§ 2. СОВРЕМЕННЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ — ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОМ ПОЛОЖЕНИИ СТРАНЫ

§ 2. СОВРЕМЕННЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ — ОБ ЭКОНОМИЧЕСКОМ ПОЛОЖЕНИИ СТРАНЫ

Ввиду только что сказанного неудивительно что отзывы наблюдателей 1-й половины 19 в. об экономическом положении Белоруссии производят очень тяжелое впечатление. Бедность крестьянства нами была отмечена и выявлена и в более раннюю эпоху. Но польские писатели слишком обще, в бесплотных чертах, говорили о бедствиях в крестьянской массе, не отличая белорусской от польской. Великорусский ученый и наблюдатель эпохи крепостного права вскрывает этот вопрос во всей его наготе, часто с цифрами и доказательствами в руках. И этот писатель, тоже крепостник, привыкший к крепостному праву, привыкший видеть тоже по существу бедного крепостного великорусского мужика, и этот крепостник стал в изумлении перед бедностью белорусского крестьянина.

С этими отзывами нам прежде всего необходимо ознакомиться, ибо они дают общую канву хоз[яйственной] жизни той эпохи. Это отзывы наводящие на грустные размышления, но с ними надо нам познакомиться, ибо это — наша родная история. Известный русский статистик 40-х годов Арсеньев в чрезвычайно мрачных красках описывает экономическое положение Белоруссии. В этом крае преобладает хлебопашество, несмотря на неблагоприятную почву. Но несоответствие лугового пространства размерам пашни отрицательно влияло на успехи земледелия, ибо земля не унаваживается. Огромное пространство болот и вод требует роста населения, труда и капиталов, применение чего, по словам статистика, дело будущего. В Витебской губ., напр., почва плохо обрабатывается, почему здесь постоянные неурожаи и падежи скота. С 1814 г. 12 лет кряду эту губернию посетили неурожаи, а в 1845 г. и необычайный падеж скота. Да и скот чрезвычайно плох. Промыслов почти здесь никаких, «Домы крестьянские здесь бедны, мрачны, без хозяйственных удобств, не отделены от жилья домашних скотов, крестьяне во многих местах не имеют даже порядочной, сытной пищи; хлеб их — смешение муки с непитательными растениями — так называемый пушной хлеб; платье и обувь крестьян не охраняет их достаточно от непогод и суровости воздуха, оттого видны всеобщее бессилие, уныние и бесчувственность ко всему; полевые орудия, ездовая сбруя и весь домашний скарб крестьянский — поразительная вывеска нищеты. Только инфлянтские уезды выглядят лучше. И в Могилевской губ. то же несоответствие между количеством полей и лугов, здесь отношение их как 10:1, почва здесь тощая и сырая, все же здесь урожай лучше». Виленская губ., по словам того же наблюдателя, дает скудный урожай, страдает часто неурожаями и падением скота. Не так грустно дело обстоит в Минской губ., где наблюдается более нормальное соотношение полеводства и скотоводства, но крестьянское хозяйство все же отмечается скудностью, чему способствует и множество шинков.

Это отзыв очень образованного человека и крупного ученого данной эпохи. Но этот отзыв сливается с отзывами многих других. Один из авторов 30-х годов считает Витебскую губ. принадлежащей «к самым малопромышленным странам России». Земледелие составляет единственный источник богатства, но при этом «находится на низкой степени, в первобытном состоянии и мало подвигается к усовершенствованию». Урожай ржи сам 2–3, но доходит до сам 6 и 8, очевидно только на помещичьих землях. Удобрение очень слабо. Хлеба едва хватает на удовлетворение местного населения. Торговым продуктом является лен, которого однако собирают 70–85 тыс. пуд[ов] в год и примерно половина его составляет предмет отпускной торговли. Леса быстро истребляются и, несмотря на огромную лесную площадь, эта губерния не является обильной лесом по его отпуску. Скотоводство находится в самом ничтожном состоянии.

В Могилевской губ. наблюдается то же явление весьма небрежного удобрения почвы. Урожай здесь очень низкий: для озимого — сам 2, для ярового — сам 4. В неурожайные годы хлеб подвозится с юга, но вообще урожай не вполне покрывал потребление. Очень подробное наблюдение о крестьянском хозяйстве дает нам один из авторов начала 40-х годов, лично изучивший хозяйство Витебской губ.

Сельское хозяйство Витебской губ. характеризуется не только бедностью почвы, но и весьма небрежной ее подготовкой. Удобрение производилось в весьма ограниченном количестве по недостатку скота и хороших семян. Поля засеивались семенами вместе с сорными травами. Тощее зерно, брошенное в тощую почву, давало слабый урожай, в 3–3 1/2 зерна, а иногда земледелец выручал только посев. Крестьяне редко обеспечивали себя урожаем до нового года и должны были обращаться к помещикам. В Витебской губ. пахали лошадьми. Лошади были слабосильными, соха с малыми лемехами, борона деревянная. Соха не столько подымала землю, сколько скребла ее, сдирая верхний покров ее. Посев был довольно густой: на десятину ржи 1 четверть, овса — 2 + 1/2 четверти, ячменя 1–1/2 четверть.

