Глава 5. БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ИНЦИДЕНТ

Глава 5. БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ИНЦИДЕНТ

После Гражданской войны локальные столкновения на дальневосточной границе происходили регулярно. Однако заключение в ноябре 1936 года Антикоминтерновского пакта и образование «оси» Берлин – Токио придало новый импульс активности Японии в осуществ­лении провокаций. Уже 16 января 1937 года юго-восточнее от Благовещенска с японо-маньчжурской стороны государственную границу СССР нарушил японский самолет, осуществивший химическую атаку с применением отравляющих веществ, содержащих хлор. В результате было поражено 7 советских военнослужащих и 49 сельских жителей.

В связи с этим НКИД СССР направил послу Японии в Советском Союзе М. Сигэмицу ноту протеста. Однако провокации на границе с Маньчжоу-го не прекращались. 17 марта нарушения границы произошли на участках Янчихэ в Посьетском районе и у села Нижне-Михайловского, а 21-го – около города Благовещенска, на острове Средний, расположенном на реке Амур[25]. Спустя месяц, 21 мая, нарушив разделительную линию по фарватеру Амура в районе селения Поярково и южного берега острова Сеннуха (Ганьчацзы), по правому рукаву реки проследовали два маньчжурских патрульных пограничных катера с артиллерией на борту. В связи с этим правительство СССР направило японской стороне в Токио и маньчжурской в Харбине новый «протест в отношении нарушения государственной границы».

Конфликт, о котором шла речь в беседе Литвинова с американским послом, известен как «Благовещенский инцидент, или конфликт у Константиновских островов». После заключения Японией и Германией Антикоминтерновского пакта и нарастания агрессивных тенденций в политике держав «оси» СССР ужесточил свои позиции в вопросе об их принадлежности. И 19 июня на островах Сеннуха и Большой, расположенных юго-восточнее городов Благовещенска и Айхунь, к югу от середины главного фарватера реки Амур, высадились советские пограничники. Они изгнали находившихся там подданных Маньчжоу-го, а четыре дня спустя более десятка советских патрульных судов заблокировали проход для иностранных транспортов по ее главному фарватеру – северному рукаву Амура.

Тогда командующий Квантунской армией генерал К. Уэда отдал приказ своей 1-й дивизии о подготовке к вытеснению советских пограничников с островов. Пехотные, артиллерийские и инженерные части были развернуты у правого берега реки Амур, и в ответ на эти приготовления для контрудара с советской стороны сосредоточилась одна из трех стрелковых дивизий. Японцы высадились на островах 29 июня. При артобстреле они потопили советский бронекатер, повредили канонерку и другие суда, убив и ранив несколько краснофлотцев. Реагируя на этот демарш, 30 июня по южному рукаву Амура южнее острова Сеннуха проследовали на высокой скорости три советских патрульных катера. Но огнем японско-маньчжурской артиллерии один из советских катеров был потоплен, а другой получил повреждения.

Одновременно посол Японии в СССР М. Сигэмицу потребовал полной эвакуации «советских пограничников и патрульных катеров» из района конфликта. На что в ответном заявлении заведующий II Восточным отделом НКИД В.И. Козловский указал посольству Японии в СССР: «В результате этого обстрела мы понесли потери убитыми и ранеными. Наши канонерки на огонь не отвечали». Заявив «решительный протест против... неслыханных провокационных действий японо-маньчжурских войск», советская сторона тоже потребовала их отвода.

Однако, сославшись на мнение Сигэмицу, первый секретарь посольства Ф. Миякава настаивал, что «в первую очередь должны быть отведены советские войска, незаконно занявшие эти острова, а маньчжурам нечего занимать и отводить»[26]. Дипломатическая перепалка продолжилась. И 2 июля НКИД СССР указал, что в период заключения в 1860 году Пекинского договора пограничный главный фарватер проходил в этом районе по южному рукаву Амура, но «его естественное перемещение на север не означает автоматического изменения границы».

И все-таки «в целях ликвидации конфликта» советская сторона дала согласие на отвод своих войск, правда, одновременно заявив, что это «не означает отказа Советского Союза от прав на спорные острова». Но, хотя советские части были действительно отведены, вскоре у Константиновских островов произошел новый серьезный инцидент. Накануне, нарушив воздушное пространство границы, вдоль верхнего течения Амура демонстративно пролетела большая группа японских самолетов. Один из них разбросал на территории СССР антисоветские листовки от имени РОВС и других российских белоэмигрантских организаций, действовавших в Маньчжурии. В связи с этим 30 июля полпредство СССР в Японии выразило очередной протест ее МИДу.

