16. СМЕРТЬ ПОЭТА

16. СМЕРТЬ ПОЭТА

Любовь русских к музыке и танцу, столь много давшая балету, отразилась и на жизни светского общества. В пушкинское время связь между «балетом» и «балом» была гораздо более глубокой, чем простое сходство этих слов. Представители высшего света обучались искусству исполнения сложных танцевальных па. Для совсем юного Пушкина в лицейские годы не составляли труда гавот, менуэт и другие бальные танцы. Умение танцевать играло важную роль в светской жизни, и было необходимо для продвижения по служебной лестнице. В своих стихах Пушкин рассказывает о танце с почти профессиональной точностью; на страницах «Евгения Онегина» можно отыскать сколько угодно изящно парящих над землей ножек и ритмично постукивающих каблуков. Зрители в пушкинское время приходили в театр, вооруженные серьезным знанием техники балета, ибо в то время участие в бальных танцах подразумевало умение исполнять батманы, вставать в любую из пяти позиций и делать грациозные движения руками. На протяжении всего девятнадцатого столетия жители Петербурга и Москвы танцевали, и танцевали не только любимую элегантную мазурку, но и полонез, кадриль, вальс, медленный вальс и галоп. Дамы, приезжавшие на бал закутанными в меха, танцевали ночь напролет в легких прозрачных платьях, освещенные бледными свечами, источающими мерцающий, словно лунный, свет. В пушкинскую пору они носили мягкие бальные туфельки без каблуков, с узкими лентами, охватывавшими ногу, платья с пышными рукавами и высокие прически с забранными на затылке волосами и множеством ниспадающих локонов. Танцующие пары то удалялись, то вновь приближались друг к другу в колеблющемся пламени сотен свечей в залах, утопавших в зелени апельсиновых деревьев и цветов. Под развевающимися платьями иногда соблазнительно мелькали белые шелковые чулки и кружева нижних юбок Мелодично позвякивали шпоры военных, и как крылышки сотен мотыльков, слетавшихся на огонь лампы, сверкали бриллиантовые звезды и золоченые эполеты.

Молодая жена Пушкина Натали обожала такие вечера. Желая видеть ее счастливой, поэт сопровождал свою ослепительно прекрасную супругу на бесконечные балы. Он, в свое время любивший танцы более всего на свете, писавший, что он боготворит балы, теперь стоял в стороне, скучающий и поглощенный своими мыслями. Казалось, что Натали интересует слава своего мужа только в той мере, в какой она способствует ее успеху в обществе. О ней говорили, что ее душа сплетена из кружев, а один из друзей Пушкина утверждал, что Натали предпочитала блеск бальной залы всей поэзии мира.

Дамы не испытывали недостатка в красивых партнерах, поскольку в первой половине девятнадцатого века в Петербурге даже в мирное время было расквартировано множество офицеров и солдат. Городской гарнизон насчитывал до шестидесяти тысяч военных, и среди них девять элитных гвардейских пехотных полков и семь первоклассных кавалерийских. Каждый десятый житель столицы был военным; полки занимали целые городские кварталы, которые назывались по их именам. Мужчин в Петербурге было на 100000 больше, чем представительниц прекрасного пола. Девушка приятной наружности и шагу не могла ступить, чтобы ей не нашелся провожатый. Считалось, что ни один другой город Европы не мог похвастаться таким количеством красавцев-мужчин, как Петербург. Это отчасти было заслугой портных, которые ухитрялись, подложив в нужных местах ваты, превратить любого заказчика в элегантного господина, но прежде всего такое впечатление создавалось обилием военных мундиров. Если же принять во внимание форменную одежду штатских и прислуги в богатых домах, городовых и кадетов, то легко представить себе, что половина городского населения появлялась на улице в звездах и аксельбантах. Ни в одном городе, даже в Лондоне, портные не были так искусны в шитье мундиров и ливрей.

Уланы, кирасиры, кавалергарды, гусары и казаки чеканили шаг или гарцевали на улицах города при всех регалиях. Любому военному, рядовому и офицеру, было запрещено выходить из дома иначе, как в форме, и они появлялись на публике, облаченные в сверкающие мундиры, с блестящими пуговицами и разноцветными перьями на головных уборах и конской сбруе.

