Глава четырнадцатая Он идет

Глава четырнадцатая Он идет

Когда Фихл Абьяд и молодая слониха, исполнив свой супружеский долг и зародив новую жизнь, перестали интересоваться друг другом и мирно расстались, вновь наступили блаженные, умиротворенные дни в Бустан аль-Хульде. Миновали брачные смуты, треволнения, неспокойствия, вернулась жизнь мудрая и уравновешенная, с ежедневными прогулками, питанием, развлечениями, купанием, участием в придворных пиршествах в качестве увеселителя разных гостей халифа. Оставалось лишь желать, чтобы эта жизнь отныне ничем больше не прерывалась и длилась вечно или по крайней мере до тех пор, пока из далеких Болот Вечного Блаженства не позовут его умершие слоны. Но как ни силился Фихл Абьяд удержать в себе это спокойное состояние души, не мог он справиться с предчувствием скорых и решительных перемен судьбы, которое появилось уже спустя несколько месяцев после расставания со слонихой. Вскоре вместе с недобрым этим предчувствием потихоньку начали чесаться десны, и Аббас все внимательнее и строже стал осматривать каждое утро полость слоновьего рта. А когда на очередном пиру появились новые, весьма подозрительного вида гости, премудрый Фихл Абьяд сразу смекнул – недолго остается ему жить здесь, в дивном саду Бустан аль-Хульд.

– Обрати внимание, как он весь так и зажегся при виде Фихл Абьяда! – сказала Ситт Зубейда халифу Харуну ар-Рашиду.

Зная, что жена ничего просто так не подмечает, Харун пригляделся к визирю великого франкского эмира Карла и признал, что тот и впрямь словно обезумел при виде слона, занявшегося своим обычным трудом – перетягиванием каната в соревновании с целым отрядом дюжих воинов.

– Я вижу, вы никогда не видели ничего подобного, – обратился он к визирю Карла через переводчика.

– Да, – с жаром ответил Эркамбальд, – я потрясен. Государь мой как раз хотел узнать, не найдется ли у великого халифа одного такого животного, которого бы халиф мог подарить или продать королю франков. Карл готов пожертвовать чем угодно, лишь бы иметь у себя эту диковину.

– Ицхак, пусть кликнут сюда слоновода Аббаса, – приказал Харун ар-Рашид и, когда Аббас предстал пред ним, спросил его: – Ну что, Аббас, не намечается ли у нашего Фихл Абьяда очередное выпадение зубов?

– Я как раз хотел сказать сегодня, что, кажется, месяца через полтора-два и следует ожидать, – доложил слоновод.

– Ну что ж, уважаемый визирь, – вновь обратился халиф к Эркамбальду, – в благодарность за то, что Карл наказывает врагов халифата, кордовских отщепенцев, я дарю ему этого белого слона, лучшего из всех моих слонов, в своем роде единственного. 25 декабря, в первый день нового, 6309 года от сотворения мира и 801-го от Рождества Христова, король франков Карл проснулся утром в спальне Ангельского замка в Риме, и тотчас же легкая дрожь пробежала по рукам, животу и ногам его. Он вспомнил, как вчера после рождественской всенощной долго не мог уснуть под влиянием мысли о предстоящем сегодня событии, как даже молитвы не помогали, и, лишь случайно отвлекшись, он все же уснул. Он попытался припомнить, что ему снилось, не было ли чего-нибудь вещего, но помнящиеся сны были все какие-то сумбурные и глуповатые. Карл поднялся, подошел к окну и посмотрел на Тибр.

Холодный зимний ветер гнал по реке серые, хмурые волны. С неба сыпались редкие, пугливые снежинки.

Встав на колени перед распятием, король прочел все утренние молитвы, покуда последние остатки утренних сумерек таяли, уступая место дневному свету. Сегодня король встал позже обычного.

Постучавшись и получив разрешение, в спальню вошел аббат Алкуин.

– Ваше величество, от Папы пришли сказать, что через час назначена торжественная встреча у паперти Святого Петра.

– У нас не так уж много времени, – отозвался Карл.

– Это верно, – улыбнулся Алкуин. – С момента вашего рождения до момента сегодняшнего события Господь определил расстояние в пятьдесят восемь лет, восемь месяцев и двадцать три дня. И вот от этого огромного куска времени остался всего один час.

Карл улыбнулся. Он знал, что Алкуин придумает что-нибудь этакое, чем развлечь его мысли в столь значительное утро.

