Частичный нейтралитет

Частичный нейтралитет

Горчаков, как мы видели, на протяжении многих лет пытался поддерживать баланс интересов между Пруссией и Францией, имея целью добиться пересмотра условий Парижского договора. Однако нерешительность Наполеона III подтолкнула Горчакова к сближению с Пруссией, основанному на обязательстве России сохранять нейтралитет в случае франко-прусского столкновения — обязательстве, по сути означавшем поддержку Пруссии, ибо оно гарантировало последней безопасность тыла. Горчаков не отреагировал на призывы, прозвучавшие в начале 1870-х гг. со стороны Наполеона III, обеспокоенного успехами в деле объединения германских земель. В июле, когда Франция объявила войну Пруссии, Россия заявила о своем нейтралитете и позаботилась о том, чтобы Вена не предпринимала каких бы то ни было действий, могущих пойти на пользу Франции.

На протяжении всей войны император не скрывал, что его личные симпатии были на стороне Пруссии. Каждый раз, когда успех оказывался на прусской стороне, он посылал восторженные телеграммы своему дяде, а после сражения при Седане, где прусская армия понесла тяжелые потери, он писал великой княжне Елене: «Как и вы, я оплакиваю смерть прусских гвардейцев». Официально сохраняя нейтралитет, Россия, Александра II, направляла в Пруссию врачей, санитаров и даже некоторое количество офицерского состава.

Тьер напрасно пытался в ходе визита в столицу Российском империи добиться смены выбранного курса. Он вернулся ни с чем. И уже после поражения, когда Франция вновь попросила у России помощи, чтобы противостоять германским требованиям, ее попытка не увенчалась успехом. Французский посол в Петербурге, маркиз Де Габриак, писал министру иностранных дел Жюлю Фавру 19 февраля 1871 г.: «Глядя на обмен телеграммами между королем Пруссии и императором Александром II, телеграммами, которые даже здесь произвели дурное впечатление, вы могли бы убедиться в том, что нам не следует ожидать чего-либо от России… Разумеется, эта страна придерживается нейтралитета, но если нейтралитет страны благоприятствует Франции, то нейтралитет императора играет на руку Пруссии. И если страной правит император Александр… страна как таковая не оказывает какого-либо влияния на проводимую политику».

Пропрусские симпатии российского монарха питались давней неприязнью к Франции, вызванной претензиями, ряд которых восходил еще ко временам войны с Наполеоном, которую Александр, по понятным причинам, не застал. В записке, которую Александр составил по поводу депеши, описывавшей негодование французского правительства, бежавшего в Бордо накануне обстрела Парижа, — он писал, разгневанный и на этот раз безразличный к бедам, постигшим население французской столицы: «А не они ли в свое время разрушили Кремль?» С не меньшим безразличием отнесся он и к просьбам Парижа призвать Пруссию умерить свои территориальные притязания. Столь быстрый разгром французов удивил Россию, но российский монарх и не собирался обуздывать аппетиты «своего дяди». Напротив, он с воодушевлением воспринял предложение Горчакова воспользоваться ослабленным положением Франции и ее неспособностью противостоять отмене условий унизительного Парижского договора.

На протяжении пятнадцати лет Россия мечтала вычеркнуть столь ненавистный эпизод из своей истории, и война 1870 г. предоставила такую возможность. Не была ли Франция той самой державой, которая в 1856 г. внесла наиболее весомый вклад в то, чтобы поставить Россию на колени? Той самой державой, которая систематически отказывалась начинать переговоры по пересмотру условий трактата? Александр II и его министр иностранных дел после поражения пруссаков при Седане решили рассчитаться с Францией. Однако среди их окружения не было единого мнения по этому вопросу. Когда император внес предложение в Совет министров в одностороннем порядке объявить условия Парижского договора недействительными и неблагоприятными для России, практически все министры ответили ему красноречивым молчанием. Милютин полагал, что заявление должно было касаться исключительно пункта о нейтрализации Черного моря, оставляя в стороне все остальные вопросы, особенно касающиеся Бессарабии. 31 октября Горчаков поручил русским послам представить всем державам, участвовавшим в подписании трактата, ноту, подчеркивавшую неизменное уважение России ко всем пунктам трактата и отмечавшую права, полученные подписавшимися сторонами по ряду статей этого документа. Смысл этого демарша был ясен: по условиям представленной ноты, Россия более не могла себя связывать текстом соглашения, противоречившего ее интересам и нарушенного другими его участниками. Отныне Россия объявляла себя свободной от каких бы то ни было обязательств. Высокая Порта была, кроме того, поставлена в известность об отмене унизительного для России запрета на содержание военного флота на Черном море и возведение военных укреплений на его побережье.

