Утро. Айары

Утро. Айары

Санавбар угрожающе тянул к нему руку, рогами растопырив пальцы, и повторял:

— Козочка, чи-ги, чи-ги!

“Уважаемый, вы зачем Джафара обманули?!” — хотел спросить Шеравкан.

Но белый свет переливался и трепетал, как трепещет пленка на стынущем молоке, и все плыло и смазывалось.

В мгновенном испуге распахнул глаза: перед ними обнаружилось бескрайнее золотое пространство.

Моргнул, и оказалось, что это всего лишь пятно солнечного света на глиняной стене; а он лицом к ней и лежит.

Вздохнул, заворочался, неслышно потянулся.

Солнце било сквозь щелястую, связанную из ивовых жердей дверь.

Утро. В комнатенку доносился привычный шум жизни: петух прокричал... еще... где-то вдалеке монотонно лает собака: уф, уф!.. и опять: уф, уф!

Едва слышно пошуршав сеном, повернулся на другой бок.

Джафар спит: левая рука под головой, ладонь правой прикрывает лицо, как будто защищаясь.

Другой тюфяк пуст, но хранит очертания тела. Куда-то Санавбар улепетнул спозаранку... ох уж этот Санавбар.

Мысли спросонья медленные, ленивые.

Давеча Бехруз, который их ночевать устроил... хорошая комната, чистая... брат каравансарайщика Салара... да, так вот Бехруз сказал, что вино, конечно, бесплатным было. Прямо на смех Шеравкана поднял, когда тот, помогая набивать тюфяки свежим сеном, спросил невзначай. Кто же, говорит, с гостей деньги будет брать... мол, смешно и думать даже, у нас в кишлаке такого не водится. Это, говорит, староста всю компанию угощал.

А сапоги Санавбар у него самого купил, у Бехруза. Бехруз хотел бесплатно отдать — ношеные сапоги-то, а человек — друг Царя поэтов, а на ногах у него — труха. Почему же ему сапоги не подарить? Но Санавбар настоял — дескать, не надо ему бесплатно ношеных сапог, он человек небедный, деньги водятся, может и купить. Разгорячился весь: нет — и все тут. Ну, он гость, гостю нужно уступать... согласился Бехруз взять за сапоги десять фельсов — сумму по нынешним временам скорее символическую, чем вещественную. Но Санавбар и впрямь человек небедный — мельче динара ничего нет. Поди еще разменяй. Короче говоря, сошлись на том, что несчастные эти фельсы Санавбар занесет на обратном пути: когда отведет Царя поэтов в Панджруд и будет возвращаться.

Возвращаться он будет!.. Его и туда-то никто не звал. Вот и опять видно, что жулик.

Ну ничего, динар-то отдаст, никуда не денется. Вчера-то все пьяные были, не с руки, а сегодня Шеравкан до него доберется. Так и так, Санавбар, я все узнал, вино бесплатное. Давай динар обратно, а то сейчас учителю пожалуюсь. Ничего, отдаст как миленький.

Вчера... да, вчера.

По мере того как юноша, ведавший кумганами, уносил пустые, чтобы вернуть их полными (сделал это трижды, если не четырежды), застолье прошло все положенные фазы развития: и радостно-приветливое оживление, и приступы нежности, во время которых только правила приличия мешали новообретенным друзьям заключить друг друга в объятия, и припадки буйного веселья, а затем и беспричинного раздражения (в частности, Санавбар, задетый каким-то совершенно невинным замечанием, вспылил и хотел немедленно покинуть не только компанию, но и кишлак; однако в конце концов поддался на дружные уговоры и передумал, ударившись вместо того в слезливые и путаные воспоминания обо всех когда-либо понесенных им незаслуженных обидах).

Часа через полтора разговор, будто полноводная река, пропадающая в пустыне, окончательно разбрелся на отдельные высказывания, совершенно не связанные друг с другом. Один из уважаемых людей прикорнул, положив голову на колени другого, третий сидел, бессильно обмякнув после очередной неуспешной попытки увлечь друзей в огневой танец.

Санавбар, качаясь как китайский болван, бормотал обрывки стихов, сам себя поправлял, проговаривал заново и опять сбивался.

