«Последний шанс спасти мир…»
«Последний шанс спасти мир…»
19 августа 1939-го подписано Кредитное соглашение между Союзом Советских Социалистических Республик и Германией — явный сигнал о том, что бесплодные переговоры с Западом ведут Москву к договоренностям с Берлином.
В Польше, конечно, из этого факта не сделали никаких выводов. Впрочем, данный сигнал не сразу расшифровали даже англичане. Так, временный поверенный в делах Франции в Великобритании Камбон будет телеграфировать Бонне, что, по мнению Стрэнга, советско-германское кредитное соглашение не следует рассматривать «как изменение советской позиции по отношению к нам» (т. е. к Западу). Стрэнг, сообщал французский дипломат, «расценивает подписание скорее как маневр с целью произвести впечатление на Францию и Великобританию и заставить их принять все условия СССР»[687]. Однако на следующий день после этой телеграммы последовало сообщение в советской печати о советско-германских отношениях: «После заключения советско-германского торговокредитного соглашения встал вопрос об улучшении политических отношений между Германией и СССР»[688].
Однако мы несколько забежали вперед. 19 августа Франция и Англия еще предпринимают последние попытки сломить польское упорство и остановить войну, которая к тому времени уже, можно сказать, была на пороге.
Ноэль и Мюс проводят в Варшаве интенсивные переговоры с Беком и Стахевичем о пропуске советских войск через территорию Польши. Мюс на пару с британским военным атташе в Польше три часа убеждали генштаб войска польского в этом.
Но, как укажет Мюс в телеграмме в военное министерство Франции от 19 августа, англо-французы и поляки «тщетно искали формулу для компромисса». Польские представители заявили, что «завещанная Пилсудским догма, основанная на соображениях исторического и географического порядка, запрещает даже рассматривать вопрос о вступлении иностранных войск на польскую территорию»[689].
То же самое Бек заявил Ноэлю: «Для нас это принципиальный вопрос: у нас нет военного договора с СССР; мы не хотим его иметь… Мы не допустим, чтобы в какой-либо форме можно обсуждать использование части нашей территории иностранными войсками»[690].
По итогам этих так ни к чему и не приведших переговоров с поляками была придумана незамысловатая формула, что, дескать, вопрос о пропуске советских войск перед руководством Польши пока не ставился. Англо-французы рассматривали такую формулировку в качестве своей последней соломинки, чтобы не утопить окончательно московские переговоры.
Имелось в виду, что если Польша даст официальный ответ относительно коридоров для РККА, то этот ответ будет отрицательный, и тогда англо-франко-советские переговоры прекратятся автоматически. А так вроде бы вопрос еще не решен, и есть время дополнительно уговаривать поляков. Но совершенно очевидно, что провести Москву на подобной мякине было нереально.
Тем временем Бек в прежнем духе инструктирует посла Польши в Париже Лукасевича. 20 августа в его адрес из Варшавы уходит телеграмма, в которой сообщается, что «французский и английский послы обратились ко мне в результате переговоров франко-англо-советских штабов, во время которых Советы потребовали предоставления возможности вступления в контакт с германской армией в Поморье, на Сувалщине и в восточной Малой Польше. Эта позиция поддержана английским и французским демаршем».
Но, информирует Бек, он стойко выдержал это англо-французское давление и позиции Польши т. е. защитил: «Я ответил, что недопустимо, чтобы эти государства обсуждали вопрос о военном использовании территории другого суверенного государства. Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается»[691].
В тот же день Наджияр шлет в МИД Франции очередную телеграмму с предупреждением о неизбежности провала переговоров с СССР, если поляки будут настаивать на своем отрицательном ответе по вопросу пропуска советских войск. Он удивляется, что «французское правительство не считает возможным разговаривать в Варшаве как гарант с достаточной авторитетностью, чтобы заставить поляков изменить их позицию». Он даже предлагает дать Москве «в принципе утвердительный ответ» вообще без согласия поляков[692].