Как мы уже говорили, крестьянская запашка не давала достаточного количества хлеба для прокормления крестьян. В 40-х годах для Витебской губ. недостаток хлеба исчислялся в 300 тыс. четвертей при весьма скудной норме. Недостаток хлеба покрывался частью картофелем, которого крестьянские поля давали 266 тыс. четв[ертей], остальное или недоеданьем или вспоможеньем от помещиков. Конечно, при таких условиях малейший неурожай ставил крестьянство перед проблемой голода.

Сельское хозяйство не обеспечивало крестьянина Белоруссии. Лето и весну он проводил на пашне. Зима же уходила на подспорные заработки. Главным таким заработком был извоз, затем рубка дров, заготовка лесных материалов, добывание дубовой коры. Многие плотничали, отправлялись в города или к пристаням, где они строили барки, струги, шкуты, затем — пилка леса, выделывание гонта. В 1848 г. в Ригу на судах прошло 25 тыс. рабочих. Это все белорусы, большей частью Витебской губ. Белорусы были известны как грабари. Они отправлялись артелями, с топором и заступом, в убогом наряде, иногда за сотни верст в поисках работы.

В условиях натурально-хозяйственного быта деревенский ремесленник имел большое значение. Преобладал ремесленник по дереву, делавший несложную деревянную посуду: ложки, миски, тарелки, кадки, ведра, колеса, сани.

Тягость экономических бедствий тяжело отражалась на физической и моральной структуре населения. Прежде всего белорус производил невыгодное впечатление своей структурой на великорусского наблюдателя. Это были люди сложеньем тела слабосильные, тощие. Один наблюдатель 40-х годов говорит, что белорусы «заслуживают сожаленья, склонность к пьянству, праздности и недостаточно развитые понятия о собственности делают их ленивыми, наклонными к воровству, хитрыми, лицемерными, трусливыми». В то же время это существо безропотное и покорное. Это, конечно, естественное последствие тяжелого крестьянского состояния.

Материальное состояние могилевских крестьян было очень плачевное. Оно было несколько лучше, по словам одного наблюдателя, только у великорусских помещиков. Сами крестьяне лишены были импульсов в развитии потребностей, «полагая, что они, как лично, так и все принадлежащее им имущество, есть собственность помещиков, они не только [не] заботятся о приобретении необходимейших для жизни потребностей, но по необыкновенной беспечности о завтрашнем дне, предаются бродяжничеству и пьянству, одному только наслаждению жизнью, которое они знают».

Оказывается, что большинство крестьян этой губернии в течение 8-ми месяцев находится на иждивении помещиков. По издавна принятому обычаю, помещик отпускает по 2 гарнца муки в неделю взрослому рабочему и по гарнцу малолетнему. Пресный хлеб, наскоро спеченный из муки или из картофеля, болтушка из муки или картофеля без всякой заправы — нередко даже и без соли, — вот обычная пища бедного крестьянина.

И другой наблюдатель, описывающий витебских крестьян в таких же мрачных чертах, характеризует белорусского крестьянина. Это — рабочий, отличающийся вялостью в работе и, тем не менее, могущий хорошо работать, однако у подрядчика по найму, а не у помещика. Это — крестьянин, с детства преданный пьянству, привыкший к простой и грубой пище. Он живет в курной избе, ест хлеб пополам с мякиной, к этому прибавляет овощи. Положение крестьянина трудное, он стремится и свою работу сделать и заработать по найму, но только он успеет сжать и обмолотить рожь, как к нему являются заимодавцы, которые требуют уплату долга за взятые крестьянином водку, сельди и соль. Когда эти долги уплачены, крестьянин должен отдавать долги помещичьему двору, где он зимой брал хлеб. Затем появляются в деревнях скупщики остатков того же хлеба и выменивают эти остатки на водку и соль. В результате крестьянин вскоре оказывается опять без хлеба и опять ему приходится должать.