Только староста по-прежнему пытался поведать о целом ряде ужасных случаев, что происходили некогда в кишлаке Кунар, но его и раньше-то не вполне внятная в силу шепелявости речь по мере пополнения кумганов окончательно испортилась, и чем дальше, тем труднее было понять, о чем же он все-таки толкует; впрочем, слушать его давно уже никто не пытался.

В конце концов их привели сюда. Санавбар два раза падал. А Джафар ничего, твердо шел. Шеравкан его маленько только поддерживал.

Санавбар сразу повалился — как мертвый.

А Джафар сел на тюфяк и стал пьяно куражиться.

— Шеравкан!

— Что, учитель?

— Это мы куда пришли?

— Как куда, учитель? Ночевать пришли... вы ложитесь.

— Ночевать, говоришь?

— Ну да.

Джафар надменно оттопырил нижнюю губу:

— Это что же за ночевка такая? Опять клоповник?

— Почему клоповник? Чистенько. Я же говорю: Бехруз, брат каравансарайщика Салара...

— Брат каравансарайщика... и сам каравансарайщик... и дети его будут каравансарайщиками. Чисто, говоришь?

— Чисто, учитель. Мы с Бехрузом свежего сена в тюфяки напихали. Пощупайте.

Недовольно потыкал кулаком. Подозрительно наклонил голову.

— А храпит кто?

— Санавбар.

— Любитель поэзии... казалось бы, утонченное существо... а храпит, как сапожник. Ну хорошо... хорошо. Чисто, говоришь. А вот я сейчас сам посмотрю, как тут чисто. Знаю я этих каравансарайщиков... и братьев каравансарайщиков... грязь всюду непролазная. А то что ж это я как крот...

И с этими словами вдруг на самом деле взял — и стянул повязку с лица.

Шеравкан содрогнулся.

— А то водят меня куда-то... ночевать, туда-сюда... а я ни черта не вижу... крот кротом.

Но секунда прошла — и ничего.

Шепча что-то горестное, Джафар осторожно ощупал два глубоких шрама. В келье было сумрачно, и Шеравкан не разглядел толком.

Слепец вздохнул.

— Ах господи. Вот так, значит... ну понятно, — с пьяным разочарованием махнул рукой. Посидел, свесив голову. Снова надел повязку. Поправил. — Шеравкан!

— Что?

— Так чисто здесь?

— Чисто, учитель.

— Ну, если ты говоришь — чисто, значит, так тому и быть... ты человек надежный. Шеравкан!

— Да, учитель.

Голос прежний, будто и не пьяный вовсе.

— Будь добр, принеси пиалу воды... поставь сюда. Принесешь?

— Принесу.

— Я спать буду, Шеравкан. Ладно?

— Спите, учитель.

— Погоди, а собака где? Кармат куда делся?

— На поляне был. Потом не знаю... не следил.

— Пошел любви искать, — вздохнул слепой. — Ну ничего. Хлебнет — и вернется.

Шеравкан отправился за водой, а когда вернулся, Джафар уже мирно посапывал.

Да, вот так было вчера... праздник кончился. Что ж... надо вставать.

Он еще раз на славу потянулся. Сел, чувствуя приятную утреннюю легкость. И, еще не поняв, что, собственно говоря, случилось, похолодел от пяток до кончиков волос на макушке.

Легкость!

Вот тебе и легкость: кошелька-то нет! Был привязан к поясу тяжелый кошелек с деньгами Джафара! Где он?!

Вскочил, переворошил тюфяк.

Нет кошелька!

Злые слезы брызнули из глаз.

Мало ему было динара! Подлый человек! Он все украл, все у них украл!

— Учитель! — трубно воззвал Шеравкан. — Учитель, беда!

Выскочил из кибитки наружу, дико огляделся.

Кармат лежал в траве у крыльца. Поднялся, приветливо мельтеша обрубком хвоста, припал на передние лапы, скуля и потягиваясь.

Тишина, покой. Дымы над домами... легкий туман лежит в складке холмов... стадо коров рассыпалось на зеленом склоне, будто горстка разноцветных камушков.

Украл! Все деньги украл!

— Учитель!

Ворвался в каморку.

Джафар заворочался, сел.

— Что ты орешь? Пожар? Наводнение?

— Учитель, беда!

— Да что случилось, черт тебя возьми!

— Санавбар сбежал! И деньги украл!