Галифакс посылает послу Великобритании в Польше Кеннарду телеграмму. В ней он предельно откровенно обрисовывает суть происходящего, а кроме того — чрезвычайную значимость того решения, которое должна принять (или не принять) Польша. Только от нее теперь зависело — удастся ли удержать Гитлера от войны или нет. Приведем этот документ полностью, он того стоит.
В телеграмме от 20 августа Галифакс писал: «1. Если окончательный ответ польского правительства будет неблагожелательным, создастся очень серьезное положение. Советское правительство считает, что бесполезно продолжать военные переговоры, пока не будет получен ответ, и совещание в Москве соответственно отложено на несколько дней. Если ответ будет отрицательный, переговоры, по всей вероятности, совсем сорвутся, а попытка Великобритании и Франции достичь соглашения с Советским Союзом окончится неудачей. Я убежден, что такая неудача воодушевит Гитлера начать войну, в которой Польша будет нести главную тяжесть первого нападения. С другой стороны, я полностью убежден, что заключение военно-политического соглашения с Советским Союзом будет иметь цель удержать его от войны.
2. Г-н Бек, видимо, не согласен с этим мнением и считает, что согласие Польши на советское предложение привело бы к немедленному объявлению войны Германией. Я смотрю на создавшееся положение в несколько ином свете. Мы, возможно, находимся на грани войны, в которой в течение ближайших нескольких недель или даже в течение ближайших нескольких дней Польша может стать жертвой сокрушительного нападения. Если г-н Бек думает, что он может предотвратить или уменьшить вероятность такого нападения просто тем, что он воздержится от согласия принять помощь от Советского Союза, я думаю, что он заблуждается. А когда он говорит, что если война в самом деле начнется, то положение, возможно, будет другим, и польская позиция, возможно, изменится, я думаю, что он противоречит сам себе. Если Польша сможет позволить себе принять советскую помощь, если начнется война, то неясно, почему она не может согласиться подумать о принятии такой помощи, когда война близка.
3. Я полностью понимаю все отрицательные стороны и риск разрешения советским войскам вступить на польскую землю; но, казалось бы, что такой риск можно предпочесть риску уничтожения польской независимости при отсутствии их помощи, как бы нежелательна она ни была; и лучший путь избежать необходимости принять такую помощь, по существу, заключается в том, чтобы содействовать заключению англо-франко-советского союза, согласившись на выработку планов такой помощи, которая будет оказываться в случае необходимости.
4. За последние несколько дней польское правительство настаивало на желательности скорейшего заключения формального англо-польского договора на основании того, что это повело бы к укреплению доверия в Европе; но правительство Его Величества считает, что положительный эффект заключения англо-польского договора вряд ли явится противовесом отрицательному эффекту, действительно катастрофическому, окончательного провала англо-франко-советских переговоров в Москве. Правительство Его Величества приложило самые серьезные усилия во время недавних критических месяцев по созданию так называемого мирного фронта, одной из целей которого является сохранение польской независимости. Эти усилия будут поставлены под угрозу и вполне могут быть сведены к нулю, если Польша на сегодняшнем весьма важном этапе не внесет свой вклад, несмотря на все трудности, которые я полностью понимаю; для того чтобы сохранить независимость Польши, она должна сделать все, что может, чтобы облегчить и сделать полностью эффективной ту помощь, которая ей предлагается.
5. Я буду рад, если Вы с полной серьезностью изложите эти соображения г-ну Беку. Мы переживаем очень критический момент, когда его решение может быть решающим фактором» (выделено мной. — С. Л.)[693].
Как показали дальнейшие события, в данной телеграмме акценты были расставлены абсолютно верно.
Кеннард в точности исполнил распоряжение Галифакса — изложил полковнику Беку обстановку. А что Бек? Ничего. «Г-н Бек вручил мне сегодня вечером ответ польского правительства, который, как я и ожидал, был отрицательным», — телеграфировал поздно вечером 20 августа Кеннард Галифаксу. Дескать, он (Бек) проконсультировался с маршалом Рыдз-Смиглы, и «точка зрения военных властей в целом совпадала с той, которую он уже изложил».
