Глава 2 САМЫЙ ТАИНСТВЕННЫЙ ПЛЕНУМ

Глава 2 САМЫЙ ТАИНСТВЕННЫЙ ПЛЕНУМ

Уже через неделю после объявления приговора Тухачевскому и его подельникам, 18 июня 1937 года, с московского аэродрома поднялся в небо самолет с длинными узкими крыльями. Совершив первый в мире беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку, 20 июня экипаж АНТ-24 в составе Чкалова, Байдукова и Белякова приземлился в Портленде. Спустя еще пять дней после грандиозного триумфа советской авиации, сообщениями о котором пестрели первые полосы газет всего мира, в атмосфере еще не утратившей ощущения всеобщей приподнятости в Москве начал работу пленум ЦК ВКП(б). Заседания продолжались с 23 по 29 июня. В период борьбы с «культом личности» материалы пленума, хранившиеся в бывшем Центральном партийном архиве, были уничтожены, а для сокрытия этого факта появилась запись: «За 22-26 июня заседания пленума не стенографировались». Участник пленума говорливый Хрущев, надиктовавший четыре тома мемуаров, об июньском пленуме вообще промолчал.

Тем не менее установлено, что заседание началось с сообщения Ежова. Как и на предыдущем пленуме, председатель Комиссии партийного контроля рассказал о фактах беззакония, обнаруженных на Украине и в Белоруссии, в отраслевых наркоматах и в самих органах внутренних дел. И уже в первый день работы пленум исключил из состава ЦК 26 человек. Решение состояло из двух пунктов. В первом выражалось «политическое недоверие» трем членам ЦК (Алексеев, Любимов, Сулимов), а четырех кандидатов (Курицына, Мусабекова, Осинского и Седельникова) исключили без передачи их дел в НКВД.

Вторым пунктом стало утверждение постановлений Политбюро об исключении «за измену партии и Родине...» девяти членов ЦК. В числе лиц, обвиненных в должностных преступлениях, Ежов назвал заместителя председателя СНК Антипова, председателя СНК БССР Голодеда, наркома внутренних дел УССР Балицкого, наркомов местной промышленности Жукова и пищевой – Лобова, зерновых и животноводческих совхозов Калмановича; первых секретарей обкомов: Крымского – Лаврентьева (Картвелишвили), Курского – Шеболдаева, Западного (Смоленского) – Румянцева.

Среди исключенных, дела которых тоже передавались в НКВД, оказались: секретарь ЦИК СССР Уншлихт; председатель Комиссии советского контроля Антипов; председатель Всесоюзного совета по делам коммунального хозяйства при ЦИК Кубяк, бывший начальник Главного управления шоссейных дорог Благонравов, начальник строительства Дворца Советов в Москве В.М. Михайлов, нарком коммунального хозяйства РСФСР Н. Комаров (Собинов) и третий секретарь ЦК КП(б)У Н. Попов. Следует подчеркнуть, что «историки», подобные Рою Медведеву, лгали, будто бы названные чиновники были репрессированы по «политическим» мотивам. Все возбужденные дела прежде всего были связаны с хозяйственными и экономическими преступлениями.

На пленуме Ежов представил информацию и об осуждении группы Тухачевского и его подельников, и о причинах арестов в военных округах. Обсуждение этих «сообщений» заняло четыре дня. И только после продолжительных дебатов по персональным делам своих коллег пленум рассмотрел вопросы сельского хозяйства. Доклады «О ведении правильных севооборотов» и «О мерах улучшения работы машинно-тракторных станций» сделал нарком земледелия М.А. Чернов, «Об улучшении семян зерновых культур» – Я.А. Яковлев.