– А если сей кусок времени перевести только на дни, без лет и месяцев? – спросил он.

– Я прикидывал, – ответил аббат монастыря Святого Мартина Турского. – Получается около двадцати двух тысяч дней.

– Всего-то? – удивился король. – Согласись, пятьдесят восемь лет звучат почему-то както солиднее, нежели двадцать две тысячи дней. Ну что же, окунуться, одеться – и в путь.

– Я приготовил все необходимое для такого случая облачение.

– Полагаешь, я не могу предстать в своем обычном королевском наряде?

– Да, государь. Полагаю, что ради сегодняшнего события следует облачиться поособенному. Я подобрал для тебя красивую старинную тунику и белоснежную тогу-кандиду для первой части ритуала. А когда все свершится, мы переоденем тебя в триумфальную пурпурную тогу-пикту, расшитую золотыми пальмовыми ветвями.

– Ишь ты! – усмехнулся король и почесал затылок.

Через полчаса, искупавшись в чане с холодной водой и нарядившись в приготовленные Алкуином одежды, Карл вышел из Ангельского замка и пешком направился по улице в сторону собора Святого Петра. С трудом сдерживая волнение, он старался идти твердой поступью, и его страшно тянуло оглянуться и посмотреть на свои следы, ибо Алкуин нашел для него роскошные сандалии, подошвы которых были украшены гвоздевым орнаментом и должны были оставлять отпечатки в виде красиво переплетенных меж собой свастик.

День был хмурый и пасмурный, небо облачено в унылую серую хламиду, никак не соответствующую торжественному дню. Красивых одежд для неба не нашлось даже у всемогущего Алкуина, идущего по правую руку от короля и также наряженного в тунику и тогу.

Слева шел папский нунций при дворе Карла, за спиной короля шествовали все его любимые друзья – Ангильберт нес в руках королевскую корону, Теодульф шел с франкской Библией, Захарий и Эйнгард, только позавчера приехавшие в Рим из Палестины вместе с посланцами Иерусалимского патриарха, несли привезенные оттуда ключи от Гроба Господня и знамя Святого Града. Они вернулись из дальнего странствия без Эркамбальда, который еще не возвратился из Багдада. Коротышка Эйнгард уже успел так возгордиться своим посещением храма Гроба Господня, что с утра всерьез заспорил с Алкуином, требуя, чтобы тот уступил ему право идти по правую руку от короля; на это турский аббат заметил:

– Ногами, Дварфлинг, до небес не дойдешь.

– Как прикажешь понимать тебя, Альбинус? – набычился Эйнгард.

– Он имеет в виду, – ответил вместо Алкуина Карл, – что ты до Гроба Господня дошел пешком, а надо бы сердцем.

– А я что? Не сердцем? – расстроился летописец. – Ну и ладно, пускай штукатурщик идет справа.

Павлин, Петр, Агобард, Лейдрад, Арно, Дунгал, Дикуил, Мегинфрид, Андрад, Трудгауд – все они также вышагивали следом за своим королем в это хмурое римское утро, и толпы римлян, выстроившиеся по обе стороны улицы, с любопытством взирали на них, не особо-то приветствуя, но и не мрачно. У некоторых внешний вид Карла вызывал смешки – нелепо выглядел король в римских облачениях и своих пышных варварских усищах. Об этом Алкуин не успел подумать и теперь, поглядывая на Карла со стороны, тоже понимал: с усами вышла промашка. Но ведь и о том, чтобы сбрить их, не могло быть и речи, Карл ни в какую бы не согласился. Хорошо хоть, онто сам не догадывается, что усы не вяжутся с тогой.

– Однако Рождество без снега – не Рождество, – повернувшись в сторону Алкуина, промолвил Карл. – Эти робкие снежинки только раздражают. А под ногами хлюпает. Не люблю Рим зимою.

– Кто ж его любит, – в ответ вздохнул Алкуин.

Нунций обиженно покачал головою, слушая разговор варваров. И этого усатого Папа собирается провозгласить… О времена!

Выйдя на площадь Святого Петра, увидели Папу Льва. Он стоял на верхней ступени лестницы перед папертью собора в окружении епископов и архиепископов, в нарядном, но скромном, пурпурном паллиуме, на котором были вышиты три золотых креста. Голова Папы, так же как голова короля, была непокрыта; снежинки таяли, ложась на тонзуру. Поднявшись по ступеням, Карл преклонил колени перед Папой, и тот старательно благословил его, затем сказал:

– Надеюсь, когда мы выйдем из храма, будет светить солнце.

