Сангимо

Сангимо

Когда она родилась, повитуха не только перерезала пуповину, перед тем в трех местах тщательно перевязанную тряпицей, но и отхватила той же бритвой кончик младенческого уха.

Так делали с детьми рабов. Она к числу таковых не принадлежала, но мать, потеряв первенца, хотела, чтобы следующее дитя было привязано к ней покрепче.

Отныне, бросив взгляд на ее ухо, даже самый тупой и грубый аджина должен был сообразить, что у этой девочки есть хозяин, поэтому стоит как следует подумать перед тем, как причинять ребенку вред.

Для пущей верности ее и назвали так, чтобы имя не могло привлечь недоброго внимания. Или, тем более, вызвать зависть. Сангимо — это же просто камушек, серый камушек на дороге, таких камушков не счесть, кому они нужны!..

Крохотный кусочек плоти, отрезанный от мочки, мать проглотила с лепешкой. Что же касается шрама, то он Сангимо не портил, да и заметить его можно было только нарочно присмотревшись.

Теперь она сама должна была родить.

Сначала все было хорошо.

При первых схватках к ней позвали двух повитух — Махрух-момо и Афшон-момо. Это были хоть и преклонных лет женщины, похожие друг на друга будто родные сестры (только одна толстенькая и бегающая по-утиному, вперевалку, а другая сухая, горбатая и на вид твердая, как арчовый корень), но их оживленности позавидовал бы и молодой: то перебивая друг друга, а то подхватывая речь так же естественно, как ветер перебегает по деревьям с одной верхушки на другую, а в результате без умолку треща на два визгливых голоса, они шумно изгнали из дома всех мужчин и детей. Роженицу же посадили поближе к водостоку — чтобы ребенок вошел в мир так же легко и просто, как сбегает с небес на землю дождевая вода.

— Ну, милая, старайся, старайся! — ласково говорила Махрух-момо, похлопывая ее ладонью по смуглой пояснице и приговаривая: — Это не моя рука, это руки Биби Фатимы и Биби Зухро[53]. Обе они хотят помочь тебе освободиться легко и быстро, ведь не зря велик Аллах!..

А Афшон-момо, сидя перед ней и упираясь своими коленями в ее собственные, толковала, что она, дескать, лучше кого бы то ни было знает, каково это — рожать детей; а потому, хоть Сангимо и не просила ее об этом, а все же она давно готовилась к грядущему событию, подбирала что нужно: вот тебе под голову платочек с хорошего мазара, вот тебе на шею ладанку с сильной, очень сильной запиской одного знающего, очень знающего муллы; уж кому, как не ей, разбираться, что к чему, поэтому хоть весь дом ее перерой, хоть саму донага раздень, а ничего не найдешь — и близко нет ни одной вещи, связанной с несчастьем, болезнью, неудачными родами; все у нее чистое, намоленное, белое, счастливое, а потому и Сангимо разрешится от бремени так же легко, как роняет яблоня спелое яблоко, и ребенок ее появится на свет радостно и весело — точь-в-точь как взмывает в небо свободная птица.

Потом бегали к мулле, чтобы он, почитав Коран, подул на воду, и она пила эту воду; потом просила прощения у свекра, свекрови и мужа во всем, чем могла их когда-либо обидеть вольно или невольно. Потом ее переворачивали на живот, и Махрух-момо, крепко схватив за предплечья, трижды встряхивала, как будто пытаясь вытрясти то, что могло в ней застрять. Потом, заставив лечь на одеяло и взявшись за четыре угла (для этого позвали еще двух повитух, добавивших трескотни и бестолковщины), перекатывали из стороны в сторону; и еще клали на край суфы, наказав свесить голову, и опять трясли, но теперь уже держа за ноги...

Толку не было: шли вторые сутки, схватки то усиливались, причиняя новые страдания, то затихали; измученная, обессиленная Сангимо давно отчаялась, давно перестала отдавать себе отчет в происходящем — плыла в знобком тумане, равнодушно дожидаясь, когда уже он наконец рассеется, когда уже дело так или иначе закончится, — но дело все тянулось и не получало разрешения.

Судя по всему, ей предстояло умереть, не став матерью. Это казалось тем более несправедливо, что целых три года после замужества она тщетно стремилась к материнству. И была безмерно счастлива, когда наконец забеременела.