События на Амуре усердно смаковала зарубежная пресса, и Сталин понимал, что уступка японцам будет воспринята как свидетельство «слабости РККА». Однако в условиях, когда в стране еще продолжалась чистка арии от военных, недавно уличенных в заговоре, он не мог рисковать. В случае перерастания конфликта в войну, даже локальную, обстановка в стране могла превратиться в критическую, вызвав активизацию оппозиционных сил. Проявляя выдержку, он благоразумно пошел на уступку японцам, но даже это не снимало угрозы пере­растания конфликта в полномасштабную войну.

Таким образом, не требования секретарей, а ситуация на границе стала причиной того, что 28 июля Политбюро дало санкции Западно-Сибирскому крайкому для ускоренного рассмотрения «тройкой» дел в отношении всех «активистов повстанческой организации среди вы­сланных кулаков» с применением высшей меры наказания. Причем ознакомление 1 июля с текстом беседы Литвинова с американским послом заставило Сталина принять еще более радикальные решения. Конечно, сообщение Дэвиса о разговорах в среде всего дипломатического корпуса «о слабости Красной Армии, о непрочности режима, об ошибках руководства» не могло не задеть самолюбия вождя. Тем более что, по свидетельству посла, такие же выводы делались в США, в Англии, Франции и в других странах.

Тем не менее, Сталин не стал давать интервью иностранным журналистам, чтобы рассеять «сомнения в силе Красной Армии», как предлагал Дэвис. Вождь не играл в популистские политические игры и не имел иллюзий, будто бы проблему можно решить лишь риторической болтовней. В этом не было смысла. Именно Запад, как никогда, был заинтересован в том, чтобы СССР втянулся в войну с Японией. И для того, чтобы восстановить веру в прочность режима и в силу Красной Армии, он нашел более эффективный способ. Придерживаясь из­вестного принципа «на войне как на войне», он решил полностью уничтожить в стране как «пятую колонну», так и всех пособников возможных агрессоров.

Причем проблема была решена без шума и внешних эффектов, не вызвав ажиотажа и пропагандистской истерии в окружающем мире. И то, что 3 июля ЦК разослал директиву об учете бежавших кулаков и уголовников во всех регионах страны, стало одной из актуальных мер по подготовке к войне. Следует подчеркнуть, что подробную зачистку западных районов СССР от националистов органы госбезопасности провели и в 1941 году. Иное объяснение причин проведения этой операции – не более чем признак инфантилизма и даже слабоумия в исторических оценках, от кого бы они ни исходили. В том числе и ссылки на «тезис об обострении классовой борьбы» или якобы «тоталитарности» советского строя.

Но задумаемся: а какие у Сталина были гарантии, что Япония не начнет войну против СССР? Мало кто знает, что советское правительство активно поддержало идею коллективной безопасности, выдвинутую австралийским правительством, предложившим всем государствам, заинтересованным в сохранении мира на Дальнем Востоке и в Азиатско-Тихоокеанском регионе, заключить Тихоокеанский региональный пакт. В мае – июне 1937 года советская дипломатия стремилась продвинуть эту идею в Лондоне и в Вашингтоне. Однако, по заявлению президента Ф. Рузвельта, сделанному в беседе с послом А.А. Трояновским, в США считали, что пакт «без Японии не имеет смысла», а главной гарантией мира является «сильный флот, наш американский, английский и, может быть, советский».

И японцы действительно начали войну. Уже через четыре дня после рассылки директивы ЦК произошел еще один конфликт – на этот раз между японцами и китайцами. В историографии он известен как инцидент на мосту Мосу Лугоу, называемом также мостом Марко Поло в связи с его упоминанием в книге итальянского путешественника. Мост над рекой Юндинхэ был расположен в южном пригороде Пекина – Фэнтай. По нему проходила дорога на Ухань – единственный транспортный путь, связывавший Пекин с частью Китая, находившейся в то время под властью Гоминьдана.

Перед началом последовавших событий японская армия контролировала восточный, северо-западный и южный пункты, на который выходила западная часть моста. Войска Гоминьдана занимали восточный конец переправы и крепость Ваньпин, и в случае полного овладения мостом японцами Пекин оказывался полностью отрезанным от Китая. Поэтому с конца июня у своей части моста японцы начали проведение ночных учений, во время которых «пропал один из их солдат». На рассвете 7 июля японское командование отправило силам Гоминьдана телефонограмму. В ней утверждалось, что пропавший якобы был взят в заложники и содержался в Ваньпине, и выставлялось требование пропустить японские части в город для его поисков.

