б) Трудная дорога детей «буржуев» к высшему образованию

б) Трудная дорога детей «буржуев» к высшему образованию

Дети интеллигенции столь же горячо, как их сверстники из рабочих, хотели строить новую жизнь, и желание стать инженером было распространено среди них не менее широко. Если рабочие видели деятельность инженера своими глазами, трудясь на заводе или фабрике, то потомки старых инженеров знакомились с этой профессией благодаря отцам. Т.А. Иваненко подчеркивает: «Все тогда хотели стать инженерами, и мужчины и женщины. Не потому, что это было престижно или пропагандировалось, а потому, что это было интересно. Никто не хотел быть педагогом или врачом»{520}. Преклонение перед техникой отличало не одних большевиков. Это явление развивалось непрерывно еще с XIX в. (см. ч. II, гл. 1 и 2). Мечта об индустриальном прогрессе, которая побудила поколение отцов сотрудничать с большевиками, теперь внушала молодому поколению пылкое стремление выучиться на советского инженера. Отец Л.С. Ваньят пришел в восторг, когда услышал, что дочь намерена пойти по его стопам. Он гордо сказал: «У нас будет одна профессия и одна форма»{521}. Однако, несмотря на общую для всего молодого поколения любовь к технике, дети буржуазии в годы первой пятилетки практически не имели возможности воплотить свои мечты в жизнь. До этого периода высшее образование представляло для них нечто само собой разумеющееся, теперь же они столкнулись с наличием строгих квот, призванных держать их подальше от институтов. Впрочем, принимать в вузы детей «трудовой интеллигенции», т. е. инженеров, служивших советской власти, отнюдь не запрещалось. Всесоюзный комитет по высшему техническому образованию 18 сентября 1930 г. весьма четко определил, что преимущество при поступлении имеют выходцы из семей «рабочих, колхозников, бедняков и батраков», а категорически не допускаются в высшую школу только: а) лица, лишенные избирательных прав или живущие на нетрудовой доход; б) лица, исключенные ранее из технических вузов, техникумов или других учебных заведений по социально-политическим причинам{522}. Тем не менее установленная система льгот и квот фактически служила барьером для детей из «буржуазной среды». Она создавала такие огромные проблемы, что даже пресса неоднократно о них писала, хотя время тогда было не слишком подходящее, чтобы заступаться за интеллигенцию (старую). Под сухим заголовком «О приеме детей специалистов в учебные заведения» несколькими скупыми фразами обрисовывалась ситуация, приводившая в отчаяние многих молодых людей, желавших учиться. После того как в 1929/1930 учебном году категорию «трудовая интеллигенция» упразднили и дети специалистов, подающие документы в вуз, стали проходить по разряду «служащих», «Инженерный труд» заметил, что отпрыскам интеллигенции теперь не на что надеяться. Распоряжение Наркомата просвещения, чтобы дети специалистов пользовались преимуществами при поступлении, не выполнялось{523}. Постановление СНК СССР, уравнивающее их с детьми рабочих, нарушалось на каждом шагу. Рекомендация ВЦСПС включать в приемные комиссии членов инженерных профсоюзов также попросту игнорировалась{524}. В декабре 1930 г. профсоюзный журнал напоминал: «Старые инженер и техник, работающие рука об руку с рабочими в течение многих лет, вдали от культурных центров республики, имеют право поместить своих детей во втуз наравне с рабочими»{525}. Однако технические вузы всеми правдами и неправдами старались не брать детей специалистов. Порой это вызывало такую реакцию, как, например, у инженера К.Ф. Шулякова: когда его сына не приняли в институт, он заявил своему начальству, что не будет заниматься ремонтом домен в качестве инженера, а станет простым рабочим, чтобы сын наконец смог учиться. «Таких Шуляковых много»{526}, — уверял орган инженерной профсоюзной организации. После реабилитации старой интеллигенции в 1931 г. протесты и жалобы исчезли со страниц печати.