Было бы весьма ошибочным думать, что отзывы выше приведенных авторов навеяны либерализмом, свойственным той эпохе. В данном случае, к сожалению, это не так. О том же и иногда в таких же словах говорит и тогдашняя великорусская администрация, черствая и привыкшая видеть бедною и угнетенною крестьянскую массу. Даже сам Николай I, проезжая в 1850 г. из Бобруйска в Брест, содрогнулся при виде несчастных халуп, похожих на свинушники, в которых даже животные не могли жить. Местные администраторы знали это, о чем мало были осведомлены до сих пор исследователи и что сохранили, конечно, в значительной части нам архивы. Недавно появилась статья М. Мелешки в журнале «Полымя». Оказывается, что длинный ряд помещиков чрезвычайно жестко обращался с крестьянами и до следователей доходили жалобы об ужасном материальном положении крестьянства. Один следователь, напр., пишет об одном имении Мозырского уезда, что крестьяне по несколько недель ничего не едят; с наступлением весны они собирают щавель и крапиву, варят их в горшках и этим поддерживают свои силы. Некоторые получали от двора по одному гарнцу жита в месяц, смешивали его с мякиной, лузгой, макухой. Не раз крестьяне доходили до губернатора; при всех трудностях жалоб даже у губернатора содрогалось сердце от ужасного вида этих голодных людей. Вообще вымогательства помещиков принимали угрожающие размеры. Об отдельных случаях администраторы сообщали в центр редко, но не щадили красок в такие моменты нар[одного] хоз[яйства], когда губернии были посещаемы обычным для них бедствием — неурожаем. Ужасы этих описаний таковы, что пред ними бледнеют описания народных голодовок, известные в других местах России.

В 1815 г. гродненский губернатор докладывал, что положение губернии оказывается очень трудным. 9/10 помещиков не имеют хлеба и покупают его для своих крестьян. Витебский губернатор тогда же сообщал, что жители довольствуются мякинным хлебом. И это не был год особенно сильного неурожая. В начале 20-х годов Белоруссию подряд посещают несколько раз неурожаи. Некоторые губернаторы, ввиду переживаемых населением ужасов, даже имели гражданское мужество прибегнуть к старому петровскому закону и реквизировать хлеб у тех помещиков, у которых были излишки, для раздачи нуждающимся. Появилась масса нищих, ряд смертных случаев от голода. В Витебской и Могилевской губ. насчитывалось до 600 т[ыс.] крестьян, необеспеченных хлебом. Здесь крестьяне «ели березовую кору, смешанную с мякиной, вредные для здоровья коренья». В Гродненской губ. крестьяне питались кашей из пучков орехового дерева и другими суррогатами. По тогдашнему закону, в голодное время помещики обязаны были кормить своих крестьян. Этот закон в действительности никогда не исполнялся. Но когда правительство давало помещикам ссуды на прокорм крестьян, то легко догадаться, что эти ссуды попадали в большей мере в карманы помещиков. Голод 1822 г. вызвал ряд мероприятий, свойственных тогдашнему русскому правительству. Учрежден был в Петербурге особый Западный комитет, в котором много говорилось о бедственном положении белорусских крестьян, но более или менее действительной помощи оказано не было. В комитете мечтали о необходимости определить повинности крестьян, ибо комитет наконец дошел до мысли, что неопределенность повинностей, т. е. иными словами их непомерный размер, служит главной причиной упадка благосостояния крестьян. Поговорили о том, что следовало бы брать в опеку разоренные тяжелыми повинностями имения, или даже продавать имения таких помещиков. Но все эти меры показались самовольем членам комитета, весьма радикальным. Дело кончилось льготами помещикам.

Но интересно, что не только в центре, но и в провинции власти усердствовали в измышлении проектов о том, как помочь крестьянскому горю. Особенно любопытны старания белорусского генерал-губернатора кн[язя] Хованского.

Насколько тяжелое было положение крестьян и даже насколько правительство, бессильное придти на помощь, было об этом осведомлено, показывает любопытнейший проект, с которым выступил белорусский генерал-губернатор князь Хованский в 1823 г.

Этот наивный администратор предлагал правительству издать указ, запрещающий крестьянам употреблять в пищу пушной хлеб и особенно хлеб с соломой. Это представление вызвало в правительственных сферах длинный ряд рассуждений. Некоторые из министров доказывали генерал-губернатору, что хлеб с соломой едят по нужде, а не по привычке. Он же ссылался на то, что в Ригу ежегодно отправляется много хлеба из Белоруссии, а помещики стараются поддержать в крестьянах привычку употреблять суррогат вместо хлеба. Предложение генерал-губернатора не прошло, а поручено было полиции наблюдать за продовольствием крестьян.

И вообще князю Хованскому очень хотелось поднять благосостояние белорусских крестьян и определить причину их бедности. То он проектировал устроить особое управление казенными крестьянами, то он приходил к мысли о том, что среди крестьян сильно развивается леность и просил права ссылать крестьян в Сибирь и т. п.

Неурожаи [18]30 и [18]40 гг. носят тот же характер. Они говорят о том же безотрадном положении крестьянства. Идут все те же боязливые рассуждения в центре о необходимости заставить помещиков соблюдать закон и кормить крестьян в годы голода, но все это кончается просьбами помещиков о льготах и большим или меньшим удовлетворением их. Интересно, что сам суровый император Николай I на одном докладе писал, что законными мерами поднять край нельзя, он погибнет, надо принять крутые меры, отбросив законные формы. Тут, конечно, имелся в виду нажим на помещиков. Но хорошо известно, что все такие резолюции грозного царя не производили впечатления на его крепостнически настроенных слуг.

