Механик А. Колесниченко. Лагерь труда

Механик А. Колесниченко. Лагерь труда

Четырнадцатого февраля рано утром уставшие и измученные памятным вчерашним днем и первой ночью, проведенной в холодных, еще неблагоустроенных палатках, челюскинцы выползли из своих нор и точно по уговору побрели к месту гибели своего корабля. Только побродив среди хаоса обломков, досок, бревен, бочек и многотонных глыб льда, вдоволь насмотревшись на это печальное зрелище, они начали заниматься своими делами: приводить в порядок палатки для предстоящей длительной жизни на льду.

Первый осмотр показал, что «Челюскин» остался нашим хорошим другом и после своей гибели. Всплывший в полынье палубный груз обеспечивал нас стройматериалами и топливом, обещая сносную жизнь даже на дрейфующей льдине. Но для этого надо было энергично начать разработку оставленных нам богатств, пока морозы не сковали всю эту массу.

И еще до первого обеда на льду среди ропаков зашевелились люди. [23]

Быстро образовались бригады, а в бригадах выявились, как говорили у нас, «получающие горловые» подпевалы, под крики и песни которых бревна и бочки, казалось, сами стремились освободиться от ледяных оков.

— Ура, ура! Ребята, давайте сюда! Вот так находка! — кричит во всю силу своих легких механик Миша Филиппов.

Среди остатков кораблекрушения он обнаружил бочку, по виду напоминающую бочки со сливочным маслом, которых было так много на «Челюскине».

— Давай ломик!

— Зови завхоза!

Челюскинцы собрались вокруг находки, радуясь развлечению и горя нетерпеньем узнать содержимое бочки.

— Раз, два… взяли! — и бочка, ловко схваченная петлей, дружными усилиями бригады вырывается из цепких объятий льдов.

— Ха-ха-ха, вот так масло, настоящее сливочное!…

— А ну, пробуй, не прогоркло?

Все смеются, обнаружив, что вместо масла бочка наполнена глиной. Но и глина здесь, на льдине, — дефицитный и очень ценный материал. Спасибо и за глину!

— Если бы окорока могли тоже всплыть, тогда они должны были бы находиться примерно здесь, — вслух мечтает Николай Шпаковский.

На другой день мы добрались до воды и начали вытаскивать бревна, ушедшие далеко под лед. Казалось, вот вытащим это бревно, Затем пачку досок, а там и «Челюскин» покажется: он конечно где-то здесь, близко. Мы ведь так привыкли видеть весь этот груз на его палубе! Иногда забывали, что «Челюскин» на дне и лагерь продрейфовал уже несколько километров от места его гибели.

Пользуясь единственным ломом и несколькими деревянными вагами, тут же выстроганными из досок, мы метр за метром добывали стройматериал и топливо, стремясь использовать все светлое время дня и накопить побольше богатств.

Быстро обнаружился недостаток брезентовых рукавиц. Меховые рукавицы намокали, смерзались и быстро приходили в негодность, а замены не было.

Женщины, желая помочь нам, предложили свои услуги, и в их опытных руках работа закипела так энергично, что в несколько дней этот пробел был восполнен с избытком. Но не довольствуясь той, по их мнению, малой ролью, которую мы им предоставляли [24] в работах лагеря, они сами организовали починку нашей одежды, а выбрав время, свободное от шитья, приходили помогать бригадам, работающим по спасению остатков челюскинских богатств.

Работа шла дружно и очень быстро. Научные работники, кочегары, матросы и руководство корабля и экспедиции — все без исключения, невзирая на ранги и лица, вкладывали свои силы в общее дело.

Вот бригада, человек семь, тянет бревно под песни и крики наиболее горластого своего товарища.

— Раз, два… взяли!

Но бревно, заклинившись подо льдом, не двигается с места.

— Еще разик, нажмем! А ну, ребята, помогите выдернуть!

Несколько человек из другой бригады и находившийся поблизости Шмидт подбегают, и мы дружными усилиями вытаскиваем бревно на поверхность льда.

— Вася, куда тебя занесло? Живо в снег!

— Да, да, надо снегом обтереть, иначе насквозь промокнешь. Со всех сторон сыплются советы провалившемуся по колени в воду

Гордееву.

Инцидент уже забыт, и сам Вася, обтерев о снег валенки, продолжает ловко прыгать по льдинам, забывая о риске провалиться в холодную воду.

Работа, двигавшаяся вначале очень быстро, через несколько дней приняла характер упорной, кропотливой борьбы за каждое бревно, доску и бочку. Вот Петя Ширшов и Володя Задоров тяжелым деревянным молотом и ломом дробят глыбы льда, чтобы очистить бревно, один конец которого, кажется, дразнит своей доступностью, а второй в каких-то неизвестных сплетениях с прочим всплывшим грузом и льдами так крепко застрял, что все усилия вытащить это бревно тщетны. Решили откопать его, действуя ломом, лопатой и деревянным молотом. После часа упорной работы бревно с криками и шутками тянут подальше от этого пагубного места.

