Глава четвертая

Глава четвертая

Свой очередной доклад командующему начальник разведотдела начал не с обычной сводки, а с частного на первый взгляд факта.

— К нам поступил сигнал, который, возможно, касается группы на Мегерее. Сёдерстрем, находящийся с напарниками в Сюльте-фьорде, донес, что в Хоннингсвоге, по слухам, арестовано двое русских и двое норвежцев.

— Вы полагаете, что это люди из той группы?

— Такая вероятность не исключена.

— Где еще один, ведь на берегу осталось пятеро? — Визгин знал, что Головко четко помнит все детали, о которых ему доложено или он прочитал.

— Мог по каким-то причинам отколоться. Нам остается пока только предполагать.

— Почему в Хоннингсвоге? Это же не Опнан, где группа высаживалась.

— Этот поселок находится тоже на Мегерее. Мы вам показывали его фотопанораму. Возле него у немцев береговая батарея. Он недалеко от Опнана, на южном берегу Камё-фьорда. Мы забрасывали людей в безлюдное и недоступное место, но они могли выйти туда в поисках пищи. А возможно, наткнулись на дозорные суда либо на патрули на суше.

— Вы не задумывались, почему так долго не было никаких сигналов о захвате людей?

— А если они все это время прожили в Опнане?

— Но у них не было продуктов…

— Не исключено, что ребятам удалось отыскать рыбацкие запасы. Норвежцы часто оставляют в домиках на берегу или в тундре топливо и пищу.

— Но если люди захвачены, то почему молчат немцы?

— Они и после захвата Коваленко сидели, как с водой во рту, около трех недель. Обдумывают, что делать дальше, подыскивают выгодный вариант.

— А что они могут нам подкинуть?

— Подать сигнал от разведчиков, чтобы им помогли, сняли… А на съемке снова отловить.

— На это они сейчас не пойдут, — Головко не согласился с предположением начальника отдела, — слишком много времени прошло. И с Коваленко нашумели…

В печати публиковались снимки командира советской подводной лодки Коваленко в форме немецкого офицера и его обращение к подводникам перестать воевать за большевиков и за Советскую власть, переходить на сторону фюрера. Этих сообщений было так много, что стало трудно отделить правду от фальши.

— Когда в прошлый раз я докладывал вам сообщение из Центра о пленении Коваленко, у меня не было полного текста документа от английского военного атташе генерала Макфорлана. Теперь почтой пришло письмо. Я его внимательно изучил.

— Есть там что-то новое? — Головко внимательно посмотрел Визгину в глаза.

— В принципе, отличия нет, но некоторые детали обозначились четче. О нашей группе сказано так: «Его расспрашивали в подробностях, и он, очевидно», — я подмечаю это место в сообщении, — Визгин даже сделал короткую паузу, сделав ударение на слове «очевидно», — «дал некоторые сведения о небольшой группе людей, которых он пытался высадить с лодки вблизи Мегерея (но которые с тех пор, по слухам, утонули) и которым он указал, куда направиться, и о путях сношения с ними».

— Кроме Коваленко, дать немцам сведения о группе никто не мог. Но раз источник знает и сообщает о группе, значит, разговор о ней на допросе шел. И нам теперь даже неважно, по своей ли инициативе об этом сказал Коваленко или его к этому принудили.

— Если, конечно, группа или кто-то из нее не попал сразу к немцам. — Визгин дал командующему другое направление для размышлений.

— Но ведь источник не дает ни малейшего намека на захват группы. Более того, он сообщает, хотя и, по слухам, о ее гибели. Меня в этой части сообщения вот что настораживает: будто бы Коваленко указал, куда должны направиться высаженные и о путях сношения с ними. Откуда он это знает?

— От наших людей получить эти сведения не мог, даже от Сутягина. Он знал точное место высадки — Опнан. Ему было вполне понятно, что с таким количеством груза разведчики далеко переместиться не могли. О способах связи он мог только предполагать, так как видел радиста с рацией. Другие каналы связи не могут быть ему известны. — Визгин справедливо отвел подозрения от своих людей.

