый император скончался и множество знатнейших особ в собрании находились, и представила себя законною наследницею престола. Но в ту пору не могла она на толь важный шаг решиться.

Теперь, в регентство принцессы Анны, имела она двоякий план к достижению своей цели. Первый – тот, чтобы чрез пособие Швеции снискать престол, за что шведскому двору чрез господина Лестока великая, но неопределенная обещана надежда, которую толковали в ту сторону, что великая княжна Елисавет Петровна по восшествии своем на престол возвратит шведам все завоеванные от них родителем ее земли, о чем, однако ж, она совсем не помышляла. Из доставшегося мне в руки по случаю письменного мнения барона Иоганна Пехлина усмотрел я, что в тогдашнее время шведский двор чрез министра Нолькена склонял голштинского двора для услуги короне шведской и великой княжне Елисавете Петровне подать помощь, не изъясняясь явстенно о том, какое звание молодой и еще малолетний герцог Голштинский Карл Петр Ульрих иметь будет в случае, когда в. княжна Елисавет Петровна на российский вступит престол, и какие приняты надежные меры привести в безопасность особу и благоденствие принца, буде предприятие великой княжны Елисаветы Петровны неудачливый получит успех. Посему господин Пехлин и советовал герцогу-правителю посторонним образом не токмо истребовать на то нужного объяснения, но и намекнуть, что их питомец не может принять греческого закона, на чем без сумнения настоять будут, когда он в Россию приедет, ибо, с одной стороны, принц не находится еще в таких летах, чтоб по желанию своему выбор делать мог, а с другой стороны, имеет он надежду по благосклонному расположению имперских чинов отозвану быть на шведский престол. Другой план великой княжны Елисаветы Петровны состоял в том, чтобы 6-го числа января 1742-го года, в день трех святителей, при публичном освящении воды, когда все полки из Санкт-Петербурга, по обыкновению, в одном месте собраны будут, привлечь их на свою сторону посредством раздачи некоторой суммы денег. О сих намерениях ведал также французский министр маркиз де-Шетарди, который мало-помалу ссудил великой княжне Елисавете Петровне с лишком 40 000 червонных, кои принимал от него господин Лесток и сам изредка к нему в дом ездил, но при других случаях имел с ним свидание. Прежде описанное открытие намерений великой княжны Елисаветы Петровны понудило ее приступить к скорейшему выполнению оных.

23-го числа ноября по возвращении ее из дворца в свой дом и когда господин Лесток о сем важном происшествии известился, то начал он помышлять о надежнейших мерах спасти как вольность великой княжны, так и собственную свою жизнь. Он советовал ей на другое утро переговорить с регентиною и между прочего ей сообщить, что он неоднократно просил об отставке своей, желая показать, что никогда и в мыслях не держал таковых покушений, в которых его обвиняют. Между тем вышедший в то время указ о выступлении в поход в Финляндию против шведов некоторым в Санкт-Петербурге стоящим лейб-гвардии полкам представил ему удобный случай предприятие великой княжны Елисаветы Петровны в действо произвесть. Он не мог ни одного офицера склонить, но токмо посредством денег и представлений согласил небольшое число Преображенских гранодеров для вспомоществования великой княжне. Между тем имел он в своей власти некоторых лазутчиков, которые подробно извещали его обо всем, что при дворе регентины ни происходило, и особенно где она каждую ночь спала (ибо столько была она обеспокоена, что то в одной, то в другой комнате сыпала), и одна ли или в беседе ночь проводить намерена, равно как и о других подобных тому обстоятельствах. Между сих лазутчиков находился один музыкант по прозванию Шварц, которого потом императрица Елисавет Петровна пожаловала подполковником купно с пенсиею, и еще другой по прозванию Гринштейн. Господин Лесток предназначил к сему предприятию ночь с 24-го на 25-е число ноября…