Повернувшись, Папа направился в храм. Король шел следом за ним. Бронзовые статуи Петра с ключами и Павла с мечом строго взглянули на усатого франка в римской тоге. Миновав паперть и внутренний двор, процессия вошла в главное здание храма и здесь остановилась, а Папа и его присные проследовали дальше, в алтарь. Некоторое время все стояли в гробовом молчании. Потом кое-кто стал перешептываться и даже переговариваться вполголоса, но тут же и началась проскомидия.

Во все время совершения мессы, а длилась она, как показалось Карлу, непомерно долго, он успел о многом передумать, вспоминая свою жизнь и все спрашивая себя: «Достоин ли?

Достоин?» И как бы ни были постыдны ли, греховны ли, безобразны ли его воспоминания о некоторых эпизодах или событиях, другие дела, деяния, подвиги покрывали их, и мысленно король внушал то ли себе, то ли Богу: «Достоин! Достоин! Достоин!»

Наконец закончились и проскомидия, и литургия оглашенных, и главная часть мессы – литургия верных. Совершилось таинство причастия. Теперь ожидалось самое волнующее событие, и Карл вдруг подумал сокрушенно о том, что да, действительно оно для него более волнующее, нежели само причастие, а разве так должно быть? Он устыдился своей гордыни и мысленно стал просить у Бога прощения за то, что так неряшливо, почти без благоговения причастился, думая лишь о том, какое грандиозное событие произойдет после вкушения Святых Даров.

Папа сделал ему знак встать на колени, и король послушно склонился коленопреклоненно пред алтарем. Гробовая тишина воцарилась в храме. Чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, Карл принялся мысленно читать «Отче наш». Он промыслил молитву раз, два, принялся в третий, и тут из алтаря вышел Папа, возложил на склоненную голову усатого франка императорскую диадему и громко возгласил:

– Здрав будь и побеждай, цезарь Карл Август, Богом венчанный великий миротворец, император Рима!

Почти прокричав эти слова, Папа Лев воздел вверх руки и кивнул улыбающимся лицом направо и налево, приглашая присутствующих воскликнуть здравицу нововенчанному императору.

– Аве цезарь Карл Август! – воскликнули римляне.

– Хайль кайзер Карл Август! – воскликнули франки.

Хор подхватил здравицу, наполняя собор ликующим громким пением. Папа встал на колени перед Карлом, как испокон веков подобало в таких случаях, затем медленно поднялся и шепнул:

– Поднимайся!

Карл был ни жив ни мертв от страшного разочарования, постигшего его в это рождественское римское утро. Наконец, собравшись с духом, он поднялся с колен, прикоснулся хладными губами к поднесенному Папой кресту, развернулся и, не оглядываясь, зашагал вон из храма. Когда он вышел во внутренний дворик, луч солнца лизнул ему лицо, но тотчас же тучи снова скрыли солнце.

– Что с вами, государь? – спросил короля подвернувшийся Арно Юваумский. – Вам плохо?

– Если бы я знал, что они замышляют, ни за что не переступил бы порог этого храма, даже в такой светлый праздник! – скрипнув зубами, ответил Карл. – Прочь отсюда! Прочь из Рима!

Немедленно! Сегодня же!

Алкуин и его любимый ученик Фредугис бежали вдогонку, неся пурпурную тогу, расшитую золотыми пальмами, напоминающими о вайях.

– Ваше императорское величество! – взывал Алкуин. – Постойте! Тога-пикта!

Триумфальная тога-пикта!

Карл оглянулся и, гневно сверкнув глазами, прорычал:

– Прочь от меня, штукатурщик! Проваливай в свой Йорк!

– И не подумаю! – воскликнул Алкуин. – Карл! Господь свидетель – я тут ни при чем.

Так решил Папа.

Еще вчера он внимал моим уговорам и обещал другой титул, но сегодня… Карл!

Нововенчанный император наконец остановился. Лицо его было серее, нежели этот хмурый зимний день.

– Папа тут ни при чем, – ответил он. – Так распорядился Господь. Значит, я недостоин апостольского звания. Недостоин.

