Начало «очищения Московского государства»

Начало «очищения Московского государства»

«Зачистку» Скопин решил начать со Старой Руссы: продвигаться к Москве, оставляя у себя в близком тылу занятый врагами город, было опасно. Он выслал туда отряд наемников под командованием Эверта Горна, «да с русскими людьми Федора Чюлкова» и Семена Головина, «да с ними дворян, и детей боярских и стрельцов и казаков и охочих людей». О происшедшем под Старой Руссой единодушно поведали автор «Нового летописца», шведский историк Видекинд и сам Скопин в отписке царю. Узнав о приходе большого числа наемников и войска Скопина, тушинцы бежали из города в Торопецкий уезд; когда же Старая Русса была уже занята войсками, Кернозицкий попытался было вытеснить шведов и русских из города, однако ему это не удалось[458].

По сведениям из польского лагеря тушинцы потерпели поражение потому, что казаки были смертельно пьяны[459]. Вполне возможно, что насидевшееся без дела, обленившееся за долгую зиму воинство не ожидало нападения. («Как же может статься, чтобы на безделье не напился человек?» — заметил один из героев Н. В. Гоголя.) В бою у села Каменка близ города Торопца «московитяне взяли девять пушек, знамена и пленников»[460]. Все это, как признает польский автор, определенно придало смелости русским в их дальнейших действиях и явилось следствием «счастия и успехов» Скопина. Безусловно, везение всегда было не последним делом в военных победах.

Преследуя бежавших «литовских людей», наемники и ратники Скопина совместными усилиями разбили их, и «Торопец очистили и ко кресту к царю Василью приведоша». Федор Чулков остался с отрядом в Торопце, а Эверт Горн отправился назад к князю Михаилу. На обратной дороге отряд Горна вновь встретился с тушинским войсками — у Троицкого монастыря «на Хохловище»; монастырь «взяша приступом и побита на голову» литовских людей[461].

Поляк Н. Мархоцкий в своем дневнике уточняет, с кем именно сражались наемники и ратники Скопина — с полком Александра Зборовского и запорожскими казаками, которые ушли из-под Новгорода: «все его войско составляло около четырех тысяч человек»[462]. Этот же полковник выступит к Торжку, где встретится с русско-шведским войском под командованием Эверта Горна и воевод Семена Головина и Корнилы Чоглокова.

Бой под Торжком 17 июня 1609 года[463] его участники и современники описали не так единодушно, как события в Старой Руссе. Более того, каждая из сторон приписала главный успех себе. Вот как выглядит это сражение в описании шведского историка Видекинда: «Под знаменами врагов во главе с названным Зборовским и Григорием Шаховским было 3 тысячи человек, тогда как у Горна, включая русских, только 2 тысячи. С этими силами он решительно ударил на неприятеля и при первой же атаке захватил главное знамя. Тут ряды смешались, кони поскакали, и много отличных коней захватил победитель; перебито было 100 отступающих, множество ранено, а всех остальных он обратил в стремительное бегство. Сам предводитель бежал в лагерь Сапеги. С нашей стороны недосчитались только 15». Словом, полный успех при минимальных потерях.

Однако противная сторона увидела сражение иначе. По словам поляка Н. Мархоцкого, полковник Зборовский, под началом которого было четыре тысячи человек, встретился с «немецкой засадой под Торжком: их было тысячи две, не считая москвитян». Зборовский провел «удачную битву, уложив до шестисот немцев», и, узнав от «языков», что наступает сильное войско Скопина, отступил под Тверь. Преувеличивая силы противника и его потери и, наоборот, преуменьшая собственные (обычный прием мемуаристов), шведский и польский авторы сошлись в результатах боя: тушинцы от Торжка отошли к Твери.