Шодибек не попрекал ее бесплодием. Но ведь ничего вечного нет под луной: если бы она оставалась порожней, отец в конце концов подыскал бы ему вторую жену. Родив, новая избранница сделалась бы центром семьи, а Сангимо... ах, даже думать об этом не хотелось!

Свекровь тоже любила ее, сдерживалась в упреках, но часто сетовала насчет неосторожности родителей, когда-то, по всей видимости, не уберегших девочку от испуга; по ее мнению, именно этот пережитый в детстве страх имел столь печальные последствия: ребенок не мог появиться на свет, прилипал к утробе. Впрочем, она допускала, что бесплодие имеет не естественные причины, а является следствием наговора недобросовестного муллы или влияния злых духов.

Насчет наговора Сангимо сомневалась: кто бы стал этим заниматься, ради чего? Жениха своего она ни у кого не отбивала, в замужестве была послушной: если не знала, в какую сторону молиться — где кибла, направление на Мекку, — искренне следовала правилу молиться на ту сторону, где сейчас находился муж. К свекрови и свекру относилась с уважением. Кто бы стал тратиться на подарки, чтобы навредить ей?

Сама она, напротив, сколько раз обращалась к мулле со своей бедой. Старик Назригул давал ей кусочки бумаги с написанными на них стихами из Корана или других религиозных книг. Зашитый в тряпицу тумор она носила на шее, дуди (Назригул скручивал сразу штук пять или шесть, чтобы каждый день за ними не бегать) кидала в черепок с углями и дышала целебным дымом, таштоб клала в пиалу с холодной водой, чтобы смылись чернила, и тогда пила лекарство. Дуди и тумор тоже помогали в борьбе с внутренними болезнями, вызванными действием проклятых аджина, но таштоб, несомненно, был куда сильнее.

Много раз она посещала святые места, про которые точно известно, как действует их чудодейственная сила. Обычно это была скала с отпечатком стопы святого, дерево, под которым он спасался от зноя в незапамятные времена, или источник с понравившейся ему водой. Она отдавала подношение мутаввали — хранителю мазара, и тот, взяв ее за руку, несколько раз обводил вокруг камня или родника, бормоча под нос благопожелания и просьбы наделить ее ребенком, а то еще, прочтя стих из Корана, легонько ударял ее тяжелой книгой по голове. Уходя, она обязательно отрывала тряпицу от подола и повязывала на ветку ближайшего дерева — лоскуток должен был неустанно напоминать святому о ее слезной просьбе...

Прибегала она и к другим средствам, доказавшим свою действенность: и клала куриный помет на угли от абрикосового дерева, а потом сидела над дымом; и толкла корень дикого клевера — его, сваренный и укипяченный до густоты, полагалось пить натощак наравне с горьким отваром травы шоган; и разбивала яйцо на куске черной кошмы. О многом было неприятно даже вспомнить. В частности, добиваясь отлипания ребенка, повитуха вытягивала ей живот: наливала в кувшин немного молока, бросала кусок горящей ваты, затем опрокидывала, а когда кувшин прилипал, всасывая в себя утробу, трижды поворачивала и тянула кверху. Невозможно было сдержать слезы, но она терпела в надежде на избавление от своего недуга.

Однако ничто не помогало до тех самых пор, пока муж не отвез ее на Серный мазар. Вода в тамошнем водоеме и впрямь пахла серой. Должность мутаввали здесь исполняла насупленная старуха. Они отдали ей подарки. Шамкая и показывая беззубые десны, старуха прочла какие-то стихи Корана. Взяла за руку, трижды обвела вокруг хауза, затем велела раздеться и исполниться веры. Сангимо вошла в воду, сделала три глотка и, нагнувшись, взяла одну за другой три горсти донного песка. Это было самое главное: если бы в песке не нашлось ничего живого, ей пришлось бы распрощаться с последними надеждами... Дрожа и замирая, она обреченно рассмотрела первую горсть жидкой грязи... и еще одну... а в третьей обнаружила серебряного червячка с драгоценными камнями искрящихся глаз! Сангимо так радовалась счастливому червячку, так визжала и прыгала в воде! — даже хмурая старуха-мутаввали усмехнулась, выводя ее на берег, а потом погладила по голове и сказала: “Надейся, девочка!..”

Она почувствовала чью-то ладонь на лбу и застонала, приоткрыв глаза.

В кибитке было сумрачно. Афшон-момо присела у постели, протягивая ей чашку с каким-то питьем — должно быть, именно этот резкий кислый запах почувствовала она сквозь забытье минуту назад...

— Что это?