Если детям специалистов в 1928-1931 гг. все-таки удавалось попасть на студенческую скамью, то это происходило вопреки новой системе, как подчеркивает А.П. Федосеев: «Волею судеб (а не благодаря государству) мне удалось получить хорошее образование…»{527}В первый раз он попытался поступить в институт в 1927 г., но получил доступ к высшему образованию лишь четыре года спустя. Он не сомневался, что сумеет сделать свое увлечение радиотехникой делом жизни, и не ждал трудностей. В 1927 г. он «с треском» провалился на вступительных экзаменах в Ленинградском политехническом институте{528}. Провал имел для него тяжкие последствия: в последующие три года его, хоть он и выдерживал вступительные испытания, не допускали к учебе как беспартийного «сына служащего». Даже профсоюзные бумаги не помогали: «Все попытки отца с помощью документов от ИТС… ни к чему не привели»{529}. Подобно Яковлеву, Федосеев рассказывает, как постепенно приноравливался к системе и ее требованиям, но в его изложении потраченное на это время — не период приобретения положительного опыта и поступательного движения вперед, а пора отчаяния и остановки в собственном развитии. Особенно трудно ему пришлось в первый год, который он, будучи безработным, провел в вынужденном бездействии. На второй год он устраивался через биржу труда грузчиком, каменщиком, бетонщиком на стройки, даже работал поваренком на кухне ресторана в Таврическом дворце. В конце 1929 г. Федосеев последовал за отцом на строительство химкомбината в Березниках — одну из знаменитых строек первой пятилетки. Тут он стал рабочим и даже вступил в рабочий профсоюз, но с горечью понял, что эта организация никаких особых преимуществ ему не даст и защищать его интересы не будет. Однако, потрудившись на коммутаторе в Березниках, он увидел свет в конце тоннеля{530}. В 1930 г. он встал к станку на ленинградском военном заводе № 4 на Васильевском острове, который производил оружейные стволы: «…Я… чувствовал себя на седьмом небе от радости, что получил, наконец, серьезное место работы под крышей и с "перспективами"»{531}. Вскоре Федосеев так хорошо овладел мастерством изготовления стволов диаметром 0,01 м, требовавшим немалой сноровки, что начал перевыполнять норму и стал «так называемым ударником», как сам он пишет, с некоторым пренебрежением заключая это звание в кавычки. Но, сколь мало значения ни придавал он подобным заслугам, именно они привели его к желанной цели: за ударную работу его отмечали премиями, похвальными отзывами в заводской многотиражке и, наконец, наградили путевкой в вуз. В 1931 г. Федосеев поступил на электрофизический факультет Ленинградского электротехнического института. Свое настроение в тот момент он описывает следующим образом: «Я был молод, и главной моей задачей было — получить образование (я хотел быть физиком, электриком), а другой задачей — как-то продержаться до его получения»{532}.

Очень похожий путь прошел Г.В. Розанов, который окончил школу в 1929 г. и, будучи, как и Федосеев, беспартийным сыном служащего, не попал ни в институт, ни в техникум. Но Федосеев совершенно не был готов к тому, что его не возьмут в вуз, и провал поверг его в отчаяние, Розанов же проявил гораздо больше прагматизма. Узнав, что у беспартийного шансов получить высшее образование нет, он сознательно вступил в 1930 г. в комсомол. Столь же целеустремленно он старался стать рабочим. Поработав некоторое время учителем (в чем ему помогли его познания выпускника экспериментальной школы), Розанов в том же году через биржу труда устроился учеником токаря в ФЗУ при Уральской железной дороге, где и начались его комсомольская жизнь и профсоюзная деятельность (в том числе в редакции районной газеты). Перед рабочим, комсомольцем и профсоюзным работником двери вуза в 1931 г. открылись. Сначала Розанов учился на вечернем отделении саратовского технического института, затем, когда районная газета, где он в то время трудился, перестала выходить из-за дефицита бумаги, перевелся на дневное{533}.

Федосеев и Розанов ассимилировались, превратившись кто в рабочего и члена профсоюза, кто в комсомольца и профсоюзного работника, а Иваненко нашла другое решение проблемы. Если Федосеев горячо увлекался радиотехникой и отец целенаправленно ориентировал его на профессию инженера, то помыслы Иваненко поначалу занимала отнюдь не техника. Заканчивая рабфак в 1930 г., она больше всего интересовалась историей древнего мира. Ей хотелось изучать историю, но в то время историков в вузах не готовили. Поэтому она выбрала специальность, которая была в моде и которую ей настойчиво советовал отец. Однако ее, как дочь специалиста, в том же 1930 г. в институт не приняли. Тогда ее отец и другие крупные инженеры, чьи дети пострадали от новых правил приема в вузы, решили дать детям инженерное образование самостоятельно и независимо от государства. В «Доме инженера и техника» они организовали курсы, на которых их сыновья и дочери занимались ежедневно с 9 до 15 часов: «Там собрались лучшие преподаватели того времени, которые бесплатно и добровольно вели занятия в свободное от основной работы на заводе или в институте время»{534}. Поскольку наличие общих базовых знаний у детей старых инженеров предполагалось само собой, программа преподавания специальных дисциплин укладывалась в один-единственный год. Таким образом, Иваненко уже в 1931 г. стала полностью подготовленным инженером, однако не могла предъявить диплома или какого-либо иного официального свидетельства о своем образовании{535}.