События в Торжке описаны и в русских документах — правда, более сдержанно, но зато весьма подробно, в деталях, поэтому рассказ автора «Нового летописца» выглядит достовернее. На подмогу пришедшему под Торжок воеводе Корниле Чоглокову был послан воевода Семен Головин. Головин встретился под городом с Горном («Велгором»), и они пошли на приступ. «Немцы же пешие поидоша вперед, отыковся копьем, а иные сташа позади их. Литовские ж люди наступиша на них тремя ротами, и немецкие люди две роты побита литовских людей, а третья рота проеха сквозь полков, и конных людей немецких и руских литовские люди потапташа до города, едва, из города вышед, отнята». Итак, польско-литовская тяжелая кавалерия своей традиционной стремительной атакой намеревалась сломить ряды русского и наемного войска и заставить их отойти. Однако Делагарди знал, что нужно противопоставить атаке гусар. В нидерландской армии был разработан новый способ построения и ведения боя, при котором пехотинцы успешно противостояли атакам испанской конницы. Небольшие, по 800–1000 человек полуполки состояли из равного количества пикинеров и аркебузиров. Аркебузиры в то время располагались в несколько шеренг, с тем чтобы сделавший выстрел мог отойти назад для перезарядки своего ружья, которая требовала времени в десять раз больше, чем произведение самого выстрела. Поэтому полуполки строились в 10 шеренг, при этом пикинеры располагались в центре, аркебузиры — на флангах. Такое построение во время боя было замечательным новшеством, которое позволяло пикинерам прикрывать стрелков из огнестрельного оружия[464]. Построив таким образом объединенное войско, Делагарди добился того, что в первом же столкновении «немецкие люди две роты побита литовских людей». И даже последующее вынужденное отступление, похоже, не сломило решимости нападавших, и вскоре они «исправяся»: литовских людей от города отбили и пеших людей «отнята». Финал уже известен: «литовские люди ис-под Торжку пойдоша ко Твери. Семен же с немцы стал дожидатца князь Михаила Васильевича в Торжку».

Итак, по всему видно, что бой под Торжком стал той первой большой победой, о которой так давно говорил и на которую так сильно надеялся Михаил Скопин. Победа эта произвела впечатление и на сторонников царя Василия, и на тушинцев. Вскоре не только в русских городах, но и в лагере «царя Димитрия» заговорили о походе Скопина на Москву. «Когда стали приходить известия, что на защиту Москвы идет с немцами Шуйский, то наши принуждены были отступить», — записал весной 1609 года в своем дневнике поляк Йозеф Будила[465]. Этот же бой показал в действии все новшества военной науки, которую Делагарди освоил в Нидерландах, а Скопин по книгам изучал в Москве. Давний вопрос Скопина: как пехоте противостоять атаке конницы, теперь получил наглядное разрешение, дальше предстояло успех под Торжком развить и постепенными, шаг за шагом, действиями упрочить.

Первый шаг — посланный Скопиным отряд под командованием Лазаря Осинина и Тимофея Шарова освободил 8 мая город Порхов: «И набаты и знамяна и коша воровские поймали все, и топтали их на пятинадцати верстах, и взяли их на том бою литовских и руских воров живых 180 человек». Этому же отряду Скопин поручил вернуть Псков под руку царя Василия; он даже пообещал в отписке Шуйскому, что «Псков тебе государю добьет челом вскоре».

Однако дела под Псковом складывались совсем не так радужно, как извещал о том царя Скопин. Псковичи все еще держали сторону «царя Димитрия» и жили, как писал Иван Тимофеев, «по своей воле». Лазарь Осинин и казак Тимофей Шаров с небольшим отрядом в 300 человек прибыли сюда для вразумления псковичей еще до прихода наемной армии, однако псковичи вовсе не собирались вразумляться и решили воевать с царскими людьми. «А во граде тогда не бе ни наряду, ни зелия, но мало бе и оружия ручнаго, но колие заострив выходиша из града»[466]. Вот так, вооружившись кольями, псковичи и вышли из города навстречу новгородскому отряду и «сошлися с ноугородцкою силою ото Пскова за десять верст»[467]. Новгородцы в столкновении взяли верх, и псковичи, не преуспев на поле боя, отошли под стены города. «И много побиша гражан новгородцы, гнавше и до града, а во град не дерзнуша внити, поне же бе град велик и людей множество, а их тогда не бе много…»[468]

Но до вечера еще было далеко, упрямства псковичам было не занимать, и сражение вскоре возобновилось. На этот раз бой был «болши первого», однако псковичей вновь ждала неудача, и тогда они, «видя свое неизможение», затворились в городе, «седоша в осаде», о чем с гонцом было сообщено в Новгород. Новгородцы сожгли посад в Завеличье и ушли от Пскова ни с чем. Побитые псковичи, «яко вторыи жиды, разъярився», выволокли из тюрем брошенных туда «добрых» людей и жестоко мучили их, обвиняя в том, что это они призвали новгородцев на Псков.

