Впередсмотрящие

Рукопожатья боевых друзей,

Они чисты, как детская улыбка,

Прочны, как материнская любовь,

И горячи, как солнце над Кореей.

Чо Ги Чхон. Поэма «Пэктусан»

Первая наша военная ночь на востоке прошла спокойно — ни тревог, ни стрельбы.

Утром Леонова и Гузненкова вызвали в разведотдел. Перед отъездом они поручили нам с Никандровым готовить на всякий случай разведчиков к выходу в боевую операцию.

Матросы тут же занялись приведением в порядок оружия, получили походный запас патронов и гранат. Каждый проверил свое обмундирование, обувь и снаряжение, негодное заменили, испорченное, порванное на учениях принялись ремонтировать.

Покончив со своим оружием и рюкзаком, я прошел по отделениям. Матросы сосредоточенно, без обычных шуток и смеха подтягивают свою амуницию, укладывают боезапас. Волнуются не только молодые, беспокоятся и северяне.

К вечеру вернулись из Владивостока командир и замполит. Получен приказ утром выйти на выполнение первого боевого задания. Мне, Никандрову и Чекмачеву велено еще раз все проверить и посмотреть. Обошел своих ребят. Они уже получили походный паек и раскладывают банки и свертки по рюкзакам.

Перед самой посадкой на катера провели небольшой митинг. Раньше мы всегда уходили в походы без собраний и речей. На большой базе провести их незаметно для окружающих было невозможно. Напротив, чаще всего мы старались прошмыгнуть на причалы под покровом темноты. Здесь поблизости от наших казарм никого нет. Не думаем, чтобы возле нас на острове притаился соглядатай. Но главное не в этом. Уж слишком необычный момент. Идем в первый поход в новой войне. Тут никак нельзя не выразить свои чувства словами. Короткая, от сердца напутственная речь очень нужна.

Обращаясь к стоящим в нечетком, неровном строю десантникам, наш замполит, от волнения чуть сорвавшись на фальцет, говорит:

— Отряд наш идет в свой первый поход на этом новом для нас театре. Мы хорошо подготовились к боям, принесли сюда с запада неоценимый боевой опыт, успели многому научить молодых тихоокеанцев. Мы сильнее врага. Дело наше правое и верное. Командование флота надеется на нас, оно уверено, что мы образцово выполним боевой приказ. За кормой наших кораблей остается Родина. Она ждет от вас подвигов во имя ее чести и славы.

И вот мы уже на пути к чужим берегам.

Мой взвод идет на головном катере. С нами же командир отряда и почти вся группа обеспечения. На ходовом мостике рядом с командиром катера старшим лейтенантом Соколовым вплотную друг к другу приткнулись Леонов и заместитель начальника разведотдела капитан 3-го ранга Колюбакин. На него командованием возложено обеспечение успешной высадки отряда в заданном пункте. Это тоже одна из наших давних хороших традиций: каждую операцию разрабатывают и готовят с отрядом офицеры разведотдела. Руководитель оперативной группы и отвечает за высадку и съемку десантников.

В кильватере за нами катер старшего лейтенанта Николаева. На нем взвод мичмана Никандрова и часть группы обеспечения. Там же замполит Гузненков. По боевому расписанию он обычно на переходе морем и при высадке наблюдает за взводом Никандрова.

Совсем исчез из глаз остров Русский. Уже второй час неумолчно гудят двигатели. Идем мы во вражеских водах. В мирное время кораблям нашего флота плавать тут почти не приходилось.

Разместившись вдоль бортов, на юте, возле рубки, прижавшись спиной к еще не нагретым солнцем трубам торпедных аппаратов, моряки-десантники ни на минуту не прерывают наблюдения за морем и воздухом.

Взбудораженная винтами вода бурлит и пенится. Лучи солнца играют в мириадах брызг всеми цветами радуги. За кормой расходится постепенно исчезающий след.

Далеко позади остался Владивосток. Слева — бескрайняя морская гладь. Только что вынырнувшее из нее утреннее солнце первыми лучами позолотило вздыбившееся справа побережье. Солнце сейчас чистое, яркое, не запыленное как днем, блестит, словно надраенный медный лагун[3] на корабле. Причудливо изломанная линия гор, поросших густым лесом, подсвечена лазоревой дымкой.

Там, по правому борту, лежит не виденная нами до сих пор Корея — Страна утренней свежести, или, как ее еще называют, Страна утреннего спокойствия. В эту минуту она вполне оправдывает свое красивое поэтическое имя. Берег тих и задумчив, он загадочно молчит. Мирным спокойствием дышит сегодняшнее раннее утро на самом дальнем востоке, откуда, как принято считать, небесное светило начинает свой трудовой день.

И не вяжется эта ласкающая глаз и умиротворяющая душу природа с той суровой действительностью, которая опять взбудоражила всех нас. Не грохотом небесного грома, не вспышками молний, не пронзительным воем бури, а безмятежным солнечным рассветом пришла война в эти восточные дали. У войны свои законы. Она все сразу переворачивает вверх дном. И там, где только что все было спокойно, жди опасности, берегись взрыва, бойся гибели.

Потому-то глаза моряков невольно тянутся к пышным шапкам лесистых сопок, к легким волнам прибрежного наката, а мысль постоянно угадывает за этими мирными картинами затаившиеся где-то, рыскающие в поисках добычи корабли, несущие смертоносный груз эскадрильи самолетов, шагающие по дорогам или плывущие по морям полки и дивизии японской армии.