Видя, что из храма стал выходить народ, Карл махнул рукой и продолжил свой путь через внутренний дворик собора Святого Петра. Выйдя через паперть на площадь, он сбежал вниз по лестнице и, не останавливаясь, шел быстрым шагом по улице в сторону Ангельского замка.

Императорская корона сверкала на его голове, и толпа римлян, то со смехом, то с уважением, восклицала:

– Аве цезарь Карл Август!

Алкуин вновь догнал нововенчанного императора:

– Что ты намерен делать, Карл?

– Я же сказал – покидаю Рим, и сегодня же, – ответил Карл.

– В такой великий день…

– Какой он великий! – резко обернувшись к турскому аббату, воскликнул Карл. – Я ждал, что вы объявите меня вождем и апостолом всего христианского мира! А вы… Император Римской империи!.. Да тьфу мне на Римскую империю! Мои предки в пух и прах рассыпали это великое гнездилище разврата и нечисти. Я был грозным королем франков, а кем вы объявили меня? Императором подчиненного мне Рима? Благодарю! Вот смеху-то будет надо мной в Ахене!

Еще чего доброго, они Каролинга отныне станут почитать больше, нежели меня. Все! Прочь!

Прочь отсюда! Посмотри на эти итальянские рожи. Да они потешаются надо мной, хоть я и провозглашен их императором. Ты слышал, что выкрикнул вон тот лапшеед? Они дразнят меня усатым Цезарем, и для них это смешно. А мы, франки, называем их босомордыми. И усатый Цезарь не может быть императором босомордых римлян.

– Тебя никто и не заставляет. Титул римского императора сейчас означает именно то, чего ты и добивался, а вовсе не государя римлян, – возразил Алкуин Альбинус.

За его спиной появились Ангильберт и Дикуил, сбоку выросла ехидная харя Дварфлинга.

– Мы едем назад, за Альпы, – твердо объявил Карл, повернулся и продолжил путь к Ангельскому замку, но не успел он сделать и двадцати шагов, как прямо пред ним встала худощавая фигура Эркамбальда. Лицо его сияло. Он воскликнул:

– Хайль кайзер Карл! Да здравствует император Франко-Римской империи и всего христианского мира!

– Эркамбальд! Ты вернулся из Багдада? – выкрикнул Эйнгард. Карл только теперь вспомнил, что с нетерпением ждал возвращения посланца за слоном.

– Ваше величество, – сияя еще больше, промолвил Эркамбальд, – я раздобыл для вас элефанта.

– Он уже здесь?! – чуть пошатнувшись, воскликнул император.

– Увы, нет.

– Ты не довез его? Он умер?!

– Тоже нет.

– Так что же?

– Он идет.

– Идет? Где идет? Говори скорее!

– Но вы не даете мне сказать! Да, он идет. Знаменитый купец Исаак, один из аннадимов, то бишь сотрапезников халифа Арона, ведет его по бескрайним просторам халифата. Выйдя вместе с ним и элефантом из Багдада, я некоторое время сопровождал их, но затем решил поторопиться, и, когда мы переправились через Евфрат, я пришпорил коня. Миновав Сирийскую пустыню, я добрался до Дамаска, затем до Птолемаиды, где сел на корабль и доплыл до Неаполя. И вот я тут, в Риме, у ваших ног, и, увы, не успел к церемонии!

– Пес с ней, с церемонией! – махнул рукой император Карл. – Когда же придет мой элефант?

– Полагаю, не скоро, – ответил Эркамбальд. – Исаак намерен вести его через Иерусалим, Египет и Ливию до Карфагенского порта, а уже там искать корабль, способный перевезти элефанта по морю хотя бы до Тринакрии[74], а то, даст Бог, и до Итальянского побережья. Ну, а если не получится – ведь элефант животное громоздкое и капризное, корабль для него найти ох как трудно, – тогда придется вести его дальше по Африке до Геркулесовых столпов, потом через всю Страну Змей, Испанию и Аквитанию.

– Этак они года два будут ползти, – разочарованно пробормотал Карл. – Очень медленно двигается элефант?

– Да я бы не сказал, – покачал головой Эркамбальд, – По настроению. Иной раз со скоростью бодро шагающего человека, иной раз даже как конь, впритруску, а то заартачится – и еле-еле.

– Еле-еле… – уныло повторил император, постоял молча с минуту, затем выражение лица его стало меняться, светлеть, оживать и вот – совсем озарилось, – А как звать моего элефанта? – спросил он с веселой улыбкой.