Поэтому, ответил Бек, позиция Варшавы неизменна: «правительство Польши возражает против прохода русских войск через ее территорию»[694].
Польша, таким образом, связала руки Англии и Франции, не позволив подписать трехстороннюю военную конвенцию с Советским Союзом.
21 августа в Берлин из Москвы поступила телеграмма, в которой выражалось согласие на приезд в советскую столицу Риббентропа для подписания пакта о ненападении.
В тот же день на седьмом (и последнем) заседании военных миссий Англии, Франции и СССР Ворошилов заявил, что продолжать беспредметные разговоры более не имеет смысла. Англо-французы, желавшие тянуть время и удержать Москву в переговорном процессе, предложили было взять перерыв на 3–4 дня. Но глава советской миссии ответил, что паузу следует увеличить «на более продолжительный срок».
Поскольку нет согласия Польши на пропуск РККА по своей территории в случае войны — то и переговариваться не о чем. Создавать видимость переговоров советская сторона более не желала. О чем и было сказано в заявлении советской миссии англо-французам.
Не имея общей границы с Германией, в который раз указали на очевидные вещи советские представители, СССР может оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии только при условии пропуска РККА через польскую и румынскую территории, «ибо не существует других путей для того, чтобы войти в соприкосновение с войсками агрессора».
Для пущей убедительности была приведена историческая аналогия: «Подобно тому как английские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции, так и Советские Вооруженные Силы не могут принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции и Англии, если они не будут пропущены на территорию Польши и Румынии. Это военная аксиома»[695].
Впрочем, все это и так было понятно англо-французам, которые, как мы писали выше, со всеми указанными доводами советской миссии полностью соглашались. Не понимали этих очевидных вещей только в Польше. Или не хотели понимать. Или понимали, но игнорировали угрозы, предпочитая национальную катастрофу сотрудничеству с СССР. Главное в том, что Польша — и никто иной — стала виновницей срыва московских переговоров.
22 августа публикуется упоминавшееся сообщение в советской печати о советско-германских отношениях, в котором, кроме указания на то, что ввиду улучшения экономических отношений между СССР и Германией встал вопрос о налаживании отношений политических, говорилось о предстоящем визите в Москву Риббентропа[696].
В то же время французское агентство «Гавас» получило от Москвы разрешение опубликовать сообщение следующего содержания: «Переговоры о договоре о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры. Речь идет о содействии делу мира: одно направлено на уменьшение международной напряженности, другое — на подготовку путей и средств в целях борьбы с агрессией, если она произойдет»[697]. Что «Гавас» и сделало 22 августа. Возможно, Москва оставляла англо-французам последний шанс вырвать польское согласие на пропуск советских войск.
Именно так напишет в своей телеграмме Ноэлю Бонне: «Ввиду новой перспективы, созданной объявлением о предстоящем подписании германо-советского пакта о ненападении, мне кажется необходимым попробовать предпринять в самом срочном порядке новые усилия перед маршалом Рыдз-Смиглы с целью устранить, пока еще есть время, единственное препятствие, которое вместе с тем мешает заключению трехсторонних соглашений в Москве.
Единственно возможным ответом на русско-германский маневр было бы немедленное предоставление польским правительством, по крайней мере молчаливого, права подписи, позволяющего генералу Думенку занять от имени Польши твердую позицию, имея в виду уникальную эвентуальность войны, при которой Россия пришла бы последней на помощь…
Соблаговолите особо настаивать на этом, подчеркивая самым решительным образом, что Польша ни морально, ни политически не может отказаться испытать этот последний шанс спасти мир.
В заключение твердо напомните, что Франция, которая постоянно проявляла дружбу в отношении Польши, предоставила ей значительные кредиты, направила военную технику, оказывала самую разнообразную помощь, сегодня имеет право требовать от нее взвесить всю серьезность отказа»[698].