На тех гористых, покрытых бархатной зеленью берегах, вдоль которых сейчас идут наши катера, расположился неприятель. Каковы его силы, какие намерения у вражеского командования — нам надо узнать и быстро донести своему штабу. Издавна держится в корабельном лексиконе слово «впередсмотрящий». На марсовой площадке мачты, на носу или с ходового мостика такой моряк наблюдает за морем прямо по курсу корабля. Он смотрит вперед. Вот эту роль впередсмотрящего возложило командование теперь и на наш отряд. Нам приказано раньше всех других ступить на занятую врагом землю, своими глазами поглядеть, что там делается. Если же обстановка позволит — удержать плацдарм до высадки более крупных флотских частей. Как и раньше, на севере, здесь отряд снова идет к чужим берегам в первом броске.

В те первые дни нам, рядовым солдатам и матросам, ничего не было известно о существовании двух Дальневосточных и Забайкальского фронтов и о том, что для руководства войсками на Дальнем Востоке создано специальное Главное командование во главе с маршалом А. М. Василевским. Мы только видели, что пришла в движение военная машина огромной мощи. Десятки кораблей отошли от наших берегов, сотни самолетов поднялись с аэродромов, тысячи и тысячи людей перешли недвижно стоявшие десятилетиями рубежи. И в этой лавине, покатившейся на юг и на юго-восток, острым лезвием вытянутого носочка раньше всех других на полной скорости несется к корейским берегам наш отряд. Даже теперь, когда я гляжу на многочисленные стрелы на картах, показывающие направления ударов наших войск в те дни, я мысленно представляю наш отряд, прорезающий дорогу для других, в самом заостренном кончике стрелы, прочертившей море от Владивостока к городам восточного корейского побережья.

А оно так и было. Во всю скоротечную восточную войну нам пришлось быть на самом тонком заострении бурава, ввинтившегося в японскую армию в Корее.

Мотористы выжимают из двигателей все «до последней железки». Звенящий, как струна на высокой ноте, гул доносится через раструбы и приоткрытые люки из моторного отсека.

Мы идем уже вторую половину пути. Леонов позвал меня с командирами отделений в носовой кубрик, куда шум двигателей доносится меньше и не так мешает разговору. Здесь он рассказал нам более подробно о поставленной перед отрядом задаче.

За все годы войны на севере в отряде выработался и строго соблюдался порядок получения задания. Непременное условие разведки — скрытность. Если о добытых сведениях удастся проведать противнику, ценность таких сведений будет равняться нулю, а может даже принести и вред. Вот почему об отправлении в разведку, о существе задания противник не должен знать. Подробно задача ставилась командиру отряда перед самым выходом в море. Нас, командиров взводов и отделений, знакомили уже на переходе морем, когда было очевидно, что все складывается благоприятно, что по погодным или иным условиям возвращаться на базу не будем. Командиры отделений в общих чертах, по примерной схеме, доводили задачу до бойцов. Никто из нас до высадки, а иногда и позже, вплоть до возвращения домой, не знал точного географического расположения и названия места выполнения задания. Такая строгая конспиративность оберегала нас от многих случайностей и провалов.

Командующий флотом приказал отряду высадиться прямо на причалы корейского порта и выяснить обстановку. Уже позже, находясь в этом городе, мы узнали, что это ближайший к советско-корейской границе город Унги[4].

На плане города мы рассмотрели все, что должно особенно заинтересовать разведчика, наметили вероятные маршруты, прикинули, где можно уцепиться, если столкновения с противником избежать не удастся. Нам приказано захватить и удержать плацдарм на чужом берегу прямо средь бела дня. Если противник окажет сопротивление — драться до подхода подкреплений. О возможном времени их прибытия знает только командир отряда. После высадки при всех условиях — с боем или без боя — разобраться в обстановке, узнать о силах противника и его намерениях и обо всем немедленно донести командованию флота. От этого зависит принятие дальнейших решений адмиралом Юмашевым. В поддержку нам должна быть подброшена рота автоматчиков. Если противник эту группу захвата плацдарма не сбросит в море, в порт высадят еще батальон морской пехоты, а затем туда перейдут для базирования легкие силы флота. Что нас ждет в этой первой высадке — бой ли, засада ли, или же противник уклонится от столкновения, чтобы дезориентировать нас, — мы в тот момент ничего не знали, могли только гадать и прикидывать.

Нас особенно тревожило, что высадка назначена на дневное время и прямо на причалы порта. На севере мы всегда высаживались ночью, подходили к назначенному месту чаще всего по сухопутью со стороны. К причалам швартоваться для десантирования не приходилось. Лишь садились на катера для обратного пути иногда с причалов занятого поселения.

Мы спросили Леонова, почему командование решило высадить отряд днем и прямо на городские причалы, а не на какой-то слабо охраняемый береговой участок. Виктор ответил, что нашей дневной высадке штаб флота придает особое значение. Прежде всего — это расчет на дерзость. Противник не ждет десанта в дневное время. Он может ожидать нас ночью или рано поутру. Опыт подсказывает, что к отражению десанта в дневное время неприятель меньше всего готовится. С другой стороны, ночная высадка на необустроенный и незнакомый берег грозит и нам неизбежными трудностями: по этому побережью никто из нас еще не ходил, мы его не изучили. Пробираться ночью во вражеский город в приграничной и прифронтовой полосе, невдалеке от развернувшихся боев, более опасно, чем нежданно средь бела дня свалиться прямо на голову противника там, где он считает себя пока неуязвимым. Риска и дерзости в этой тактике больше, но и шансов на успех тоже больше.

Кроме того, выброска десанта прямо в порт для захвата его в целости и сохранности лучше всего отвечала интересам флота. Морское побережье, береговые укрепления на нем, порты, их оборудование и возможности использования для нашего флота — все это весьма интересовало наше флотское командование.

Видимо, оно руководствовалось и еще одним обстоятельством. Но о нем мы в те дни пока ничего не знали, а смогли лишь догадываться дня через три-четыре. С самого начала операции на востоке приобрели стремительный наступательный характер. Первоначальные расчеты пришлось пересмотреть. Медлить было нельзя. Возникла возможность парализовать противника, рассечь его на части, прервать управление войсками, внести дезорганизованность и панику глубокими высадками и рейдами. Как показали последующие события, этот расчет вполне оправдал себя.

