Небесный град интеллигенции

Небесный град интеллигенции

С конца 1890-х гг. вплоть до революции российская интеллигенция переживала глубокий духовный кризис; многие творческие умы и поисках самоопределения и путей выхода России из тупика обратились к религии. «В России конца XIX века нарастают апокалиптические настроения и притом в пессимистической окраске», — писал философ Николай Бердяев[37]. Ни в одной другой стране Европы не наблюдалось столь всеобъемлющего распространения в литературе апокалиптической образности, как в русской литературе в эпоху царствования Николая Второго: особенно это заметно в творчестве великих поэтов-символистов Серебряного века. Наиболее видным выразителем апокалиптической темы стал поэт и прозаик Андрей Белый. Подобно многим другим мыслителям своего поколения, Белый стремился связать свое духовное возрождение с творческой энергией народа; он полагал, что осмыслить революционные перемены народ способен только в терминах Апокалипсиса[38]. Роман Белого «Петербург», опубликованный в годы первой мировой войны, насквозь проникнут апокалиптической образностью — равно как и его стихотворение о революции — Родине (1917), заканчивающееся трагическим призывом:

И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня,

Россия, Россия, Россия —

Мессия грядущего дня![39]

Наибольшую известность из революционной поэзии получила знаменитая поэма Александра Блока «Двенадцать» (1918), в которой мотивы Апокалипсиса и второго пришествия нашли ярчайшее воплощение. В поэме описываются двенадцать вооруженных революционеров, собирающихся «пальнуть пулей в Святую Русь». Но с ними —

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос[40].

Пользовавшийся в 1890-е гг. большой популярностью Н. Ф. Федоров (1828–1903) также разделял апокалиптические настроения[41]. Труды Н. Ф. Федорова оказали, по-видимому, сильнейшее воздействие на Леонида Красина — человека, под чьим наблюдением велись работы по сохранению тела Ленина и сооружению первого мавзолея. По убеждению Федорова, с развитием техники в недалеком будущем будет найдено средство победить смерть — и человечество обретет, в конечном итоге, физическое бессмертие. Федоров полагал, что христианский долг ныне живущих состоит в том, чтобы объединить усилия и воскресить прах отцов; таким образом, вечная жизнь будет достигнута без ужасного Судного дня. Воскрешение отцов, писал Федоров, есть «личное дело каждого человека, как сына и потомка»[42].

Воскресение Христа издавна являлось главным предметом внимания со стороны русских сектантов, на протяжении многих лет гонимых и преследуемых царским правительством. В начале нашего столетия некоторые русские марксисты пытались, используя ненависть сектантов к самодержавию, переманить их на сторону социал-демократов. В 1903 г. РСДРП приняла резолюцию, согласно которой следовало усилить политическую работу среди сектантов[43]. С этой целью большевики начали с 1904 г. выпускать в Женеве — под названием «Рассвет» — «социал-демократический листок сектантов», назначением которого было пропагандировать марксизм русским сектантам доступным для них языком, с опорой на близкие им понятия. Редактор издания, В. Д. Бонч-Бруевич, сыгравший позднее видную роль в создании ленинского культа, был специалистом по вопросам сектантства, автором целого ряда соответствующих работ. Для написания цветистых и эмоционально взвинченных статей, характерных для этого незаурядного журнала, требовались талант и эрудиция именно такого человека. Вступительная редакционная статья обличала всех русских царей за преследования сектантов и староверов: далее в ней заявлялось, что журнал намерен оповещать читателей о событиях, происходящих в мире, в «различных уголках нашей необъятной родины, среди сектантов и раскольников»[44]. Первый номер «Рассвета» содержал также песню пробуждающихся польских рабочих «Красное знамя». Картина будущей революции объединяет Маркса и святого апостола Иоанна, коммунистическое учение с Апокалипсисом. Начинается песня так:

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь — тяжелый труд.

Но день настанет неизбежный —

Неумолимый грозный суд.