27 июня тот же Яковлев выступил с основным пленар­ным докладом о новом избирательном законе. Он подробно остановился на особенностях статьи Конституции, предоставлявшей право «каждой общественной организации и обществу трудящихся... выставлять кандидатов в Верховный Совет СССР...», и указал, что эта статья, внесенная по предложению Сталина, имеет целью «развить, расширить демократию... обеспечивает подлинный демократизм на выборах в Советы». Сделав еще одну ссылку на Сталина, докладчик напомнил об альтернативности предстоявших выборов, означавшей, что не только партия, но и любая общественная организация, любое собрание граждан могли выставить собственных кандидатов. Докладчик подчеркнул, что проект закона предусматривает исключение «всяких попыток исказить результаты голосования и действительную волю трудящихся...». В первую очередь со стороны секретарей райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов партии. «Цель, – пояснял докладчик, – обеспечить точное волеизъявление трудящихся. Право, согласно которому избранным считается только кандидат, получивший абсолютное большинство голосов». Второй раздел доклада первого заместителя председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) был посвящен практике работы Советов всех уровней, от районных и городских до ЦИК СССР. Яковлев критически отметил, что от 70 до 90% всех вопросов Свердловским и Челябинским облисполкомами, Орджоникидзевским и Азово-Черноморским крайисполкомами «были решены опросом».

Дополняя картину разгула формализма, Яковлев указал, что «из 20000 постановлений», принятых Западным крайисполкомом с начала 1936 года, «только 500 рассматривались на заседаниях президиума, а остальные были приняты либо опросом, либо в порядке подписи председателем и секретарем». Критикуя стиль работы «бюрократов, мнящих себя стоящими выше ответственности перед Советами», Яковлев говорил: «Все наши ра­ботники должны понять, что нет людей, которые могли бы претендовать на бесконтрольность в работе, что подконтрольность любого работника вытекает из основ советской власти, что только с помощью контроля снизу, дополняющего контроль сверху, можно улучшить работу Советов». Он не ограничился назиданием и назвал фамилии председателей исполкомов, обвиняя их в беззакониях, от которых страдало население, особенно в сельской местности. Речь шла и о тех же партфункционерах: Лаврентьеве, Шеболдаеве, Вегнере, Голодеде и др., уже выведенных из состава ЦК.

Критическую часть выступления докладчик усилил многозначительным выводом: «Само собой разумеется, что практика подмены законов усмотрением той или иной группы бюрократов является делом антисоветским. Крестьянин ведь судит о власти не только по тому, каков закон – будь он великолепен. Но если исполнитель извращает его в своей деятельности, крестьянин будет судить о власти в первую очередь на основании действий исполнителя».

Мысли, высказанные Яковлевым, продолжил выступивший в прениях Молотов. Приводя примеры бюрократизма и неспособности «профессиональных революционеров» выполнять должностные обязанности, Молотов назвал главу правительства РСФСР Сулимова и наркома здравоохранения Каминского. Они не справились с решением проблемы материнства: строительством родильных домов, яслей, обеспечением их необходимым оборудованием. Тоже со ссылкой на Сталина он отметил, что в кадровой практике недостаточно использовать «старые оценки»: «имеет дореволюционный партийный стаж», «участвовал в Октябрьской революции, имел заслуги в гражданской войне... неплохо дрался против троцкистов и правых». Вывод председателя СНК был предельно резок: необходимо «на место устаревшего хламья, обюрократившейся или очиновничившейся группы работников выдвигать новых людей... которые твердо, последовательно, разумно, со знанием дела будут проводить политику партии на своем месте».

Установка на демократию и ограничение власти партократов обозначилась еще острее, когда в ходе прений зашла речь о подсчете голосов в момент избирательной кампании. Сталин заметил, что на Западе такой проблемы не существует вследствие многопартийной системы, и бросил весьма прозрачную реплику: «У нас различных партий нет. К счастью или к несчастью, у нас одна партия». Для беспристрастного контроля за выборами он предложил использовать не партийные комитеты, а представителей общественных организаций.

В последний день работы пленума его участники заслушали доклад наркома внутренних дел о результатах следствия по выявлению преступных группировок в аппарате некоторых отраслевых ведомств. Это был третий доклад, сделанный Ежовым с декабрьского пленума 1936 года, свидетельствующий о преступной хозяйственной и финансовой деятельности в органах управления. Обсуждение этого вопроса завершилось 29 июня делом «трех ленинградцев»: председателя Всекопромсовета Чудова, начальника Свердловского областного управления совхозов Струппе и начальника главка легкого машиностроения НКТП Кодацкого. Одновременно из ЦК вывели начальника мобилизационного отдела наркомата тяжелой промышленности Павлуновского.

Эту тему подытожил Сталин: «Я должен сообщить, товарищи, что ввиду поступивших неопровержимых данных, касающихся членов ЦК Кодацкого и Чудова и кандидата в члены ЦК Павлуновского, причастных к преступным действиям заговорщиков, их пришлось арестовать. Соответствующие показания Комарова имеются, они будут розданы вам. Придется этих бывших членов ЦК и одного кандидата в члены ЦК вывести из ЦК.