Ввечеру в одиннадцать часов пошел он к маркизу де-Шетарди за деньгами, но не открывался ему, что сия ночь была назначена к исполнению намерения великой княжны. Около полуночи спроведал он через своих лазутчиков, что при дворе регентины все спокойно и безопасно пребывали и что караул стоял обыкновенный. Итак, приехав к великой княжне Елисавете Петровне, уговаривал он ее приступить теперь к положенному опыту, и немало труда ему стоило преклонить ее, потому что она не имела довольно бодрости духа. Наконец, ободрившись и совершив пред иконою пресвятыя Богоматери теплую молитву и обет, причем и возложа на Лестока орден св. Екатерины, села в сани, у которых на запятки стали тогдашний ее камер-юнкер и после бывший великий канцлер граф Воронцов и господин Лесток. Подкупленные рядовые отправлены вперед на гауптвахту Преображенского полка, дабы стоящих там на карауле гранодеров склонить на сторону великой княжны и известить их о ее прибытии. Великая княжна Елисавет Петровна не имела при сем случае ни лат, ниже копья, как то в разных известиях уверяли; но то подлинно, что господин Лесток старался промыслить для нее легкий грудной щиток, однако в рассуждении краткости времени не достал.

§ 27

Приехав на полковой двор, великая княжна Елисавет Петровна предстала находившимся там гранодерам как дщерь Петра Великого и законная наследница престола, причем гранодеры, признав ее, на месте учинили присягу в верности. Потом она была сопровождаема от гранодеров, коих числом было от двух до трех сот человек, в императорский дворец. Пришед в известное, от оного расстояние, высланы 75 человек вперед для арестования графов Остермана, Миниха и Головкина. Остальная команда пошла с великою княжною в императорский дворец. Тут господин Лесток (который везде, где ни находил барабаны у солдат, разрезывал их, чтобы никакой тревоги не было сделано) расставил караулы, чтобы запереть все проходы, а равно и удостовериться о находившихся уже там караульных, которые никакого не чинили сопротивления и даже не ведали, с каким намерением все оное происходило. Он не приказал прежних караульных сменять, но приставил к каждому солдату по одному гранодеру, дабы всяк на своем месте остался. Сие совершено весьма удачливо, и потом великая княжна Елисавет Петровна пошла в караульню во дворце, где солдаты учинили ей на коленях присягу в верности, Воронцов и Лесток остались тут при ней, а тридцать человек гранодеров отряжены пойти вверх и вломиться в комнату, где регентина со своим супругом опочивала. Ворвавшись в оную, опрокинули они по неосторожности ночник, от чего в комнате глубокая тьма сделалась. Внесши свечу из переднего покоя, где одна служанка спала, понуждали они с удивлением пробуженную регентину встать с постели. Она, накинув на себя одну токмо юбку, встала, и призванная из переднего покоя служанка надела на нее чулки и башмаки. Сверх того, повесила она на себя бархатную на собольем меху епанечку, и когда гранодеры ее уже повели, то попросила за стужею капор на голову, который и надела сама. Все сие происходило в великой тишине, ибо гранодеры весьма тихо говорили, и регентина ничего более не сказала, как токмо вопросила, можно ли ей еще однажды повидаться со своею тетушкою великою княжною Елисавет Петровною? Как ее увели, то герцог, супруг ее, сидел еще на постели. Двое гранодеров, взявши его под руки, окутали одеялом и Понесли вниз с высунувшими[ся] наружу босыми ногами в сани, где покрыли его еще шубою. А после вынесли его верхнее и исподнее платье. Потом обратились гранодеры в ту комнату, где молодой принц Иоанн в колыбели и подле него кормилица его спали. Им дано было повеление не пробужать его, дожидать[ся], как он сам проснется. Сие последовало не прежде как чрез час, и дотоле стояли они все вокруг колыбели. По пробуждении его спорили между собою гранодеры, желая каждый из них его несть. Принц плакал, и трепещущая кормилица поспешала сперва сама себя и после его наскоро одеть, взяла его к себе на руки, Покрыла своею шубою, и тако вместе с принцем поведена. Малолетняя принцесса Екатерина и баронесса Юлиана Менгден, которая для надзирания за принцем спала в другой подле его комнате, равномерно уведены. Регентина, в сходствие выше описанного душевного качества своего, пополудни и ввечеру пред сим происшествием со своими придворными дамами много о том разговаривала, что сколь постоянно и бодрственно она сносить станет, если сделается когда-либо несчастною принцессою. Что же в других известиях упоминается, будто бы баронесса Юлиана Менгден в ту ночь спала с регентиною, будто бы великая княжна Елисавет Петровна сама в спальню к регентине вошла и объявила ее своею пленницею, тако же будто бы регентина просила, чтобы никакого кровопролития не воспоследовало и проч., оное вообще неосновательно и ложно.