– У него такое длинное и заковыристое имя, – отвечал Эркамбальд, – я, признаюсь честно, даже не упомнил. Помню только, что там было «Абуль-Аббас».

– Да здравствует Абуль-Аббас, любимый элефант императора Карла! – воскликнул тут император Карл во все горло, – Радуйтесь, жители Рима! Так и быть, я принимаю корону вашей паршивой империи!

– Вот это сказано так сказано! – гоготнул Дварфлинг, – Это я непременно отмечу в летописи.

– Я тебе отмечу! – рявкнул Алкуин и больно дернул коротышку за ухо. – Анафеме предам!

Тем временем улица наполнилась ревом жителей Рима, которые ни слова не понимали на варварском лингва франка и подумали, что император наконец соизволил ответить им на их приветствия восторженным восклицанием. Некоторые подумали, будто он сам себя величает элефантом, и выкрикивали:

– Аве цезарь Карл Элефантус!

А один смельчак даже крикнул:

– Ave Carolus elephanti corio circumtentus![75]

Из всей свиты Карла один лишь Алкуин расслышал сие выражение из какой-то комедии Плавта, но, скрипнув зубами, оставил его без внимания. Лишняя заваруха сейчас была совсем ни к чему.

Карл весело помахивал рукой добродушным и глумливым римлянам без разбору, вдруг вспомнил про кандидатскую тогу, снял ее с себя, оставшись в тунике, и разрешил наконец-то Алкуину облачить его в имперскую тогу с золотыми ваиями. Дикуил, Мегинфрид и Теодульф подняли императора на руки и понесли с триумфом по площади перед Ангельским замком.

Он передумал уезжать и решил остаться в Риме до прибытия слона. Целую неделю Рим пировал по случаю избрания нового императора, ну и, конечно, в честь Рождества Христова.

Затем собрался второй обвинительный трибунал по делу о заговорщиках против Папы Льва. На сей раз все злоумышленники были окончательно признаны виновными и приговорены к смертной казни. Вердикт с постановлением о приговоре подали императору, дабы он либо утвердил его, либо помиловал злодеев. Карл постановил отменить смертную казнь, но изгнать всех приговоренных за пределы своей империи, и в случае, если они будут в сих пределах пойманы, немедленно лишать их головы. Алкуину не пришлось долго объяснять Карлу, почему император не может сам выносить приговор, ибо он – высший судия после Бога и имеет право либо утверждать людской суд, либо отменять его решения.

Живя в Риме, в Ангельском замке, Карл по-прежнему имел обыкновение рано вставать, купаться, брить подбородок, совершать утренние молитвы и завтракать на рассвете. Вместе с Папой Львом он участвовал в литургиях, но заниматься политическими делами Рима, даже приняв корону этой «паршивой империи», ему было лень и как бы ни к чему. Хотя с течением времени он заинтересовался римской историей, и днем, в перерывах между прогулками, упражнениями в стрельбе из лука и застольями, Алкуин читывал ему жизнеописания великих римлян, с ходу переводя с латыни на франкский язык. Особенно увлек императора сравнительный метод Плутарха. Однажды, когда Алкуин читал жизнеописание Александра, Карл прервал его и спросил:

– Как ты думаешь, брат мой Флакк Альбинус, если бы Плутарх жил не до меня, а после, он бы ведь наверняка писал не двойки, а тройки?

– Интересная мысль! – усмехнулся турский аббат. – Почему-то она хоть и лежит на поверхности, а ни разу не приходила мне в голову.

– Вот поэтому не ты император, а я, – сказал Карл. – Ну так как бы ты развил Плутарха, если бы стал переделывать двойки на тройки?

– Хм… – задумался Алкуин. – Ну, ясное дело, что вместо пары «Александр – Цезарь» я б очертил тройку «Александр – Цезарь – Карл».

– Согласен, – простодушно кивнул Карл. – Тем более, как мы видим, Александр любил стрелять из лука, и я люблю.

– Хотя бы поэтому, – рассмеялся аббат.

– А в какую тройку ты бы поставил моего отца Пипина?

– Полагаю, Пипин Бревис легко сопоставляется с Агесилаем и Помпеем.

– Но ведь ты сам читал мне, что римляне назвали Помпея «любимый нами сын враждебного отца», в то время как франки не считали моего деда, Карла Мартелла, враждебным.

