Фотограф П. Новицкий. С фотоаппаратом в походе

Фотограф П. Новицкий. С фотоаппаратом в походе

Снова в поход. Группа полярников, совершившая на «Сибирякове» исторический переход по Северному ледовитому океану, опять готовится к плаванию, на этот раз на «Челюскине».

Во время сборов в экспедицию я постарался учесть опыт моих прежних полярных путешествий. Этот опыт подсказал мне взять с собой три камеры «лейки». Специально для северных сияний и съемок на случай зимовки со мною была камера с большим светосильным объективом «Плаубель Макина». Эту камеру при участии талантливого конструктора и мастера Г. Н. Зарахани я приспособил к арктическим условиям.

Затвор «компур», которым вооружена моя камера «макина», при 30-градусном морозе работал неполноценно. Тогда я утеплил камеру грелками японского военного образца. Эти грелки в походе действовали хорошо, но, к сожалению, после выхода на лед от них пользы не было. Впрочем объемы «лейки» и «макины» столь незначительны, что их можно согреть теплотой собственного тела. [338]

С момента выхода «Челюскина» из Ленинграда до триумфального вступления челюскинцев в Москву мною было снято до 500 метров негативной пленки — около 10 тысяч снимков. Один и тот же сюжет я снимал двумя «лейками» на двух различных пленках с двумя различными объективами.

Возможность зимовки нами была предусмотрена. А так как во время зимовки обычно проводится жесточайший режим экономии топлива и выключается электрическое освещение, я взял с собой достаточное количество магния. Чтобы в арктических условиях быть готовым ко всяким случайностям, я держал магний в запаянных ампулах.

В общественной жизни челюскинцев фото сейчас же нашло свое применение. У нас был большой запас иллюстрационного материала: снимки посевной и уборочной кампаний, фото заводов и новостроек Советского союза, портреты вождей революции. Когда радио приносило то или иное сообщение, мы благодаря богатому запасу фото могли иллюстрировать это событие снимками. Так например когда в стенной газете была напечатана телеграмма о возобновлении дипломатических отношений между США и Советским союзом, мы сопроводили телеграмму не только портретом Литвинова, но и портретом президента США Рузвельта и снимком Белого дома в Вашингтоне.

Для печати у нас было достаточное количество позитивного материала и химикалий Фото-кино-химтреста. Советская бумага и химикалии блестяще оправдали свое назначение.

На «Челюскине» каждый из нас был прикреплен к той или иной бригаде. Когда мы проходили шхеры, наша бригада проверяла продовольственные запасы. Мне пришлось заняться перекладкой копченых продуктов и очисткой их от сыростной плесени. Засол огурцов и прочие мелкие хозяйственные заботы тоже входили в мои обязанности. От таких работ никого не освобождали. Была разница только в одном: некоторые работали в трюмах, другие-наверху. Я работал на палубе, благодаря чему имел возможность фиксировать на пленке каждый интересный момент из жизни экспедиции.

В работе дни проходили незаметно. Бои у острова Колючина и начало знаменитого дрейфа фотографировались с документальной точностью — так же день за днем, как велась запись в вахтенном журнале.

Но вот последний раз закатилось солнце, и наступила полуторамесячная полярная ночь. Это время было перерывом фотоработы, если не считать редких снимков при искусственном освещении. [339]

Помню 12 февраля — предпоследний день «Челюскина». Тогда солнце уже настолько поднялось над горизонтом, что можно было снимать. Баевский, Копусов и я, несмотря на жестокий ветер и 30-градусный мороз, вышли на лед освежить камеры после длительного перерыва. Баевский просил меня, чтобы я сделал несколько снимков его камерой «Ика-идеал». Я направил фотоаппарат на тяжелые торосы, которые окружали наш ледокол. Но мы могли сделать лишь несколько снимков, потому что затвор «компур» замерз и отказался работать. Втроем мы проявили негативы. Несмотря на то, что затвор из-за холода сильно замедлил, снимки оказались превосходными.