§ 28

Все вообще под арест взятые особы отвезены в санях в провожании солдат в дом великой княжны Елисаветы Петровны и тут посажены в разных комнатах, каждый порознь. Когда великая княжна Елисавета Петровна на возвратном пути ехала мимо дома маркиза де Шетардия, то по напоминовению господина Лестока послала одного из своих возвестить маркизу о благополучном исполнении ее предприятия, чему маркиз удивился. Прибыв в свой дом и приняв нужные меры к обережению арестованных, откланялся ей господин Лесток и пошел в провожании небольшой воинской команды от имени великой княжны Елисаветы Петровны сообщить о перемене правления известие принцу Гессен-Гомбургскому (который о сем деле ничего не ведал), генерал-фельдмаршалу графу Лессию и другим знатнейшим особам. Он не совершенно доверялся генерал- фельдмаршалу графу Лессию и потому наперед условился с бывшею при нем воинскою командою о мерах, какие в нужном случае принять должно. К стоящим в Санкт-Петербурге и около оного полкам посланы солдаты с повелением собраться неукоснительно пред дворцом великой княжны Елисаветы Петровны, нынешней их императрицы. Как они собрались и неоднократно возглашали «ура», то случилось, что императрица, взявши принца Иоанна на руки, носила по комнате и целовала; молодой же принц между тем смеючись перенимал «ура» солдатов, на что императрица вещала: «О ты, невинный младенец, не ведаешь, что против самого себя „ура“ кричишь».

§ 29

Сверженная регентина обще с своим супругом пробыли до четвертого дни в доме императрицы Елисаветы Петровны; однако ж они разлучены были друг с другом, и герцог содержался в темном покое. Прежде отправления их императрица приказала предложить принцессе об испрошении милости у нее. Она просила дозволения отпустить с нею доверенную ее особу, баронессу Юлиану фон Менгден, которую почитала больше, нежели супруга своего и детей. Императрице не полюбилась сия просьба, однако ж согласилась на оную. Герцогская фамилия была разделена, и каждая особа порознь отвезена в Ригу, и поелику везли токмо по ночам, а днем останавливались, то не прежде приехали в Ригу как спустя около четырех недель. Здесь они заключены в замке и вместе соединены. Тутошнего пребывания их было почти полтора года, и в сие время принцесса Анна разрешилась преждевременно от бремени четырехмесячным младенцем, причем несноснейшие претерпела мучения. Все дети ее привезены в Ригу спустя несколько месяцев после ее отъезда из Санкт-Петербурга. По прошествии полутора года все пожитки их были складены, и слух пронесся, что герцогская фамилия в Германию отпущена будет; но вместо того отвезли их в Динаминдский шанц, и пожитки их почти все расхищены. В сем шанце разрешилась принцесса Анна от бремени принцессою, нареченною Елисаветою. В рассуждении способности жития и хорошего содержания не имела герцогская фамилия ни малейшего недостатка ни в замке в Риге, ниже в Динаминдском шанце. Принцесса имела двух кормилиц и двух горничных девочек, а супруг ее – одного камердинера и двух лакеев. Принцесса получила также российского священника для отправления служб по греческому закону. Из Динаминдского шанца герцогская фамилия отправлена сперва в Ораниенбург, а потом в Колмогоры, на острове реки Двины, в 80 верстах от Архангельска лежащий город, выключая принца Иоанна, который несколько времени оставался в Ораниенбурге и наконец содержался в Шлиссельбурге до кончины своей[109]. Принцесса Анна скончалась в марте месяце 1746 года в Колмогорах в родах, и тело ее привезено в Санкт-Петербург и предано погребению в монастыре св. Александра Невского.