III

Еще раз сверив по карте возможные маршруты, мы поднялись снова наверх. Для меня, как и для многих других десантников, оставаться в нижних помещениях более утомительно. Всего десятка полтора десантников сгрудилось в матросском кубрике, там тесно и душно, иллюминаторы задраены. Большинство же разместилось на верхней палубе, тут освежает ветерком, да и обзор шире. Вместе с командой они ведут наблюдение за морем и побережьем. Каждый занимает то место на катере, которое расписано еще на тренировках и стало привычным. И хотя высадка еще не скоро, десантники готовы к бою моментально. Оружие положено на колени или лежит рядом, за него можно ухватиться мгновенно.

Укрывшись от солнца за боевой рубкой, мы присели на рюкзаках, на пулеметных коробках, а кто и прямо на деревянной обшивке палубы, сложив ноги калачиком, и посматриваем в сторону корейского берега. Рядом со мной притерся спиной к рубке Виктор Соболев. Одет и снаряжен он, как и все остальные десантники, для легкой набеговой операции. Армейское полевое обмундирование признано нами еще с первых месяцев войны. Для действий на берегу оно намного практичнее флотской одежды. Кое-кто вместо гимнастерки предпочитает надевать спортивную куртку. Только через расстегнутые воротники виднеются полосатые матросские тельняшки — непременное свидетельство «морской души». Пояс у Виктора сплошь увешан сумками — тут диски и магазины к автомату, в чехлах фугасные и противотанковые гранаты, в ножнах — отточенный нож. Магазины с патронами к автомату засунуты и за голенища сапог. За голенище же иногда прячут небольшой пистолет. И все же часть боеприпаса лежит еще в рюкзаке: каждый боец берет к автомату до тысячи патронов. В рюкзаке утрамбован и походный паек. Фуфаек сейчас с нами нет, это не север. Пилотку свою Виктор снял, положил ее на колени. Ветерок раздувает волосы. Каски мы не носим. И не потому, что не прижились: и в дальних походах в тыл, и в коротких бросках на побережье они стесняют нас, утяжеляют и сковывают. По бортам, ближе к корме, принайтовлены к леерам[5] резиновые шлюпки: в случае, если не удается подойти к причалам, участок от катеров до берега придется преодолевать на шлюпках.

Несколько раз меня тянет поглядеть на Николая Зубкова. Какой-то он сегодня тусклый, непривычный, сидит опустив плечи. Видно, что волнуется. Уже дважды пытался он заговорить об опасности высадки днем, но его никто не поддержал.

Большинство десантников не любит перед выходом на задание и в походе рассуждать на эту тему. Такая уж сложилась в отряде привычка, но о возможных опасностях и особенно о каких-то сомнениях вслух разговаривать перед боем не принято. Чтоб не тревожить ни себя, ни товарища, не расстраивать нервы. Про себя думай, взвешивай, прикидывай, что к чему, но к другому со своими опасениями не лезь. Командир отделения Степан Овчаренко раздраженно одернул Николая, и тот притих, ушел в себя. Но, видно, не успокоился. Оттого я нет-нет да и посматриваю на него. Меня беспокоит настроение Николая.

Во всех прежних походах это был храбрый, уравновешенный и осмотрительный боец. Он один из немногих оставшихся в отряде ветеранов: пришел в разведку в знойное лето 1941 года в группе мурманских комсомольцев-физкультурников, добровольно вызвавшихся защищать свой родной край. Участвовал в большинстве проведенных отрядом операций. За храбрость имеет орден Красного Знамени и орден Отечественной войны. Был ранен, но легко и потому строй надолго не покидал.

А вот теперь, видно, стал одолевать его червь сомнения и точит потихоньку душу. Да Зубкова, пожалуй, можно и понять: прошел всю многолетнюю войну, уже одной ногой ступил и глазом заглянул в мирные дни, а тут снова иди в бой, стремись одолеть недруга своего. Как бы то ни было, а настроение у Зубкова было неважное. Правда, все боевые походы и на востоке закончились для него благополучно. Но в мирной жизни, за которую он так долго воевал, удалось ему пожить немного: вскоре после войны сделал ему хирург операцию несложную, но неудачно. На этом и оборвалась молодая жизнь Николая Зубкова.

Унги — цель нашего первого десанта — сравнительно небольшой приграничный портовый город, имеющий всего шестьдесят-семьдесят тысяч жителей. В его бухте временами отстаивались легкие силы японского флота, а через порт текли военные и другие грузы в Японию и с островов на материк.

Перед началом войны, с первых чисел августа, наша разведка обратила внимание на усиленное движение крупных групп транспортов между метрополией и портами Северной Кореи. Зачастили неприятельские суда и в Унги. Эту ниточку, связывающую Японию с материком, надо было скорее перерезать. Занятие города частями флота надежно прикрывало с моря фланг нашей наступающей по побережью 25-й армии.

Справа по носу все отчетливее просматриваются выползающие из-за полуострова очертания города. Боевые расчеты на местах, все десантники теперь на верхней палубе. Взяв оружие на изготовку, они, прижавшись друг к другу, полуприсели вдоль бортов, приникли к леерам. Моторы приглушены, скорость снижена, катера осторожно, как бы ощупью, приближаются к причалам. Первый раз к чужому городу подходим особенно осмотрительно. Берег молчит, как безжизненный, никаких сигналов, ни движения, ни стрельбы, все как бы застыло в неподвижности. Бухта пустынна, не видно ни военных кораблей, ни транспортных судов. Безмолвный, как бы притаившийся берег тревожит не меньше, чем огневая завеса встречного огня. В двух местах из воды торчат мачты затонувших пароходов: с первых же часов после начала военных действий и в течение вчерашнего дня флотские бомбардировщики и штурмовики совершили на порт несколько налетов, потопили стоявшие в бухте транспорты и подавили огонь зенитной артиллерии. В западной стороне гавани — у стоянки для мелких судов — в нескольких местах клубится дым и видно пламя пожаров.