Осаждать псковскую крепость — это Скопин хорошо знал по событиям Ливонской войны — можно было долго. Крепостные сооружения Пскова были в XVI веке окружены каменными стенами с высокими башнями, устроенные внутри стен и башен проходы соединяли боевые ярусы с бойницами. Проездные башни запирались окованными железом воротами, доступ в город через устье реки Псковы при впадении ее в реку Великую преграждали Нижние решетки с двумя каменными башнями, в верхнем течении Псковы — Верхние решетки. Над решетками, где возвышалась Гремячья гора, была возведена башня с тайником, закрывавшим врагам доступ к самим решеткам. После возведения деревянной стены, защищавшей город в Запсковье от Гремячьей горы до реки Великой, Псков приобрел пятую линию защиты, не считая четырех каменных[469]. Никто не смог преодолеть этих мощных крепостных сооружений — ни польский король Стефан Баторий в XVI веке, ни знаменитый шведский полководец Густав Адольф в XVII веке.

Могли предвидеть воевода Василий Скопин-Шуйский, обороняя Псков в 1581 году, что спустя всего 28 лет его сын будет также сражаться за Псков, но не с поляками или немцами, а со своими же соотечественниками! Но, похоже, Шуйских, когда-то оборонявших их крепость, псковичи предпочли забыть.

Поразмыслив, Скопин решил отложить до времени покорение несговорчивых псковичей: ведь ему предстоял долгий и тяжелый поход на Москву — как написал автор «Нового летописца»: «подъем вскоре к Москве».

Гораздо успешнее, чем под Псковом, складывалась ситуация весной 1609 года на Волге. Разосланные Скопиным по разным городам отряды добились значительных успехов: воевода Никита Вышеславцев взял в апреле город Романов на Волге, вскоре к нему присоединились Углич, Владимир, Кашин, Пошехонье[470]. Это уже был второй шаг к Москве.

В апреле после тяжелых боев тушинцев изгнали из Ярославля. Примерно в это же время другой воевода, Давид Жеребцов, занял Кострому. Конечно, тушинцы не смирились с потерей таких крупных и стратегически значимых волжских городов, рати Лисовского еще не раз пытались выбить «мужиков» с Волги. Особенно тяжело приходилось ярославцам: их город, как они сами писали, «ворам… болнее всех городов» нужен. С 30 апреля по 5 мая тушинцы несколько раз ходили на приступ Ярославля, применяя все возможные в то время средства: «щиты, и с огнем, с смолеными бочками, с приметом и с вогнеными стрелами». Уже и острог был ими взят — некто Гришка Каловский, служка Спасского монастыря, предательски открыл врагам ворота, — и часть города они сожгли. Однако ярославцы и пришедшие к ним на помощь ратники из других городов стояли насмерть и острог отбили, многих тушинцев взяли в плен вместе с их осадными приспособлениями и знаменами. «Драка, — как писали сами ярославцы, — у нас ежечас».

Однако победу было праздновать рано, из перехваченных писем становилось ясно, что тушинцы ждут подкрепления. Просили помощи и сами ярославцы, прежде всего людьми, пушками, порохом и свинцом. Их отчаянные просьбы читали в письмах жители Соликамска и Вологды: «А и сами, господа, ведаете, что без людей и без наряду и каменный город яма…» Скопин прислал в Ярославль воеводу Федора Леонтьева, «а с ним русских и немецких многих ратных людей»[471].

