Яблоко раздора

Яблоко раздора

Раздел Польши, положивший в 1795 г. конец ее политической независимости, тем не менее не уничтожил ни польское национальное чувство, ни повстанческий дух, и возбуждал негодование русских либералов. Александр I, любимый внук Екатерины Великой, обеспокоенный этой проблемой, искал способ вернуть Польше национальное существование, в то же время не ослабляя империю. Венский конгресс, собравшийся в сентябре 1814 г., обеспечил ему желанное решение.

Несомненно, конгресс априори не был предназначен для того, чтобы заниматься этой проблемой, о чем свидетельствует то, что ни один поляк не был приглашен принять в нем участие. Но лорд Каслри представил на нем «Меморандум по вопросу о Польше», предлагавший три проекта переустройства польского государства: Польша, восстановленная в границах 1772 г., т. е. предшествовавших первому разделу: возвращение к статусу 1791 г. с Конституцией 3 мая[66]; наконец, раздел Варшавского герцогства по линии Вислы. Ни один из этих проектов не мог устроить Александра I. Но возвращение Наполеона с острова Эльба так напугало участников конгресса: англичан, пруссаков, австрийцев и русских, что они решили как можно быстрее прийти к компромиссу, который сохранит их союз против императора. А ведь им нужно было для этого предварительно удовлетворить требования Александра I. Три державы, участвовавшие в разделах с 1772 по 1795 г., «застолбили» каждая свой участок. Александр I провозгласил Польшу в том виде, который она приняла после выпрямления границ вокруг Белостока, независимым королевством, государем которого он являлся.

Для поляков это новое королевство, еще более куцее, чем Варшавское герцогство 1809 г., существование которого было подтверждено договором от 3 мая 1815 г., подписанным тремя государствами, участвовавшими в разделе их страны, было лишь жалкой пародией на независимость, которую они окрестили полуиронично-полулюбовно Конгрессовка.

Тем не менее, не все было смехотворным в этом образовании, которое в конечном счете сохранило польскую нацию. Королевство 1815 г. строилось вокруг исторической столицы, Варшавы. При территории 127 000 кв. км с 3,5 млн жителей оно являлось жизнеспособной единицей, о чем свидетельствовал быстрый рост его населения, которое накануне событий 1863 г., составляя 6 млн жителей, уже почти удвоилось. В политическом плане молодое государство также имело некоторые перспективы. Несомненно, император России, став королем Польши, сохранял всю полноту власти и, в первую очередь, возможность назначать, ни с кем не совещаясь, наместника, собирать и даже распускать сейм и контролировать внешнюю политику Польши, которая должна была отвечать внешней политике империи и учитывать интересы России. Но у новой Польши, тем не менее сохранялось множество прерогатив, и прежде всего, прерогатива быть почти конституционной монархией, т. е., опережать в политическом отношении остальную часть империи, которой она тем не менее подчинялась. Польша имела также армию из 30 000 человек, превосходно экипированную и обученную. В военных школах обучался офицерский корпус, а рекрутов набирали служить сроком на 10 лет. Польский был единственным языком армии, собиравшейся под одним польским флагом. Королевство располагало собственными учреждениями и сохраняло надежду расшириться на восток, чтобы включить в свои границы бывшее Великое княжество Литовское и возродить тем самым часть прежнего польско-литовского государства, столь могущественного в прошлом. Договор 1815 г., предусматривавший эту возможность изменения русско-польской границы, оставлял решение о будущем территориальном устройстве Польши на усмотрение русского государя.

Меры, благодаря которым создавалось это королевство, были в конечном счете довольно либеральными, учитывая, что Александр I, один из победителей в наполеоновских войнах, частично поставил под сомнение аннексию Восточной Польши Екатериной. К тому же Священный союз и Венский конгресс ни в коей мере не поддерживали ни идею освобождения народов, ни идею конституции. Тем не менее, именно им Польша была обязана относительным возрождением и перспективой развития в рамках конституционного строя. Она была обязана им также возможностью дать свободно развиваться культурно-образовательной сфере, укрепившей и так очень мощный польский национализм. Университеты, легальные политические организации, и прежде всего франкмасонство, насчитывавшее в новом королевстве в 1815 г. 32 ложи, являлись распространителями национальных идей и либерального духа. Польское королевство во всех отношениях предлагало России модель политического преобразования ее самой и ее национальных окраин.