— Анатолий, смотри — ящик!

Ящик приоткрыли, еще не выколов изо льда, и были приятно поражены. Да ведь это чай, хороший цейлонский чай! А мы вот уже девять дней пьем только кирпичный, который нам всем не нравится. Ящик в наших глазах приобрел такую ценность, что освобождать его стали особенно тщательно, стараясь сохранить каждую пачку и лишний раз не мочить в морской воде драгоценный груз. Оказалось, что восьмая часть ящика совсем не намокла, а весь остальной чай подмок и смерзся в одно целое. Быстро [25] отделили сухой чай, передожили в стоявший поблизости пустой бочонок, а весь мокрый остаток уложили в самодельные сани, чтобы вечером, по окончании работ, отвезти его к складу и сдать завхозу.

— Не мешало бы по пачке взять, — умоляюще произнес кто-то из задних рядов, но, не слыша одобрения остальных, замолчал.

— Вечером, при раздаче продуктов, выдадут.

— Если кому уж так хочется, ребята, то можно взять подмокшего по осьмушке на палатку, а сухой отнесем завхозу, — резюмирую я.

Любитель чая откладывает в сторону наиболее приглянувшуюся ему подмокшую осьмушку, а мы возвращаемся к своим бревнам.

Наступают сумерки. Сверившись с часами, подаю команду окончить работу. Собрав наш незатейливый инструмент, мы направляемся к палаткам.

Прошло еще несколько дней, и перед руководством лагеря встал вопрос о необходимости подготовки аэродрома к прилету самолетов. А так как к этому времени основная работа по спасению материалов [26] и топлива была закончена, то мы были переброшены на другой участок — на строительства аэродрома.

Утром, отправляясь на аэродром, мы всегда бывали охвачены беспокойной мыслью: не поломало ли его? И первый вопрос, который мы задавали ребятам, жившим в палатке на аэродроме, был вопрос о целости площадки.

В первое время нашего пребывания на льду, до отлета из лагеря женщин, стихия довольно милостиво относилась к нам. Правда, лед трещал, ломался, но трещины не расходились, а смерзались вновь, и аэродром оставался годным к приему самолетов. Одна трещина прошла вдоль аэродрома, ее сначала развело, затем наторосило, но остаток поля был еще настолько велик, что при небольшой расчистке мы вновь имели вполне годную площадку.

Таким образом вся наша работа за это время на аэродроме сводилась к поддержанию площадки в состоянии, годном для полетов, т. е. в расчистке снежных заструг, которые образовывались после каждой пурги.

Но однажды, придя на аэродром после длительной и сильной пурги, мы были неприятно поражены. Поперек аэродрома прошла трещина, и лед в этом месте находился в движении.

Приступив к своей обычной работе, мы вскоре увидели ее бесполезность, так как трещина на наших глазах расширялась; было видно, что с аэродромом в этом месте придется распрощаться. Коротко посоветовавшись с пришедшим в это время на площадку пилотом Бабушкиным, решили работу прекратить, произвести разметку новой площадки и с утра начать ее расчистку.

Когда мы эту площадку размечали, у меня было такое впечатление, что нам придется проработать на ней не менее недели. Помимо того, что большая часть площади, отведенной под новый аэродром, была покрыта отдельными ропаками и слежавшимися застругами, надо было еще расчистить ледяные горы, проходившие поперек аэродрома. Этот хребет в некоторых местах достигал высоты двух метров и весь состоял из старых больших глыб льда.

Но воля к победе всех челюскинцев и умелое руководство нашего начальника Отто Юльевича показали еще раз, на что способен большевистский коллектив.

По распоряжению Шмидта на работу было мобилизовано все трудоспособное население лагеря. Мы были разбиты на три бригады и работали в три смены, чтобы использовать все светлое время дня. Уже в первый день работы мне стало ясно, что я сильно ошибался [27] в сроках ее выполнения. Расставив свою бригаду по участкам, я сам стал на возку санок со льдом, который другие товарищи откалывали от больших глыб. Вскоре обнаружилось, что у нас нехватает инвентаря для полной загрузки всех бригадников. Тогда часть товарищей стала носить лед на плечах, причем каждый носивший старался выбрать кусок побольше, чтобы ненапрасно ходить за сто метров, до границы площадки.

— Эх, Миша, товарец-то у тебя плохой, если так снабжать будешь, то в другой ЗРК перейду, — шутит наш предсудкома Ваня Румянцев по поводу льда, мелко наколотого Мишей Березиным.

— На, вот тебе, — вместо ответа Миша отваливает огромную льдину пуда на четыре.

— Вот это я понимаю, — довольным тоном заявляет Ваня, пытаясь взвалить льдину себе на спину.

— Подожди, сейчас помогу, — подходит к Ване матрос Дурасов и легко помогает ему нагрузиться.