В причалы, в постройки, в зеленеющие склоны сопок зорко всматриваются стоящие на мостике командиры катеров, офицеры-десантники, туда же приковано внимание матросов-катерников и разведчиков. Лишь изредка кое-кто бросит короткую фразу.

— Что-то там подозрительно безлюдно, — сдерживая волнение, проговорил один из стоящих рядом матросов.

— Как бы японцы не ударили, когда подойдем вплотную, — отвечает ему сосед.

Моряки до боли в глазах вглядываются в каждый кусочек берега, стараются уловить малейший чуждый звук за рокотом катерных двигателей.

Катера готовы в любую секунду рвануться в сторону или на выход в море, чтобы не попасть в ловушку. Даже винты словно почувствовали это общее возбуждение и не взметают за собой волн и брызг, а оставляют за кормой множество вьющихся воронок и бурлящих, как в кипятке, пузырьков.

Нервы натянуты, как струна, реакция на все мгновенная, четкая. В таком же состоянии, когда мысль работает удивительно быстро и ясно, все мышцы, подобно сжатой пружине, готовы к молниеносному броску, когда в руках и ногах собирается какой-то небывалый сгусток силы, бывает охотник, который бесшумно, боясь пошевельнуть хоть одну веточку, впритирку продвигая по земле не только тело, но и голову, приближается к логову опасного зверя.

Кажется, причалы надвигаются на нас, хотят навалиться и подмять под себя. До них осталось всего несколько метров. И вот катер почти совсем сблизился бортом со стенкой.

Не дожидаясь, пока он подойдет вплотную, будут вынесены швартовы и поданы трапы, десантники, стоящие уже за леерами по кромке борта и на планшире[6], прыгают на причал, сразу же рассеиваются в разные стороны и, пригнувшись, с автоматами и винтовками наготове разбегаются к ближайшим постройкам и укрытиям.

Все высадились и оторвались от прибрежной полосы. Похоже, что высадка удалась, японцев на причалах не оказалось. На подходе к берегу они не попытались расстрелять и утопить десант. Это уже обнадеживает. Теперь главное — зацепиться за берег, захватить участки для обороны, бросить, как говорят, якоря намертво, чтоб в случае нажима неприятеля было где дать ему отпор.

Катера, так и не закрепив швартовы, тут же отваливают от стенки и идут мористее, к выходу из бухты. Там для них безопаснее, на малых скоростях будут маневрировать и, если не будет волнения или быстрого течения, лягут в дрейф до тех пор, пока мы их не вызовем.

— Катера, гляди, как рванули в море. Теперь бы тут не «прищучили», — на бегу замечает Виктор Карпов.

— А ты жми вперед, отрывайся от берега, — советует его друг Павел Колосов.

— Командир отряда приказал передать по отделениям: быстрее рассеиваться, проникать к укрытиям, держать связь, немедленно докладывать обстановку, — передает приказание Леонова прибежавший его связной Борис Гугуев.

Бойцы и без команд понимают, что надо расширять плацдарм, с первых же минут захватить участок побольше, чтоб можно было передвигаться и не быть под открытым обстрелом врага.

Удача высадки ослабила напряжение, стало как-то спокойнее: в руках у тебя хорошее скорострельное ружье, оно снаряжено в достатке патронами, ты здоров и крепок, неплохо умеешь стрелять из автомата, ты уцепился за берег и оторвался от кромки воды, под твоими ногами твердая земля, а не готовая мгновенно поглотить зыбучая пучина моря, ты можешь, если нужно, вгрызться в эту землю и, вцепившись в нее руками, заставить врага дорого заплатить за попытку сбросить тебя в море. Ухватившись за берег, сразу обретаешь многократно возросшую силу, начинаешь чувствовать себя хозяином положения. Как резко меняется состояние десантника за те короткие секунды, когда надо преодолеть полоску воды от катера или шлюпки до первых прибрежных камней или построек! Сначала как будто неудержимо летишь во что-то разряженное, мягкое, а потом, вдруг подхваченный сильным потоком, обретаешь крылья и уже не падаешь в бездну, а пружинящей силой мускулов рвешься вперед, не цепляешься — нет! — ухватываешься, вгрызаешься в эту сразу ставшую для тебя спасительной землю, сливаешься с нею всем своим существом. И даже чужая земля сразу становится тебе близкой.

Если же по тебе стреляют, стараются вдавить тебя в землю летящим роем пуль, то пущенная перед собой веером плотная завеса автоматного и пулеметного огня служит неплохим щитком, за которым ты хорошо можешь проскочить вперед, добраться до укрытия.

На причалах в ящиках и в мешках лежат какие-то грузы. Укрываясь за ними, перебегаем сначала к складам и от них — к припортовым постройкам и жилым домам. Прошло всего несколько минут, мы проскочили метров двести. Приказал остановиться, чтобы немного передохнуть, осмотреться и доложить об обстановке.

Командиры отделений доносят, что у них все в порядке, противника не обнаружено и они готовы продвигаться дальше в глубь города. Посылаю своего связного Николая Майорова доложить командиру отряда, что первая часть задачи — захват небольшого плацдарма — выполнена, а потому прошу дальнейших распоряжений. Возвратившись, он передает приказ Леонова действовать как предусмотрено планом операции.

Это означает, — хотя мы на такой вариант почти не рассчитывали, — если японцев в припортовой зоне не окажется и они станут уклоняться от соприкосновения с десантниками, отряду не оставаться на одном месте, а углубиться в городские кварталы и постараться быстрее выяснить намерения вражеского командования. Отрываться далеко от берега опасно: как бы японцы не заманили в какую-нибудь ловушку. Но и стоять недвижимо на нынешнем «пятачке» тоже нельзя.