Строгановы и устюжане слали необходимые пушки, зелье (порох), селитру, свинец, собирали посошные деньги, нанимали на них «вольных людей охочих»[472]. Конечно, платили «охочим людям» не как «немцам», намного меньше: один рубль на человека, — да к тому же городов и земель своим, в отличие от шведов, отдавать было не нужно. Присылали своих ратников северные города: Вологда, Белозерск, Устюг, Каргополь, Соль Вычегодская, шли отряды из Тотьмы, с Важи, Двины, из волжских городов Костромы, Галича[473]. Так, совместными усилиями, Ярославль все же отстояли.

И не только один Ярославль. К середине 1609 года многие верхневолжские города приняли сторону царя Василия. А уже и Скопин с наемниками подходил к Твери, из Нижнего Новгорода шел с «понизовской ратью» Федор Шереметев, из Смоленска двигались полки, посланные воеводой Шеиным… Царь не скупился на похвалы, благодарил за усердную службу и обещал пожаловать за радение таким «великим жалованьем, чего у вас и на разуме нет».

Сидевшие в московской осаде вместе с царем Василием люди роптали на своего правителя, называя его «орлу бесперу и неимущу клева и ногтей»[474], обвиняли в бездеятельности, — «скипетроносец же словом дая, делом же не производя, понеже велика беда царствующий град тогда обдержа»[475]. Оказавшиеся в осаде вместе с москвичами иностранцы досадовали и на промедление, по их мнению, Скопина и Шереметева. «…Это длилось так долго, что едва не пришел конец, ибо против всякого чаяния Москва больше года выдерживала осаду, пока эти освободители подходили к ней и соединялись вместе», — ворчал застрявший в Москве голландский купец Исаак Масса[476].

Когда же начали освобождать один за другим заволжские города, Москва наконец почувствовала облегчение: часть дорог, по которым в город приходило продовольствие, уже была освобождена, да и сами москвичи, насидевшись в осаде, начинали делать вылазки, о чем с радостью сообщали своим родным в письмах. «Государу моему батушку Несвитаю Филипьевичю сынишко твой Ивашка челом бьет. Буди, государь, здрав на многие лета, — писал своему отцу из Москвы в Пешехонье Иван Зайцев. — А похочешь, государь, про меня ведать, и яз, дал Бог, по девятую пятницу на Москве жив. Да пиши, государь, ко мне о своем здравье и про братию и про сестры»[477]. Конечно же в Москве только и говорили, что о Ярославле и его защите: «А у нас на Москве вас сказывают в Ярославле… Да отпиши ко мне про все подлинно, и которые убиты наша братия за вора в измене. А мы живем на Москве, дал Бог, здорово, и приходили на Духов день воры и литовские люди к Москве; и мы, прося у Бога милости, на них ходили и побили их на голову, а живых добре много взяли, и чаем у Бога милости и на врагов победы. Князь Михайло Васильевич идет со многими людми и с немцы, а ждем его с часу на час; а у вас то ведомо?» Оборона Ярославля и ожидание Скопина — вот главные события, о которых говорили и писали в то время в раздираемой войной стране.

О том, как успешно развиваются события в России, Скопин извещал Делагарди в записке, посланной 30 апреля. В ней он перечислял перешедшие на сторону царя Василия и освобожденные от тушинцев города, писал об успехах московского войска, которое разбило «воров и литовских людей» недалеко от Москвы, и о том, как уезжают от самозванца его приспешники обратно в Литву, распадаются ряды сторонников лжецаря. Все это должно было убедить шведского военачальника, а через него и короля Карла, что дела в Московском государстве идут на лад, осталось совсем немного — и победа будет за нами[478].

Похоже, наметившийся перелом касался не только военных действий и побед на поле боя, главное — города и уезды уже не стояли в стороне от борьбы, выжидая, кто из царей возьмет верх, а втягивались в общее дело, создавали земское войско, вооружали его и снабжали всем необходимым. Заканчивалась тревожная зима 1608/09 года. Весеннее обновление ожидало природу, и люди с нетерпением ждали избавления от зимних холодов и разлада Смуты.

В эту весеннюю пору Скопин с войском выступил из Новгорода…