Голоса с мест: Правильно.

Андреев (председательствующий на заседании): Есть предложение принять это предложение т. Сталина. Кто за то, чтобы одобрить это предложение? Кто против? Нет. Принято, и порядок дня пленума исчерпан. Объявляю заседание пленума ЦК закрытым».

Весь этот текст зачеркнут в протоколе жирной чертой, а на странице от руки приписано: «Это сообщение сделано т. Сталиным в конце июньского (29 VI 1937 года) Пленума ЦК ВКП(б). Вычеркнуто т. Сталиным, т.к. не должно было войти в стенограмму»[10]. То есть стенограмма пленума была, но в тексте постановления пленума, разосланном на места, не говорилось об исключении трех названных Сталиным лиц: Кодацкого, Чудова, Павлуновского, к которым была прибавлена фамилия кандидата в члены ЦК Струппе.

В постановлении пленума говорилось: «За измену партии и Родине и активную контрреволюционную деятельность исключить:

— из состава членов ЦК ВКП(б) и из партии: Антипова, Балицкого, Жукова, Кнорина, Лаврентьева, Лобова, Разумова, Румянцева, Шеболдаева;

— из состава кандидатов: Благонравова, Вегнера, Колмановича, Комарова, Кубяка, Михайлова В., Полонского, Попова П.П., Уншлихта;

— из состава Центрального ревизионного комитета и из партии: Крутова. Передать дело о перечисленных выше лицах в Наркомвнудел»[11]. Это были не первые чистки номенклатуры. Еще на февральско-мартовском пленуме ЦК председатель В.М. Молотов сообщил, что с 1936 года по 1 марта 1937 года за экономические, хозяйственные и должностные преступления (приписки, финансовые махинации, хищения, взятки, аварии, пожары и т.д.) к ответственности было привлечено свыше двух с лишним тысяч чиновников. В том числе:

В центральном и местном аппарате наркоматов: тяжелой и оборонной промышленности – 585 человек, в НКПС – 137, внутренней торговли – 82, здравоохранения – 64; в Наркомлесе – 64, местной промышлен­ности – 60, связи – 54. В наркоматах: финансов – 35, Наркомхозе – 38, водного транспорта – 88, совхозов – 35. В Главморпути – 5, внешней торговли – 4, Наркомсобезе – 2. В Академии наук и вузах арестовали 77 человек, редакциях и издательствах – 68, в суде и прокуратуре – 17, в советском аппарате – 65. И то, что эти преступления, наносящие вред государству, назывались контрреволюционными, определялось лишь терминологией Уголовного кодекса.

Одной из особенностей Большой чистки стало то, что уже после декабрьского пленума ЦК (1936 год) НКВД усилил меры для пресечения экономических преступлений, в первую очередь связанных с хищением, разбазариванием финансовых средств и должностными преступлениями на предприятиях, в наркоматах и учреждениях. Одновременно после февральско-мартовского пленума 1937 года органы госбезопасности взяли под особый контроль и расследование катастроф на железнодорожном транспорте, аварий и взрывов на предприятиях и шахтах, пожаров, порчу государственного и колхозного имущества и продукции.

В соответствии со сложившейся лексической практикой на бытовом уровне такие преступления характеризовались как «вредительство», подразумевающее «тайно проводимый саботаж». Так, статья 58-14 гласила: «Контрреволюционный саботаж, то есть сознательное неисполнение кем-либо определенных обязанностей или умышленное небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата» и «при особо отягчающих обстоятельствах» предусматривала высшую меру социальной защиты.

В целом к этому времени члены ЦК утвердили исключение из своего состава 31 человека. И одним из исключенных из кандидатов в члены ЦК был бывший председатель СНК Белоруссии Голодед. Арестованный НКВД 24 мая, он находился под следствием в самой республике. 25 мая арестовали наркома земледелия БССР поляка Казимира Бенека. Основным обвинением являлся развал в народном хозяйстве БССР, который органы госбезопасности расценили как вредительские.

