5. Преследования и аресты

5. Преследования и аресты

а) Террор как запретная тема

Газеты и фильмы 1930-х гг. полны клише по поводу «вредителей», однако на картине, воссоздаваемой в более поздних повествованиях о том времени, аресты остаются «белым пятном». Тема террора находилась под запретом и в публикациях могла затрагиваться только при особых условиях. Отрывки из воспоминаний инженера Б.С. Баскова, посвященные работе на Днепрострое, печатались в 1961 г. в сборнике «Сделаем Россию электрической» и в 1966 г. в журнале «Вопросы истории», но только из его бумаг, хранящихся в архиве, мы узнаем, что в 1945 г. он был арестован из-за своей работы в ГОЭЛРО в 1920-е гг.^{1559} Точно так же обстоит дело с А.И. Угримовым: в том же сборнике он рассказывает, как они с братом в двадцатые годы сотрудничали с ГОЭЛРО, не упоминая, что последний в 1941 г. умер в лагере. И эту информацию можно найти лишь в архиве^{1560}. Сборник «Сделаем Россию электрический», в котором крупные инженеры в 1961 г. с энтузиазмом писали о своем опыте и вспоминали о работе по выполнению плана ГОЭЛРО, — типичный пример «подчищенных» мемуаров. Как раз среди этих инженеров нет практически ни одного, не прошедшего через жернова НКВД. Тем не менее, подобно Угримову и Баскову, и все остальные, например М.В. Кудряшов, подозревавшийся в 1931 г. в саботаже, или И.И. Радченко, арестовывавшийся в 1937 г., не проронили о своих мытарствах ни слова^{1561}. В редколлегию этого юбилейного сборника входил инженер Владимир Юрьевич Стеклов, сын Юрия Михайловича Стеклова, главного редактора «Известий», снятого в 1933 г. с должности за «серьезные политические ошибки». Всего годом раньше Стеклов-младший записал в собственных «Отрывках из воспоминаний», которые в настоящее время хранятся в архиве: «Надвинулось тяжелое время так называемого культа личности со всеми его последствиями. По всей стране начались, все нарастая, аресты, которые коснулись и работников энергетики. Один за другим пропадали начальники районных управление Погиб Ан-тюхин (Ленэнерго) и Матлин (Мосэнерго), Таньпетер (Горэнерго) и Риза-Заде (Азербайджан) и многие другие. Десятки директоров и главных инженеров электростанций оказались злейшими врагами народа. В самом аппарате Главэнерго начались первые аресты. А снежная лавина все нарастала. Пропали Г.А. Дмитриев и С.И. Алмазов. Через некоторое время за ними последовал Ю.Н. Флаксерман. Почти все начальники отделов Главэнерго были также арестованы. Наступила очередь заместителей и рядовых инженеров. Часто по утрам, придя на работу, мы узнавали друг от друга, кто еще из товарищей не явился на работу»^{1562}. Но эти рассуждения мы только в архиве и можем отыскать: для публикации в честь ГОЭЛРО они не годились.

