в) Конфликт поколений
в) Конфликт поколений
Начинающие инженеры устремились на заводы и фабрики в качестве новой технической элиты. В романах и газетах они читали, что старые инженеры в лучшем случае некомпетентны, а в худшем — «вредители», и вот теперь сталкивались с представителями старшего поколения на рабочем месте. Часто это происходило как раз в тот момент, когда старая интеллигенция реабилитировалась. В своей знаменитой речи «Новая обстановка — новые задачи хозяйственного строительства» 23 июня 1931 г. Сталин объявил о завершении культурной революции и реабилитации старых и беспартийных инженеров. Он нашел «глупым и неразумным» «рассматривать теперь чуть ли не каждого специалиста и инженера старой школы, как непойманного преступника и вредителя» и велел «изменить отношение к инженерно-техническим силам старой школы, проявлять к ним побольше внимания и заботы, смелее привлекать их к работе»{791}. К середине 1931 г. тон прессы в отношении инженеров заметно потеплел{792}. Газеты теперь главным образом рассказывали, как «пролетарский суд» очищает инженеров от подозрений и «зорко стоит на страже защиты прав честных специалистов»{793}. Обвинения в адрес технических специалистов отныне осуждались как «яркий образец безобразного нарушения указаний тов. Сталина об отношении к специалистам», «абсолютная политическая близорукость» и подрыв «авторитета ИТР»{794}.
Старые инженеры понадобились в начале 1930-х гг., поскольку многие молодые советские инженеры оказались плохо образованными, а потребность в хороших технических работниках по мере пуска все новых и новых фабрик и заводов неуклонно росла. Молотов признавался: «Без этих старых высококвалифицированных кадров у нас и теперь не может обойтись ни одна отрасль промышленности»{795}. Таким образом, старые кадры снова приобрели большой вес, а новые, многие из которых с младых ногтей привыкли видеть в старом инженере врага, внезапно были поставлены перед необходимостью учиться у старшего поколения. Такая ситуация таила в себе большой конфликтный потенциал. «Инженерный труд» отмечал, что обе группы зачастую относятся друг к другу «прохладно». Старики видят в молодых конкурентов, а молодые держатся очень «замкнуто». В качестве примера приводилась история одиннадцати молодых инженеров, ушедших с завода, на который их распределили, потому что коллеги старшего поколения не давали им работать. С одной стороны, старые специалисты лишили их всякого авторитета, возмущался молодой техник, а с другой стороны, никто не помогал им, когда они нуждались в помощи{796}. И другие выпускники вузов жаловались, что старые специалисты не доверяют молодым ответственных заданий и не сотрудничают с ними{797}. Эту проблему отразил Яков Наумович Ильин (1905-1932) в своем романе «Большой конвейер», где молодой инженер Шилов относится к старому инженеру и бывшему «вредителю» Александру Сергеевичу Ставровскому с недоверием и опаской, подозревая, что тот может дискредитировать молодого большевика своими действиями{798}. Нарком Орджоникидзе констатировал натянутость отношений между поколениями. Он предупреждал молодых инженеров, чтобы «не задирали нос»: им еще многому предстоит научиться у старых специалистов{799}. Приоритетной задачей, подчеркивал нарком, является образование и повышение квалификации молодого поколения: «Из них сколько угодно людей капризных, из которых, возможно, ничего и не выйдет, но в целом это НАШЕ поколение, это НАША техническая интеллигенция, их надо поддерживать, им надо помогать расти и учить их»{800}.