Если до этого общественное мнение скептически относилось к внешней политике России, то теперь произошедшая в нем перемена была поразительна. Оно восторженно встретило решение императора, настойчиво требовало скорейшего восстановления черноморского флота, поскольку у России на тот момент не было кораблей, наличие которых могло бы наполнить это эффектное решение конкретным содержанием. Пресса в один голос приветствовала мудрость Горчакова, который без единого выстрела смог добиться аннулирования трактата и вернуть России авторитет, утраченный в 1856 г.

Однако Англия выступила с протестом, а Бисмарк в свою очередь был не слишком доволен инициативой русских, которая нарушала устраивавший его порядок на Востоке. Тем не менее, будучи озабочен тем, чтобы не огорчить Александра II, а тем более не вызвать его раздражения, именно он предложил провести в Лондоне конференцию, на которой собрались бы все страны, заинтересованные в этом вопросе. Эта конференция состоялась в марте 1871 г. и не утвердила предложенного Россией решения, постановив, что односторонние инициативы подлежат осуждению и требуют предварительного согласования со всеми участниками трактата. Конвенция от 13 марта 1871 г. явилась результатом этого решения.

Но уже Александр II, несмотря на свою привязанность к дяде и явную «пруссофилию», отмеченную французским послом, как и Горчаков, осознавал возможные нежелательные последствия усиления германского могущества. Основанная Бисмарком империя вносила дисбаланс в политическое равновесие, установившееся на континенте, и представляла угрозу для безопасности как России, так и других европейских государств. Не могла ли эта могущественная империя, граничившая с Россией, в один прекрасный день стать для нее опасным противником? Конечно, в 1871 г. Александр II еще полагался на объединявшие его с Пруссией личные и семейные связи и надеялся, что эта держава никогда не выступит против России. Но Горчаков и общественное мнение начинали бросать беспокойные взгляды в сторону своего громоздкого соседа, чьи амбиции казались безграничными.

Одновременно в 1870–1871 гг. внимание Александра было приковано к политическому развитию Франции и к той угрозе, которую оно могло представлять для всего континента. Революционная ситуация в Париже, падение империи и провозглашение республики приводило в замешательство, как Бисмарка, так и Александра II. Канцлер даже предлагал императору встретиться, чтобы обсудить проблему поднимавшего голову социализма, и Александр ответил ему в духе задач Священного союза: «Монархии должны объединиться против революционной угрозы». Именно эта угроза, которую он отчетливо ощущал и опасался ее распространения в своем отечестве, заставила его после падения Коммуны вновь пойти на сближение с Парижем. Когда французское правительство потребовало, чтобы ему выдали коммунаров, бежавших в различные европейские страны, он поддержал это требование и предложил германскому императору вместе возглавить контрреволюционный фронт, представленный главами всех европейских государств.

Не беря в расчет существовавший у Александра страх перед революцией, чаяния российского императора в большей степени были направлены в сторону Австрии, а не Франции, в то время как его официальная позиция и мнение Горчакова свидетельствовали в пользу того, что именно на Францию следовало делать ставку при выработке нового внешнеполитического курса. Республиканская Франция — это уже не та страна, что праздновала триумф в 1856 г., но она могла послужить в качестве противовеса растущей мощи германского государства, полагал Горчаков, заявляя: «Нам нужна сильная Франция». В свою очередь император придерживался прогерманской ориентации, и установление республики во Франции ее не изменило. Его внимание было обращено в сторону Австро-Венгерской империи, тем более что связи между Берлином и Веной в то время только упрочились. Несмотря на несогласие с императором по французскому вопросу, Горчаков был убежден, что чрезмерное австро-прусское сближение представляло немалую опасность и могло привести к поддержке Бисмарком планов Австрии на Балканах. В скором времени политическая жизнь в Европе приняла не менее запутанный характер, и Пруссия, находившая полезной ситуацию, когда Россия была целиком поглощена Парижским договором, озаботилась вопросом о перспективах своего косвенного влияния на ситуацию на Балканах. Это новое положение, безусловно, укрепившее Горчакова в желании сближения с Францией, тем не менее подталкивало его к тому, чтобы присоединиться к противоположным по своей сути взглядам Александра II и признать, что на первом плане стояло сближение с Берлином и Веной.