А заканчивается следующим образом:

Долой тиранов! Прочь оковы,

Не нужно старых, рабских пут!

Мы путь земле укажем новый,

Владыкой мира будет труд!

Большевики вели среди сектантов и непосредственную агитацию. Николай Валентинов, чьи сотоварищи занимались подобного рода деятельностью, вспоминает, что сектанты совершенно сбили с толку социал-демократических пропагандистов «никакой… партийной программой не предвиденными вопросами: „Какова связь между телом и душою?“, „Нет ли за миром видимым другого мира, который мы познать не можем?“, „Что хотел показать и чему научить Иоанн Богослов в Апокалипсисе?“»[45].

Жажда духовного обновления, присущая многим интеллигентам России конца века, нашла отклик и внутри большевистской партии, оформившись в движение, названное «богостроительством». Наиболее видным выразителем богостроительства в литературе стал Максим Горький, а основным его теоретиком — молодой Анатолий Луначарский, назначенный впоследствии первым народным комиссаром просвещения в Советском правительстве (именно он сделался одним из главных архитекторов культа Ленина)[46].

Луначарский примкнул к революционерам очень рано, в возрасте пятнадцати лет. В 1892 г. семнадцатилетний юноша уезжает из России в Цюрих, где изучает философию с «эмпириокритицистом» Рихардом Авенариусом, а затем переселяется в Париж. В 1898 г., по прибытии в Москву, Луначарский вступает в социал-демократический кружок; вскоре его арестовывают и на короткое время ссылают в Калугу, далее — в Вологду, где он завязывает дружбу с философом А. А. Богдановым (Малиновским), на сестре которого женится[47]. Вслед за Богдановым — в ту пору наиболее видным, из находившихся в России большевиков, Луначарский присоединяется к большевистской фракции РСДРП. В 1904 г., почти сразу по окончании срока ссылки, Луначарский вновь направляется в Европу — на этот раз для совместной работы с Лениным, который специально приехал в Париж для знакомства с ним[48].

Интересы Луначарского лежали в области философии и эстетики; позднее он говорил о себе как о «поэте революции»[49]. Луначарский был страстно увлечен искусством, но волновали его («как марксиста» — не преминул он уточнить) и вопросы религии[50]. Для Луначарского религия была ключом к реализации заложенных в человеке возможностей: социализм неминуемо должен был выработать новую религию — всецело гуманистическую. Марксистская религиозная вера должна была быть верой в будущего человека, свободного от индивидуализма и оков классовой принадлежности. В 1904 г. Луначарский впервые наметил себе видение социалистической религии, обожествляющей способности человека:

«Вера активного человека есть вера в грядущее человечество, его религия есть совокупность чувств и мыслей, делающих его сопричастником жизни человечества и звеном в той цепи, которая тянется к сверхчеловеку… законченному организму, в котором жизнь и разум отпразднуют победу над стихиями… Если сущность всякой жизни есть самосохранение, то жизнь прекрасная, благая, истинная есть самосовершенствование…»[51].

В 1908–1911 гг. Луначарский опубликовал двухтомный труд «Религия и социализм», в котором подробно изложил теорию богостроительства.

Карла Маркса Луначарский назвал одним из «драгоценнейших подарков еврейства человечеству» — «вместе с Второисайей, Христом и Павлом»[52]. Фейербах и вслед за ним Маркс «помогли человеческому самосознанию стать человеческой религией». Огромное впечатление на Луначарского произвела работа Фейербаха «Сущность христианства»: он считал, что автор «схватил религию за сердце, а не за ее одежды, как тов. Плеханов»[53]. Большевики подчеркивали созидательные способности человеческой воли, отвергая более традиционный детерминистский взгляд Плеханова на историю, однако философия их мало чем отличалась от сухого рационализма. Маркс призывал своих последователей изменить мир, но этого можно достичь только в результате религиозного порыва, поскольку религия является эмоциональными узами, связующими воедино человеческие существа[54]. Религия — та единственная призма, глядя через которую человек познает мир, становящийся ему понятным:

«Религия — это энтузиазм, а без энтузиазма не дано людям создать ничего великого»[55].

