Переговоры

Переговоры

Когда земля, устав от июльского зноя, отдыхала в тихом тепле начавшегося августа, уже возвещавшего зябкими утренниками о приближении осени, царский воевода Михаил Скопин покинул Москву. Путь его лежал на север, в Великий Новгород, куда он получил назначение быть воеводой «для ратного дела» и откуда должен был вести переговоры со шведами: «Того лета послал царь Василей в Новгород боярина князя Михаила Васильевича Шуйского, а с ним дворян для немецких людей, чтоб, их наняв, притить с ними к Москве»^[336].

Вместе с назначением Скопин был также пожалован титулом новгородского наместника. Наместнический титул был почетен; в то время его присваивали лишь боярам, а новгородское наместничество стояло вторым по значимости в списке наместников.

Какие же права получал князь и боярин Скопин вместе с этим титулом? Прежде всего, право вести переписку с иностранными государствами. Для новгородского наместника таковыми в первую очередь были Швеция и Польша^[337].

Молодой воевода выглядел немного грустным: перед глазами стояло заплаканное лицо молодой жены, которая никак не хотела отпускать его, опасаясь дальней дороги и предчувствуя долгую разлуку. Алена Петровна утешала плачущую Александру, вспоминала частые отлучки отца Михаила в военные походы и его наместничество в том же Новгороде: что ж, таков удел жен всех служилых людей — от рядовых стрельцов до воевод, — уметь ждать своих мужей.

Впрочем, грустил Михаил не долго. «Не век же мне сидеть подле жены», — уже мысленно заглядывая в Новгород, думал воевода. Дело ему царь поручил чрезвычайно важное и сложное: нужно было и со шведами договориться, и деньги для найма людей найти, и свое ополчение по городам созвать, и Новгородом управлять. Алена Петровна, не любившая Шуйских, а в особенности царя Василия и брата его Дмитрия, советовала Михаилу быть осторожнее: не нравилось ей это поручение — не иначе задумал что старый лис. «Почему он не послал в Новгород своего брата Дмитрия или Ивана? Почему не дал с собой Михаилу никаких грамот?» — говорила она. Конечно, времена опасные, по дороге их перехватить могут, тут грамоты только повредят Михаилу. Но если грамот нет, то вся ответственность ложится на Михаила, не отопрется ли потом царь Василий в случае чего от своих слов?

Сам Михаил об осторожности думал мало, больше горел будущим делом и гордился поручением, которое позволяло ему отличиться: ведь не каждому в его годы предстояло стать и дипломатом, и администратором, и хозяйственником, и полководцем одновременно. О таком деле можно было только мечтать, — не один воевода позавидовал бы ему, узнав, за чем Скопин направлялся на север. Если ему удастся договориться со шведами и набрать наемников, да своих разбежавшихся служилых людей по городам собрать, — там можно будет и походом на Тушино идти, и выполнить то, что пока не удалось никому, — пленить самозванца.

Самые честолюбивые мысли одна за другой рождались в голове молодого воеводы, порой рисовались ему и такие картины: будто он на белом аргамаке, под звон колоколов всей Москвы въезжает впереди войска в стольный град, где народ встречает его хлебом-солью и величает «спасителем Отечества». Сам царь со слезами на глазах благодарит его, а патриарх служит в Успенском соборе благодарственный молебен. Вот он уже стоит посреди храма, рядом Александра Васильевна в нарядной шубе и кокошнике, улыбается радостно, а мать Алена Петровна кладет поклон за поклоном, благодарит Бога за избавление столицы от самозванца и возвращение живым и невредимым сына Михаила. Что и говорить, в чьей голове не зародились бы подобные мысли, особенно если носителю той головы всего 20 лет от роду?.. Перед отъездом все семейство Скопиных отстояло молебен, Михаил взял благословение патриарха Гермогена, по его совету приложился к чудотворному списку Казанской иконы Божией Матери.

А между тем отряды самозванца уже промышляли под Ростовом и Суздалем. Нечего было и думать проехать в Новгород по Тверской или Смоленской дорогам, блокированным войсками самозванца, как и дороги на Калугу и Тулу. Пришлось ехать кружным путем, по Стромынской дороге. Еще раньше, в июне, по ней отправились из Москвы приказной человек Евстратий Стефанов и переводчик Григорий Крапольский из Посольского приказа с царскими посланиями «на собрания воинского чина» людей, способных отогнать тушинского «царика» от столицы. Грамоты предназначались жителям Переславля-Залесского, Ростова, Ярославля, Костромы и Галича. Выехав из Москвы по Стромынке, они двигались «окольными дорогами — Владимирской на Киржацкий Ям, к Александровой слободе» и затем пешком в Переславль-Залесский^[338].