Пройдя пару кварталов от порта к восточной стороне, я повернул все свои отделения по улицам в северную часть города.

Взвод Никандрова широкой цепью идет тоже в этом направлении, но на левом фланге, по припортовой части.

По центральным улицам, в середине между нашими взводами, продвигается командир отряда вместе с группой обеспечения.

Идем медленно, настороженно, заглядываем во дворы, в дома, за заборы. Смотрим, как бы не оставить за спиной упрятавшихся неприятельских солдат.

Но улицы, дворы, дома совсем безлюдны, на глаза не попадается ни одна живая душа. Даже горожане, местные жители, как сквозь землю провалились.

— Что-то тут подозрительно пустынно, — тревожится Виктор Максимов, — как бы не попасть в ловушку.

— И корейцев будто повымели, — добавляет своему командиру Костя Ермаков.

Позади нас совсем обезлюдевший город. Только у выхода в море маячат силуэты катеров — наша бодрящая надежда.

Пока на нашем пути через порт и на первых городских улицах нам не попадается на глаза ни одно оборонительное сооружение. Ни орудий, ни дотов, ни бронированных колпаков, ни других инженерных препятствий. Возможно, Эти укрепления возведены на высотах возле города, прикрывают подходы к порту со стороны моря, размышляем мы.

Но не могли же японцы быть настолько наивными, чтобы не рассчитывать на вероятность набегов наших кораблей на порт. Неужели они полагали, что мы не осмелимся высадить десант в город? Для отражения атак мелких кораблей, для нанесения ударов по десанту в порту и его окрестностях непременно полагалось иметь хотя бы средства стрелкового противодействия, пулеметные точки, малокалиберное скорострельное огневое прикрытие.

Где же этот вал широко разрекламированной несокрушимой японской обороны?

Надо будет искать его дальше.

А пока у нас нет времени долго раздумывать, почему обезлюдел город, куда могли подеваться японские части и местное население. В причинах разберемся позже. В эти минуты надо скорее выяснить общую обстановку в городе.

Продолжаем углубляться в жилые кварталы. Если удастся, надо посмотреть город до окраин, поглядеть, что делается на выходящих из города дорогах.

Дома вытянулись рядком вдоль улиц. Постройки одно- и двухэтажные. Похоже, что в основном кирпичные. Более крупные дома остались левее, вдоль тех улиц, по которым проходит Леонов со своей группой.

Входов в дома с улиц почти нет. Войти в дом можно только через дверь во дворе. По пути заскочили в два-три дома. Внутри никого не попалось. Но имущество оставлено на месте, ничего не тронуто, как будто хозяева покинули жилье на короткое время.

Чаще заглядываем во дворы. За заборами, то деревянными, то каменными, аккуратные, прибранные дворики, небольшие садики, цветы и водоемы.

Кругом все цело, ничто не пострадало. Бомбардировка и обстрел жилых районов не коснулись. Не видно даже ни одного разбитого стекла в окнах.

По пути встречаются какие-то учреждения, магазины. Надписи на домах, на вывесках сделаны иероглифами. Никто из нас в них не разбирается.

Улица постепенно идет на подъем. Центр города и припортовая часть теперь ниже нас и хорошо видны. Приближаемся к железнодорожной станции. Сюда послал меня Леонов со взводом, чтобы обследовать ее и развернуться для обороны.

Тревожная пустынность улиц нервирует. Так и кажется, что вот-вот что-то должно произойти, вспыхнуть, взорваться, взлететь, загреметь, загрохотать.

Но кругом по-прежнему тихо.

— Куда подевались горожане, неужели попрятались? — добивается Костя Ермаков.

— А мало ли японцы живописали о «жестокостях» большевиков… Корейцы могли и испугаться.

— А может, японцы угнали население из прифронтовой зоны, боятся, что корейцы будут помогать нашим войскам, — предполагает старшина Соколов. Дмитрий подал эту мысль не случайно. Ему не однажды пришлось видеть массовое изгнание гитлеровцами советских людей на оккупированной территории.

Растянувшись длинной цепью, осторожно приближаемся к станции и оцепляем постройки. И тут пока никого не видно. Матросы входят в здания и отправляются обследовать вагоны на путях.

Григорий Тихонов докладывает:

— Проверил вокзал. Там все в порядке. Здание в сохранности. Оборудование как будто на месте.

— Нами осмотрены пути и ближайшие складские постройки, — доносит Сергей Бывалов. — На путях не обнаружено ни одного паровоза, стоят сформированные и одиночные вагоны, похоже, что в основном без грузов. Догорают два склада, есть несколько сгоревших вагонов. Других разрушений не видно. Людей нигде не встретили.

Выслушав донесения, с Семеном Агафоновым бегло осмотрели часть вокзала и ближние дома. Затем послал связного доложить командиру отряда об обстановке. Вернувшийся Майоров передает приказание Леонова выбрать удобную позицию, закрепиться, подготовить условия на случай боя, выставить посты и ждать дальнейших указаний.

С командирами отделений определяем сектора для наблюдения каждому, и они разводят матросов по выбранным точкам. Взвод держит станцию и ее окрестности почти под круговым обзором. Располагаться в помещениях не рискуем, это снижает видимость, уменьшает маневренность и усиливает опасность. Да и тепло — ведь стоит знойный август.

Решаю обойти и посмотреть, как разместились разведчики. Деловито и старательно укладываются на земле матросы, каждый подобрал себе удобное местечко, пристроился в укрытии или сооружает его сам. Друг от друга далеко не отрываются, чтобы было видно или слышно своего соседа справа и слева.