Александр I хотел возрождения Польши. Он был, как и его отец, Павел, масоном, приверженным в какой-то степени либеральным идеям. Вот почему он ни разу не попытался урезать политические преимущества, предоставленные королевству, родившемуся в 1815 г. Тем не менее в конце его правления ситуация изменилась. Первые тревожные сигналы были получены в России в начале 20-х годов XIX в., когда личный представитель Александра I в Польше Николай Новосильцов забил тревогу. Он сообщил государю, что в Польше создаются культурно-политические ассоциации, что они завязали контакты с Виленским университетом, центром литовско-польского национализма на территории России, и что они пропагандируют идею воссоединения. Затем последовало неудачное выступление декабристов и жесткая реакция Николая I, который удар по империи вменял в вину уступчивому Александру I. Подозревая, что у заговорщиков есть союзники в Польше, Николай I отправил туда комиссию по расследованию, которая должна была разоблачить тайные общества и все либеральные движения. Время независимого королевства истекало.

Тем не менее это ужесточение политики русской власти после оттепели Александра I не смогло напугать польские элиты. Николай I повелел сейму осудить руководителей националистических обществ за измену, что его члены за несколькими исключениями делать отказались. Государь отреагировал на это ссылкой в Сибирь предполагаемых «сообщников декабристов» и потребовал, чтобы все офицеры вновь принесли присягу на верность царю, которую они должны были давать, поступая на службу. Нетерпимое требование, положившее начало серьезным спорам в польском офицерском корпусе. Поскольку новый русский государь должен был приехать в Польшу, чтобы там короноваться, не станет ли это желанной возможностью покончить с угнетением, убив его? Наряду с этим проектом другие заговорщики — на этот раз гражданские — намеревались убить великого князя Константина, брата Николая I.

Таким образом, накануне европейских событий 1830 г. политическая ситуация в Польше была более чем напряженной. Это напряжение вылилось в драматичное ноябрьское восстание и привело к резкому сокращению привилегий независимого королевства.

1830 г. был для Польши годом надежд, вызванных революциями, которые повсюду ставили под сомнение порядок Священного союза: независимость Греции, Бельгии, в Париже падение Бурбонов в пользу Орлеанов. Столица Франции была тогда центром этой первой «Весны народов», и Казимир Делавинь поставил акцент на солидарности Франции и Польши, призвав в «Варшавянке» поляков присоединиться к движению.

Сегодня день крови и славы,

Пусть бы он был днем воскрешения!

Орел Белый, на радугу франков

Глядя, взвил в небо свой полет.

Солнцем июля вдохновленный,

Зовет нас из горних стран:

«Восстань, Польша, круши оковы,

Нынче твой триумф или смерть».

Польша испытывала к Франции привязанность не меньше той, что Делавинь испытывал к Польше. И когда разнесся слух, что Николай I, «жандарм Европы», может объявить призыв в польскую армию для подавления Французской революции, в войсках началось брожение. Ответная реакция российских властей не заставила себя ждать: был объявлен приказ о всеобщей мобилизации польской армии и литовских войск, что довело ожесточение поляков до апогея. В ночь с 29 на 30 ноября 1830 г. вспыхнул мятеж, но он был очень плохо подготовлен. Заговорщики хотели одновременно разоружить русские войска, взять штурмом арсенал и убить или отправить в заключение великого князя Константина. Они провалились по всем статьям. В Бельведерском дворце вместо великого князя Константина, спрятавшегося в соседней комнате, они закололи часового, которого спутали с ним. Они не смогли помешать толпе присоединиться к их движению, которое вскоре превратилось в хаос. В арсенале польские войска не смогли отогнать эту толпу и нигде не сумели разоружить русские войска. Дело закончилось всеобщим смятением.

Князь Любецкий, князь Чарторыйский и генерал Хлопицкий решили с общего согласия искать компромисса с Николаем I, чтобы попытаться спасти политический строй Польши и сохранить шансы на будущее польско-литовское единство. Они рассчитывали, что смогут считать себя хозяевами положения после того, как их покинул великий князь Константин, мирно вернувшийся в Россию, восстановив порядок, с войсками и пленниками, которых захватил по дороге. Но они не знали Николая I: он не собирался вести переговоры с участниками мятежа, который в его глазах уже был началом революции, несмотря на то, что поляки были полны решимости договориться с Россией, чтобы спасти хоть что-то. Получив первые известия о восстании, Николай I заявил: «Кто из двух должен погибнуть — т. к. погибнуть, видимо, необходимо — Россия или Польша?» И в январе 1831 г. он двинул войска в Польшу, результатом чего стало превращение локального восстания в национально-освободительную войну.