Позже были проведены аресты и руководителей различных отраслей БССР: начальника «Белторфа» Кузнецова, директора «Белшвейтреста» Карасика, наркома внутренней торговли Гуревича. В Наркомате здравоохранения – Сурта и Бурачевского, в местной промышленности – председателя Госплана БССР Лебовича и работника Госплана Айзенсона. В области сельского хозяйства – секретаря ЦИК БССР Левкова, в области свиноводства – Стрелле, наркома финансов Куделько, руководителя налоговой системы Лехерзага, руководите­лей Наркомата коммунального хозяйства – Амбражунаса и Вассермана. Так, «вредительство в землеустройстве заключалось и в том, что нарезаемые поля севооборотов в колхозах умышленно отрывались от агрономической части, в результате чего получалось, что нарезаемые поля землеустроителями оставались только на плане, не имея полей севооборота с указанием культур чередования, и фактически колхозы оставались без введенных севооборотов и сеяли по-прежнему где попало»[12].

Еще одним обвинением стало то, что в Белоруссии была осуществлена «принудительная реорганизация десятков колхозов в совхозы» и последним были переданы огромные площади колхозной земли из приусадебных участков, изъятых у колхозников. Около 50 совхозов, созданных на бывших крестьянских землях, оказались нерентабельными; ежегодный убыток от их деятельности составлял 12–13 млн.руб. В результате росло недовольство крестьян, насильно превращенных в сельскохозяйственных рабочих. Причем «для большего ущемления интересов крестьян и создания среди них настроения недовольства организацию совхозов с отрезкой большого количества земель у крестьян проводили под видом изъятия земли у кулачества. Так же были созданы свиноводческие совхозы и совхозы травосеяния»[13].

Но и это было не все. Проверка конского поголовья в БССР, проведенная в 1937 году в связи с требованием военных ведомств о мобилизации лошадей в военное время, показала, что лошади в 36 районах поражены инфекционной анемией. В 1936 году болели 30 тыс. лошадей. Однако в Ветуправлении Наркомата Земледелия «старались не поднимать паники»; рекомендации специалистов на местах не выполнялись: больные лошади работали вместе со здоровыми, и, «исходя из научно обоснованных методик», их не лечили. В системе Главдортранса больные лошади, занятые на строительстве дорог, «развозили» заболевание по всей стране. Только в Климовичском районе к маю 1937 года более чем в 30 колхозах лошади были поражены инфекционной анемией.

Следователи ЭКО провели основательную «чистку» и работников «электрохозяйства» республики. За аварии на электростанциях и связанные с ними перебои в подаче электроэнергии для предприятий на Белгрэсе были арестованы: главный инженер Овчинников, инженер-конструктор, директор, начальник электроцеха и котельного цеха. Аналогичные аресты прошли на Минской ТЭЦ и Гомельской электростанции. Вредительство в промышленности в первую очередь выражалось в «дезорганизации энергетики»: создание диспропорции между потребностями в топливе, прежде всего торфе, и снабжением местным топливом энергетических центров – Белгрэса им. Сталина, электростанций Минска, Гомеля, Могилева, Орши. В связи с этим были арестованы начальник «Белторфа» Кузнецов, главный инженер «Осинторфа» Степанов, инженер Власов. Как участник организации «правых» по ст. 69 (экономическая контрреволюция) УК БССР к 8 годам лагерей был осужден руково­дитель промгруппы СНК БССР И. Млодек – за то, что «замораживал и неправильно использовал государст­венные средства, в результате чего срывался выполнением план торфяной промышленности БССР».

Абсурд в том, что в репрессиях этих и подобных им государственных преступников антисталинисты обвиняют Сталина. Им «правозащитники» собираются ставить памятники! Между тем даже инициатива арестов этой сволочи исходила не из Москвы. Лиц, причастных к хозяйственным и должностным преступлениям, разоблачали сами местные власти. И то, что преступникам вешали «политические» ярлыки, определялось лишь лексикой того времени.

Василия Шаранговича избрали первым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии еще в марте 1937 года. Сын крестьянина не был «старым большевиком», но и не относился к новичкам в когорте чиновничьей элиты; уже в 1921 году он занял пост заместителя наркома юстиции Белорусской ССР, с 1923-го – ответственный секретарь Совета профсоюзов республики. Позже находился на профсоюзной и партийной работе в Сибири, в период коллективизации он – второй секретарь ЦК Белоруссии, а с 1934 года был уполномоченным Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Казахстану, затем по Харьковской области.