Из детей интеллигенции, о которых здесь рассказывается, В.А. Богдан единственная с первого захода поступила в Краснодарский институт пищевой промышленности. Тем не менее и она видела в новой системе приема, отдававшей предпочтение членам партий и детям рабочих, большую несправедливость и угрозу для себя. По словам Богдан, даже ее подруги Лида и Таня, комсомолки, когда один знакомый рассказал им, что в вузы в первую очередь принимают партийцев из рабочих семей, отнеслись к этим правилам с неодобрением. Саму Богдан, вопреки неподходящему социальному происхождению, по-видимому, приняли благодаря отличным результатам экзаменов.{536}

Ваньят поступала в институт в 1936 г. в совсем иной ситуации. Еще 1 августа 1931 г. ЦИК СССР постановил, что интеллигенция при приеме в вузы должна пользоваться равными правами с рабочим классом{537}. 29 декабря 1935 г. Совнарком окончательно отменил социальные квоты в высшей школе. Правила приема на 1936 г. гласили, что в вузы принимаются граждане СССР обоего пола в возрасте от 17 до 35 лет, окончившие среднюю школу, рабфак или техникум{538}. Таким образом, Ваньят могла не бояться, что ей, как дочери специалиста, придется столкнуться с особыми препонами. Наоборот: поскольку прием в институт теперь вновь стал зависеть от уровня знаний, она, окончив школу с отличным аттестатом, имела возможность поступить без вступительных экзаменов{539}. Но в ее истории все же есть нечто общее с историей Иваненко, потому что и она поначалу не интересовалась инженерными специальностями, мечтая изучать математику и астрономию: «Меня влекли небо и звезды»{540}. По несчастной случайности ее документы не пришли вовремя в Москву из Читы, и, приехав с матерью в столицу незадолго до начала семестра, в августе 1936 г., она обнаружила, что в институте уже нет мест: «Что теперь делать, куда податься?»{541} Для 1930-х гг., по-видимому, типично, что единственным институтом, в котором места к тому моменту еще оставались, оказался технический — МИИТ, куда годом позже придет учиться и Федорова. Не менее типично и то, что Ваньят решила выбрать техническую специальность. Предложение матери изучать, подобно ей самой, иностранные языки она отвергла наотрез{542}

В то время как детей рабочих разлучали с родителями революция, Гражданская война или начало собственного трудового пути, дети интеллигенции, только попав на студенческую скамью, вступали в самостоятельную взрослую жизнь. Они, возможно, не испытывали такого благоговения перед наукой, как, например, Поздняк, однако придавали этому событию не меньше значения. Федосеев пишет: «Так, в конце 1931 года, начался новый этап в моей жизни»{543}. Богдан описывает поступление в институт как полное преображение. Ее подруга Таня кричала ее матери: «Нина Ивановна!.. Посмотрите-ка на нас получше! Мы теперь должны выглядеть по-иному! Мы — студентки!»{544} О себе Богдан дальше рассказывает: «Я начала готовиться к самостоятельной жизни в городе. На следующий день я пошла к парикмахеру и отрезала свои длинные волосы»{545}. По иронии судьбы, с одной стороны, дочерям «буржуев» в 1928-1931 гг. по большей части преграждали дорогу к высшему образованию, но, с другой стороны, им следовало благодарить большевиков за то, что женщина в принципе имела доступ в любой технический вуз и спокойно могла приобрести техническую специальность. Иваненко подчеркивает: «Это было совершенно нормально, что женщины становились инженерами»{546}. Подобный выбор профессии представлялся столь естественным, что ни Федорова, ни Кожевникова, ни Иваненко, ни Ваньят, ни Богдан не видят необходимости как-то его объяснять или оправдывать. Сестры Иваненко, Ваньят и Богдан тоже стали инженерами{547}.

Ирония судьбы заключалась также и в том, что дети старой интеллигенции не менее восторженно поклонялись технике, чем пролетарская молодежь. Они горели желанием идти по пути строительства социализма вместе со своими сверстниками из рабочих. «Молодежь тогда почти вся была аполитичной либо активно поддерживала существовавший строй. Противников, и тем более активных, было мало»{548}, — поясняет Федосеев. И тем не менее сначала им весьма успешно не давали интегрироваться в новое общество.

В конце концов, после запрета частной практики, частных ремесленных и торговых предприятий детям из буржуазной среды кроме учебы в вузе, несмотря на все ограничения, ничего не оставалось.

«Вся интеллигенция стремилась учиться»{549}, — говорит Ваньят. «Высшее образование теперь единственная дорога в жизнь», — вторит ей Богдан{550}.