Последний шанс спасти мир был в тех же безответственных польских руках. И Польша этим шансом, конечно же, не воспользовалась. Ничто не могло поколебать ее фобии и предубеждения в отношении Советской России — ни моральные, политические и военные обязательства перед Францией, ни, в конце концов, элементарное чувство благодарности за все то, что французы сделали для межвоенной Польши (по логике, в Польше должны были испытывать такие же чувства обязанности французам за само существование польского государства). Но шляхетский гонор перевесил все резоны.
Бонне обратился к британским коллегам поддержать французские усилия в Варшаве. Даладье вышел на британский кабинет с просьбой направить соответствующие инструкции своим дипломатам в Польше[699].
Но все, что смогут вырвать у поляков англо-французы, это следующую невнятную формулировку, на которую «великодушно» согласился полковник Бек: «Уверены, что в случае общих действий против немецкой агрессии, сотрудничество между Польшей и СССР на технических условиях, подлежащих согласованию, не исключается (или: возможно)».
Указанный тезис было дозволено (поляками) генералу Думенку заявить советской военной миссии в качестве официального ответа на вопрос о пропуске советских войск по территории Польши. Телеграмму с этой формулировкой Ноэль отправит на имя Бонне 23 августа (в Париже ее получат в 15 часов 20 минут)[700]. То есть, во-первых, слишком поздно, а во-вторых и в-главных — такая формулировка ничего не меняла по сути.
О чем прямо заявит и Наджияр в телеграмме на имя Бонне от 23 августа: «эта уступка происходит слишком поздно. Кроме того, она недостаточна, поскольку она не позволяет сослаться на решение самого польского правительства»[701].
На самом деле это была не «уступка», а уловка. Поляки, по своей старой привычке, думали всех перехитрить. 23 августа Бек разошлет телеграмму дипломатическим представительствам Польши, в которой будет рассказывать, как ловко он обхитрил Москву: «Учитывая сложившуюся в результате приезда Риббентропа в Москву новую ситуацию, французский и английский послы в повторном демарше выразили пожелание своих правительств, заключающееся в том, чтобы, начав вновь военные переговоры для ограничения возможностей и сферы действия германо-советского договора, можно было в тактическом плане изменить ситуацию. В связи с этим к нам вновь обращаются с просьбой о „тихом согласии“ на выражение военными делегациями в Москве уверенности в том, что в случае войны польско-советское военное сотрудничество не исключается».
И хотя, писал он, была выработана определенная формулировка (которую мы цитировали выше), «я повторил не для разглашения наши оговорки, касающиеся прохода войск». «Используя возможность, я еще раз сделал категорическое заявление, что я не против этой формулировки только в целях облегчения тактики, наша же принципиальная точка зрения в отношении СССР является окончательной и остается без изменений»[702].
Т. е. Варшава хотела обмануть Москву — в «тактическом плане» разрешила англо-французам заявить о ее «тихом согласии», но в реальности своей позиции не изменила и советские войска через свою территорию пропускать не собиралась. Но этот дешевый шулерский трюк не прошел: в тот же день был подписан советско-германский договор о ненападении и достигнуты секретные договоренности о разделе этого действительно «уродливого детища Версаля».
Французский посол в Польше Ноэль 23 августа в телеграмме на имя Бонне скажет по поводу этого «согласия» Варшавы: «Давая нам в конечном счете согласие, министр (Бек. — С. Л.) счел должным повторить, что польскому правительству тем не менее по-прежнему претит ввод русских войск на его территорию»[703].
Претит ввод русских войск для защиты Польши? Ну тогда войдут германские — для ее (Польши) порабощения. Как говорится, хозяин — барин.
К слову — а как в Польше отреагировали на подписание советско-германского договора о ненападении? Как обычно, неадекватно!