О конфликтах между молодыми и старыми, опытными и неопытными, ревнителями традиций и новаторами можно прочесть в большинстве мемуаров, правда, зачастую лишь между строк или в паре фраз, брошенных мимоходом. Логинов однозначно принадлежал к молодым энтузиастам, которые чувствовали себя новыми «хозяевами в доме», явившимися на смену прежнему поколению. Занимаясь расчетом годовых контрольных цифр, он пришел к выводу, что темпы производства «неоправданно низки». На ближайшем открытом партийном собрании треста, где заместитель директора представлял свой проект, Логинов подверг его план резкой критике и потребовал увеличить производство не на 20, а на 30%. Впечатление от выступления Логинова на этом собрании передает инженер В.Д. Шевлягин (р. 1897), долгое время работавший под его началом: «Шаг за шагом, уверенно, с юным задором, обоснованно, с цифровыми выкладками и конкретными предложениями Л.И. подвергает беспощадной критике проект плана… Выступление Леонида Игнатьевича было взрывом бомбы, начиненной не только революционным самосознанием, но уже и наукой, дерзостью молодости, талантом — смотреть вдаль и зорко видеть абрисы будущего»{801}. Логинов с гордостью сообщает, что его критика способствовала значительному расширению производства. Вскоре его назначили одним из трех заместителей руководителя треста. Хотя подробно об обстоятельствах своего повышения он не распространяется, можно предположить, что в результате его беспощадной критики замдиректора, составивший прежний план, был уволен или понижен и уступил ему свое место. Очевидно, Логинов, молодой, пылкий и старательный инженер, сменил старого специалиста, привыкшего к старым меркам. Он рассказывает еще одну похожую историю. В начале 1933 г. его послали в Киев на завод «Точприбор» снять директора завода Калиновского, проявлявшего «пассивное отношение» к тому, что предприятие выполняло план по производству запчастей для сельскохозяйственной техники лишь на 40%. Логинов пишет, что отстранил директора от должности, запретив тому даже появляться на заводе, и на четыре месяца взял бразды правления в собственные руки, пока завод не выполнил свои обязательства и не нашелся новый директор{802}. О дальнейшей судьбе прежнего он и в этом случае ни словом не упоминает. Сам Логинов стремительно пошел вверх в своем тресте. Он стал одним из основателей и ответственным редактором газеты треста, а также «Энциклопедии технических измерений», разрабатывал цифры для второго пятилетнего плана, отвечал за развитие точного приборостроения для авиации{803}.
Такое же поведение и такую же самооценку демонстрирует Гайлит, который начал свою карьеру в качестве начальника электролизного цеха алюминиевого комбината в Волхове. Его профессиональный опыт на тот момент исчерпывался полугодом работы помощником главного инженера на строительстве алюминиевого завода и пятью месяцами изучения алюминиевых заводов во Франции. Как и Логинов, он ощущал себя представителем нового поколения, призванным руководить народным хозяйством. В январе 1933 г. он заменил руководителя плохо работавшей глиноземной фабрики. Когда был снят технический директор, он взял на себя и его обязанности{804}. Таким образом, Гайлит вытеснил с комбината двух человек, но сообщать о них какие-либо подробности не считает нужным. Подобно Логинову, он не говорит о судьбе этих людей, а увольнения рассматривает как чисто административную процедуру, обусловленную производственно-техническими требованиями.
Поздняк гораздо более пространно рассказывает о том, как раздражали его представители старшего поколения, иной культуры, иного отношения к труду. Когда он в 1932 г. пришел работать в проектный отдел Гипроцветмета, то столкнулся с совершенно чуждым и непонятным ему миром старых инженеров, где царила атмосфера чопорности, показного лоска и помпы{805}. С точки зрения Поздняка, его коллегам недоставало проворства и деловитости. Они предпочитали вести неспешные и высокомерные беседы. Рабочий день начинался с получасовых взаимных приветствий, расшаркиваний перед канцелярскими барышнями, обмена новостями и насмешками над молодыми специалистами пролетарского происхождения{806}. Поздняк чувствовал, что его сторонятся и презирают. Он отличался от этих господ не только происхождением и системой приоритетов, но и одеждой. Костюмы и крахмальные воротнички, в которых они являлись на работу, резали ему глаз и казались неуместным напоминанием о различии между старой и новой интеллигенцией. Поздняк работал с такой скоростью и с таким рвением, что скоро стал председателем профбюро своего сектора и в этом качестве вошел в руководящий треугольник отдела, то есть взял на себя функции, к исполнению которых его нейтральные, мало интересующиеся партийными и профсоюзными делами сослуживцы не слишком стремились. Но в результате он оказался выше многих старших коллег по положению, контролировал их рабочие графики, созывал собрания, проводил со старыми инженерами политинформации. Его антипатия к ним смешивалась со стремлением добиться их признания. В отличие от Логинова, он подчеркивает, что вел себя с коллегами тактично и те скоро начали его уважать за «скрупулезную объективность». Он также купил себе с первой получки костюм и надевал его на работу, чтобы не выделяться среди окружающих{807}. Тем не менее на протяжении почти двух лет работы в этом проектном отделе Поздняк оставался аутсайдером. С одной стороны, он занимал должности, нисколько не соблазнявшие старых инженеров, с другой стороны, именно на него коллеги всегда сваливали неприятные поручения{808}. Поздняк показывает здесь и свое двойственное отношение к советской действительности. Он чувствовал себя революционером и сознавал свою правоту, но хотел ладить с коллегами; их шикарный внешний облик привлекал его. В то время как Логинов и Гайлит одержали победу над старым поколением, Поздняк предпочел приспособиться к нему и заслужить его расположение. Он размышлял над происходившим в то время, но от окончательных выводов воздержался, оставив нарисованную им картину неоднозначной.