Этим же путем решил ехать и Михаил Васильевич со своим немногочисленным отрядом: «Царь же Василей, видя то, что многие ратные люди с Москвы разъехались по домам и помочи ждать не от ково и посла племянника своего, князя Михаила Васильевича Шуйсково Скопина в Великий Новгород, а с ним отпустил немногих людей на помочь»^[339]. А многих и взять было неоткуда — еще после Ходынки ратные люди начали разъезжаться по домам, провоевав с тушинцами все лето 1608 года: «Помалу же войско царево нача оскудевати и разыдошася кождо восвояси»^[340].

Отряд, выехавший с воеводой Скопиным, насчитывал всего 200 конных и 200 пеших, набранных в костромской волости. Вооружены ратники были плохо: луки со стрелами, рогатины, редко у кого самопалы и сабли. Пехота выглядела и того хуже — «крестьяне оборванные, в лаптях, даже не имели жалкого топора, кроме палок с гвоздем на конце». Таким увидел воинов Скопина поляк С. Немоевский, возвращавшийся той же дорогой на родину. Встретились они 11 (21) августа в Переславле, откуда Скопин, по словам Немоевского, направлялся «к Новгороду Великому, защищать его от воров»^[341]. Видимо, слухи об истинной цели поездки Скопина в Новгород до поляков еще не дошли, иначе живо интересующийся всем происходящим в России Немоевский знал бы о ней. Вооружение и внешний вид отряда, приданного Скопину, красноречиво свидетельствовали о плачевном состоянии войска Василия Шуйского в тот момент.

Вместе со Скопиным ехал опытный дипломат, дворцовый дьяк Сыдавной Васильев, с которым Скопин был знаком еще с Ходынского сражения: царь поручил дьяку вести переговоры со шведами. Сопровождал Скопина также его шурин — Семен Васильевич Головин. В то время стольник и воевода, он был старшим из двух сыновей боярина Василия Петровича Головина от брака с Ульяной Сабуровой. По всему видно, между ним и Скопиным сложились доверительные и дружеские отношения, что особенно проявится в заботе Скопина о своем шурине в Новгороде. Остальных воевод — из тех, на кого можно было положиться, — выбирал уже шурин Михаила: дворян Корнилу Чеглокова, Семена Коробьина, Якова Дашкова и других^[342]. Семену Головину также предстояло из Новгорода ехать в Швецию для переговоров о найме людей в войско.

Первым воеводой в Новгороде был престарелый боярин Андрей Петрович Куракин, отправленный на воеводство еще при царе Федоре Ивановиче, вторым воеводой — присланный Василием Шуйским в ноябре 1606 года Михаил Игнатьевич Татищев. Дьяками при них состояли Ефим Телепнев и Иван Тимофеев^[343].

Скопины были хорошо знакомы с семейством Татищевых: когда Василий Скопин-Шуйский был первым воеводой в Новгороде, Игнатий Татищев вел переговоры с Делагарди на устье Плюсы, позже оба участвовали в Шведском походе 1590 года, в 1591 году вместе воеводствовали в Новгороде, а в 1593 году судили во Владимирском Судном приказе. Род Татищевых принадлежал к числу «честных», но не «больших». Игнатий Петрович Татищев выдвинулся из рядовых детей боярских при Годунове, получив назначение быть казначеем большой государевой казны. Поднимался в чинах и его сын Михаил, к которому Годунов выказывал особое расположение. В 1591 году Михаил сопровождал отца в Польшу в качестве дворянина посольства, в 1596-м получил чин ясельничего, а в 1598-м поставил свою подпись в грамоте об избрании на царство Бориса Годунова^[344]. Человеком он был, по отзывам людей его хорошо знавших, неглупым, начитанным или, как тогда говорили, «книжным». С собой всегда возил Псалтирь, читал Шестоднев, даже редко по тем временам у кого бывшую Космографию^[345], — его любовь к чтению уже заранее расположила к нему Скопина. К тому же Скопин был наслышан о важных дипломатических поручениях, которые выполнял Татищев. В 1599 году он, уже думный дворянин и наместник Можайский, отправился послом в Польшу с извещением о кончине царя Федора и воцарении Бориса. В 1599 и 1602 годах Годунов поручал ему встречать женихов своей дочери Ксении — шведского принца Густава и датского Иоанна. Видимо, в знак особого расположения в том же 1602 году он был пожалован бывшей вотчиной опального князя Михаила Воротынского в Московском уезде (150 четвертей)^[346]. В 1604 году царь отправил думного дворянина Михаила Татищева с миссией на далекий Кавказ к царю Кахетии Александру. Послу предстояло нелегкое дело: не оказывая военной помощи Кахетии против мусульман, добиться, чтобы Александр по-прежнему признавал себя слугой московского государя. И не вина Татищева, что Александр неожиданно был убит родным сыном, принявшим ислам, — с дипломатическим поручением Татищев вполне справился^[347]. Там же, в Грузии, Татищев узнал о смерти Годунова и воцарении Лжедмитрия. Михаил Татищев был любимцем царя Бориса, поэтому никакого расположения к самозванцу он не испытывал.

