LII.

LII.

При всех дворах, всюду, на одну умную голову в XVIII считали сотни по три пустых глупых голов, которыя (разумею эти последния головы) находились в числе царедворцев не по уму и достоинствам, но по рождению, связям родства, богатству. Везде видели в XVIII веке при дворах людей, одетых в золотые кафтаны, обвешанных орденами, которые, будучи без связей родства, титула сиятельства, богатства, были бы неспособны глину мять на горшки; при дворе же (в старину) едва ли было когда либо возможным найти одну умную голову между тысячею голов природных князей, графов, знатных бояр и богачей. Во времена княжений работали умом, действовали дьяки, окольничьи, незнатнаго происхождения, не княжеские детки. Адашев, при Иоанне, был постельничий—должность, в которую определяли большею частию бедных сирот дворянских. При Алексее Михайловиче окольничий его, Овчина, правая рука государева, был не из рода княжескаго. При Петре—Меншиков из блинников; Румянцев — из рядовых солдат; Бороздин — из писарей военной канцелярии; Остерман—сын пастора и т. п.

При Екатерине первый секретный, немногим известный, деловой человек был актер Федор Волков, может быть первый основатель всего величия императрицы. Он, во время переворота при восшествии ея на трон, действовал умом; прочие, как-то: главные, Орловы, кн. Барятинский, Теплов—действовали физическою силою, в случае надобности, и горлом привлекая других в общий заговор.

Екатерина, воцарившись, предложила Фед. Григ. Волкову быть кабинет-министром ея, возлагала на него орден Св. Андрея Первозваннаго. Волков от всего отказался и просил государыню обезпечить его жизнь в том, чтобы ему не нужно было заботиться об обеде, одежде, о найме квартиры, когда нужно, чтобы давали ему экипаж. Государыня повелела нанять Волкову дом, снабжать его бельем и платьем, как он прикажет, отпускать ему кушанье, вина и все прочия к тому принадлежности от двора, с ея кухни, и точно все такое, что подают на стол ея величеству; экипаж, какой ему заблагоразсудится потребовать.

Волков, по восшествии ея на трон, жил не долго; всегда имел он доступ в кабинет к государыне без доклада; никогда более не приказывал подавать обеда себе, как на три человека: у него было два друга, с которыми почти всякий день обедал. Редко требовал для себя экипаж и не чаще бирал, и не иначе, как из собственных рук императрицы, и никогда более 10 империалов.

Потом мы видим при ней гениальнаго Александра Васильевича Храповицкаго, который любил жить, был усердный поклонник Амфитриды и обильно возливал жертвы Бахусу.

Храповицкий, чтобы явиться к государыне по приказанию в 6 часов, нередко отворял из левой руки по две и по три чашки крови. Представ пред государыню, читал ей весь доклад наизусть по белым, ненаписанным листам.

Государыня однажды неожиданно приказала Храповицкому, державшему в руках листы белой бумаги и читавшему, без запинки, как написанное, подать себе докладную записку, не мало не подозревая его в обмане. Храповиций, побелевший как бывшая в руках его бумага, упал на колени пред Екатериною и, рыдая, сказал ей:

— „Помилуй, государыня, виноват, не достоин милосердия твоего, я обманул тебя, матушка государыня!" подавая ея величеству листы белой бумаги.

Государыня, взглянув на бумагу, хотела показать суровое, гневное лице, но невольно улыбнулась и спросила:

 —  Что это значит, Александр Васильевич?

Bcе близкие Екатерине знали, что искреннее признание в преступлении и пересказанное ей от слова до слова получало всегда всемилостивейшее прощение, с поучением, в котором Екатерина высчитывала все худыя последствия поступка и заключала словами:

—  Ну, Бог простит, да чтобы впередъ не случалось. Храповицкий, зная нрав государыни, начал пересказывать:

—   У Елагина, на острову,  всю ночь  пропили,   матушка государыня. Я и по утру был еще пьян, и чтобы отрезвиться, три чашки крови выпустил; доклад вашему величеству составил дорогою в коляске,  когда  везли меня с острова, и эти листы бумаги взял у камердинера вашего величества.