Офицеры-пехотинцы носили зеленые мундиры и каски с высокими султанами. Блестящие подкрученные и нафабренные усы военных придавали им грозный вид. Удалые всадники-черкесы, похожие в своих плотно подогнанных блестящих шлемах, серебряных латах и плетеных кольчугах на старинных сарацинов, скакали с острыми кинжалами наизготовку и заряженными ружьями. Казаки галопом проносились по улицам с двухметровыми пиками, пистолетами и саблями. Так называемые «синие» казаки носили темно-синие мундиры, широкие шаровары с ярко-красным галуном, сапоги, накидки и высокие барашковые шапки, с перьями султанов. С верхушек шапок свисали белые стройные кисти на витых шелковых шнурах; у «красных» казаков вся одежда была красного цвета, а шапки — еще более высокими. Конногвардейцы и кавалергарды были в белом, с красными камзолами и кафтанами с нарукавниками, высокими сапогами и серебряными шлемами, увенчанными сверкающим двуглавым орлом. Их военная форма отличалась такой тонкой осиной талией, что, казалось, они непременно должны были упасть. Уланы носили синие мундиры с малиновыми и золотыми отворотами, а гусары щеголяли в расшитых золотом ментиках с меховой опушкой, молодцевато накинутых на одно плечо.

И Александр I, и Николай I больше всего на свете любили смотры войск. На Марсовом поле и на Адмиралтейском лугу перед Зимним дворцом постоянно проводились военные парады. Это было великолепное зрелище, на которое собирались толпы горожан. В сопровождении военной музыки, бодрящей барабанной дроби и призывного звука труб тысячи мужчин выстраивались безукоризненно ровными рядами с развевавшимися знаменами и копьями, сверкавшими на солнце. Каждый день, даже зимой, Император самолично проводил перед дворцом смотр войскам. Численность войск достигала нескольких тысяч, и во главе их стояли генералы и старшие офицеры. Николай I, высокий и импозантный, обладавший военной выправкой, один из самых красивых монархов Европы, обычно появлялся на коне в окружении своих сыновей и свиты. Солдаты четко брали ружья «на караул», а зрители обнажали головы. «Здорово, братцы», — громко выкрикивал Император. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!» — одновременно, подобно грому, раздавалось из тысячи глоток ответное приветствие.

В те времена к этому огромному воинскому братству принадлежали и многие знаменитые поэты, прославленные своими дерзкими подвигами в сражениях и не меньшей склонностью к скандальным приключениям. Одним из таких воинов, послужившим прообразом лихих, свободолюбивых офицеров александровского времени, был Денис Давыдов, выходец из знатной московской семьи военных. Впоследствии Лев Толстой вывел его под именем Василия Денисова в романе «Война и мир». В 1809 году Орест Кипренский написал портрет Давыдова в непринужденной позе. Это тот самый знаменитый портрет, на котором изображен галантный гусарский офицер в красном ментике и белых, плотно облегающих лосинах. Давыдов, молодой полковник, стал героем войны 1812 года. Он командовал отрядом из 130 гусар и казаков, которые действовали в тылу французской армии столь успешно и напористо, что это было отмечено самим Наполеоном.

Давыдов, один из самых известных и любимых народом офицеров, был также и талантливым писателем. Он вел лирический журнал походной и мирной жизни и рассказывал на его страницах о романтических устремлениях и высоких идеалах смелых защитников отечества, ненавидевших поучения и лицемерие. Его воспоминания о генералиссимусе Суворове и других полководцах и Журнал партизана принесли ему репутацию одного из самых блестящих прозаиков своего времени. Выдающийся критик Виссарион Белинский отзывался о Денисе Давыдове как о человеке с чисто русской душой, широкой, сильной, храброй и веселой. Давыдов был и поэтом-бардом, воспевавшим битвы, вино и любовь. Его патриотические стихи и поэмы о любовных похождениях и жизни неунывающих гусар передавались из рук в руки. Пушкин восторгался этим офицером, который был старше его на восемнадцать лет, называя Дениса Давыдова отцом, командиром, певцом и героем. На Пушкина производили сильное впечатление оригинальность, правдивость и искренность сочинений Давыдова.

Другой гусарский офицер, Михаил Лермонтов — поэт, слава которого почти не уступает известности Пушкина. Русские с особой любовью относятся к его поэзии и знают многие его стихи наизусть. Лермонтов был на пятнадцать лет младше Пушкина, и в его роду также были романтические предки. Михаил Лермонтов — потомок наемника-шотландца на польской службе, захваченного в плен русскими в 1613 году. Этот шотландский предок вел свое происхождение от некого Лермонта, воевавшего на стороне Малькольма против Макбета. В тринадцатом веке в роду Лермонтовых был шотландский поэт, согласно легенде, получивший поэтический дар от сказочной королевы-волшебницы. Михаила воспитывала его богатая бабушка. Ребенок рос избалованным и развитым не по годам. Он не был красив, но имел дар разбивать женские сердца и сам впервые влюбился в одиннадцать лет. В возрасте четырнадцати-семнадцати лет Лермонтов написал три сотни лирических стихов, пятнадцать больших поэм, три драмы и один рассказ.