Командира отделения Виктора Максимова с матросами Петром Карачевым, Михаилом Дегтяревым и Архипом Фетисовым посылаю обследовать ближайшие домики и фанзы, поискать там местных жителей и, если удастся кого-то найти, привести, чтобы расспросить об обстановке.

Степан Овчаренко с краснофлотцами Джагарьяном, Никулиным и Захаровым отправляются на разведку к воинским казармам.

Минут через пятнадцать группа Максимова возвратилась с тремя корейцами средних лет. Наши разыскали их в ближайших фанзах. Никто из нас не знает ни корейского, ни японского языка. Несколько корейских товарищей, пришедших вместе с нами из Владивостока в качестве переводчиков, остались в группе при Леонове. Некоторые из матросов-тихоокеанцев, с детства живших на Дальнем Востоке, владеют небольшим запасом корейских слов. С их помощью кое-как объясняемся с горожанами, стараемся расспросить их о противнике и о ситуации в городе.

Старший из приведенных жителей, мужчина лет сорока, одетый в черную хлопчатобумажную куртку, такие же штаны, в сандалиях на босу ногу и с непокрытой головой, отвечает чаще других. Он знает немного по-русски. Через него больше и объясняемся. На наш вопрос о том, где японские войска, он старается ответить возможно подробнее.

В двух воинских городках размещалось около двух тысяч японских солдат и унтер-офицеров. Офицеры и часть унтер-офицеров проживали на городских квартирах. Городок, что побольше, с тремя казармами, хорошо виден со станции, до него меньше километра прямо на север. К этому городку и отправился в разведку Степан Овчаренко. Другой воинский поселок находится к юго-востоку от станции, примерно в полутора километрах, тоже вблизи железнодорожных путей. Командует частью майор Ямамото, дом, где он живет, стоит в центре города, рядом с полицейским участком, они могут показать его.

Утром 9 августа солдаты из казарм с оружием и снаряжением колоннами вышли в город, расположились в порту, на железнодорожной станции, заняли почту, радиоузел и некоторые другие здания. Примерно треть гарнизона тогда же ушла вдоль железной дороги в сторону советской границы. Весь вчерашний день и предыдущую ночь японцы находились на тех же позициях. Походными кухнями через город туда же доставлялось им питание.

Сегодня рано утром возвратились в город те солдаты, которые уходили в сторону границы. После их прихода остальные подразделения покинули ближайшие сопки, порт и те места в городе, где стояли последние сутки, и в спешном порядке вся часть на короткое время возвратилась в казармы. Затем на автомашинах и подводах с оружием в руках и с кое-каким имуществом они быстро покинули город и выступили по шоссейной дороге на юг.

Спрашиваем, где паровозы. Отвечают, что еще вчера днем несколько паровозов с пустыми вагонами ушли в сторону границы. Остальные, прицепив груженые составы, отправились по дороге в южном направлении. Никаких разрушений в городе и окрестностях японцы не сделали.

Мы интересуемся, почему нет местных жителей, где они, не увели ли их вместе с собой отступающие вражеские войска. Рассказывают, что японцы население не угоняли. И горожане и окрестные крестьяне из-за страха боев и из-за неизвестности попрятались, кто где мог. Многие укрылись в лесу на ближайших сопках.

Выслушав этот рассказ горожан, приходим к выводу, что противник начал эвакуацию своих войск из приморского пограничного района. Далеко ли они будут отходить? На каком рубеже остановятся? Где постараются дать бой нашим войскам? Хорошо бы получить ответ на эти вопросы. Такие сведения может дать только какой-нибудь японский офицер. А вблизи нас нет даже и солдат. Нам пока не ясно, почему ни портовые сооружения, ни предприятия, ни воинские объекты, ни железнодорожную станцию японцы не попытались разрушить. Можно предположить, что с севера должны подойти в город еще находящиеся там войска. Чтобы обеспечить их эвакуацию, все и оставлено пока в сохранности. Вероятнее всего, за ними и погнали к границе железнодорожный порожняк.

Вернулся со своими бойцами Степан Овчаренко. Они дошли до военного городка беспрепятственно. Ворота и пропускная будка оказались открыты. Без помех вошли на территорию и осмотрели. В казармах никого нет, при коротком внешнем осмотре видно, что все объекты в целости и сохранности. Но где находится воинское имущество и сколько его, узнать не успели — было мало времени и стало смеркаться. Решение приняли разумное: лучше это сделать завтра утром. Хорошо, что выяснили главное: казармы пусты, солдат в них нет.

Получив эти сведения, иду к командиру отряда, чтобы доложить их ему. Местных жителей поручаю пока не отпускать, держать в отделении Максимова.

У Леонова застаю оживленную беседу. Тут и старший лейтенант Гузненков, у него за спиной стоят друзья-мичманы Чекмачев и Никандров, тут и фельдшер отряда старший лейтенант Гончарук со своим помощником Константином Тярасовым, здесь же «отрядные интеллигенты» Толстиков и Каштанов, которых почитают за их образованность, этакую деликатность и учтивость. Вытянув шеи, вслушиваются в беседу связные, радисты, непременные спутники Леонова — Пшеничных, Гугуев, Антонов и Горнышев. Народу собралось много, окружили расположившихся в центре Леонова, Гузненкова, переводчиков, разговаривающих с группой корейцев.

Горожане обрисовывают обстановку последних дней, сидя на корточках. Поза эта для нас пока непривычна. Наши примостились кто на коробке с пулеметными патронами, кто на рюкзаке, но большинство стоит и внимательно слушает.

Корейцы рассказывают, как вел себя вражеский гарнизон в последние дни и куда отступили японцы. Сведения совпадают с теми, которые получены в нашей группе.

— Теперь можно полагать, что не только в городе, но и поблизости японских войск нет, — сказал Леонов. — Далеко ли они отступили, будут ли подходить к городу с севера, от границы, будем выяснять утром.