14 июня он послал в Москву шифрограмму: «Арестованные: бывший наркомзем Бенек, бывший Наркомпрос Дьяков, бывший заместитель председателя Госплана Петрович, бывший председатель Мозырского окружного исполкома Дубина, бывший командир корпуса Шах-На­заров, которые сознались в том, что состояли в контрреволюционной, вредительской и шпионской организации, показывают о том, что всю эту организацию в Белоруссии возглавляли Голодед и Червяков. Эти же лица показывают, что Голодед был связан непосредственно с Вар­шавой и с польским послом в Москве. Шах-Назаров показывает о Голодеде как об одном из руководителей военного заговора в Белоруссии вместе с Уборевичем.

...Для меня совершенно ясно, что Голодед является врагом народа, поэтому прошу санкционировать его арест. В связи с показаниями о Червякове, а также учитывая, что на проходящем сейчас съезде Компартии Белоруссии почти каждый выступающий делегат предъявляет к Червякову прямое политическое недоверие и обвинение, считаю, что Червякова нужно снять с поста председателя ЦИКа Белоруссии. Секретарь ЦК КП(б) Белоруссии ШАРАНГОВИЧ»[14].

Сталин не стал вмешиваться в эти республиканские разборки. На шифртелеграмме имеется резолюция: «Шаранговичу. Голодед арестован. Советуем не мешать съезду провалить Червякова. Если съезд решит снятие Червякова с поста председателя ЦИК Белоруссии, мы возражать не станем. Секретарь ЦК Сталин».

Ликвидацию последствий антикрестьянской политики Политбюро поручило Шаранговичу, второму секретарю Денискевичу и наркому земледелия Низовцеву. Однако новые руководители «не только не выполнили задания ЦК ВКП(б), но и не приступили к его выполнению». Вопиющее равнодушие к вопросам сельского хозяйства, пренебрежение интересами людей привели к тому, что в Белоруссии «появились очереди за хлебом». Руководство республики скрыло этот факт от Москвы и не обратилось в ЦК за помощью, поставив республику на грань катастрофы. Ситуация могла повторить хлебные трудности 1933 года на Украине, что являлось прямой дискредитацией советской власти.

Поэтому 27 июля Политбюро рассмотрело вопрос «О руководстве ЦК КП(б) Белоруссии» и, обвинив ее руководство «в левом уклоне», направило в республику Маленкова и Яковлева (Эпштейна). На пленуме ЦК КП(б) республики, состоявшемся 29 июля, Шарангович был отстранен с поста первого секретаря, а временно исполняющим обязанности назначили – до 1 августа – заведующего сельхозотделом ЦК Яковлева. 2 августа ЦК ВКП(б) и СНК ЦИК приняли совместное постановление «Об оказании помощи колхозному крестьянству Бе­лоруссии». В соответствии с ним 32 тысячи га земли возвращались колхозам. Постановление объявляло о «передаче прежним владельцам приусадебных участков, ликвидации 138 совхозов и передаче 230 тысяч га земель и скота – частью колхозам, а частью государству». Одновременно предусматривалось «создание 60 машинно-тракторных станций и обеспечение их 900 гусеничными тракторами».

Шаранговича арестовали 17 июля, а в марте следующего года он предстал обвиняемым на процессе по делу «Правотроцкистского антисоветского блока». «Вредительской и враждебной в отношении советской власти и белорусского народа» была признана деятельность Денискевича и Низовцева. Но сошлемся на любопытный документ, долгое время скрываемый в секретных архивах. Как уже говорилось, бывшего председателя СНК Белорусской ССР Голодеда арестовали еще в мае. В материалах книги К. Залесского указывается: «В ходе чисток 30.5.1937 арестован, обвинен в участии в право-троцкистском блоке и украинской национал-фашистской организации. Расстрелян. В 1956-м реабилитирован и восстановлен в партии». На самом деле Голодеда не только не расстреляли, но даже не судили. Поэтому его не за что было реабилитировать.