Закончив военное училище, Лермонтов с головой окунулся в беззаботную, наполненную приключениями гусарскую жизнь, которую он однажды охарактеризовал как поэзию, утонувшую в шампанском. Человек с пылким темпераментом, прятавший чуткую душу за напускным высокомерием и цинизмом, он время от времени подвергался наказаниям: его высылали из столицы за участие в дуэлях. Николай I, с которым поэта связывали непростые отношения, однажды, тем не менее, заметил: «Его стихи чудесные и правдивые, и за них ему можно простить его дурной нрав». Лермонтов воевал в Крыму и на Кавказе, и там его не раз награждали за смелость и отвагу в бою.

Поэт любил дикую природу Кавказа и воспевал ее в своих лирических стихах с большим мастерством. Лермонтов был также и одаренным художником, выполнившим множество изящных рисунков и акварелей.

Лирические стихи Лермонтова, положенные на музыку его современником композитором Глинкой, а позднее — Римским-Корсаковым, Мусоргским и Чайковским, были посвящены темам тщеты человеческих переживаний и бесцельности жизни. Самое известное произведение Лермонтова, единственное, написанное им в прозе, — «Герой нашего времени». Это хроника жизни служившего на Кавказе романтического и много повидавшего на своем веку офицера, образ которого напоминает героев произведений Байрона, чья опустошенная душа холодна, как потухший вулкан. Несмотря на небольшой объем этой ироничной, трагической и провидческой повести, Лермонтову удалось поднять русскую прозу на такой уровень совершенства, что многие русские критики признавали «Героя нашего времени» лучшим произведением из когда-либо написанных в России, даже более великим, чем «Война и мир». До сих пор эта повесть считается одним из самых выдающихся творений российской литературы.

Эти лихие военные, так часто появлявшиеся на страницах русских литературных произведений, в равной мере готовые по любому поводу вызвать обидчика на дуэль и месяцами терпеть лишения походной жизни или безудержно рваться в бой, могли, едва возвратившись с полей сражений, танцевать ночи напролет. И как они танцевали! Умение танцевать на балу составляло непременную часть образования светского человека и офицера. Лев Толстой в романе Война и мир привел яркое описание удали танцоров. Наташа Ростова решила пригласить на танец знаменитого гусара Василия Денисова, который своим мастерством плясать польскую мазурку славился даже в Польше. Сначала он возразил на предложение Наташи, заявив, что староват, но неожиданно изменил свое намерение:

«Волшебница, все со мной сделает!» — сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из-за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он сбоку, победоносно и шутливо, взглянул на даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой даму. Он неслышно летел половину залы на одной ноге и, казалось, не видал стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левою ногой пощелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа чутьем угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним — отдаваясь ему. То он кружил ее на правой, то на левой руке, то, падая на колена, обводил ее вокруг себя и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты. То вдруг он опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоумением уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его».

Расточая комплименты и заверения в любви, эти блестящие офицеры были готовы совершить любую глупость — в угоду даме дойти до последней жизненной черты и даже перейти ее.

Балы продолжались без перерыва всю зиму, и все же, по свидетельству посетившей Россию ирландской аристократки, «все они были настолько зажигательны, что гости танцевали до упаду». Другой путешественник-иностранец так рассказывал о московском сезоне 1805 года: «Балы устраивались один за другим, и я не могу понять, как же это они не падают от изнеможения. Если в этих безумствах пройдет вся зима, все танцоры истощат свои силы до последней капли, и следующий сезон придется начать с их массовых похорон». Во время петербургского сезона 1834 года один дворянин заметил: «Что за череда празднеств перед Великим постом… настоящее буйство балов, маскарадов и званых ужинов. Иногда дают по два бала в день…» А в апреле 1834 года сам Пушкин писал: «Завтра будет бал… Этот бал кружит все головы, и он сделался предметом толков всего города. Будет 1800 гостей. Расчислено, что, полагая по одной минуте на карету, подъезд будет продолжаться десять часов; но кареты будут подъезжать по три вдруг, следственно, время втрое сократится».