Все это не случайно вспомнил Скопин по дороге в Новгород. Богатый жизненный опыт Татищева и его познания дипломата вполне могли пригодиться в предстоящих непростых переговорах со шведами.

К концу августа, наконец, благополучно добрались до Новгорода. В то время население Новгорода насчитывало около тридцати тысяч человек. В основном это были ремесленники, служивые и торговые люди. Новгородцы встретили Скопина, как написал летописец, «с великою радостию и честию»^[348]. Еще бы, Новгород был местом службы многих Шуйских, в городе хорошо помнили отца Михаила — знаменитого защитника Пскова, воеводу Василия Федоровича Скопина-Шуйского. Едва прибыли в Новгород, Скопин начал «рать строити»: не мешкая, он отправил гонцов с письмами к шведским комендантам Выборга и Нарвы и главнокомандующему шведских войск в Ливонии. Сохранилось одно из этих посланий Скопина, отправленное им 21 августа 1608 года к нарвскому коменданту Филиппу Шедингу.

Начинается оно напоминанием о прежних посланиях шведского короля к Василию Шуйскому: «Писал многожда к царскому величеству к великому государю нашему, царю и великому князю Василю Ивановичи) всеа Русии государь ваш Карлус король, оказуючи любов свою к нему великому государю и всему Московскому государству, а хотел помогати от польских и литовских людей и от воров от северских людей…»^[349]Сейчас как раз настал такой момент, пишет Скопин, когда царь Василий «хочет быти с Карлусом королем в вечном миру и в соединенье и на всех недругов стояти за один». Для этого царь и прислал в Новгород его, боярина и воеводу, просить «Ругодивского державца Филиппа Скедина» как можно скорее «собрата ратных людей тысечю человек конных и прислати их тотчас ко мне в Великий Новгород».

От имени царя Скопин обещает обеспечить им «корм» по дороге из Нарвы в Новгород, а по окончании службы — «что месецов заслужат, и государь пожалует их великим своим жалованьем». Царский воевода подчеркивает: выполнив просьбу царя Василия, шведский король сможет тем «истинную и крепкую дружбу на век показата», о чем он, король, неоднократно писал в Россию. А царь, в свою очередь, берет на себя обязательство помочь шведскому королю «своими царскими ратьми, где будет надобно вам» на тех же условиях. По поручению царя Скопин также сообщает, что Россия готова и впредь соблюдать договор, подписанный со Швецией при царе Федоре Ивановиче в 1595 году в Тявзине. Заканчивается письмо припиской уже от лица самого Скопина, который настоятельно просит нарвского коменданта: «Единолично бы тебе собрата вскоре ратных людей и ко мне в Великий Новгород прислати». О деньгах и корме пусть не беспокоятся — «тотчас будет готов».

Письмо в Нарву интересно сразу по нескольким причинам: во-первых, перед нами один из немногих сохранившихся документов, написанных лично Скопиным, — точнее переводчиком под диктовку Скопина. В письме хорошо видно желание воеводы как можно скорее получить шведскую военную помощь, и думается, не только стремлением выполнить царское поручение можно объяснить настойчивый тон его послания. В Москве Михаил насмотрелся на «оскудевание» царского войска и отъезд служилых людей по домам, их очевидную неохоту воевать за царя Василия. К тому же как человек, уже имевший военный опыт, Скопин понимал, каким должно быть войско, способное разбить тушинцев.