Знаешь что, не будем сейчас торопиться с выводами, ты хорошенько все обдумаешь, составишь тройки, в которых бы великие греки и римляне сопоставлялись с не менее великими франками, и потом покажешь мне, что у тебя получилось, но только основательно все сопоставь, как Плутарх.

– Ладно, я подумаю. Читать дальше?

– Читай.

– Итак, описав блестящую войну Александра с Таксилом, Плутарх переходит к описанию войны с другим индийским повелителем, которого звали Пор.

«О войне с Пором подробно говорится в письмах самого Александра, где сообщается, что между враждующими лагерями протекала река Гидасп. Наблюдая за переправой, Пор выставил на берег Гидаспа своих элефантов…»

– Элефантов? – оживился император. – Так-так, интересно!

Алкуин усмехнулся и стал читать дальше про то, как хитро сын Филиппа Македонского переправился через Гидасп и напал на Пора.

– «Пор понял, что Александр уже перешел реку, и выступил ему навстречу со всем своим войском, оставив на месте лишь маленький отряд, чтобы тот мешал остальным македонцам переправляться. Напуганный видом элефантов и многочисленностью неприятеля, Александр напал на левый фланг…»

– «Напуганный видом элефантов…» Ничего себе! – воскликнул Карл, хлопнув себя по колену. – Это Александр-то! И мне еще будут врать, будто с виду элефант не страшен. Ну-ну, читай дальше.

– «Александр напал на левый фланг, а Кеносу приказал напасть на правый. Враги дрогнули, но всякий раз спешили отойти к элефантам, собирались там с силами и вновь бросались в атаку сомкнутым строем. Вот почему битва шла с переменным успехом, и лишь на восьмой час сопротивление врагов было сломлено. Так описал сие сражение тот, по чьей воле оно произошло.

Другие историки сообщают, что благодаря своему необыкновенному росту Пор выглядел на элефанте в той же пропорции, как всадник на коне, хотя элефант под ним был самый крупный. Сей элефант проявил необычайную смекалку и трогательную заботу о своем царе. Пока Пор еще сохранял силы, элефант защищал его от врагов. Потом он почувствовал, что царь изнемогает от многочисленных вонзившихся в него дротиков, испугался, как бы Пор не упал, и сам медленно опустился на колени и стал осторожно вынимать своим длинным носом из тела царя один дротик за другим».

– Ах ты милый! – воскликнул Карл. – Какой же он милый! А я знал, что элефанты таковы! Ну почему я не родился в Индии!

Алкуин стал читать дальше про то, как великодушно поступил Александр с поверженным Пором, про то, как в этой битве погиб любимейший конь македонца, Буцефал, про то, как Александр назвал в честь коня город, основанный на берегу Гидаспа.

– Он – город, а я – месяц, – с гордостью пробурчал Карл, вспомнив про своего Гербиствальда.

Следующее сообщение Плутарха о слонах сильно расстроило императора. Когда Алкуин дошел до того места, где Андрокотт подарил Селевку пятьсот слонов, Карл вскочил в негодовании со своего кресла:

– Подумать только! Целых пятьсот! А мне за всю жизнь подарили одного-единственного, да и тот никак не может дошагать до этого проклятого Рима, где всем только и дела, что смеяться над моими усами! И это какому-то Селевку! Сколько же было подарено элефантов самому Александру? Читай дальше!

К счастью, дальше о слонах не говорилось ни слова, и сколькими элефантами владел сам великий завоеватель Азии и Индии, осталось неизвестно. Когда же Алкуин дочитал до того эпизода, в котором Александр устраивает грандиозное соревнование, кто больше всех выпьет вина, Карл произнес:

– Сегодня же устрою подобное безобразие. И сам напьюсь на нем вусмерть.

– Ну да! Вот еще! – возмутился аббат.

– Что значит «вот еще!»? – вскинул брови Карл, но тотчас же спохватился: – Ах, ну да!

Ведь пост же еще! Ну так после Страстной недели. У нас ведь следующая уже Страстная?

– Эркамбальд вернулся, – входя в комнату, где сидели Алкуин и Карл, произнес Теодульф.

– Немедленно ко мне! – воскликнул Карл.