Русско-польская война 1831 г. продолжалась почти год: триста двадцать пять дней. Теоретически властные полномочия были у польского правительства, но они постоянно переходили из рук в руки: то власть удерживал генерал Хлопицкий, пытавшийся завязать диалог с Россией, то либералы сейма, наконец, она перешла к так называемым красным, т. е. представителям народа. После неудавшихся попыток достичь компромисса, сейм взял ситуацию под свой контроль и для начала принял два решения, которые еще больше вывели из себя Николая I: 24 января в торжественной обстановке была отдана дань памяти декабристов, казненных в 1825 г.; затем объявлено о низложении царя с польского престола. В новой конституции определялась верховная власть страны. Князь Адам Чарторыйский стал председателем нового правительства и занимал этот пост четыре месяца. Личность Чарторыйского, который в 1815 г. был так близок Александру I и входил в состав его Негласного комитета, призванного реформировать Россию, могла бы успокоить Николая I и заставить его пойти на уступки, если бы тем временем не случилось непоправимое — его свержение с польского трона, повлекшее за собой войну.

Эта война складывалась поначалу неблагоприятно для России, несмотря на то, что в военном отношении она значительно превосходила Польшу. Действительно, польские войска вдохновлялись национальной идеей, в то время как у русских царило безразличное отношение к войне. И поскольку каждый поляк был убежден в том, что речь шла о выживании его страны, конфликт быстро перерос в тотальную войну, с элементами партизанской, заставившую русских повсюду обеспечивать военное присутствие с тем, чтобы сохранять контроль над всей территорией.

Ситуация изменилась летом 1831 г., когда генерал[67] Паскевич сменил генерала[68] Дибича, павшего жертвой холеры. Паскевичу пришлось иметь дело одновременно и с тяжелым военным положением и с Варшавским восстанием, когда 15 июля вооруженные люди открыли двери тюрем и при поддержке узников, доведенных до отчаяния своим заключением, казнили военных. На протяжении трех недель Варшавское восстание оставалось символом возможного освобождения Польши. Но повстанцам не удалось сохранить преимущество, и, хотя столкновения между польской и русской армиями продолжались до второй половины октября, подавление восстания знаменовало собой крах всех надежд. Победа досталась России довольно легко.

Польша заплатила ужасную цену. Во-первых, в политическом отношении: Конституция 1815 г. была заменена Органическим статутом от 14 февраля 1832 г. Страна отныне фактически управлялась военными. Сейм, армия, университеты упразднялись. Постепенно польская государственность приводилась в соответствие с российской. Воеводства уступали место губерниям, Кодекс Наполеона заменялся российским уголовным законодательством, а польский злотый рублем. В 1848 г. все польские институты прекратили свое существование.

Не менее тяжелой была человеческая цена поражения. Часть польской армии, обвиненная в измене, была переведена в Россию на самые опасные участки Кавказского фронта, где российской армии никак не удавалось подавить сопротивление народов, препятствовавших ее продвижению. Аристократы, связанные с национально-освободительным движением, были арестованы, их имущество конфисковано. Многих из них сослали в Сибирь, и многие не пережили тяжелейших условий пешего перехода.

К судьбе побежденной Польши в мире отнеслись по-разному. Священному союзу упразднение этой относительной независимости демонстрировало необходимость мобилизации против любых попыток путем национальной революции дестабилизировать ситуацию в Европе. В большинстве европейских стран либеральные элиты возмущались, яростно критикуя Россию, что в свою очередь спровоцировало в России всплеск чувства оскорбленной национальной гордости, чувства, охватившего и либеральные круги. Именно тогда Пушкин высказался против вмешательства европейцев в семейный «спор славян между собой». Чаще всего русские либералы упрекали поляков в том, что они без нужды спровоцировали Николая I и тем самым заставили его забыть об идее реформ в России по польскому образцу. Действительно, восстание и война 1831 г. оказались не просто бесполезными, они еще и продемонстрировали определенное политическое легкомыслие части польских элит. Даже после ограничительных мер 1825–1830 гг. их страна еще пользовалась свободами, не известными на остальной территории империи; их необдуманно поставили на карту во имя национального чувства, в результате чего Польша потеряла все свои преимущества.

Революционная волна 1848 г. обошла стороной Польшу и не задела Россию в целом. Разумеется, участники революционного движения в Европе обсуждали судьбу поляков, о которой Карл Маркс говорил: «Освобождение Польши дело чести для всех демократов Европы». Но в действительности эта страна отнюдь не занимала все помыслы тех, кто хотел изменить свою. Ламартин заявил: «Мы любим Польшу… но больше всего мы любим Францию». Он выразил, таким образом, чувство, достаточно широко распространенное в Европе: симпатия к польскому делу, но также уверенность в том, что еще не пришло время встать на защиту ее интересов.