— Какие деньги?

— Ну деньги же! Вам привезли! Вы что, не помните?! Я из них вчера ему динар давал! На вино!

Слепец зевнул.

— Ах, деньги...

Почесал голову.

— Ну понятно. Кармат пришел?

— Какой Кармат?! Учитель, у вас деньги украли!

— Да понял я... ты ему дай что-нибудь.

— Кому?

— Собаке. Хлеба дай хотя бы.

— Да что вы все про собаку, учитель, — Шеравкан чуть не разрыдался от обиды и горечи. — Я же говорю вам: Санавбар деньги украл. А вином староста угощал. Тоже не нужно было никаких денег!

— Староста угощал? — удивился слепой.

— Староста!

— Ну что тут скажешь... Не перевелись еще добрые люди на свете.

— Что он за человек?! — бушевал Шеравкан. — Он какие слова вчера говорил, скорпион!!

Джафар зевнул и снова почесался.

— Какие слова?

— Вчера! Говорил!

— Если ты про весь этот бред, то лучше забудь, — вздохнул Джафар. — И у трезвого-то нечасто найдется разумное слово, а уж у пьяных!..

И безнадежно махнул рукой.

— Еще не пьяные были! Когда он про алчность! Когда про отца невесты староста рассказывал! Справедливость обессилела! Низость воскресла! Ведь говорил?!

— Ну и что? — Джафар пожал плечами. — Думаешь, он сам это придумал?

Вопрос сбил Шеравкана с толку.

— А кто?

— Это из предисловия, — пояснил Джафар. — “Калила и Димна” имеет предисловие. Санавбар оттуда наизусть читал.

— Наизусть... ну и что? какая разница! Ведь говорил?! Сам говорил, а сам вон чего: дождался, пока усну, и деньги спер! Он же вор, вор! В Бухаре ему руку бы отрубили!

Слепой хмыкнул.

— А сколько, говоришь, было?

— Пятьдесят!

— Пятьдесят? Гм... за пятьдесят могли бы и голову. Но мы ведь что-то уже потратили?

— Что мы потратили?! Динар масхарабозам... да динар ему самому вы велели дать. Ему руки надо рубить, а вы деньги даете. Чужими словами! — кипел Шеравкан. — Вот и видно, что сволочь! Еще и чужими словами! Чтобы всех заморочить! Пусть знают, какой он честный! Какой добрый! Справедливость обессилела! Низость воскресла! А сам кошелек попятил!

Джафар вдохнул и снова почесался — на этот раз запустив обе пятерни в бороду.

— Бесчестный человек! Бессовестный! Говорит чужие слова о чести — а сам ворует!

— Что ты привязался к этим чужим словам? — недовольно перебил слепой. Пошарил возле себя, нашел кулях. Посадил на голову. — Будь к нему снисходительней. У него хотя бы есть слова, которые он может сказать. Он знает, где их найти. Большинство не имеет об этом ни малейшего представления.

— Ага, знает он, где слова найти! Чтоб честным людям глаза отвести! А мы теперь без денег!

— Не горячись так, мой дорогой, — посоветовал Джафар. — Ты уже стихами говоришь. Если будешь так кипятиться — вообще невесть до чего дело дойдет.

— Какими стихами?

— Пока еще простенькими: “Слова найти, чтоб глаза отвести”. Но лиха беда начало, — Джафар усмехнулся. — Хватит. Как-нибудь образуется. Может, еще вернутся твои деньги.

— Ну конечно: вернутся! Вот вы смешной, честное слово!..

Они помолчали.

— Слушай, — задумчиво сказал Джафар. — А записка тоже в кошельке лежала?

— Ну да, — покаянно кивнул Шеравкан. — Тоже в кошельке.

— Так и не прочли. Вот и выходит: слепой — все равно что неграмотный. А неграмотный — все равно что слепой. Я-то уж вряд ли когда-нибудь прозрею. Так надо хотя бы тебя грамоте обучить.

— Меня?

Шеравкан потрясенно молчал.

Предложение Рудаки прозвучало так просто, как будто речь шла о чем-то совсем немудреном — ну, скажем, научиться месить тесто или стирать белье. Но обучиться грамоте! Стать чтецом! И даже, может быть, уметь писать!..