Следующий день — 13 февраля…

Я был занят зарядкой леечных кассет. Неожиданно услышал необычные звуки — пулеметною дробью летели заклепки на левом борту ледокола, а затем послышался гул отдаленной артиллерийской стрельбы. Это ледяные силы надвигались на нас.

Не прошло и десяти минут, как мое фотоимущество было приведено в порядок. Бегом я поднялся в радиорубку, чтобы узнать о нашем положении.

Сколько времени прошло, не могу сказать. Но когда последние радиоприборы были вынесены на лед, я поднялся в радиорубку и обратился к Кренкелю (он работал в это время на ключе, передавая в эфир о нашем тяжелом положении):

— Товарищ Кренкель! Радиоимущество на лед перенесено. Что прикажешь дальше?

— Теперь можно перенести свои вещи. Не мешкай. Времени осталось мало.

В нашей каюте, где помещались четыре человека, было тесновато. «Макина» 6 1/2 X 9 с «плаубелем», фотопринадлежности и личное имущество в двух чемоданах помещались на баке в камере, где хранились инструменты Хмызникова и Гаккеля. Когда я бросился за своей аппаратурой, на баке встретилась мне группа товарищей. Они спускали самолет Бабушкина на лед. Спасать свое имущество в таких условиях было стыдно, а раздумывать, что делать, — некогда. В это время налетевший на меня Бобров кратко распорядился:

— Иди к Канцыну и помогай выносить меховое снаряжение.

Мои чемоданы с «макиной» и фотопринадлежностями медленно покрывались водой, а я таскал тиковые мешки, наполненные малицами.

Я сошел на лед, захватив с собой футляр, в котором находились [340] пленки (чистые и снятые) и дневники. Перед началом сжатия я успел сделать несколько снимков «Челюскина». На ходу зафиксировал моменты выгрузки продовольствия и самолета.

Во время выгрузки аэроплана «лейки», которые были всегда при: мне, выскочили из-за пазухи. Не скоро я заметил, что они болтаются снаружи. На льду я хотел продолжить съемку, но аппарат так замерз, что не было возможности повернуть рычаг затвора. Аппараты мои выбыли из строя.

В это время послышался чей-то крик:

— «Челюскин» погибает! Отходите дальше от борта! Сейчас будут взрываться котлы…

Началась новая страница в нашей экспедиции — жизнь на льдине.

Час за часом, день за днем мы строились, приспособлялись, изобретали и улучшали нашу жизнь. Шаг за шагом, по мере развертывания строительства, мною фиксировалась на пленке каждая деталь этой суровой борьбы со стихией.

Место гибели «Челюскина» походило скорее на пожарище. Странное дело: всех нас тянуло к этому месту. Я и сейчас проверяю себя: больше чем нужно, я стоял и снимал на месте гибели ледокола.

Из 60 суток, проведенных на льдине, большинство дней были-холодные. Работать «лейкой» в перчатках невозможно, а без перчаток не сделаешь более двух-трех снимков: пальцы начинают коченеть и теряют обычную гибкость. Перезарядить аппарат на воздухе трудно, потому что пленка при низкой температуре лишается гибкости и ломается. Если же войти в помещение барака или палатки, где температура выше нуля, фотоаппарат так обильно покроется: росой, что о дальнейшей работе нечего и думать.

Хорошо запомнился такой случай. С места гибели «Челюскина» вытаскивали зажатый торосами большой моторный катер на 48 человек. Все полярники впряглись в постромки и лямки, пытаясь выдернуть крепко застрявшую шлюпку. Тов. Шмидт цепко схватился за конец веревки, пытаясь не только силой, но и своим; голосом подбодрить товарищей.

— Раз-два, взяли!…

— Раз-два, сильно!…

— Раз-два, дружно!…

Вот уже полчаса как люди бьются и изнемогают, а катер ни с места.

Заняв высокое положение, с которого меня все видели, я взял! на прицел «лейку». [341]

— Товарищи! Здесь глаза 170 миллионов Советского союза. А ну-ка для хорошего фото!