Тысяча конных из Нарвы, да еще тысяча из Выборга, да пехотинцы, которых пришлет Карл, — это хорошая основа будущего войска, с которым можно начинать воевать против самозванца. Если удастся выиграть хотя бы один бой против отрядов «царика», будет легче собирать и своих служилых людей по городам, а там и на выручку осажденной Москвы можно будет идти.

Второй важный момент послания — это условия предоставляемой шведами помощи. Поскольку сохранился лишь текст окончательного договора, подписанного в 1609 году в Выборге, а условий предварительных соглашений нет, то письмо Скопина в Нарву дает возможность проследить некоторые эпизоды истории заключения договора. Итак, первоначальные условия договора явно выглядят как обоюдовыгодная сделка: у России и Швеции есть общий враг — это Речь Посполитая, с которой шведы воюют в Лифляндии с переменным успехом вот уже восемь лет. В Россию хитрые поляки, как писал шведский король, засылают одного самозванца за другим, надеясь подорвать основы государства изнутри, о чем шведский король не единожды «с любовью» предупреждал своего «брата» в России. Поэтому союз Швеции и России против Польши, по мнению шведов, взаимовыгоден и непременно должен быть заключен. Сегодня шведы оказывают помощь России — а завтра Россия, в случае необходимости, ответит тем же.

Конечно, и сам Василий Шуйский, и его близкое окружение, и воевода Скопин прекрасно понимали, что за «дружескую» шведскую помощь нужно будет расплачиваться не одними деньгами. Три послания короля Карла IX в Россию только за первую половину 1608 года показывают его упорное желание добиться не мытьем, так катаньем ратификации Тявзинского договора, далеко не все статьи которого отвечали интересам России. Поэтому в письме Скопина четко обозначена позиция России — жить со Швецией «в дружбе и в вечном миру и на век неподвижно по прежним записям». Однако в послании ничего не говорится о наиболее выгодной для шведов и совершенно не приемлемой для России 2-й статье договора: лишении русских городов права быть свободными для купцов всех государств, при сохранении этого права только за Выборгом и Ревелем. Ничего не говорится в документе и о программе-максимум внешней политики Швеции, а именно о желании отторгнуть от России все принадлежащие ей города Ливонии, а также Ивангород, Ям, Копорье и Корелу с уездом. И первое условие союза, и второе будут выдвинуты шведами позже, на последующих переговорах, к чему Василий Шуйский и Скопин, безусловно, были готовы и что они уже заранее, перед отъездом Скопина, обсуждали в Москве.

Судя по дальнейшим событиям, в Москве было решено отдать шведам, если они будут того требовать, города Ливонии, которые к тому времени по большей части уже захватили поляки. Следующим возможным шагом была уступка города Корелы с уездом и даже, как указывает шведский историк Юхан Видекинд, города Нотебурга (Орешка)^[350]. Однако, по замечанию того же историка, русскими «редко что-либо уступается без долгого торга», и возможный переход Корелы шведам — долгая история.

Корела, или Кексгольм, как называли этот русский город шведы (ныне город Приозерск), был потерян Россией в 1580 году во время Ливонской войны и затем возвращен при Федоре Ивановиче в 1597 году. Летописец так описал историю приобретения и потери Корелы: «Лета 7089-го взяли немцы Корелу при царе Иване Васильевиче. А у немец взял царь и великий князь Федор Иванович без крови 106-го, а было за немцы 17 лет. А сто девятогонадесь отдал им опять царь Василей Шуйской за то, что оне отогнали от Москвы панов и русских воров с князем Михаилом Васильевичем Шуйским»^[351].

Приобретение Корелы не давало шведам возможности, как они того добивались, полностью блокировать балтийскую торговлю России. Однако обладание стратегически важным Карельским перешейком позволяло им в дальнейшем начать экспансию на северо-восток и восток страны^[352].

В уезде проживало в основном православное население, в самом городе действовало в то время шесть православных храмов и четыре монастыря, которые за 17 лет пребывания за шведами неоднократно ими грабились и разрушались. Местные жители натерпелись лиха за годы шведской оккупации и вовсе не жаждали ее повторения. Но сложившаяся в России ситуация двоевластия, а точнее, двоебезвластия, требовала от Шуйского жертв, и он предпочел пожертвовать частью, лишь бы не лишиться целого.