— Времени у нас хоть отбавляй. Правда, я не смогу проверять твою писанину... но что-нибудь придумаем. Можно палочкой на земле... я буду водить твоей рукой, а ты — смотреть, что получается.

— Палочкой, — завороженно повторил Шеравкан.

— Кто твой отец? — неожиданно спросил Джафар.

— Отец?

— Ну да, отец. Кто он? Ткач, кожемяка? Портной?

— Он стражник, — сказал Шеравкан. — Его Бадриддином зовут. Это он вас в Панджруд отправлял... сказал, что я с вами пойду. Помните?

— Нет, не помню... я никого не видел, — он вскинул голову и добавил, хмыкнув: — По вполне понятным причинам. Кстати, скажи-ка...

— Что?

Покрутил головой, как будто нервно озираясь.

— Там ведь были какие-то всадники?

— Да, были. Трое.

— И Гурган среди них?

Эх, зачем сюда разговор повернулся! Надо было молчать, что отец стражник. Нечистый за язык потянул.

— Ну да, был, — нехотя сказал Шеравкан. — С двумя нукерами. Как вас привели, они сразу уехали.

Так и есть: не ослышался он. Узнал по голосу. Это был голос Гургана: “Вот он каков теперь, полюбуйтесь!..”

Джафар вздохнул.

— Ну ладно. Взгляни-ка, там не осталось глотка?

Шеравкан потянулся, качнул кумган: вчера Бехруз принес, когда разводил гостей.

— Осталось.

— Налей, пожалуйста.

Шеравкан наполнил пиалу.

— Значит, стражник, — пробормотал поэт, отпив.

— Стражник, — подтвердил Шеравкан. — Вообще-то мы из ремесленников. Отец в молодости айаром был.

— Айаром? — удивился Джафар. — Если он был айаром, то как стал стражником? Айары стражников ненавидят.

— Да, он был правой рукой головы айаров, удальца из удальцов, — сказал Шеравкан, немного волнуясь.

— Серьезно?

— Да!

От волнения и гордости перехватило горло, и Шеравкан, поскольку не мог ничего сказать, только подтверждающе кивнул.

— Вот как, значит. Ты тоже хочешь стать айаром?

Что за вопрос! Кто же не хочет стать айаром?!

Всякий хочет стать айаром, да не у каждого получается.

Во-первых, ты должен быть крепким веселым парнем, уметь за себя постоять, да чтоб острое слово всегда наготове. Если станешь таким, овладеешь приемами боя, применяемыми в состязаниях, докажешь дружбу, проявишься в деле, выкажешь храбрость и удальство, закалишься в схватках с соседними кварталами — тогда, если тебя приметит кто-нибудь из старших по братству, лет в семнадцать станешь на первую ступень: наденешь рубаху с закрытым воротом, обуешь на босу ногу кожаные калоши на высоких каблуках, плотно-плотно навьешь чалму с “мышиным хвостом” коротко отпущенного конца и повесишь на поясной платок пару небольших ножей в лаковых ножнах.

Весной, когда земля и природа ждет определения, каким быть будущему урожаю, когда она мается, как роженица, ожидая подмоги от людей и животных — пусть бы своей яростью и мощью помогли проснуться ее дремлющим силам! — за городскими воротами собираются партии удальцов.

Поначалу соперники все вместе становятся в большой круг. Первыми выпускают бойцовых кекликов — горных куропаток.

Ах, как наскакивают они друг на друга, как сшибаются, как бьют крыльями, вздымая вихри! Сколько чувства в криках болельщиков, сколько радости одних и разочарования других при конце яростной битвы!

Когда свежий ветер уносит пестрые перья, выходят петухи; за петухами бараны — круторогие красавцы, бьющие друг друга так, что лопаются лобные кости.

Сколько азарта, сколько ожесточения! Хватит ли птиц и животных, чтобы позволить страстям выплеснуться из этих разгоряченных, из этих то ликующих, то готовых плакать людей?

Куда там!

Выступают первые молодцы — один на один. Договариваются, как бить: кулаком ли, ладонью, коленом или головой. Долго манерничают, предлагая сопернику право первого удара. Вот наконец один берется руками за ворот собственного халата, расставляет ноги пошире.

— Очень прошу вас, уважаемый, сделайте свое дело!

Бац!

Шатнулся молодец, но устоял.