Жена Пушкина обожала быть в центре внимания. Натали слыла первой красавицей петербургского света, и даже сам Царь, по натуре прекрасный семьянин, не оставался равнодушным к ее чарам. Однажды Николай I гарцевал под ее окнами, заставляя своего коня вставать на дыбы. Для того, чтобы супружескую чету было легче вовлечь в жизнь придворного круга, Император назначил Пушкина на должность при дворе. Поэт, облаченный в мундир камер-юнкера, должен был теперь присутствовать на придворных мероприятиях и, стоя в стороне, молча злиться, наблюдая, как властный взгляд Царя смягчался, когда тот, соблюдая рамки приличия, флиртовал и танцевал с Натали.

Хотя сам Пушкин заставлял ревновать многих мужчин, открыто ухаживая за их женами, теперь поэт был взбешен признаками внимания, оказываемого его супруге. Его раздражали глупые выходки, и он реагировал на них резко, с жалящим остроумием, наживая себе множество врагов в высоких кругах. Это наносило вред литературной работе Пушкина. Вихрь светской жизни не оставлял места спокойствию и досугу. В 1833 году он сумел получить четырехмесячный отпуск в министерстве и удалился в Болдино, свое маленькое имение под Нижним Новгородом. За несколько месяцев, работая с неистовством, Пушкин написал «Медного всадника», «Пиковую даму», «Историю Пугачевского бунта» и две сказки.

Он постоянно страдал от безденежья. Карточные долги угнетали поэта. Легкомыслие Натали, необходимость постоянно оплачивать ее новые наряды и украшения также быстро истощали средства. Он давным-давно заложил свои небольшие имения и, если не считать невысокого жалованья, у поэта не было других средств существования, кроме доходов от литературного труда. Именно Пушкин создал профессию литератора в России. Ему первому пришлось защищать писательские права, к тому же он был первым, кто попытался жить, зарабатывая пером. Пушкина охватывала тревога, когда его книги не раскупались. Он закладывал в ломбард ценные вещи, одалживал деньги где угодно, ему случалось даже брать в долг у своего камердинера. Поэт попробовал отказаться от своих придворных обязанностей и просил царя об отставке, чтобы сосредоточиться на одном литературном труде. Николай I отказал ему, желая держать в поле своего зрения и поэта, и прекрасную Натали. В 1836 году Пушкин приступил к изданию журнала «Современник», взяв за образец английские литературные журналы. Он безумно надеялся, что это поможет ему поправить свои запутанные финансовые дела. В следующем году после рождения четвертого ребенка Пушкин писал: «Деньги, деньги, я так отчаянно нуждаюсь в этом, я бы не прекратил вопить об этом даже с приставленным к моему горлу ножом.» Однако тогда же, в 1836 году последнем году своей жизни, несмотря на необычайное напряжение, Пушкин, одинокий и гордый, сочинил звенящие строки, утверждающие присущую ему свободу духа:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не всели вам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

Вот счастье! Вот права…

В том же году Пушкин закончил работу над прекрасной повестью «Капитанская дочка», которую Лев Толстой считал пушкинским шедевром, а Гоголь по поводу этой прозы писал: «По сравнению с «Капитанской дочкой» все наши короткие рассказы и повести подобны каше на воде».

Все заботы супруга, казалось, не имели отношения к Натали. Она родила за пять лет четверых детей, но ничто, даже беременности и материнство, не могло оторвать ее надолго от водоворота светской жизни. Вскоре после рождения очередного ребенка она снова начинала возвращаться домой в четыре-пять утра, обедала в восемь вечера, поспешно одевалась и в сопровождении Пушкина отправлялась на новое празднество. И так месяц за месяцем.

В 1835 году на одном из нескончаемой череды балов Натали познакомилась с бароном Жоржем-Шарлем Дантесом, обаятельным французским эмигрантом из Эльзаса. Дантес приехал в Россию в поисках приключений, получил назначение офицером в гвардию и нашел покровителя в лице голландского посланника в России. В красно-белой военной форме Дантес производил в салонах ослепительное впечатление. В свои двадцать четыре года он был высок, красив и носил элегантные усы. Женщины не давали ему прохода. Легкий в общении, вызывающе обаятельный, замечательный танцор, он считался одним из самых популярных кавалеров в светском обществе и одним из самых красивых гвардейцев.

В следующий год красавица Натали и обольстительный Дантес все чаще встречались друг с другом. Они танцевали то на одном балу, то на другом, а Пушкин тем временем, по выражению одного из его друзей, сгорая от ревности, сверлил их взглядом дикого зверя.