Дело в том, что 29 июня, в день завершения работы пленума, Ежов направил Сталину записку: «По сообщению народного комиссара внутренних дел Белорусской ССР тов. Бермана, 21 июня в 12 час. выбросился из окна пятого этажа здания НКВД БССР в Минске находившийся на допросе арестованный Голодед Н.М. Смерть последовала через 20 минут». В прилагаемой копии приказа по НКВД СССР от 21 июня 1937 года указывалось:

«21 июня с.г. в НКВД Белорусской ССР выбросился из окна и разбился насмерть арестованный, показания которого были чрезвычайно важны для следствия. Самоубийство арестованного произошло благодаря беспечному отношению к делу и преступной халатности, проявленным со стороны оперуполномоченного 3-го отдела УГБ НКВД БССР младшего лейтенанта госбезопасности Рулева и пом. оперуполномоченного 3-го отдела младшего лейтенанта госбезопасности Турбина, а также недостаточного инструктажа этих работников зам. начальника 3-го УГБ НКВД БССР лейтенанта госбезопасности Гипштейна.

ПРИКАЗЫВАЮ: Оперуполномоченного 3-го отдела УГБ НКВД БССР младшего лейтенанта госбезопасности Рулева и пом. оперуполномоченного младшего лейтенанта госбезопасности Турбина арестовать и предать суду. Зам. начальника 3-го отдела лейтенанту госбезо­пасности Гипштейну объявить строгий выговор. Народному комиссару внутренних дел БССР – комиссару государственной безопасности 3 ранга тов. Берману строжайшим образом расследовать все обстоятельства самоубийства арестованного, в частности, установить, не было ли в этом случае преднамеренных действий со стороны указанных выше работников УГБ... Предупредить всех наркомов внутренних дел союзных республик и начальников УНКВД краев и областей, что при повторении подобных случаев виновные будут привлечены к самой суровой ответственности, независимо от занимаемой должности. Приказ объявить всем работникам ГУГБ НКВД под расписку[15]».

То есть, сообщая во всех официальных публикациях о Голодеде как о «расстрелянном» и реабилитированном партаппаратчике, «реабилитаторы» даже не удосужились установить истину. Но возникает вопрос: а не было ли это самоубийство организовано в Белоруссии заин­тересованными лицами для того, чтобы оборвать связи? Впрочем, очиститься от порочащих связей в эти дни спешили многие чиновники. Так, еще 2 июня на имя Молотова поступила записка, автором которой был Иван Межлаук, – брат заместителя председателя СНК Валерия Межлаука, являвшегося с февраля 1937 года наркомом тяжелой промышленности.

Иван Иванович писал: «Председателю СНК Союза т. В. Молотову. Сегодня на заседании Всесоюзного комитета по делам высшей школы во время разбора дела моего заместителя т. Волынского нами установлено следующее: в 1931 году, когда Волынский работал управляющим делами Академии наук, во время одной из частых его встреч на охоте с Бухариным (с которым Волынский сблизился якобы по заданию т. Агранова) Бухарин заявил Волынскому: «Что ты бахвалишься своими чекистами? Имей в виду, что у нас с Рыковым имелась полная договоренность с Ягодой по всем пунктам и лишь в последний момент он нас предал». Тов. Волынский заявил, что о слышанном он тогда же сообщил т. Агранову. Никому более Волынский не говорил об этом ни в 1931 году, ни после разоблачения Ягоды».

Следует сказать, что как во времена Ягоды, так и Ежова вербовка осведомителей из числа аппаратных чиновников являлась обыденным явлением. Такая практика будет запрещена в начале 1938 года с приходом в нар­комат Берии. Председатель Комитета по делам высшей школы И.И. Межлаук заключил свою информацию предложением: «...Волынский совершил еще ряд грубых ошибок (потеря бдительности в деле бывшей жены Бухарина – Травиной, исключенной из партии; слепое доверие к троцкисту Белину; потеря бдительности в деле троцкистов Миньковых и др.)... Прошу освободить т. Волынского от работы заместителем ВКВШ. Дело же его поручить расследовать Наркомвнуделу»[16].

Таким образом, те чиновники, которых либералы причисляли к «жертвам» репрессий, сами писали доносы на своих коллег. Но поскольку в первых числах июня ситуация была чрезвычайной и в Москве заседал Военный совет, обсуждавший дело Тухачевского и его подельников, то, пересылая этот документ Сталину, Молотов написал: «За (арест. – К.Р.), Молотов». Как же отреагировал «тиран»? Сталин написал: «т.т. Молотову, Ежову. Волынский, конечно, виновен, но дело не столько в Волынском, сколько в Агранове, который, надо полагать, скрыл от ЦК сообщенное ему Волынским об Ягоде. Нужна проверка этого дела с точки зрения поведения Агранова».