Государыня, прочитав ему наставление, изволила сказать:

—   Ну, Бог проститъ, да поди-же, вели написать доклад. Храповицкий: Государыня!  дозвольте написать мне его в присутствие вашего величества; в канцелярии, матушка государыня, догадаются, что я имел дерзновение вас обмануть, всемилостивейшая!

—  Спасибо, Храповицкий, сказала  государыня, я  вижу, ты предан мне, садись и пиши.

Видим глубокомысленнаго, дальновиднаго Безбородко. Он был сын или внук малороссийскаго казака, soit disant noble. Попал как-то в Киевопечерско-лаврскую академию, из которой поступил, но только не прямо, в канцелярию фельдмаршала графа П. А. Румянцева-Задунайскаго, командовавшаго армиею, находившеюся тогда в Молдавии противу турок. Граф Румянцев-Задунайский, мудрый и храбрый полководец, мудрый и проницательный начальник, скоро умел и узнать Безбородко и отличить его. По окончании войны и заключении знаменитаго мира при Кайнарджи, Задунайский по возвращении в Петербург, увенчанный лаврами, имел счастие представить императрице двух полковников, отлично во все время войны при нем служивших: Завадовскаго и Безбородко.

Завадовский   был мущина  большаго   роста,   прекрасный собой и крепкаго сложения. Екатерина дала ему место и высокое положение при дворе.

Безбородко был уродлив собою: толстое, глупое лицо, большия отвислыя губы, безобразное жирное туловище не обратили внимания ея величества.

Государыня, подумав несколько, изволила спросить Безбородко:

—  Ты учился где-нибудь?

—  В киевской академии, ваше императорское  величество, отвечал Безбородко.

—  Там учат хорошо.   Вас я помещаю в иностранную коллегию, займитесь делами, я уверена,   вы скоро ознакомитесь с ними.

Безбородко зарылся в архиве коллегии иностранных дел, перечитал все трактаты, какие существовали, и зная хорошо латинский язык, выучил французский и чрез год был из всех служащих в коллегии один, знавший дела лучше всех, и все, так сказать, знал на память. Он неоднократно удивлял императрицу памятью своею, отвечая на вопросы ея величества и цитуя год, месяц, число и место, где что было сделано, указывая даже цифры листа или страницы, на которых было написано или напечатано то, что он пересказывал.

Скажут, что и при Екатерине видали людей с свинцовыми головами, на важных государственных местах, наприм., генерал-прокурор князь Вяземский, от котораго, по тогдашней организации управления империи, все зависело.

Согласен, все знали, что Вяземский был человек с осиновым разсудком. По каким уважениям,  по каким разсчетам Екатерина держала Вяземскаго на столь важном посте в государстве—угадать и объяснить трудно, скажу—решительно невозможно; но у Вяземскаго в канцелярии  были четыре  повытчика: Васильев, бывший в царствование Александра Павловича   министром  финансов;  Алексеев,   впоследствии сенатор; Трощинский, бывший   при  Александре  I  министром юстиции, и гениальный, с быстрым умом, как лет сокола— Хвостов, управлявший   государственным  заемным  банком, которых нередко государыня приказывала Храповицкому или Безбородке призывать к ним и, по повелению ея, поучить, т. е. побранить и с угрозами, когда она находила что-либо в докладах Вяземскаго неосновательное, несообразное с целию благоустройства; государыня выслушивала и словесные доклады Вяземскаго, но всегда изволила приказывать ему:

— Князь Александр Андреевич, вели это написать, да подай мне.

Императрица знала, что Вяземский не мог сам ничего написать и что будет написано повытчиками и будет написано дельно.