Писали о «дешевой сенсации»(!), об «отсутствии практического значения» советско-германского договора (!), о «неизменении положения в Европе и, в частности, для Польши» (!!!). А, к примеру, латвийский посланник рассказал Шаронову, что в польском МИДе ему заявили, что «они такого договора ждали и он в международное положение Польши ничего нового не вносит, тем более что Польша никогда бы не согласилась видеть Красную Армию на ее территории»[704].
Официальные лица раздавали прессе комментарии следующего содержания: «договор квалифицировался как отход СССР от европейских дел в связи с положением на востоке и внутренними затруднениями» (без указания их характера), причем подчеркивалось, что «этот договор не меняет расстановки сил в Европе и положение Польши он совершенно не изменит». Поучали Гитлера дипломатии — дескать, тот от советско-германского договора «ничего не получил», что «договор — новый блеф Гитлера» и вообще, мол, «договор — клочок бумаги», а еще — свидетельство, что «антикоминтерновский пакт разваливается или уже развалился».
Правительство же сформулировало свою позицию так: «Мы первые заключили с СССР пакт о неагрессии, первые подписали соглашение об определении агрессии, мы имеем нормальные отношения с СССР и большего не хотим, причем СССР нашу позицию понимает. Берлин получил от СССР только то, что мы уже имеем давно, т. е. пакт о ненападении, а что касается участия СССР в игре в Европе, то мы неоднократно предупреждали западных друзей, что созидательной роли СССР играть не может», — сообщал Шаронов в письме на имя Молотова 26 августа[705].
Через неделю поляки осознают — что изменилось в Европе и в положении их страны в связи с подписанием данного договора, и насколько серьезно.
Ворошилов 27 августа в который раз объяснит, из-за чего переговоры не достигли желаемого результата: «Советская военная миссия считала, что СССР, не имеющий общей границы с агрессором, может оказать помощь Франции, Англии, Польше лишь при условии пропуска его войск через польскую территорию…» Но этот вопрос так и не был разрешен.
Пришлось Москве обеспечивать свою безопасность (хотя бы на время) другим путем: «Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»[706].
Мы знаем, кто стал причиной этих «разногласий» — Польша. Она, не допустив заключения трехсторонней англо-франко-советской военной конвенции, и толкнула СССР к пакту о ненападении с Германией.
О том же скажет и Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. (на которой был ратифицирован советско-германский договор о ненападении). Председатель Совнаркома был даже более конкретен — назвал источник «разногласий»: «Заключение пакта взаимопомощи против агрессии имело смысл только в том случае, если бы Англия, Франция и Советский Союз договорились об определенных военных мерах против нападения агрессора. Поэтому в течение определенного срока в Москве происходили не только политические, но и военные переговоры с представителями английской и французской армий. Однако из военных переговоров ничего не вышло. Эти переговоры натолкнулись на то, что Польша, которую должны были совместно гарантировать Англия, Франция и СССР, отказалась от военной помощи со стороны Советского Союза. Преодолеть эти возражения Польши так и не удалось» (выделено мной. — С. Л.)[707].
Наконец, и Наджияр, который был в курсе переговорной эпопеи и среди западных дипломатов являлся одним из самых осведомленных лиц по этой части, в телеграмме от 25 августа на имя Ноэля отметит: «Действительно, трудно представить, как можно было надеяться добиться от СССР, чтобы он принял обязательства против Германии, столь обходительно обращавшейся с ним, если гарантированные нами поляки и румыны по-прежнему не желали ничего слышать о русской помощи.
Гитлер не колеблясь решился на поступок, который Бек, обеспеченный нашей гарантией, отказывался совершить. Он примирился со Сталиным, несмотря на все то, что он говорил или делал против СССР, и на основе реальных фактов давних отношений между двумя странами повел разговор с новой Россией как держава с державой, отбрасывая, таким образом, Польшу на ее место, столь уязвимое между объединенными немцами и русскими»[708].
25 августа 1939-го глава британского МИД Галифакс и польский посол в Лондоне Рачиньский подпишут Соглашение о взаимопомощи между Соединенным Королевством и Польшей.