— Это все, на что вы способны, уважаемый?

Трах!

Снова удержался.

— Уважаемый, мне стыдно за вас. Вы не могли бы хоть немного постараться?

Хлесь!

Переступил... пошел... должно быть, земля перед ним багровая... алая!.. голубая и зеленая!..

Выправился!

— Вы закончили, уважаемый? Тогда позвольте мне.

Там другая пара... там третья... жару больше... пышет пылом!..

Вот уже и вместе пошли — стенка на стенку, дружина на дружину. Гром битвы катится на весь свет.

Пыль сражения застилает солнце. Скачут нукеры эмира разнимать ратников.

Не дай бог зашибут кого-нибудь насмерть — ну что ж, партия платит за кровь, скидываются все по-братски.

В жарких перепалках, неустанных трудах и заботах о требующей неусыпного внимания чести, в самоотверженном единении и беззаветной дружбе пройдет года два — и поднимешься на вторую ступень: таёр.

А если так, то теперь тебе позволены сапоги на высоких подборах, легкий халат нараспашку — зимой и летом без рубахи, чалма-корзинка, конец которой раза в полтора длиннее, чем у новичков, и полуаршинный нож на непомерно длинном кушаке из цельного куска маты.

Ну а на самой высокой ступени айарского молодчества стоит муж из мужей, молодец из молодцов.

Сколько бы партий ни было в городе — да хоть бы даже и четыре: шахристанцы, регистанцы, калабадцы и джуйбарцы, — муж мужей все равно один: один удалец удальцов на свое время. Сменит его новый раис айаров — значит, и время сменилось, пошел новый круг, начинай сначала... А как сменит? — только вызвав на честный бой и победив так легко, так очевидно и играючи, что все только ахнут: о да, верно, тут не поспоришь, уж удалец так удалец, молодец из молодцов, муж из мужей. А если случится малейшая заминка, если победа не свалится в руки так же легко, как переспелое яблоко с подсохшей ветки, прежний раис останется на своем месте, а того, кто зря покусился на его славу, с позором и навсегда выгонят из айарского братства.

Шеравкан вздохнул.

— Не знаю.

— Не хочешь? — удивился Джафар.

— Хочу. Но сыну стражника трудно стать айаром.

Слепец допил вино, поставил пиалу.

— А как же отец стал стражником?

Шеравкан пожал плечами.

— Он хотел жениться.

Замолчал.

— Ну? — поторопил слепец.

— Ну вот. На маме на моей хотел жениться. Ну то есть... на будущей моей маме. А дедушка Рашид... мамин отец... помните, вы еще сказали, что он огнепоклонником был?

— Что?! — изумился Джафар. — Когда я говорил, что дедушка Рашид был огнепоклонником?

— Помните, про свинью поспорили? Вы и сказали. Да ладно, ничего, я же не обиделся.

— Нет, подожди. Я про дедушку Рашида ничего не говорил. У меня и мысли такой не могло быть. Я говорил всего лишь, что твои предки поклонялись Ормазду. Как и мои, впрочем. Понимаешь? Бог с тобой, это совершенно не про твоего дедушку Рашида.

— Ну ладно, ладно, — отмахнулся Шеравкан, которому не терпелось продолжить рассказ об айярах. — В общем, дедушка Рашид-то и говорит ему, папе-то моему: пока, говорит, ты с айарами путаешься, я за тебя дочь не отдам. Мне, говорит, зачем такое нужно: тебе башку проломят, а она с детьми останется. Такой уж дедушка человек. Я его люблю, конечно, но... — Шеравкан расстроенно махнул рукой. — Так и заставил отца из айаров уйти.

— И он стал стражником, — вопросительно уточнил слепец.

— Ну да, стал стражником, — кивнул Шеравкан.

— То есть и тебе, скорее всего, придется стать стражником, — полуутвердительно сказал Джафар.

Шеравкан пожал плечами:

— Не знаю. Наверное.

Произнеся последние слова, он с удивлением почувствовал, что его согласие с будущим немного горчит.

Да, он станет стражником... но зачем тогда уметь читать?

Слепец нашарил пиалу, придвинул.

— Налей...

Шеравкан взялся за кумган.

И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил, запинаясь:

— Джафар... уважаемый Джафар... а как это с вами случилось?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.