И верно, сейчас, в наступающей темноте, выходить нам куда-либо из города бессмысленно. И места совсем незнакомые, и проводников пока у нас нет. Не только ничего не разведаем, но и сами можем напороться на неприятельские засады.

Пока мы беседовали, совсем стемнело, густая темень южного вечера окутала город. Мы сидим сейчас как на дне глубокого колодца. Нигде ни огонька, ни фонаря — сплошная чернота подступающей ночи накрыла нас своей шапкой.

— Поэтому, — заканчивает командир отряда, — сейчас всем разойтись по своим постам, выставить дозоры, а остальным отдыхать в тех местах, где заняли оборону с вечера. Находиться в полной боевой готовности.

Почти все разошлись. Возле Леонова и Гузненкова остались только корейцы и переводчики. Я на минутку задержался, чтобы уточнить с Леоновым текст радиограммы в штаб флота.

Наши радисты Дмитрий Кожаев и Михаил Калаганский развернули свое хозяйство и передают во Владивосток первое донесение о результатах высадки отряда. В ответной радиограмме нам приказано остаться в городе до утра, а затем действовать, как определено планом операции.

Кожаев и Калаганский — незаменимые бойцы отряда. Никто из наших матросов не может выполнять их обязанности. Каждый в своем деле собаку съел.

Дмитрий Кожаев пришел в отряд еще в первый период его возникновения, в 1941 году. Немного было таких операций, в которых он не участвовал. В первые годы войны он и друзья его из отделения радистов, которым командовал Гриша Сафонов, таскали на себе громоздкую, тяжелую и ненадежную в работе рацию, имевшую к тому же незначительный радиус действия. Несколько рюкзаков с увесистыми батареями для этой рации, а иногда и ручной движок на треноге, который надо крутить вдвоем, возили на плечах по очереди наши матросы.

Потом появились компактные, легкие, с довольно широким диапазоном работы приемно-передающие радиостанции для разведчиков. С дальних норвежских берегов удавалось держать надежную связь с базой, а кратковременные сеансы с разных мест сбивали с толку вражеских пеленгаторщиков.

Немногословный, скорее даже хмуровато-молчаливый, неулыбчивый, Кожаев вроде бы слился со своей рацией, занимался ею самозабвенно. Он всегда копался в этом хитроумном хозяйстве, что-то исправлял, налаживал, паял, придумывал какие-то приспособления. Похоже было, что он специально рожден для этой профессии. Смуглый, круглолицый, с черными как смоль, отливающими даже синевой густыми волосами, плотно сбитый, шел он в походе, ступая по-своему — неторопливо, размеренно, с повернутыми внутрь носками. Тяжелый рюкзак как будто прирос, припаялся к его спине.

Пришедшие вместе с ним в отряд друзья и погодки Дмитрия, такие же крепыши Саша Манин и Зиновий Рыжечкин, навсегда остались в скалах Заполярья. Их близкий друг Михаил Костин, тоже в прошлом отрядный радист, не смог поехать на восток. На заключительном этапе войны пришлось ему вместе с двумя товарищами провести на вражеском берегу подряд без малого девять месяцев, выполняя очень важное и опасное задание. Эти горячие, безупречные комсомольцы избрали для себя службу в разведке в первые дни и месяцы войны. В боях они мужали, кровью и походами завоевали себе рекомендации в партию.

Другой радист, Михаил Калаганский, ни внешностью, ни характером совсем не похож на Кожаева. Хоть и служат они вместе и выполняют одно дело, по натуре это почти антиподы. Опасные походы во вражеский тыл так сдружили их, что раздоров между ними никогда не бывало. Несколько лет служил Калаганский в одном из радиоподразделений флота, был отличным специалистом, членом партийного бюро, уважаемым сослуживцами и начальниками. Но что-то в характере, видимо, заставляло Михаила упорно стремиться к походам в тыл врага. Он серьезно готовил себя к разведке. Только в сорок четвертом году ему удалось добиться у командования перевода в разведывательный отряд.

Рослый, сложенный, как тяжелоатлет, прекрасно физически натренированный, он ловко выделывал замысловатые фигуры на турнике, легко играл с двухпудовкой, по-свойски обращался со штангой и мог побороться на ковре. Гладко зачесанные на пробор волосы, скуластое, смугловатое, со слегка монгольским овалом лицо и чуть ястребиный нос оставались в памяти. Черные блестящие глаза как будто никогда не знали тоски и печали. Родился и вырос он далеко на востоке, в Улан-Удэ, служил на флоте в Заполярье, а теперь вот судьба забросила в Корею. То задушевно, трогательно, то лихо, по-матросски, в темпе, с присвистом играл он на баяне или на аккордеоне. По душе пришелся бойцам отряда этот общительный моряк, и все искренне его полюбили.

Отошли они сейчас с Дмитрием в сторонку и стучат на ключе свои тире и точки.

Леонов, Гузненков и один из переводчиков оставили расположение отряда и ушли, как потом нам стало известно, для встречи с нашим советским разведчиком, заброшенным в Унги еще задолго до войны. Беседа, продолжавшаяся более часа, помогла нашим офицерам лучше узнать обстановку в городе накануне и в первые дни войны, получить более подробную характеристику о японском гарнизоне, о командном его составе. Выяснилось, что часть гарнизона совместно с подошедшим от границы подразделением заняла оборону севернее города, километрах в пятнадцати, копают там траншеи, оборудуют укрытия для огневых средств, готовятся к отражению наступления танков. После этого разговора стало очевидно, что нас, десантников, от наступающих с севера советских войск бесспорно отделяет вражеская группировка, во много раз превосходящая по силам наш отряд. Как бы японцы не сунулись в Унги и нам не пришлось бы с ними тут «расхлебывать кашу».