Недавно повитухи сдавленно ссорились у очага: одна твердила, что шакалья трава убьет бедную девочку; другая стояла на своем, твердя, что на все воля Аллаха: роженица и так уже одной ногой в могиле, но без шакальей травы она как пить дать отдаст богу душу, а шакалья трава, глядишь, и приведет к благополучному исходу; Сангимо в своем забытьи ничего этого не слышала.

— Выпей, радость моя, выпей... вот так... вот так... отдохнула немножко?

— Сейчас...

Сангимо снова закрыла глаза. Сейчас... она еще чуточку передохнет... и тогда уж... потом... все будет хорошо... У нее родится мальчик... здоровый веселый мальчик... он никогда не будет болеть.

Да, да!

Когда наконец это случится, начнется совсем иная суматоха — приятная, праздничная. И повитухи получат свои подарки — за хорошо сделанную работу, и сельчане, первыми пришедшие к отцу, с поздравлениями, и мулла... тоже приковыляет, чтобы пробухтеть в младенческое ухо азан и тем самым приобщить ребенка к исламу... В доме будет куриться рута и сухие стебли болотного лука, запах которого так хорошо веселит духов предков, заодно отгоняя нечистых аджина... На третий день свекровь поможет ей сшить и надеть на ребенка первую рубашку: сначала в нее полагается нарядить веник, да проследить как следует, чтобы, не приведи господи, ни рукава, ни подол не были подшиты... сама она будет лежать счастливая, по праву принимая положенную ей сейчас пищу — мучной кисель на молоке, халву из тутовой муки... К ней будут тянуться соседки, соседские дети... да любой может зайти, чтобы поздравить с таким событием: “Да будет благословен новый гость!.. пусть его догонят еще три-четыре брата!.. пусть долго живут с ним отец и мать!.. пусть продлится и его жизнь!.. пусть и у него будет много детей!.. ведь не зря так велик Аллах!..”

Женщины, что пообеспеченней, дадут ей за смотрины по куску материн... или по мешочку тутовых ягод, орехов... Конечно, и папа с мамой поспешат ее навестить: отец привезет баранью тушу... стопу лепешек... мешок сушеного урюка... Всех их придется угостить как положено: супом с тыквой, свежим хлебом, куртом, молочной похлебкой... А в конце концов к дому съедутся, заранее сговорившись, мужчины, станут требовать, чтобы Шодибек устроил козлодрание... ну и даст им счастливый Шодпбек козла, никуда не денется... Через неделю ее отец доставит колыбель вместе со всем полагающимся прикладом: одеяльцами, набитыми просом подушками — маленькими, в размер кулака. И снова праздник, снова подарки, поздравления!.. А потом еще наречение имени!.. сорокадневие!.. а потом он сядет!.. сделает первые шаги!.. Господи, сколько радости!..

Вдруг ее пронзил испуг — а если заболеет?

Сангимо застонала, невольно сжавшись.

Как страшно!..

Конечно, она будет делать все, чтобы этого не случилось.

В первую очередь, конечно, придется остерегаться покойников.

Нельзя ходить в дом, где кто-нибудь умер.

Она не пойдет... силой не заставят! Но этого мало, пожалуй. Нужно еще до сорокадневия испечь хлеб семи дверей: обойдет семь домов, где живут замужние женщины... важно, чтобы ни одна из них не была замужем по второму разу!.. выпросит у каждой по горсти муки, испечет большую круглую лепешку. Женщины придут, вырежут в лепешке большой круг, встанут в ряд. Первая возьмет ребенка на руки и просунет его в отверстие, приговаривая: “Во имя бога милостивого и милосердного!.. пусть отстранит от тебя огорчения и болезни!” Наклонившись, пронесет дитя между расставленными ногами... и передаст следующей, стоящей за ней... и так все семь друг за другом. И повторят все заново, и еще раз... а говорят, чтобы хорошо подействовало, надо не трижды, а семижды это сделать... вот ведь как.

Сразу после этого две девочки должны отнести дитя на кладбище и оставить в старой могиле... в сухой обвалившейся яме... А вдруг там прячется змея или скорпион?.. Но даже если нет никого — а вдруг испугается?.. вдруг ему станет страшно?.. решит еще, что навсегда бросили!.. У нее сжалось сердце, и тут же она радостно всхлипнула, увидев, как третья девочка уже спешит по другой дороге, чтобы забрать ребенка и принести домой... только не оглядываться!.. нельзя оглядываться!.. А тем временем женщины съедят с молоком середину лепешки — ту самую, что вырезали, когда делали дырку... а остаток одна из девочек тут же понесет, кинет в ту же могилу и быстро уйдет... быстро-быстро уйдет с кладбища!.. прямо со всех ног убежит она от той могилы!.. и не оглядываться, ни в коем случае не оглядываться!..