Возможность рассказывать о репрессиях в мемуарах, предназначенных для печати, ненадолго появилась в период «оттепели» и затем вновь открылась в эпоху гласности. Т.В. Федорова, чьи мемуары впервые увидели свет в 1975 г., и Т.Б. Кожевникова, опубликовавшая свои воспоминания в 1978 г., ничем не дают понять, что инженеры служили мишенью для подозрений, подвергались преследованиям и арестам. А.С. Яковлев, выпустивший книгу воспоминаний в 1966 г., напротив, прямо говорит о напряженной обстановке эпохи террора, исчезновении коллег и собственных страхах. Впрочем, молчание или откровенность того или иного инженера зависели не только от времени публикации. Мемуары Л.П. Грачева, к примеру, появились в печати в 1983 г., когда о гласности еще и речи не было, однако в них содержатся, по крайней мере, достаточно недвусмысленные намеки на то, что инженеров обвиняли во «вредительстве»^{1563}. Зато Федорова, переиздавшая свои воспоминания в третий раз в 1986 г., даже тогда не добавила ни слова о репрессиях и терроре. Так что дело не только во времени и обстоятельствах, но и в самих инженерах, в их готовности или неготовности замечать террор, сохранять память о нем и возвращаться к этой теме в преклонном возрасте. Федорова была и осталась настолько убежденной коммунисткой, что «вытеснила» ее из своего сознания. Если люди сами позднее не оставили где-либо свидетельств о пережитых преследованиях, практически невозможно установить, насколько террор их затронул. О биографии метростроевки С.А. Киени, например, всегда писали другие люди, и в их текстах она предстает идеальным советским инженером, как и Федорова, бесконечно далеким от всего, связанного с репрессиями. В действительности же в 1938 г. у нее арестовали мужа, крупного специалиста по строительству мостов, и брата, тоже инженера. Известно об этом только со слов ее племянницы. Поскольку Киеня от обоих отреклась и даже во время «оттепели» не стала добиваться их реабилитации, следует предположить, что, если бы она и написала мемуары, из-под ее пера вряд ли вышла бы хоть строчка о терроре и репрессиях^{1564}. Феномен игнорирования террора вплоть до сегодняшнего дня — отнюдь не редкость. Г.В. Розанов в интервью 1996 г. сказал, что в 1937 и 1938 гг. ничего такого не замечал. И это притом, что его самого в 1930-х и 1940-х гг. исключали из института и из партии^{1565}. Очевидно, он рассматривал собственные неприятности как часть своей индивидуальной судьбы, не обращая внимания на политические события, которые не имели к ней прямого отношения. Инженер С.С. Киселев (р. 1919), с 1937 по 1942 г. учившийся на горном факультете Томского политехнического института, в интервью 1997 г. также уверял, что в то время ничего не знал о репрессиях^{1566}. Даже Федосеев пишет, что аресты производились «тихо и тайно» и нельзя было понять, что к чему. В данном случае, вероятно, дело отчасти в том, что он в 1938 г. жил за границей и самый пик массовых арестов на родине не застал. Тем не менее в своих воспоминаниях Федосеев снова и снова пытается объяснить себе, почему он не увидел, что Советский Союз — неправовое государство, намного раньше. Хотя из Отраслевой вакуумной лаборатории на его заводе «Светлана» «исчезли» несколько руководителей, в том числе такие крупные инженеры, как С.А. Векшинский (1896-1974) и А.Л. Минц (р. 1894), и два его школьных товарища стали жертвами террора, о причинах, по словам Федосеева, он не задумывался^{1567}. Он относит это на счет своего тогдашнего желания во что бы то ни стало вписаться в советское общество и прочно утвердиться в нем. Жажда ассимиляции сделала его слепым. Кроме того, бывает, опыт террора столь мучителен для его жертвы, что она не хочет признать его правдой, не хочет говорить о нем. Когда я в первый раз брала интервью у Т.А. Иваненко в 1993 г., она сообщила, что ее отец «своевременно» умер в 1937 г. При нашей следующей встрече в 1999 г. она нехотя, преодолевая внутреннее сопротивление, рассказала, что отца арестовали и расстреляли^{1568}.

^{Рис. 17. А.Г. Васильев (1885-1937; справа), отец Т.А. Иваненко, со своим бухгалтером (слева), июнь 1936. Фотография сделана для газеты по поводу награждения руководимой Васильевым Гатчинской электростанции под Ленинградом Красным знаменем. Сам Васильев за отличную работу получил серебряные часы. Через год он был арестован и расстрелян. Снимок из личного архива Т.А. Иваненко}

Таким образом, для многих инженеров террор был и остается «небылью», периферийным явлением, «белым пятном» или мучительной, «вытесненной» главой собственной жизни. Табу, наложенное на тему террора, действует до сих пор. Правоверные коммунисты, которых террор непосредственно не коснулся и которые не ощущают личной потребности критически осмыслить проблему террора, советское прошлое и собственную историю, и сегодня соблюдают обет молчания. В то время как одни с нетерпением ждали дня, когда смогут наконец сказать всю правду, как пишет Л.И. Логинов, другие, вроде Федоровой или Розанова, не видели нужды выходить за рамки старых, приглаженных и многократно повторявшихся повествований.