Однажды утром Пушкин получил анонимное письмо, высмеивающее его как рогоносца. Разъяренный этим пасквилем, 5 ноября 1836 года поэт вызвал своего соперника на дуэль. Его убедили отказаться от вызова на поединок только после того, как Дантес неожиданно сообщил о своем намерении жениться на сестре Натали. Свадьба состоялась 10 января 1837 года, но не прошло и нескольких дней, как Дантес возобновил ухаживания за супругой поэта. Он делал это так страстно и так открыто, что по всему Петербургу поползли сплетни. Пушкин получил еще одно анонимное письмо, в котором сообщалось о встрече Натали наедине с Дантесом. Поэт пришел в ярость и повторил свой вызов. На этот раз уже никто не мог отговорить его от поединка.

Они встретились на месте дуэли после полудня 27 января 1837 года, в пронзительно холодный, снежный день. Дантес стрелял первым, он ранил Пушкина, попав в нижнюю часть живота. Пуля прошла в область таза. Поэт все же сделал ответный выстрел, но лишь слегка задел противника. Смертельно раненого, истекающего кровью Пушкина в санях спешно доставили домой. Когда жена увидела, как он, в пятнах крови на одежде, поднимается по ступеням, поддерживаемый плачущим камердинером, она вскрикнула и потеряла сознание. Поскольку в столь позднее время было трудно найти своего домашнего врача, Пушкина сначала осмотрел оказавшийся под рукой доктор. Когда наконец-то приехал семейный врач Спасский, Пушкин попросил, чтобы к нему позвали с улицы первого встречного священника. Он исповедовался и причастился Святых Тайн. Спасский нашел, что пульс слаб. Поэт устало проговорил: «Смерть идет, — а затем добавил, — Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно». Около полуночи, когда пришел хирург Арендт, поэт повторил те же слова. Осмотрев раненого, Арендт поспешил во дворец и, узнав, что Царь Николай I в театре, попросил кого-то из слуг передать ему записку. Поэт Василий Жуковский, близкий друг Пушкина, был тоже у смертного ложа, и, услышав пушкинские слова, сам попытался найти Государя.

Не успел вернуться Арендт, как поступило известие, что Царь просит доктора срочно сообщить ему подробности. Николай велел сказать: «Я не лягу спать. Буду ждать от вас известий». Император прислал также Пушкину записку, написанную им лично карандашом, которую он просил вернуть ему после прочтения. В ней сообщалось: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки». Пушкин, по свидетельству его близкого друга Вяземского, находившегося у постели поэта, был чрезвычайно тронут этими словами.

Тем временем Жуковский, прибыв в Зимний дворец, узнал, что Царь ждет известий. Он рассказал Николаю I о том, что Пушкин принял причастие и выразил беспокойство о судьбе своего секунданта Данзаса, так как дуэли считались нарушением закона, а с точки зрения церкви — грехом. По воспоминаниям Жуковского, в ответ Царь сказал: «Я не могу переменить законного порядка, но сделаю все возможное». Затем Николай I выразил удовлетворение тем, что Пушкин выполнил свой христианский долг, и повторил обещание позаботиться о его супруге и детях. Жуковский писал: «Я возвратился к Пушкину с утешительным ответом государя. Выслушав меня, он поднял руки к небу с каким-то судорожным движением и произнес: «Вот как я утешен! Скажи государю, что я желаю ему долгого царствования, что я желаю ему счастия в его сыне, что я желаю ему счастия в его России». Эти слова он говорил слабо, отрывисто, но явственно».

Два дня Пушкин, ужасно страдая, находился между жизнью и смертью. Когда ему становилось легче, поэт звал жену и утешал ее: «Будь спокойна, ты не виновна в этом. Не упрекай себя моей смертью: это дело, которое касалось одного меня». Пушкин просил сказать Дантесу, что прощает его. Дантес, который был лишь легко ранен, засмеялся в ответ и произнес: «Что ж, скажите ему, что я тоже его прощаю.»

Потрясенным горем друзьям, которые, сменяясь, несли постоянное дежурство у постели поэта, Пушкин сказал: «Жизнь кончена». Незадолго до смерти он попросил Натали покормить его с ложечки моченой морошкой, и это было последнее, трогательное напоминание о щедротах земли русской. Вскоре Пушкин вздохнул и промолвил: «Кончена жизнь». Тридцатисемилетний поэт скончался. Упав без сил на мертвое тело мужа, Натали в отчаянии истерически восклицала: «Прости меня! Прости меня!»