Примерно так же ведет себя Лаврененко, который в своих мемуарах не дает прямого ответа на вопрос, верил он во «вредительство» или нет. Он пережил внутренний конфликт, когда всемирно известный инженер-теплотехник и приговоренный к смертной казни государственный преступник Л.К. Рамзин в сопровождении офицера НКВД приехал в качестве эксперта на строительство теплоэлектростанции в Березниках, испытывавшее большие трудности. Известие о его прибытии вызвало всеобщее смятение:
«— Это тот Рамзин, который, судя по процессу, после свержения Советской власти, о чем говорил прокурор, претендовал на пост премьера? — спрашивал мой друг Топольский.
— Да, это действительно он.
— Но ведь его приговорили к высшей мере…
— Расстрелять Рамзина, крупнейшего ученого страны, человека с мировым именем, создателя прямоточного котла — изобретения, признанного всем миром, было бы непростительной ошибкой. До сих пор не ясно, как человек, столь преданный науке, мог совмещать призвание к науке с интригой в крупной политике и даже стремиться к антинародному посту, исключающему возможность проводить научную работу?»{809} Инженеры, верившие советской власти, но мыслившие все-таки старыми критериями, терялись в догадках. Все работники строительства собрались на вокзале, чтобы увидеть легендарного Рамзина, «вредителя» и ученого с мировым именем. На Лаврененко этот человек произвел огромное впечатление: он держался спокойно и уверенно, проанализировал положение дел, как будто никогда ничем другим и не занимался, чрезвычайно ясно изложил свои выводы и перечислил необходимые меры. Лаврененко был так очарован и в то же время растерян, что попытался заговорить с Рамзиным, но тот не отреагировал, и его тут же загородил собой сотрудник НКВД. «У меня родилась мысль: мог ли такой ученый уйти от техники в сомнительную политику и так активно действовать против народа?.. Нет, тут что-то не так… Не перегнул ли Крыленко в обвинении?»{810} Лаврененко оставляет вопрос без ответа.