— Теперь давай поразмыслим над тем местом в сообщении, где говорится, что люди из группы, по слухам, потонули. Откуда они? Автор сообщения, видимо, находится в тесной связи с германской разведкой. С момента захвата Коваленко до поступления информации к нам прошло восемь дней. Сигнал — и довольно подробный — должен был из Северной Норвегии прийти в Берлин, там на каком-то этапе попасть к английскому сотруднику, оттуда его передали в Лондон, а затем в Москву. Двигался он удивительно быстро. Далее, — рассуждал Головко, — сведения об утонувшей группе шли одновременно с сообщением о захвате Коваленко и его показаниях. Значит, в Берлин они поступили тоже из Норвегии. Об этом либо сказал сам Коваленко, чтобы отвести немцев от поиска разведчиков, либо немцы ходили к Опнану и видели трупы погибших. А возможно, утонувших море выбросило на берег, тела их видели норвежцы, а от них узнали немцы… — Головко на минуту прервал свои размышления.

— В Опнане зимой людей не бывает, мы потому и забрасывали туда группу. Если норвежцы увидели тела погибших, да тем более своих соотечественников и русских, они об этом немцам не сказали бы.

— Могли ведь оказаться и сотрудничающие с немцами.

— Не исключено. Но за такой короткий срок эти сведения столь длинный путь не прошли бы, — не согласился Визгин с предположением командующего.

— Значит, надо думать, в Берлин они пришли с первыми материалами допроса Коваленко. Если бы немцы сразу сходили к Опнану и видели погибших, сообщение о их гибели пришло бы категоричное. Зачем ссылаться на сомнительные слухи? Кроме того, они бы на Мегерее устроили облаву или оставили засаду. Скорее всего следует предположить, что автор слуха — Коваленко.

— К такому мнению приводит логика рассуждений, товарищ командующий, — согласился Визгин.

— О чем еще сообщает Макфорлан?

— Коваленко расспрашивали о путях, по которым норвежцы получают и передают союзникам сведения о судоходстве и о способах взаимодействия русского флота с британским. По мнению передавшего информацию, немцы в последнее время подслушивают радиопереговоры между советскими подводными лодками и берегом.

— Это очень важная информация. Я скажу Кучерову, чтобы подготовили соответствующие контрмеры. А вы примите участие в их подготовке.

— Будет исполнено.

— К задаче, которая возникла перед нами этой выброской, — продолжал Головко, — добавилось еще одно неизвестное.

— Когда это случилось, мы не сбрасывали со счетов возможную неудачу. Но мы не теряли надежды, что люди живы.

— Если захвачено четверо, то среди них находится кто-то из моряков лодки.

— Наши разведчики живыми не сдаются. Они знают, что им пощады не будет. В прошлом году Ойен приставил ствол ко лбу. Совсем недавно Шеремет сам попросил пистолет, чтобы решить свою судьбу. Отряд не породил ни одного пленного.

— Но сейчас кто-то есть… — Головко недоговорил фразу, сказав ее неопределенным, ни утвердительным, ни вопросительным, тоном.

— Это меня беспокоит. И наводит на размышления и сомнения.

— Какие?

— О точности информации Сёдерстрема.

— Вы полагаете, что ее могли подбросить немцы?

— Едва ли… Скорее всего при передаче с рук в руки, с острова на материк она могла обрасти наслоениями.

— Дайте задание Сёдерстрему: пусть попытаются разузнать — может, какие-то дополнительные сведения появились.

— Исполним. У меня возникла еще одна мысль.

— Какая?

— А если они действительно утонули и немцы нашли их трупы? Тогда наша линия существенно меняется.

— Кто же тогда арестован в Хоннингсвоге?

— В том-то и загадка.

— Это и заставляет нас как можно скорее докопаться до истины. У нас ведь в той зоне действует еще группа? — полуутвердительно спросил Головко.

— Так точно, группа Трюгве Эриксена, работающая у Берлевога, на мысе Нолнес. Она и подтвердила немецкое сообщение о захвате Коваленко.

— Их не спрашивали?

— Нет. Если что узнают, сами донесут. А так не стоит вызывать у них лишнее беспокойство. Ведь на Мегерей пошел брат Трюгве.