Когда известие о смерти поэта разнеслось по городу, началось нечто невообразимое, изрядно встревожившее власти. На улицах появилось и стало нарастать непредвиденное волнение. Один из современников описывал городские события так: «Весь Петербург был на ногах. Всех охватило страшное смятение. По мосту на Мойке, возле его дома, было не проехать и не пройти. Толпы людей и вереницы карет осаждали дом с утра и до самых сумерек. Извозчикам в разных уголках Петербурга приказывали просто: «К Пушкину», — и этого было достаточно. Казалось, каждый, включая тех, кто не умел ни читать, ни писать, считал своим долгом отдать последнюю дань уважения почившему поэту». В течение трех дней, пока тело Пушкина находилось в доме, множество людей — до 32 тысяч за день — беспрерывной вереницей шли мимо гроба; пришлось разобрать часть стены, чтобы все могли проститься с покойным. Приходили представители всех слоев общества — студенты, военные, дети, простолюдины в овчинных тулупах, извозчики, купцы. За три дня было продано две тысячи экземпляров «Евгения Онегина», и книгопродавец Смирдин за работы Пушкина в одну неделю выручил сорок тысяч рублей. Смерть поэта стала национальным горем; даже крестьяне говорили об этом на улицах. Один старик, всхлипывая, неподвижно стоял у гроба. Князь Вяземский спросил его: «Вы были знакомы с Пушкиным, не так ли?». Старик обратил к нему лицо, по которому текли слезы, и ответил просто: «Нет, но я русский».

В газете «Литературные прибавления к Русскому инвалиду» поместили некролог в траурной рамке: «Солнце нашей поэзии закатилось… Всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!». «Россия без Пушкина!», — писал Гоголь, — «как странно… Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним… Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему». Непосредственный, храбрый Давыдов, теперь уже генерал, убитый горем и ошеломленный, вопрошал: «Как можно, чтобы нашего величайшего поэта убил какой-то французский пижон?»

Лермонтов, охваченный яростным негодованием, отозвался на смерть Пушкина со всей страстностью натуры. Он схватил перо и за один день сочинил эмоциональную гневную элегию «На смерть поэта». Лермонтов обвинял Царя и beau mond[41] в гибели Пушкина и требовал отмщения застрелившему его иностранцу. Это стихотворение мгновенно сделало Лермонтова знаменитым и вызвало гнев Царя, который повелел посадить поэта под домашний арест, а затем перевести его в драгунский полк на Кавказ.

Страсти были так накалены, что правительство опасалось публичных выступлений. Люди грозились убить Дантеса. Слышался ропот против иностранцев и даже против иностранных докторов, лечивших Пушкина. Дантеса разжаловали, уволили со службы и выслали из России.

Гроб с телом Пушкина перевезли под охраной в Михайловское, причем ехали быстро, в ночное время. На каждой ямской станции были выставлены полицейские, а там, где меняли лошадей, у гроба ставили конвойных. И здесь, в тишине монастырского двора неподалеку от Михайловского, где Пушкин с таким удовольствием слушал сказки старушки-няни и написал так много несравненных, бунтарских, ярких произведений, он наконец нашел покой, и его звонкий заразительный смех уже никому больше не довелось услышать.

* * *

«Железный Царь» сдержал свое последнее обещание Пушкину. Своей собственной рукой он написал приказание принять следующие меры для обеспечения благополучия его семьи:

1. Заплатить все долги Пушкина (которые составили сумму, превышавшую 120 тысяч рублей).

2. Заложенное имение его отца очистить от долга.

3. Вдове назначить пенсию и дочерям по замужество.

4. Сыновей произвести в пажи и на воспитание каждого по 1500 рублей по вступление в службу.

5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.

6. Выплатить единовременное пособие в размере 10 тысяч рублей.

Позже Император распорядился, чтобы были уничтожены любые произведения, наносящие оскорбление памяти поэта, чтобы адресованные ему письма были возвращены авторам, а собственные пушкинские заметки, включая те, что были предназначены для публикации в «Современнике», и тому подобные черновики были каталогизированы и сданы на хранение. Николай I повелел также возвратить в государственные архивы все документы, с которыми Пушкин работал.

Вслед за Пушкиным в 1841 году ушел из жизни и Лермонтов. В возрасте двадцати семи лет в диких горах Кавказа, столь любимых им, Лермонтов был убит на дуэли офицером, дерзко насмехавшимся над женщиной, за которой они оба ухаживали. Жутко сознавать, что поэт предвидел свою смерть. В одном из своих знаменитых стихотворений, «Сон», созданном в 1839 году, он писал:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь сочилася моя.