Гриша Дурасов доволен этой работой — его необычайной силе есть где развернуться. Он каждый раз переправляет на окраину площадки пудов по пять льда, а если нет подходящей льдины, то берет сразу две или три, чтобы не ходить впустую.

— А ну, навались, навались, не товар, а золото! — кричит во всю глотку Ваня Нестеров, у которого лед не крошится, а отваливается солидными кусками.

— Эх, сам бы носил, да вас жалко, — продолжает он, пытаясь отколоть глыбы побольше.

Но работники не сдаются, несмотря на все усилия Вани, и с шутками продолжают растаскивать ледяные глыбы.

Коварство нового аэродрома сказалось на другой же день. Еще вечером, придя с работы, бригада Ширшова сообщила нам, что через гряду ропаков в южном конце аэродрома, которую мы тоже предполагали расчистить, прошла трещина и лед в этом месте начал двигаться. На утро другого дня мы увидели, что эта трещина разошлась на два метра и подвижка льда прекратилась. Посоветовавшись с Бабушкиным, мы решили использовать эту майну и начали сбрасывать в воду ропаки, оставшиеся по краям трещины от прежнего торошения. Расчет был прост. Сбросить лед в трещину легче, чем оттаскивать его на окраину площадки; дня через три трещина смерзнется, и мы, забросав ее снегом, удлиним наш аэродром на сто метров.

Но придя на другой день, мы увидели, что вся наша работа [29] пропала даром. Ночью опять была подвижка, трещину сжало, и все сброшенное нами в воду выперло опять на поверхность, образовав на месте узкой полоски воды еще более высокую гряду, расчистка которой была почти невозможна, так как потребовала бы огромнейшего количества времени.

Пришлось отказаться от удлинения аэродрома с этой стороны, и мы, закончив основную расчистку ропаков посредине (она продолжалась не неделю, а всего три дня), принялись удлинять аэродром с северной стороны, где лед был еще крепок и не было оснований бояться его передвижек.

В то время мы не занимались размышлениями, а просто делали свое дело. И только теперь, вспоминая пережитое, делаешь некоторые выводы. Как сильно меняются и взгляды и сами люди в связи с обстоятельствами! Первое время жизни в лагере, по распоряжению Отто Юльевича, в большие морозы и пургу мы на работу не выходили, так как руководство боялось, что могут быть случаи обмораживания, а кроме того в пургу легко было потерять дорогу и заблудиться. Но с течением времени обстоятельства изменились, а пурга и морозы не прекращались. И вот мы стали работать в большие морозы и при пурге, когда на расстоянии километра не было видно нашей вышки; это стало делом обычным и никого не смущало.

В начале апреля мы были обладателями двух аэродромов: основного, около которого стояла палатка с жившими в ней четырьмя ребятами, и запасного, расчистку которого мы только закончили. В лагере был объявлен выходной день, и все занялись приведением в порядок своей обуви и одежды, а некоторые — благоустройством своих палаток.

В середине дня по лагерю прошел слух, что передвижкой льдов ночью сломаны оба наши аэродрома. Этот слух произвел на всех очень тяжелое впечатление, так как мы знали, что вблизи подходящих площадок нет, а поэтому быстро подготовить новый аэродром нам не удастся.

Отто Юльевич вызвал меня к себе в палатку и приказал, чтобы я вместе с т. Бобровым отправились на аэродром и проверили слухи; мне кроме того было поручено точно вымерить площадки, набросать их план и подсчитать, сколько часов работы потребуется на каждом участке.

Сколотив деревянный циркуль с постоянным раствором ног («саженку», как его называют в колхозах), мы отправились в дорогу при сильной пурге, слепившей глаза. [30]

Оказалось, что дело не так плохо, как передавали в лагере. Через середину основного аэродрома прошла трещина шириной до 65 сантиметров, но подвижка льда прекратилась совершенно. Запасной аэродром пострадал больше. Половина его была совершенно уничтожена, но из остатка при хорошей работе можно было в один день соорудить приличную площадку.

Вернувшись в лагерь, мы доложили Отто Юльевичу о результатах наших обмеров, а вечером на собрании я сделал об этом сообщение всему коллективу челюскинцев.

Шмидт дал распоряжение с утра приступить к работе. Уже через четыре часа работы основной аэродром был готов к приему самолетов. Казалось, каждому из нас хотелось доказать, что мы сильнее льдов и нас не одолеют ни разводья, ни сжатия.

Трещину на основном аэродроме забили крупным льдом, сверху натоптали снегу, а мелкие торошения в отдельных местах поля счистили. К концу дня нельзя было найти и следа от недавних повреждений.

Зная, что самолеты могут прилететь каждую секунду, люди работали с особенной энергией. Работа, на которую в обычных условиях мы потратили бы день, была выполнена в два часа. Несмотря на мороз, пот ручьями лил по лицам челюскинцев, разбивавших ледяные глыбы и бегом отвозивших их на санях в сторону, на границу вновь намеченной площадки. [31]