В 1872 г. визит в Берлин императора Франца-Иосифа ускорил развитие событий. Александр II в тот момент также находился в Берлине, поставив Вильгельма I в известность о своем желании принять участие в беседах двух императоров. Бисмарк поддержал эту непредвиденную инициативу, и Александр II был тепло встречен собеседниками. Если этот визит носил характер демонстративного проявления дружеских чувств между монархами, их министры иностранных дел обсуждали будущее Европы и в особенности балканский вопрос, бывший главным предметом переговоров между Горчаковым и Андраши, министром иностранных дел Франца-Иосифа, а также между Горчаковым и Бисмарком.

Эти переговоры не увенчались должным успехом, особенно в том, что касалось германской позиции по отношению к России. Горчаков достиг договоренности с Андраши — однако исключительно на уровне устных заверений — касательно сохранения статус-кво на Балканах и невмешательства в дела Османской империи. Но, с другой стороны, Бисмарк обещал Горчакову соблюдать все совместные решения, принятые по Балканам Австрией и Россией. В то же время он гарантировал Андраши поддержку любых мероприятий, предпринятых Веной в балканском регионе… Будучи более или менее в курсе этой двойственности, Александр II решил в своей внешней политике придерживаться того самого курса, которому он следовал с момента вступления на престол: сближению с Веной, дабы в определенной мере контролировать отношения между Веной и Берлином. В 1873 г., впервые после Крымской войны, он отправился с визитом в столицу Австро-Венгерской империи. Несколькими месяцами ранее Вильгельм I, сопровождаемый Бисмарком, был принят в Петербурге, и переговоры закончились подписанием военной конвенции, согласно которой в случае возникновения агрессии со стороны какой-либо европейской державы в отношении одной из подписавших сторон, другая обязалась прийти ей на помощь. Однако текст конвенции не вполне предусматривал решительные действия сторон и гласил, что данные соглашения не направлены против конкретного государства. На самом деле для России опасность представляла Вена, что и объясняет сближение, к которому стремился Александр II. В Вене он приложил все усилия к тому, чтобы убедить императора присоединиться к конвенции, подписанной с Германской империей, но столкнулся с серьезным сопротивлением. Ему удалось добиться лишь того, что в случае опасности должны были состояться переговоры для обсуждения совместных действий по обороне.

В октябре Вильгельм присоединился к этому неконкретному соглашению, положив начало так называемому Союзу трех императоров, вокруг которого подписавшие его царственные особы и их министры подняли большой шум. Этот союз на самом деле маскировал различные и подчас противоположные интересы сторон. Россия и Австрия были прежде всего заинтересованы в Балканах, при этом каждый рассчитывал на то, что союз императоров помешает укреплению другого в регионе, в то же время ища германской поддержки. Германия искала способ воспользоваться соперничеством двух других сторон для того, чтобы обеспечить свои интересы в Европе. В ответ на это Александр II, убежденный, что гарантировал безопасность своей европейской границы, начал продвижение в Азию.

Однако Германия слишком была уверена, что Россия присоединится к этому союзу. Даже если Александр II в тот момент еще и не отказался от привязанности к лагерю своего дяди и своей собственной прогерманской ориентации, чрезмерные амбиции Бисмарка в Европе уже начинали вызывать у него раздражение, и Горчаков, на стороне которого было общественное мнение, охотно высказывался по этому поводу. Начиная с 1874 г. Германская империя, обеспокоенная тем, что Франция вновь начала набирать силу, решила остановить этот порыв. К тому моменту две державы уже находились на грани войны и предостережения, исходившие от российской стороны и далекие от того, чтобы внести разрядку, возможно, вселяли в германского канцлера еще большую уверенность. Кризис, острота которого на некоторое время спала, стал вновь набирать обороты в первые недели 1875 г. Бисмарк к тому моменту окончательно уверился в том, что Россия слишком поглощена своими действиями в Азии, чтобы обратить внимание на опасность, нависшую над Францией. Однако Мак-Магон призвал Россию на помощь своей стране, и на этот раз не напрасно. Горчаков предупредил Бисмарка, что Россия не потерпит подобного рода действий, противоречивших европейскому порядку, относительно которого они совсем недавно пришли к соглашению. И Александр II по пути в Эмс сделал остановку в Берлине, чтобы предостеречь Вильгельма I от каких бы то ни было агрессивных действий в отношении Франции. Предупреждение сработало: германский император оказался сговорчив и уверял, что он вовсе не намеревается нападать на Францию, попросив своего племянника не придавать столь большого значения волнениям нескольких генералов.