Что касается Гоголя, то он, оставив Россию всего за год до смерти Пушкина, в 1836 году, отправился в путешествие и за двенадцать беспокойных лет исколесил всю Европу, лишь изредка наведываясь в Россию. Гоголь предполагал, что «Мертвые души» составят трилогию, в которой будут три части: Ад, Чистилище и Рай. В Женеве, Париже и Риме писатель продолжал работу над первой частью, которую он в свое время прочел Пушкину. В 1839 году Гоголь вернулся в Санкт-Петербург и некоторое время жил в Зимнем дворце в квартире поэта Василия Жуковского, друга Гоголя и Пушкина и воспитателя наследника российского престола. Несмотря на литературный успех, Гоголь не вылезал из долгов и обычно жил за счет своих друзей. На сей раз добросердечный Жуковский упросил своего ученика, будущего Императора Александра II, одолжить Гоголю четыре тысячи рублей из своих карманных денег, чтобы тот смог вернуться в Италию. В 1842 году была наконец опубликована первая часть «Мертвых душ» с обложкой, нарисованной самим автором. Однако Гоголь покинул Москву до появления отзывов в печати и возобновил свое путешествие по Европе. Он все больше погружался в странное мистическое состояние, которое заставило его предпринять паломничество в Иерусалим. Писатель напряженно работал над вторым томом «Мертвых душ», безуспешно пытаясь ввести в свое произведение «положительные типы» и дважды уничтожал написанные варианты. Гоголь никогда не считал себя критиком недостатков общества и недоумевал, почему люди не могли этого понять. Писателя не интересовали отвлеченные споры об общественных идеалах, и он с изумлением и ужасом наблюдал за впечатлением, которое производил его роман; реакция совершенно не соответствовала его замыслу. В выдержках из писем «Выбранные места из переписки с друзьями», опубликованных в 1847 году, Гоголь защищал Царя и крепостное право и гневно высказывался по поводу либералов, которые превозносили его сатиры. Последние годы он провел в Одессе и Москве. Подпав под влияние одного фанатичного священника, убедившего писателя, что литературный труд — даже его друга Пушкина — дьявольская затея, он однажды ночью в феврале 1852 года сжег законченную рукопись второго тома «Мертвых душ». Затем, будучи во власти мистических видений, Гоголь отказался от еды, слег и через десять дней умер в возрасте сорока двух лет.

Гоголь часто испытывал подавленное состояние души. Он был одним из наиболее беспощадных критиков, обнажавших человеческие недостатки. Но Пушкин превзошел его и превзошел всех: несмотря на то, что поэта угнетало знание печальных и позорных сторон человеческой натуры, он всегда был способен видеть свет и радоваться жизни во всем ее великолепии. В одном из своих стихотворений Пушкин пророчески написал:

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит….

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу…

Пушкин показал русским их самобытность, выразив характерные для народа, глубочайшие и наиболее ценимые им чувства. Русские отвечали поэту таким обожанием, которое никогда не выпадало на долю литератора ни в одной другой стране. И в наши дни любовь к Пушкину столь же велика; практически нет русского, который не смог бы процитировать некоторые его строки. Искрометная красота этих мелодичных стихов сравнима лишь с балетом, столь любимым поэтом. Его строки мерцают подобно крыльям бабочки; они грациозны, как поцелуй, запечатленный на женской руке. Пушкин придал русскому языку такое изящество и столь потрясающую точность, что волшебство его плавно льющихся, навевающих чувства и воспоминания строк практически не поддается переводу на другой язык. Не будет преувеличением сказать, что стоит выучить русский язык хотя бы только для того, чтобы читать Пушкина, ибо издание полного собрания его сочинений на английском языке — дело будущего.

По этой причине Пушкин никогда не был для иностранцев таким ярким представителем своей страны, как Достоевский, Толстой и Гоголь. Тем хуже этому миру. Анри Труайя писал в своей биографии Пушкина: «Для его соотечественников, независимо от эпохи, меняющейся моды и смены режимов, творчество Пушкина остается самым гениальным воплощением их сокровенных чаяний. В нем они видят вечный образ своей земли, простую линию горизонта, бесконечные дороги, ведущие в неизвестность, полет саней по лунному снегу, шелест листьев липы, запах чая, сирени и девичий смех. В нем они видят истинный дух своей нации, — не разочарованный и подавленный, как это представляется большинству иностранцев при чтении романов великих русских писателей, — но на редкость радостный, естественный и здоровый… Любовь поэта к жизни пробуждает желание жить».

Ведь именно Пушкин написал:

«Да здравствует солнце, да скроется тьма!»

20. Валентин Серов. Выезд Петра II и цесаревны Елизаветы Петровны на охоту. 1900

21. Эгрет «Фонтан»: сапфиры и бриллианты. Все предметы (21–24) изготовлены в 1750-ых годах.