В начале 50-х г. снова поднялся вопрос о тяжелом положении белорусских крестьян. В Петербург из Могилевской и Витебской губ. доносили, что находятся целые деревни, в которых нельзя отыскать куска хлеба. В некоторых селениях едят хлеб, похожий на торф, что хлеб сохраняют только для детей. В 1853 г. белорусский генерал-губернатор докладывал, что начиная с самого присоединения к России, крестьянство Витебской и Минской губ. находится в самом тяжелом положении. В течении 30 лет край был постигнут десять раз неурожаем. Правительство истратило 40 миллионов на пособия. Крестьянство не увеличивается, а уменьшается, две трети его находятся в совершенной нищете. Помещичье хозяйство в плохом состоянии. Имения обременены долгами. Арендаторы казенных имений выжимают из крестьян соки.

Официальный отчет о положении Витебской губ. говорит, что «крестьяне почти не знают хлеба, питаются грибами и разными сырыми веществами, порождающими болезни; нищета страшная, а рядом роскошь помещиков; жизненные силы края совершенно истощились в нравственном и в физическом отношениях; расслабление достигло крайних пределов». И это писал официальный представитель суровой власти, требовавший, чтобы во всем царстве все обстояло благополучно. А вот смоленский помещик Энгельгард в своих записках рассказывает о страшной бедноте, в которой находилось население Подвинья. Когда баржи с хлебом направлялись по Двине к Риге, то сотни голодающих и полунагих крестьян толпились на берегу реки и на пристанях, прося у судовщиков хлеба. Некоторые суднохозяева заготовляли для раздачи печеный хлеб и, когда свозили на берег, голодные крестьяне бросались на него как звери, причем происходили раздирающие душу сцены: мужчины вырывали хлеб у женщин, взрослые — у детей. И это не голод, а, к сожалению, типичная картина обычной жизни.

Подобного рода отзывы идут от очень многих современников, на которых белорусские крестьяне производили впечатление более тягостное, чем великорусские. Положение белорусского крестьянина ухудшалось еще тем, что укоренился обычай отдавать крестьян на посторонние заработки. Вот как, напр., об этом рассказывает известный русский эмигрант Николай Тургенев: «Одно из самых возмутительных злоупотреблений замечается в белорусских провинциях (Витебской, Могилевской), где крестьяне так несчастны, что вызывали сострадание даже русских крепостных. В этих провинциях помещики отдавали своих крепостных сотнями и тысячами подрядчикам, которые исполняли землекопные работы во всех концах империи. Эти бедные люди употребляются главным образом на постройку больших дорог и каналов. Помещик берет обязательство поставить такое-то количество людей по установленной плате, а подрядчик обязуется кормить их во время работы. Правительственные инженеры, наблюдающие за рабочими, не требуют от подрядчика в пользу этих несчастных ничего сверх того, что требуется для поддержания их жизни. Что касается до денег, которые получает за них помещик, то правительство не вмешивается в это. Эти несчастные провели дороги в окрестностях Царского Села».

К этому надо прибавить, что белорусские помещики не только не уступали своим русским собратьям, но, может быть, и превосходили их по жестокости своего отношения к крестьянам. Из этой среды слышится длинный ряд душу раздирающих воплей. «Калi перачытваеш дакуманты аб лютых панскiх зьдзеках, дзiвiшся, як выжаў гэты гаранапны продак наш i змог у сябе захаваці столькi моцы i здольнасцi», говорит один из новейших исследователей. Действительно, некоторые выдержки из архивных материалов производят удручающее впечатление. Побои «чем попало» еще сравнительно скромная мера наказания, но далее идут издевательства, вроде заковыванья в цепи и привязыванья к столбу в одной сорочке в мороз, сотни розог, подвешиванье связанного, забиванье в колодки и притом требование работ в колодках. Не раз жестокие наказания кончались смертью или длительным лечением. Акты сохранили нам немало случаев, когда крестьяне, приговоренные к наказаниям, накладывали на себя руки. Более смелые разбегались. Но были догадливые помещики, которые следили за крестьянами и не давали им повеситься или броситься в прорубь. Даже минский губернатор счел себя обязанным в секретном циркуляре обратить внимание поветовых маршалков на удручающие случаи «самоубийств». Конечно, это были не самоубийства, а настоящие убийства.

Все эти факты физического и морального истязания крестьян одновременно являются факторами экономического значения: не может хозяйство даже давать прокорм населению при условиях таких истязаний и такого морального падения и рабов и рабовладельцев.