Разойдясь по трое-четверо, матросы располагаются на ночь. Раскрыты рюкзаки, в ход пошли запасы походного пайка. Бойцы подкрепляются колбасой, салом, консервами, попивают из фляг и термосов горячий чай с сиропом. Завязалась оживленная беседа — делятся впечатлениями от высадки, от разговора с корейцами, по привычке сдабривают ужин соленой морской шуткой.

Эксцентричный, горячий южанин Костя Джагарьян с соболезнующим видом подступает к Сергею Бывалову. В отряде, пожалуй, нет более полного человека, чем этот матрос-ленинградец.

— Сережа, понимаешь, при твоей комплекции и аппетите тебе надо выдавать и двойную порцию боеприпасов, надо же тебе отрабатывать расход харчей. Носи постоянно пулемет или таскай питание к радиостанции, знаешь-понимаешь, всегда будешь возле Кожаева, все новости услышишь первым.

— А тебя, Костя, кормить, — немного помедлив, тяжело ворочая щеками и еле-еле выдавливая слова, отвечает ему Сергей, — все равно что в море сыпать. Зря добро переводишь. Оттого и тощий, только глазищами сверкаешь из-под своих лохматых бровей.

— Тощий — не беда. От меня интендантам выгода.

— А ты об интендантах не печалься. Они и за тебя и за себя похлопочут. Чтоб недруга побороть — сила нужна. Она бывает от свинины, а у таких звонарей, как ты, вся впустую болтовней выходит…

На помощь Бывалову подключился молодой матрос Семен Хазов, давно понявший выгоду несения наряда на камбузе.

— А что, ребята, это все-таки несправедливо. Таскать на себе вон сколько надо: и винтовку, и патроны, и гранаты, да еще коробку с пулеметными лентами навьючили… И все на одну спину. А бачок с борщом Антонов подает с камбуза на шестерых…

— Ты-то уж себя не оставишь в обиде, — прервал его высокий и худой Похилько, — «сидор» себе набил продуктами вон какой, даже патронов взял поменьше, да и гранат всего четыре штуки. Моли бога, что командир не знает. А то хватил бы «фитиля».

Чернота наступившей теплой ночи окутала все кругом. Небо вызвездило бесчисленными светящимися точками. Безветренно и тихо, только слышно, как вдалеке легким накатом плещется море.

Десантники поужинали и разошлись по своим местам. Кто пошел сменять дозорных, кто прилег отдыхать.

Но ко многим сон приходит не сразу. Кое-где переговариваются. А то вдруг донесется заразительный хохот. Я тоже не удержался, встал и пошел посмотреть, кто и чем занят.

Слышу, о чем-то рассуждает Иван Резник. Подошел поближе. Лежат пятеро из отделения Тихонова. Иван прилег на рюкзак, смотрит в бездонную чашу неба и как будто сам с собой рассуждает:

— Вот приеду к себе домой на Киевщину, соберутся девчата и хлопцы, спросят меня: «Ваня, а как вы одолели завоевателей Вселенной?» Что я им скажу? Что убежали из-под носа сыновья Страны восходящего солнца…

— Ты, Ваня, не горюй, — отвечает ему Виктор Соболев. — Японцев и тут, и за морями много. Вон сколько островов еще ими занято. Их без десантников не отвоюешь. Крови и жизней ой как много понадобится. Это, брат, не по Полярному всадником гарцевать…

Напоминание о кавалерийских отличиях Резника сразу вызывает общий хохот. Северянам памятен казус, случившийся с Иваном еще там, в Полярном. Будучи изрядно навеселе, взгромоздился он на необузданную и неоседланную лошадь. Видно, заиграла в нем кровь предков — запорожских казаков. А лошадь его понесла. Ухватившись руками за гриву и прижав бока мерина коленями, лихо, во флотской форме с развевающимися ленточками бескозырки скакал по набережной этот перепуганный всадник. И лошадь остановить не может, и спрыгнуть с нее на скаку не умеет. Оказался он наездником поневоле. На беду его, в это время проходили по улице несколько высших военачальников из командования фронта и флота. Перепуганного Ивана лошадь несла прямо на них. Кто-то из сопутствующих офицеров не растерялся, бросился на шею скачущей лошади и остановил ее. Окончательно осрамившегося и оконфуженного Ивана отправили на гауптвахту, где он и отсидел заслуженные им пятнадцать суток. Других кавалерийских отличий за нашим морским отрядом не значилось.

Посидев еще немного у Тихонова, я пошел к Максимову. Слышно, как оттуда нет-нет да и донесется раскатистый смех.

В отделении Максимова оказался и связной командира отряда Гугуев. Если вдруг понадобилось найти Бориса — ищи его в компании балагуров, любителей всяких затейливых историй. На базе ли, на привале в походе или в матросском клубе Борис в одиночестве не бывает — непременно всунется туда, где «травят баланду», либо возле него соберутся мастера поупражняться в соленом морском остроумии.

А тут они оказались вместе с Максимовым. Оба стоят друг друга. Кто из них знает больше анекдотов и лучше умеет преподать их слушателям — решить трудно, не всякое жюри разберется.

И сейчас они, видно, стараются блеснуть находчивостью, не посрамить себя перед товарищами. Идет необъявленное состязание.

Похоже, что Борис в этот раз сдал позиции, а Виктор нашел в своей необъятной кладовой какой-то НЗ и выложил его перед слушателями «козырным тузом».

Один из матросов согнул палец и приблизил его к лицу Бориса. Это означает, что рассказчик «загнул», поднес слушателям уж слишком очевидную небылицу. И Борису ничего не остается, как признать свое фиаско — разогнуть у собеседника согнутый палец.

— Признаюсь, тут дал маху. Наверное, лишнее вытравил в отпуске. Вот уж где я дал простор фантазии. Там мне было привольно. Бывало, так заливал, что самому себе слушать было интересно. Иногда даже сам верил в правдоподобность моих несусветных историй.

— У тебя там и соперников, наверное, не было. Одному-то был простор.