Просьбу о допуске в крепость «троянского коня» китайцы благоразумно отклонили; тогда вечером японцы выставили ультиматум, требующий от Гоминьдана допуска своих солдат в город в течение часа, в противном случае угрожая обстрелом. Впоследствии «пропавший» был обнаружен живым и невредимым, но в момент передачи ультиматума японская артиллерия уже нацелила стволы орудий на город. Обстрел Ваньпина начался в полночь на 8 июля, одновременно на мост вошли танки и пехота; но около тысячи китайских солдат мост удержали, а на следующий день, получив подкрепление, полностью восстановили над ним контроль. В ходе последующих переговоров, требуя извинения от китайского командования, японцы выставили и ряд новых условий. Однако гоминьдановский генерал Сунн, получив сообщение о передислокации к Пекину японских войск из Маньчжурии и Кореи, счел переговоры оттягиванием времени и приказал передислоцировать в зону инцидента свою 132-ю дивизию.

Генерал не ошибся в прогнозах. Сразу после подхо­да дополнительных сил японские войска развернули широкомасштабное наступление на Пекин. 26 июля силами трех дивизий и двух бригад, насчитывающих около 40 тысяч человек при 120 орудиях, 150 танках и бронемашинах, 6 бронепоездах и поддержке до 150 самолетов, Япония перешла к боевым действиям к северу от Хуанхэ. И поскольку 29-я армия Гоминьдана была плохо экипирована, то уже через три дня японцы заняли мост и город Ваньпин, а на следующий день – город Наньюань. Развивая наступление, 28 июля их войска захватили Пекин, а 30-го числа вошли в Тяньцзинь. В следующие месяцы, продвигаясь на юг и запад, японские войска захватили всю провинцию Чахар и часть провинции Суйюань, дойдя у Баодина до верхней излучины Хуанхэ. Одновре­менно 8 августа они высадили морской десант на восточном побережье Китая в районе Шанхая.

Ход войны в Китае привлек самое пристальное внимание Сталина. Он прекрасно понимал, что в случае сговора с Чан Кайши японские милитаристы получали возможность поставить под ружье многомиллионную армию, набранную из китайских солдат, для использования их в войне против СССР. Именно так позже поступил Гитлер, завербовав в ряды вермахта шакалов-националистов по всей Европе – от Италии и Румынии до прибалтийских стран.

Стремясь не допустить такого разворота событий, советское правительство предложило заключить договор о ненападении между СССР и Китайской республикой. Документ был подписан 21 августа. В его первой статье обе стороны подтверждали, что «осуждают обращение к войне для решения международных споров и отказываются от войны как орудия национальной политики в отношении друг с другом». Они обязались воздержаться «от всякого нападения друг на друга как отдельно, так и совместно с одной или несколькими другими державами». Одновременно СССР предоставил Китаю кредиты в сумме 250 млн. долларов на закупку оружия, а для участия в боях против японских захватчиков на китайский фронт прибыла большая группа советских летчиков.

Как бы подтверждая своевременность заключения советско-китайского договора, 31 августа британская «Times» сообщала, что Хирото обещал уступки Китаю, если последний присоединится к антикоминтерновскому соглашению. Однако патриотический подъем в Китае был настолько велик, что его правительство не пошло на сделку с японцами.

Но вернемся назад. Именно в день инцидента у моста Марко Поло, 7 июля 1937 года, в Москве открылась 4-я сессия ЦИК СССР седьмого созыва. Главным вопросом, стоящим на повестке дня, стал вопрос о продолжении реформы всей системы управления страной. С докладом «Положение о выборах в Верховный Совет СССР» выступил председатель Комиссии партийного контроля Я.А. Яковлев. Практически повторив сказанное об особенностях Конституции на июньском пленуме ЦК, он отрицательно оценил работу существовавших Советов, а говоря о выдвижении кандидатами в депутаты «новых кадров», призывал «черпать силы из неиссякаемого источника резервов – молодежи, женщин и беспартийных».

Докладчик подчеркивал, что «советская демократия... обращается к массам, предлагая трудящимся выставлять своих кандидатов на заводах, фабриках, в колхозах и совхозах...». Он высказывал уверенность, что «осуществление сталинской Конституции... несомненно обеспечит – на основе критики недостатков работы Советов и выдвижения в Советы новых людей, – улучшение работы Советов снизу доверху». Однако большинство участников сессии не осознавало глубины замыслов вождя, и продолжало цепляться лишь за лозунг борьбы с врагами.