Это все очень помогает... сильно помогает... А еще хорошо, когда кто-нибудь умер, измерить младенца сложенной всемеро ниткой, потом взять камышинку с него ростом, нитку намотать на камышинку и тайком положить в саван перед самым выносом... Тоже хорошо помогает, очень хорошо... бабушка когда еще говорила... если так делать — он не заболеет... никогда не заболеет... будет здоровый, веселый...

Сангимо улыбнулась в своем бессознании, увидев, как счастливое ее дитя, смеясь, тянет к ней ручки...

Нет, нет... не заболеет!..

Но если все-таки?!

Если все-таки это случится?!

И снова ее пронизала судорога несчастья — прошла по ней от самых пяток до кончиков волос на мокрой от пота голове...

Как же так?

Что делать?!

Сколько опасностей его подстерегает!

Может быть, и на самом деле лучше, чтобы он не родился?..

Конечно, мудрые люди знают много способов избавить ребенка от покушений злых сил... особенно старики много знают... да, да... отдать его на время в другую семью... только чтобы все дети там были здоровы... а вместо него около матери положить пест... или замотанный в тряпки веник. Явится дэв, чтобы дать грудь ребенку, и натолкнется на холодный камень или колючий веник. И убежит, подумав, что ребенок умер... и больше не придет... Для этого же дитя и в решето кладут... дэвы глупые — боятся решета, убегают... А еще покупают своего ребенка: отдадут тайком соседям, а потом приходят за ним с шумом, с гамом, чтобы все видели, все слышали: вот они какие богатые, пришли ребенка покупать!.. Продай да продай: звенят серебром, торгуются... дэва это сбивает с толку, никак не может он сообразить, чье это дитя... путается-путается, да в конце концов плюнет с досады и улетит по своим делам... Или еще можно похоронить в старой могиле: и плакать, и рыдать, и уйти потом, оставив его... ну похоронили и похоронили, дэву с мертвецом делать нечего, ему бы живому свою гадкую грудь подсунуть... и уйдет, обманутый, другую добычу искать.

Еще хорошо под волчьей шкурой протаскивать... и под взмыленной лошадью, повторяя нужные слова — старые люди знают какие. Да, три раза протаскивают между ног лошади... потому что лошадь — потомок дэва... и дэв думает, что он уже опоздал дать младенцу свою грудь... ребенок уже из лошадиного вымени насосался... кой толк теперь?... надо другого искать. Сидит на камне, сутулясь, мотает косматой башкой... болтаются семьдесят его тощих грудей... кой толк ему теперь соваться, коли опоздал?..

— Сангимо! Очнись!

— Что?

— Очнись, золотая моя! Надо тебе еще постараться! На-ка вот, выпей... вот так, радость ты моя бедная!.. Не бойся, птенчик ты мой, все будет хорошо!

Разве она боится?.. чего ей бояться?.. Вот питье противное — это да... А бояться ей нечего. Она уже решила: не нужно ребенка, нет. Ни к чему. Очень много страхов. Слишком много опасностей. Как уберечь? Вот он заболел — и что делать? Как быть?.. Можно, конечно, положить его в колыбель здорового ребенка... но кто позволит? Чужой ребенок исцелится, а свой заболеет — вот и радуйся... кому это нужно? Говорят, некоторые даже крадут... возьмут тайком подушечку или одеяльце у здорового — и положат к своим... А есть еще хуже — придут к здоровому ребенку... к матери его... вроде как навестить... с ее здоровеньким ребеночком посюсюкать... Мать отвернется на мгновение — они синюю тряпочку и подсунут в колыбель. А вместе с этой тряпочкой и болезнь своего собственного ребенка оставят. Только тряпочка должна быть обязательно синяя... синяя-синяя!..

Сангимо застонала, подумав, что, быть может, она не уследила и какая-нибудь злая женщина уже подложила в колыбель ее сына синюю тряпочку. Как страшно!..

— Что ты? Просыпайся! Просыпайся, золотце! Трудись! Трудись!

— Не надо, — с мукой сказала она, раскрывая глаза. — Бабушка, родная, прошу тебя, не надо! ..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.