В том, что летом 1937 года, накануне предстоявших выборов в органы законодательной власти, в республиках, краях, областях и городах возникло противостояние различных группировок, не было ничего необычного. За каждой из них стояли силы, претендовавшие на первую роль, и столкновение было неизбежно. Еще на февральско-мартовском пленуме ЦК Сталин указал на царившую в партийном руководстве практику клановости, когда при назначении руководителей партийных организаций они перетягивали за собой большие группы чиновников, с которыми были связаны личными корпоративными и групповыми интересами по прежней деятельности.

Естественно, что засилье «пришельцев» вызывало недовольство местных кадров, претендовавших на свое место под солнцем, и, если появлялась реальная возможность перехватить власть, противоборствующие стороны активно «сливали компромат» на конкурентов. Но разве не такими же способами сегодня ведется борьба за власть во всех «цивилизованных» странах? Когда грязное белье чиновников и даже премьер-министров поло­щут в потоках информации телеэфира и прессы. Использование компрометирующей информации для дискредитации конкурентов, противников, соперников и оппонентов в ходе политической борьбы является важнейшим элементом политических технологий.

Среди обширной корреспонденции, поступавшей Сталину, было множество писем от «рядовых» членов партии, отражавших существо столкновений на местах. 15 июня в обращении в Особый сектор ЦК ВКП(б) коммуниста Кулякина указывалось: «Я несколько раз писал письма в адрес ЦК, но, очевидно, в г. Днепропетровске не пропускают подобного рода писем... Примерно на протяжении 5 лет секретарем Днепропетровского КП(б)У был Хатаевич М.М. Когда он приехал в Днепропетровск, то привез с собой целый ряд лиц на разные ответственные должности, и в результате все они оказались врагами народа... 1. Тов. Хатаевич привез Красного – оказался враг народа. 2. Привез Лейцера – оказался враг народа. 3. Привез Левитина – оказался враг народа. 4. Легкий, нач. обл. управл. местной промышленности, – враг народа. Хатаевичу было исключительно много сигналов о Легком, но он все время его защищал». Далее шел список, содержавший несколько десятков фамилий работников облисполкома, горкома, прокуратуры, торговли, банка и других чиновников, которых адресат называл «врагами народа».

Сын торговца из Гомеля, Мендель Маркович Хатаевич являлся характерной фигурой для своего времени. Это он в самом начале коллективизации применил практику жесткого раскулачивания, которую уже через месяц Сталин был вынужден остановить знаменитой статьей «Головокружение от успехов». Но к моменту отправления этого письма «партийный барон», окруживший себя челядью из «своих людей», уже не работал в Днепропетровске, с 17 марта он занял пост второго секретаря ЦК Компартии Украины. Поэтому Кулякин продолжал: «Приведу еще несколько фактов:

1) Хатаевич, как только был избран секретарем КП(б)У, сразу перетащил к себе в Киев секретаря Запорожского горкома Струца, который в Запорожье оставил целое кодло троцкистов, а ведь Струц сейчас зав. промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б)У. Струц в прошлом работник обкома, надо полагать, какими кадрами Струц будет снабжать промышленность и транспорт. 2) По протекции Хатаевича послан секретарем Павлоградского РК КП(б)У Скрипник, бывший второй секретарь Днепропетровского горкома при Левитине, а потом завкультотдел обкома...». В письме перечислялось более десятка других фамилий, а завершалось оно выводом: «Из всего изложенного я со всей уверенностью должен заявить о том, что тов. Хатаевич не безучастен к предательской работе».[17]

Это письмо не было доносом, но если сегодня президент России реагирует даже на обращения, поступающие ему в Интернете, то и Сталин не мог игнорировать точку зрения, открыто высказанную в письменном заявлении. В резолюции, адресованной первому секретарю обкома Днепропетровской области, указывалось: «Т. Марголин. Прошу обратить внимание на записку Кулякина. Строжайше проверьте лиц, отмеченных в записке. И. Сталин». И, судя по тому, что 9 июля Хатаевича арестуют, проведенная проверка дала основания для возбуждения против него дела.