Яковлев избирает еще один путь. Он, подобно Логинову и Гайлиту, изображает себя молодым энтузиастом, не питающим уважения к предшественникам и безгранично верящим в себя и свое дело. При этом он косвенным образом защищается от невысказанного упрека, что его возвышение могло иметь прямую связь с падением старых конструкторов из окружения Андрея Николаевича Туполева (1888-1972). С одной стороны, он рассказывает, как тяжело было неизвестному конструктору взять верх над именитыми коллегами. С другой стороны, находит нужным подчеркнуть неприятное чувство, которое вызвало у него назначение на должность, поставившую его выше старших коллег. Первый конфликт возник, потому что старшие увидели в его молодой конструкторской команде конкурентов: «…встревоженные ростом молодой конструкторской группы, независимой от Центрального конструкторского бюро, руководители завода, в ведении которого находилась занимаемая нами территория, в покое нас не оставили и решили выжить. За какие-нибудь два месяца (сентябрь-октябрь 1933 года) я получил три распоряжения дирекции завода с требованием освободить занимаемую площадь…»{811}В конце концов Яковлев победил: благодаря жалобам в правительственные органы он добился, чтобы им предоставили маленькую отдельную мастерскую, и заводу пришлось отдать им инструменты{812}. Начиная с 1938 г. Сталин не раз заставлял Яковлева вступать в соревнование с признанными конструкторами, которое тот тоже всегда выигрывал. И бомбардировщику, и истребителю, спроектированным Яковлевым, Сталин отдал предпочтение перед проектами В. Климова, А. Микулина, А. Швецова, С. Ильюшина, Н. Поликарпова, А. Архангельского и М. Шульженко: «Видимо, складывалось убеждение, что, если старые специалисты уже больше ничего дать не могут, придется опереться на молодежь. На мою долю стечением обстоятельств выпало представлять, наряду с другими, еще "не признанными", молодые конструкторские силы нашей авиации»{813}. Хотя Яковлев разделял убеждение, что молодые силы лучше, он все же задним числом чувствовал необходимость оправдываться за свое особое положение. У детей «буржуев» конфликт поколений разыгрывался в иной плоскости. Молодые инженеры Федосеев и Богдан так стремились с головой окунуться в работу, что активное участие в «социалистическом строительстве» приводило их к столкновениям с родителями или старшими коллегами, которые относились к советской власти с большим отчуждением, чем молодежь, выросшая уже при ней. У Федосеева были резкие разногласия с отцом. Последний не питал иллюзий относительно нового режима, тогда как сын надеялся интегрироваться в него, найти свое место и достичь процветания. Он верил в лучшее будущее и желал видеть Советский Союз только в самом положительном свете{814}. Одно время он настолько разошелся с отцом во взглядах, что даже порвал с ним{815}.
Богдан также не хотела обращать внимание на окружающую политическую обстановку и ссорилась из-за этого со своим главным инженером Н.Н. Сербом, старым специалистом. На ростовском мукомольном комбинате она обнаружила гармоничный инженерный коллектив, все его члены единодушно не любили советскую власть. Однако Богдан и другие молодые инженеры и техники, невзирая на это, были готовы разрабатывать новые конструкции и повышать производительность, а старый главный инженер расценивал любые действия в этом направлении как поддержку ненавистного ему ударничества. Они много раз спорили о смысле и цели технических новаций, и в итоге Богдан и ее коллегам порой приходилось реализовать свои проекты тайно, в отсутствие начальника{816}. Стремление к интеграции отдаляло Богдан от старых, критически настроенных инженеров, заставляя причислять ее скорее к новой, советской технической интеллигенции. Это коренное различие между старым и молодым поколениями видел и главный инженер Серб, заявивший Богдан: «Дражайшая, вы — наша собственная советская интеллигенция»{817}.
* * *
Шельмование и преследование старых инженеров вырыло между двумя поколениями такую пропасть, что даже реабилитация старых специалистов и зазвучавшие в печати призывы учиться у них и «не задирать нос» вряд ли могли навести через нее мосты. Логинов, Гайлит, Поздняк и Яковлев глубоко прониклись недоверием к старым специалистам, чувствовали себя новыми хозяевами и были уже не в состоянии относиться к старшим коллегам без предубеждения. Эти конфликты — запретная тема, которую инженеры в различной степени «вытесняют» из сознания, обходят молчанием или упоминают лишь вскользь. Типично для советского инженера, предпочитающего забыть о конфронтации с поколением своих предшественников, высказывание Розанова: «Никаких конфликтов между старыми и новыми инженерами не было»{818}. Наиболее яркий пример внутренней борьбы между новым дискурсом и старыми ценностными ориентациями демонстрирует нам Поздняк. В нем как будто жили две души: «новая», заставлявшая его видеть в лощеных господах врагов, и «старая», которая тянулась в мир ученых, к изысканной одежде и вежливому обхождению.