Похоже, его позицию разделял и Скопин, поскольку на будущих переговорах со шведами в Новгороде, настаивая на скорейшей присылке наемного войска, он скажет от лица царя: «Пограничные города… не имеют для великого князя того значения, какое имеет главная задача, решаемая под Москвой: ведь в первом случае города, узнав хотя бы о единственной удачной битве… легко вернутся к покорности князю, тогда как во втором — борьба идет за благополучие и славу государства»^[353]. Заметим, что вовсе не славой и прочностью престола своего родственника Шуйского был озабочен молодой воевода, но благополучием государства в целом.

Конечно, утрата территорий, на которых проживало русское православное население, и переход их под власть протестантской Швеции были тяжелой потерей для России. Условия передачи Корелы будут оговорены отдельно, особым приложением к договору, в котором будет прописан и переезд самих жителей, и вывоз церковного имущества. Однако после подписания договора жители Корелы вовсе не захотят выполнять эти условия, а в ситуации гражданской войны, охватившей бо?льшую часть городов России, контролировать соблюдение подобного условия вообще будет невозможно. Наемники нужны сегодня, рассуждали Шуйские, без них с тушинцами не справиться, ну а завтра может случиться что угодно. Возможно, именно на такой исход рассчитывали и Скопин, и царь Василий Шуйский, решая судьбу Корелы.

Из Новгорода Скопин часто писал комендантам городов Выборга Арвиду Тённессону и Нарвы Филиппу Шедингу, настойчиво убеждал их «не верить сторонникам ожившего обманщика», а те в свою очередь посылали ему «прелестные» письма, которые они получали из Тушина. Скопин убеждал шведов в своих посланиях, что поляки и казаки поддерживают самозванца вовсе не потому, что он природный государь, а из желания захватить власть в стране, и предупреждал их, что, покорив Россию, «поляки соединенными силами обратятся на Швецию»^[354].

В ноябре 1608 года в Новгород для переговоров со Скопиным приехали представители шведского короля Карла. По сведениям шведов, это были комендант Нарвы Филипп Шединг и посольский секретарь Мартин Мортенсон. Условия найма войска уже обсуждались ими ранее, Скопин и коменданты Нарвы и Выборга неоднократно обменивались письмами, поэтому договорились быстро. Шведы обещали прислать в Новгород как можно скорее отряд в пять тысяч человек — две тысячи конных и три тысячи пехотинцев. Коннице Скопин обязался платить 50 тысяч талеров ежемесячно, пехоте — 36 тысяч, большим воеводам, или, как называли их шведы, генералам, — пять тысяч талеров, остальным офицерам по четыре тысячи талеров ежемесячно^[355].

Шведский король Карл часто собирал наемников со всей Европы для службы в своем войске, приезжали к нему «рыцари удачи» из Шотландии, Франции, Дании, Англии. В то время у него находилось на службе несколько тысяч наемников, которые размещались в Швеции, Ливонии и Финляндии. Их-то Карл и собирался послать в Россию на помощь Шуйскому. Нанятые за деньги воины нередко изменяли Карлу и во время боевых действий переходили на сторону поляков. Скопин прекрасно знал об этом, но выбирать не приходилось. Свое собственное войско с трудом обороняло даже Новгород, что уж говорить об освобождении Москвы и изгнании самозванца из Тушина! По словам Ю. Видекинда, Новгород в те осенние дни устоял в схватках с тушинцами лишь благодаря присутствию в нем Скопина: «Новгород, при колеблющемся духе горожан, с трудом оборонял против 2 тысяч степных казаков племянник великого князя, князь Михаил Васильевич Шуйский»^[356].

Договор записали по всем правилам на двух языках[357] и поклялись соблюдать его: Михаил Скопин, целовав крест, Мортенсон, положив руку на Евангелие. Между тем соглашение нуждалось еще в официальном утверждении обеими сторонами; с этой целью договорились съехаться делегациям в Выборге. Скопин торопил шведов, потому что понимал: чем позже подпишут соглашение, тем хуже будет ситуация в стране и, значит, тяжелее условия договора. А шведы по той же причине не стремились к скорейшему его утверждению, тянули время, ссылаясь на то, что главные лица шведской делегации еще не прибыли. Михаил видел: каждый упущенный день работает на самозванца, сторонники которого открыто разъезжали по Новгороду и Пскову, подбивая людей на мятеж.