Кто-то подхватил команду:

— Раз-два, дружно!…

— Раз-два, сильно!…

Катер сдвинулся с места. Еще одна победа…

Этот эпизод у меня снят почти на всем пути продвижения катера, т. е. на расстоянии 40 метров, которые были преодолены товарищами почти без остановки. Этот случай забрал у меня почти полную съемку кассеты.

Но вот наконец и долгожданная радость. Над лагерем мы услышали четкий звук моторов «АНТ-4». Это летел Ляпидевский. Отлет женщин и детей из лагеря мною заснят всесторонне. Я не пошел на аэродром. У меня была цель заснять самолет на фоне лагеря. В то время как Ляпидевский «загружал» свой аэроплан женщинами, в лагере произошло сильное сжатие. Разорвало камбуз — кухню. Разрыв угрожал и нашему главному продовольственному складу.

Этот день был днем рекордной съемки. В этот день мною было сделано 300 снимков.

Надо сказать честно, я не надеялся крепко на свою память, поэтому с «лейками» я не расставался даже ночью. Два месяца они были привязаны на мне мертвыми узлами. Когда я ложился спать, то чехол со снятым материалом, пленками и дневниками пристегивал к ремню ручных часов.

Если бы меня разбудили ночью, то я выскочил бы из мешка и на мне болтались бы три «лейки», а на левой руке около запястья висел бы пристегнутый заснятый материал.

Кроме повседневного отображения жизни нашей экспедиции мною за время похода сделано несколько серий. Фотоочерк «Собачья душа» показывает путь полярной собаки от щенка до гибели в лямках упряжки. В этих снимках мне хотелось показать, что собака для полярника играет ту же роль, какую играет лошадь для колхозника.

В серии, посвященной самолету-амфибии «Ш-2», я рассказал на пленке об удачах и неудачах аэроплана — нашего верного спутника. История этой полярной «птички» заняла у меня 200 снимков.

С того момента, как нас сняли со льдины, как я влез в фюзеляж самолета «Р-5» и наш любимый «дядя Вася» — Молоков уверенной рукой повел свою машину в Ванкарем, с этого момента началась жизнь, как в сказке. Все, как во сне.

В Уэллене наше пребывание совпало с празднованием 1 мая. [342]

На фоне крайнего Севера мне удалось заснять проведение празднования во всех его своеобразных оттенках. Попутно я заинтересовался прикладным искусством чукотского народа. Результат этого — серия снимков, ценных для искусствоведения.

Но вот я уже фиксирую такую радостную, такую теплую, товарищескую встречу челюскинцев на «Смоленске» в бухте Провидения!

Если бы кто-нибудь спросил, что меня на пароходе больше всего обрадовало, я бы, не задумаясь, ответил: баня, чистое белье, газеты…

Придя из бани распаренный, как рак, я растянулся на настоящей, чисто постланной кровати. Никогда в жизни я не испытывал большего удовольствия, большего наслаждения.

Дальше, как на кинопленке: Камчатка, Петропавловск, Владивосток…

Во Владивостоке я впервые почувствовал бессилие языка своей профессии, бессилие кино и фото. И вот теперь в Москве я сижу в удобном кресле кинотеатра «Ударник» и смотрю фильм похода. Нет, не смогло кино передать даже доли того энтузиазма, той радости и того ликования, с которыми нас встречали!

От Камчатки и до Москвы, в течение двухмесячного пути, на каждой остановке я снимал так, что видно было название станции. В ряде снимков мне хотелось отметить ту необычайную встречу, которую устроили нам трудящиеся массы Советского союза.

В челюскинской эпопее с необычайной яркостью отразились мощь и величие социалистической страны с ее энергией и непреклонной волей к победе. И мне хочется повторить слова:

— Счастлива та страна, которая имеет таких героев, и счастливы те герои, которые имеют родиной такую страну! [343]

Спасены все