22. Входящие в комплект серьги с сапфирами и бриллиантами.

23. Серьги с рубинами и бриллиантами.

24. Букет, прикрепляемый к корсажу платья: золото, эмаль, желтые, розовые и белые бриллианты (часть комплекта, в который входили серьги и обруч для волос).

25. Купола церкви Екатерининского дворца.

26. Фасад Екатерининского дворца. Царское Село. Архитектор Франческо Барталомео Растрелли. 1752–1756.

27. Смольный собор. Санкт-Петербург. Архитектор Франческо Барталомео Растрелли. 1748–1764.

28. Дмитрий Левицкий. Портрет Екатерины Хрущовой и княжны Екатерины Хованской, во время репетиции пьесы в Смольном. 1773

29. Конный памятник Петру Великому («Медный всадник»). Санкт-Петербург. Этьен Морис Фальконе. 1782

30. Малый Эрмитаж. Санкт-Петербург. Архитектор Тома Валлен Деламот. 1764-75

31. Иеремия Позье. Императорская корона. 1762

32. Иван Аргунов. Портрет крестьянки. 1784

33. Григорий Шабанов. Помолвка. Фрагмент. 1777

34. Владимир Боровиковский. Портрет Екатерины Великой на прогулке в парке Царского Села. 1794

35. Дворцовая площадь. Санкт-Петербург.

36. Триумфальная арка. Здание Генерального штаба со стороны Дворцовой площади. Архитектор Карл Росси. 1829

37. Адмиралтейство. Санкт-Петербург. Архитектор Адреян Захаров

38. Вид на Мойку. Санкт-Перербург

39. Сфинкс, установленный перед зданием Академии художеств. Санкт-Петербург

40. Исаакиевский собор. Санкт-Петербург. Архитектор Огюст Монферран. 1818-1858

41. Зал Войны. Павловский дворец

42. Павловский дворец. Архитекторы Чарльз Камерон, Джакомо Кваренги, Винченца Бренна, Андрей Воронихин, Карл Росси. 1782-1825

43. Кабинет «Фонарик». Павловск. Архитектор Андрей Воронихин. 1807

44. Стальные шахматные фигуры. Андрей Суханов. 1782

45. Иван Шишкин. Корабельная роща. 1898

46. Иван Крамской. Мина Моисеев. Эскиз для портрета крестьянина. 1882

47. Храм Преображения Господня. Остров Кижи. 1714

48. Костюм крестьянки. Новгородская губерния. 1912

49. Изба. Фрагмент фронтона. Район Нижнего Новгорода. 1882

50. Деревянные игрушки. Гусар и дама. Деревня Богородское, Троице-Сергиев посад, Москва. XIX век

51. Деревянный чайник для умывания. Архангельск. XIX век

52. Прялки. XIX век

53. Деревянные ложки. Хохлома. XX век

54. Иван Билибин. Иллюстрация к сказке «Пойди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что»

55. Самовар-петушок. Медь и резьба по кости. Конец 1870-х

56. Вышивка на полотенце. Ярославская губерня. Начало XIX века

57. Орест Кипренский. Портрет Александра Пушкина. 1827

58. Карл Брюллов. Портрет княгини Елизаветы Салтыковой. 1841

59. Алексей Венецианов. После жатвы. Лето. 1830-е

60. Григорий Чернецов. Парад войск на Царицыном лугу. Санкт-Петербург. Фрагмент. 1831.

61. Орест Кипренский. Портрет полковника Давыдова. 1809

62. Григорий Гагарин. Бал у княгини М. Ф. Барятинской в Санкт-Петербурге. 1830

63. К. А. Ухтомский. Иорданская лестница. Зимний дворец. Санкт-Петербург

64. Адольф Ладюрнер. Гербовый зал (позже Белая галерея) в 1837 году Зимний дворец. Санкт-Петербург

65. Василий Садовников. Зимний дворец ночью. 1856

66. Василий Садовников. Нева и Петропавловская крепость. 1847

67. Ф. Хенен. Катание на санях с пристяжной. Санкт-Петербург. Около 1912

68. Ф. Хенен. Вырубка льда на Неве. Санкт-Петербург. Около 1912

69. Ф. Хенен. Рынок мороженого мяса. Около 1912

70. Исаак Левитан. Озеро. Россия. 1899-1900

71. Илья Репин. На дерновой скамье. 1876

72. Борис Кустодиев. Ярмарка. 1906

73. Иван Крамской. Портрет Льва Толстого. 1873

74. Василий Перов. Портрет Федора Достоевского. 1872

75. Илья Репин. Портрет Модеста Мусоргского. 1881