На этом инцидент был исчерпан, однако отношения между Германией и Россией с этого момента стали ухудшаться, несмотря на то, что «Союз трех императоров» продолжал существовать. Возникшее напряжение не спадало. Германский император не мог понять, почему его племянник, трепетно заботившийся об интересах дворянства, пришел на помощь стране с республиканским устройством, чье отношение к России, помимо всего прочего, всегда было неразрывно связано с сочувственным отношением к полякам. Время «Священного союза» ушло в прошлое, однако и «Союз трех императоров» тем не менее основывался на общей неприязни к любым проявлениям революционного духа, пример которого с установлением Коммуны в очередной раз явила Франция.

В 1875 г. соотношение сил в Европе заметно изменилось. Стремясь в определенной мере остаться верным германской ориентации, Александр II приходил к осознанию того, что мир на континенте требовал более дружественных отношений с Францией и умеренной поддержки Германии. К тому же едва миновал кризис в отношениях Франции и Германии, все внимание Александра должно было сосредоточиться на другом фронте — Балканском. Перед ним встала неотложная задача: найти источник, необходимый для ведения активной и разносторонней внешней политики.

В начале 1870-х гг. армия лежала тяжким бременем на финансах Российской империи: военные расходы поглощали порядка трети государственного бюджета. Рейтерн целенаправленно пытался сократить эти расходы. После объявления войны Турции, он отчаянно доказывал императору, что нет никакой возможности втягивать Россию в подобное мероприятие в тот самый момент, когда запущенные реформы требуют больших средств, являясь приоритетным направлением в деле оздоровления России. Рейтерн неизменно выступал против проектов, выдвигаемых преобладавшими в окружении императора военными — сторонниками заграничных походов русской армии, считая, что они идут на пользу переменам внутри России. На протяжении нескольких лет Александр II внимательно прислушивался к аргументам министра финансов. Но в 1876 г. он вызвал его в Ливадию, где у них произошло настоящее столкновение. Рейтерн настойчиво повторял, что война приведет к развалу финансовой системы России, равно как и к свертыванию реформ, что было бы равносильно провалу плана политической модернизации. Результатом явится то, что в распоряжении революционной пропаганды окажутся дополнительные аргументы. Рейтерн добавил также, что проведение подготовленной им финансовой реформы окажется невозможным и что без этой реформы русский бюджет окажется не в состоянии ответить на вызовы военного времени.

Приведенные Рейтерном доводы были бесспорны, но они лишь вызвали раздражение императора, принявшего твердое решение ввязаться в войну, в которой он, кроме того, видел эффективное средство решения внутренних проблем России: к их числу относились реформы, которым было не видно конца, и растущее социальное недовольство. В конечном счете, думал он, отмена несправедливых условий Парижского договора, наделавшая много шуму в 1870-х гг., принесла ему огромную популярность. Начиная войну с Османской империей, он очень надеялся найти столь же мощную народную поддержку. Отринув все возражения со стороны Рейтерна, он обвинил его в недостаточной вере в возможности своей страны. Начало войны было не за горами, поскольку это решение было одобрено Бисмарком, для которого возникший конфликт являлся прекрасной возможностью отвлечь внимание царя от европейских дел и получить тем самым полную свободу для реализации германских замыслов.

Тем не менее, одобрение не означало поддержку. Бисмарк заявил в 1875 г., что Россия не являлась безоговорочным союзником, и он ей этого не простил. Но Франция тогда еще недостаточно окрепла, чтобы эффективно поддержать Россию. Постоянно балансируя между различными союзниками, Россия осталась одна, ввязавшись в крупномасштабный конфликт, с центром на Балканах и Османской империей в качестве главного противника.