Эркамбальд был вскоре после рождественской недели отправлен назад, навстречу слону. И вот спустя три месяца он снова оказался в Риме. Явившись к государю, он доложил, что в Ливии встретился с послами от Харуна ар-Рашида, сопровождающими слона и Исаака, дошел с ними до Карфагенского порта и там ждал, покуда Исаак найдет подходящий корабль. Однако ни один корабль не мог устроить его, и еврей решил двигаться дальше по суше, а Эркамбальда отправил в Рим сообщить об этом Карлу.

– Вот беда! – сокрушался император, – Значит, сразу после Пасхи покидаем Рим и отправляемся в Ахен. Там будем встречать моего дорогого Абуль-Аббаса. Какого, однако, Арон прислал мне элефанта – ни одно судно ему не годится! Что же он? Здоров?

– Исаак уверяет, что элефант более крепок и силен, нежели был в Багдаде. Путешествие пошло ему на пользу, – ответил Эркамбальд.

– Чисто мое свойство! Я тоже люблю путешествовать, – радовался Карл как ребенок.

К Пасхе в Рим должны были явиться послы от василиссы Ирины, но они задержались в пути.

Алкуин настаивал на том, чтобы непременно дождаться их; возможный брак с Ириной принимал теперь особенное значение – император Рима, женившись на императрице Восточного Рима, становился властелином всего христианского мира. Но Карла больше волновал слон Абуль-Аббас, и, досидев в Вечном городе до конца Светлой седмицы, император со всей своей свитой покинул берега Тибра и отправился на север. Теплый весенний ветер дул ему в спину, и настроение у Карла было великолепное. Друзья, дочери, внуки были при нем, не хватало сыновей, но они занимались своими делами. Карломан-Пипин остался в Риме, Людовик был в своей Аквитании, Каролинг держал Саксонию.

Тоскана, испещренная невысокими горами, радовала Карла и его спутников своим пышным цветением. Впереди ждал родной город Петра Пизанского, о котором тот беспрестанно щебетал как о самом уютном во всей Италии, но Пиза встретила огромную императорскую кавалькаду унылым и непрестанным дождиком.

– Зато смотрите, как быстро бегут облака, – говорил Петр. – А какие синие горы! Вы гденибудь видели такие синие? А как блестит под струями дождя мрамор домов! И в дождь так уютно сидеть в доме и попивать винцо, заедая его сочным аббаккио.

– Аббаккио я люблю, – с улыбкой соглашался Карл. – Хотя и не понимаю, чем особенным оно отличается от обычного нашего франкского жаркого из баранины.

И мрамор действительно блестел, особенно на стенах баптистерия, и так уютно было сидеть в доме, обсыхать, пить вино, есть аббаккио и тонкую лапшу феттучине. Но за три дня Пиза наскучила своим дождем, к тому же мутно-зеленые вспучившиеся воды Арнуса грозили выплеснуться из своих берегов и затопить город, а турский аббат, простуженный и охрипший, без конца твердил, что чем торчать в Пизе, лучше было дождаться Ирининых посланцев в Риме, и Карл отправился дальше. В Лигурии дождь прекратился, вновь стало солнечно и весело. Карл уверял всех, что это Лиутгарда улыбнулась им с того света.

– Помните, – говорил он, – как она умела своей непревзойденной улыбкой останавливать дождь? Помните, как она говорила, что всех, кто едет в горы, благословляет солнце?

Миновав Апеннинские хребты, очутились в Ломбардии, переправились через Пад и вскоре прибыли в приснопамятный Тицин[76], где некогда Дезидерата мечтала об отмщении и где на сей раз их догнал Эркамбальд, коего еще из Рима вновь отослали к слону Абуль-Аббасу.

– В чем дело, дружище? – спросил Карл, увидев своего секретаря, а ныне поверенного в делах о слоне.

– Не успел я добраться до Неаполя, – докладывал Эркамбальд, – как мне встретились те самые послы халифа Арона, которые сопровождали элефанта и еврея Исаака. Выяснилось, что стоило мне тогда покинуть Карфагенский порт, как слон взбесился и ни в какую не хотел идти дальше по берегу Африки. Тогда Исаак отправил послов с дарами вашему императорскому величеству, а сам остался при элефанте в Карфагенском порту. Встретив послов, я добрался вместе с ними до Пизы, но там случилось наводнение, которое они решили переждать, а меня направили вдогонку за вами.

– Значит, – поник головой император, – мой Абуль-Аббас уже не идет ко мне?..

– Он идет, идет, – страдая вместе с государем, – выпалил Эркамбальд. – Но только временно застрял в Карфагенском порту.