— Вы, пожалуй, правы. Но ищите путь к истине. Если люди арестованы, не попали ли к врагу радиостанция и шифры? — озабоченно заметил Головко.

— Вряд ли. Была бы цела радиостанция и жив радист, они бы вышли на связь.

— Есть ли еще возможности перепроверить?

— Думаю, нет. Ни Сёдерстрем, ни Эриксен не имели задания посылать на Мегерей маршрутников. Все же это далеко за проливом, на острове. Да и Эриксену скоро возвращаться. Надеялись получать сведения оттуда через эту группу.

— А сейчас они могут выполнить такое задание?

— Так точно. Но им потребуется время, чтобы найти ходока на Мегерей. Скорее получим от них сообщение, если группа жива и даже захвачена. Норвежцы наверняка передадут.

Визгин ушел от командующего озадаченным. С одной стороны, доброжелательный тон Головко помог ему более спокойно и широко мыслить. Но, с другой стороны, он понимал, сколь трудно сейчас подобраться к разгадке истории на Мегерее.

Он отдал распоряжение, чтобы в центре связи продолжали следить за позывными радиста группы. Несмотря на длительное молчание, возможен его выход в эфир.

В каждую радиограмму от Седерстрема и Эриксена вчитывались столь пристально, будто между строк хотели найти ответ на неразгаданную загадку.

Поступил сигнал, что в Хоннингсвог приходили из тундры два человека, один из них говорил по-норвежски, другой по облику на норвежца не похож, но в разговоры не вступал. Деньги у них были, они кое-что купили, унесли с собой. Сказали, что живут у оленеводов, больше ничем не интересовались.

Потом пришло сообщение, что об исчезнувших людях может что-то знать Иоганн Нильсен, он живет на материке в Кюль-фьорде, домик его одиноко стоит в удалении от поселка. У него большая семья, но живет она отдельно в Хавесунде. Время от времени он уезжает туда, иногда живет подолгу, но большую часть времени, особенно теплого, проводит в своем доме. Люди подозревают, что он имеет какие-то тайные связи, кто-то к нему скрытно похаживает. У него будто бы видели автомат и гранаты.

Сведения эти настораживали, давали пищу для надежд.

Разведчики молчали, шел день за днем, неделя за неделей, но сигналов из Мегерея не было.

История с исчезновением разведчиков на Мегерее наделала в то время много шума в Норвегии. Новый интерес к ней возник и спустя десятилетия. Особенно обстоятельно написали о ней норвежские авторы Хьёлль Фьертофт и Ханс Эриксен. По их исследованиям события развивались так.

Примерно в середине марта 1942 года житель поселка Камёйвар Сёдерхольм Густав с сыновьями Рагнаром и Асбьёрном и соседом Маркусом Карлсеном ходил на своем боте осматривать сети возле восточного побережья Мегерея. Когда шли невдалеке от берега около Опнана, заметили двух человек, которые махали руками, просили пристать к причалу.

Сюда и пристал бот Густава Сёдерхольма. Рыбаки спустились на пристань, встретились с двумя незнакомцами, сравнительно молодыми людьми. Они не говорили по-норвежски. Жестами и кое-какими общепонятными словами объяснили, что они моряки с советского судна, потопленного немцами. Добрались сюда, не зная, какое это место, чья земля. Они давно не ели, нет никаких продуктов. Просят покормить и дать про запас что-нибудь из пищи. Одеты оба в русскую морскую форму и комбинезоны.

Сёдерхольм и его команда поднялись к домикам, убедились, что люди живут тут давно. По всему чувствовалось, что они обитают отшельнически: ни дорог, ни троп в горы не натоптано, следов не заметно.

Норвежцы поделились с бедствующими русскими моряками своими не очень щедрыми запасами, пообещав никому ничего о них не говорить.

Не раз Сёдерхольм снабжал этих русских парней продуктами.

Фьертофт и Эриксен пишут, что на побережье тогда ходил разговор, будто русским морякам помогали и другие рыбаки. Но никто не признавался в этом, знали, какая кара ждет их от оккупантов. Последующие события показали, что опасения эти были вполне обоснованны.