Так, вице-президент Академии наук Украины Шлихтер заявлял: «Врагам народа удалось проникнуть на ответственнейшие участки нашей работы. Мы не сумели разоблачить своевременно всех этих мерзавцев, японо-германских шпионов, диверсантов, троцкистов и прочую сволочь... Никакой пощады врагам народа!». Секретарь ЦК комсомола Косарев заверял о поддержке молодежью тех кандидатов, «кто честен перед партией, кто борется с изменниками делу партии Ленина – Сталина, кто борется с предателями Родины, врагами народа – троцкистами, бухаринцами и иными двурушниками, кто умеет обнаруживать этих врагов и обезвреживать».

В ином ракурсе смотрел на проблему Вышинский. Настаивая на необходимости обеспечения торжества законности, он был самокритичен: «Надо признать, что в практике у нас до сих пор встречаются грубые нарушения советских законов... при явном попустительстве со стороны местных прокуроров. Задача прокуратуры – беспощадно бороться со всякого рода нарушителями советских законов...».

Вследствие скудоумия долгие годы «либеральная интеллигенция» рисовала фигуру Вышинского черными красками, представляя его чуть ли не вдохновителем репрессий. Особенно рьяно «интеллигенты» ерничали по поводу репрессий за «антисоветскую агитацию», априори причисляя осужденных по этой статье к «невинным жертвам». Действительно, «за длинный язык» в 1937 году было арестовано 237 тысяч человек, а в 1938-м – еще 57 тысяч, то есть в общей сложности 294 тысячи различной мелкой шушеры.

Но посмотрим на характер этих арестов без «мартышкиных очков». Именно в день начала работы сессии ЦИК, 7 июля, Прокуратура СССР издала секретный приказ главного прокурора № 5/01580. В нем предписывалось: «Обеспечить, чтобы хулиганские действия, сопровождавшиеся или конкретно выраженные в контрреволюционных либо шовинистических выпадах», квалифицировались по ст. 58-10 (антисоветская пропаганда) либо по ст. 59-7 (пропаганда, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды)...

В преамбуле прокурорам всех уровней указывалось: «Проверкой в порядке надзора ряда дел, преступления по которым квалифицированы по ст. 74 УК РСФСР (хулиганство), выявлено, что органы расследования, прокуратура и суды квалифицируют по указанной статье как хулиганство такие хулиганские действия обвиняемых, которые по своему конкретному содержанию являются контрреволюционными выпадами против Советской власти, Конституции Союза ССР, наших вождей либо же выпадами грубо шовинистического характера.

Так, например, в ночь на 23/XII-1936 года гр-н Маслов (Москва, Ленинградский район), ворвавшись в пьяном виде в троллейбус, ругал неприличными словами членов правительства, Советскую власть, сталинскую Конституцию, кричал, что трудящимся лучше живется у Гитлера, чем в Советском Союзе, а двух пассажиров обозвал «жидами»... Второй пример – гражданин Ралдогин (Москва, Сокольнический район) в пьяном виде завел драку и избил в общежитии татарина Еникеева, причем, нанося побои последнему, кричал «бей татар – пусть не будет у нас в общежитии татар».

И в этом случае органы расследования и суд квалифицировали преступление Ралдогина по одной лишь ст. 74 УК, тогда как явно шовинистические хулиганские действия последнего давали полное основание применить в данном случае квалификацию по ст. 59-7 УК (пропаганда или агитация, направленная к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни, а равно – распространение или изготовление и хранение литературы того же характера).

В связи с изложенным предлагаю органам прокуратуры: 1) в порядке осуществления надзора за расследованием обеспечить, чтобы хулиганские действия, сопровождавшиеся или конкретно выраженные в контрреволюционных либо шовинистических выпадах, квалифициро­вались по правилам о совокупности преступлений по ст. 58-10 либо по ст. 59-7 УК РСФСР и соответствующим ст. УК других союзных республик».

Можно ли осудить юридическую меру, направленную на цивилизованную защиту национальных прав граждан и привлечение к ответственности за оскорбления достоинства власти и ее руководителей? Разве сегодня дозволено топтать ногами портрет президента? Следует подчеркнуть, что этот приказ в числе прочего усиливал ответственность и за антиеврейскую агитацию. Причем именно в кулацкой среде были особо распространены злоба и ненависть по отношению к «жидам-евреям», которых раскулаченные считали главными виновниками своих бед. Поэтому странно, что люди, принадлежащие к нации, которую защищали советские законы, льют крокодильи слезы по поводу уничтожения Сталиным «ра­чительного мужика-кулака», «пьяных хулиганов» и злобствующих болтунов, лицемерно причисляя их к «жертвам политических репрессий».