Большевизму необходимо было создать новую религию; Бога, наделенного человеческими чертами; Бога, который воплощал бы в себе все будущее человечество. «Научный социализм, — писал Луначарский в 1907 г., — самая религиозная изо всех религий, и истинный социал-демократ — самый глубоко религиозный человек»[56]. Размышляя над чудом человеческого гения, наблюдая за «чудесами победы разума и воли над природой», Луначарский задает вопрос, «не чуем ли [мы], как крепнет родившийся между волом и ослом Бог»[57].

Эсхатология Луначарского обещала универсальное «развитие человеческого духа к „Вседуше“». Так он называл процесс богостроительства, а «самым великим и решительным актом» в этом процессе должна была стать революция[58]. По убеждению Луначарского, марксистской религии суждено было даже побороть смерть: благодаря своей способности связать живущих людей с будущими поколениями, благодаря пониманию человеком «всеобщей связи жизни, всежизни, и в самой смерти торжествующей»[59].

Шурин Луначарского А. А. Богданов, против которого направлена злая книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1909), также был сторонником богостроительства. Задачу богостроительства он усматривал в создании такого людского сообщества, которое преодолело бы рамки индивидуализма и достигло бессмертия. Оказало ли на Богданова учение Федорова о физическом бессмертии прямое влияние, неясно: он верил, что вечная жизнь может быть достигнута посредством переливания крови; опыты с переливанием крови закончились для него самого смертельным исходом в 1928 г.

Ленин обрушился на Богданова с гневными нападками не за его религиозные взгляды; он порицал его эпистемологию, согласно которой реальность определяется нашим восприятием и не является абсолютной и существующей независимо от сознания. Однако поединок между Богдановым и Лениным носил также ярко выраженный политический характер. В период между 1907–1910 гг. Богданов возглавлял группу большевиков, увлеченных синдикализмом, вдохновляемых идеями богостроительства и отклонившихся от Ленина. Леонид Красин — в то время инженер-электрик, изготовлявший бомбы, ввозивший контрабандой оружие и собиравший деньги в партийную кассу, был видным членом этой группы. Встревоженный деятельностью кружка Богданова, Ленин порвал с ним и после длительной атаки на разделившиеся этим кружком философские и политические взгляды, включая богостроительство, способствовал его распаду. Язвительные нападки Ленина на кружок Богданова имели в основном политический оттенок. Особенно возмущали Ленина идеи богостроительства в изложении его друга — Максима Горького. Ленин направил Горькому два письма, в которых он напоминал писателю, что бог богостроителей ничем не отличается от всякого другого бога: вера в любого бога есть «труположество»[60]. Богостроительство Горького представлялось еще более опасным, нежели традиционная религия, поскольку его труднее было разоблачить и труднее ему противостоять.

Богостроительство — а позднее усилия по увековечению памяти Ленина — ставило целью подлинное обожествление человека. В марксизме со всей очевидностью выступает прометеевский порыв-убеждение в том, что сознательные свободные труженики станут творцами нового мира; тем же убеждением проникнута и русская революционная традиция, вобравшая в себя как веру в величие русского народа, так и веру в самих революционеров, которые должны преобразить Россию — а в конце концов и весь мир — на началах всеобщего равенства.

Богостроительство возникло на перепутье различных умственных течений — марксизма, русского революционного движения и апокалиптических чаяний. Ирония истории заключается в том, что богостроители приложили немало стараний для обожествления человеческого гения, воплощенного в личности Ленина, который предал анафеме всякую религию — и которому особенно отталкивающим представлялось богостроительство, однако именно Ленину суждено было стать, благодаря иным из его ближайших друзей, богочеловеком коммунизма.