Процитирую первую статью и пункт 1 второй статьи:
«Статья 1. Если одна из Договаривающихся Сторон окажется вовлеченной в военные действия с европейской державой в результате агрессии последней против этой Договаривающейся Стороны, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, вовлеченной в военные действия, всю поддержку и помощь, которая в ее силах.
Статья 2. 1. Положения статьи 1 будут применяться также в случае любого действия европейской державы, которое явно ставит под угрозу, прямо или косвенно, независимость одной из Договаривающихся Сторон, и имеет такой характер, что сторона, которой это касается, сочтет жизненно важным оказать сопротивление своими вооруженными силами».
К этому соглашению прилагался секретный протокол, в пункте первом которого говорилось: «1. а) Под выражением „европейская держава“, используемым в соглашении, понимается Германия.
b) В случае если будет иметь место действие, соответствующее смыслу статей 1 или 2, со стороны европейской державы, иной, нежели Германия, Договаривающиеся Стороны вместе обсудят меры, которые будут совместно приняты»[709].
Обращает на себя внимание, что в документе идет речь о гарантии независимости Польши, но нет ни слова о гарантиях ее территориальной целостности. Очевидно, англичане допускали, что данный вопрос носит дискуссионный характер. При иных обстоятельствах они были готовы обсуждать с Гитлером принадлежность Данцига. А впоследствии, как известно, признают за СССР территории Западных Украины и Белоруссии, присоединенные к Советскому Союзу в сентябре 1939-го.
Кроме того, Великобритания обещала оказать Польше помощь только против Германии. Судя по всему, в Лондоне либо были осведомлены о советско-германских договоренностях о разделе Польши, либо предполагали их наличие — и при этом не собирались ввязываться в войну с Советским Союзом.
В Лондоне исходили из военно-стратегических соображений. В частности, военно-морской министр Уинстон Черчилль 1 октября 1939-го в выступлении по радио одобрит действия РККА по занятию территорий Западных Украины и Белоруссии, отметив, что это «совершенно необходимо для безопасности России против немецкой угрозы»[710].
Благодаря тому что СССР вернул в сентябре 1939-го те земли, которые поляки отторгли двумя десятилетиями ранее, его стратегические позиции значительно упрочились.
До 17 сентября 1939-го в Белоруссии польско-советская граница проходила в 40 км от Минска, в 140 км от Витебска, в 120 км от Мозыря. После территориального переустройства в 1939-м расстояние от Минска до границы стало 360 км (ее отодвинули на 320 км), от Витебска — 450 км (310), от Мозыря — 400 км (280).
В Виленской области граница проходила в 30 км от Полоцка. После переустройства стало 500 км (470 км).
На Украине польская граница проходила в 30 км от Каменец-Подольского, в 40 км — от Новограда-Волынского, в 100 км — от Коростеня, в 50 км — от Проскурова, в 150 км — от Житомира. После переустройства граница от Каменец-Подольского прошла в 300 км (270), от Новограда-Волынского — в 240 км (200), от Коростеня — в 280 км (180), от Проскурова — в 320 км (270), от Житомира — в 400 км (250)[711].
Летом 1941-го немцам пришлось с боями преодолевать эти дополнительные сотни километров — теряя технику, людей и, что самое главное, — драгоценное время. Последнее было использовано для мобилизации, эвакуации населения и заводов, подготовки новых оборонительных рубежей.
Сейчас известно о катастрофе первых месяцев войны и стремительном продвижении немцев. Можно только представить, куда могли дойти фашисты и чем бы вообще могла закончиться Великая Отечественная война (а следовательно, и Вторая мировая в целом), если б не было «буфера» из указанных экс-польских (а точнее — возвращенных украинских и белорусских) территорий.
А так Минск немцы взяли через неделю, Полоцк — на 24-й день войны, Витебск — на 18-й, Мозырь — на 51-й. На Украине на линию Новоград-Волынский — Проскуров — Каменец-Подольский фашисты вышли на 17-й — 18-й день войны. Бои под Коростенем длились 53 дня.