«Фарфоровая дивизия» и «Черный день Тайпале»

«Фарфоровая дивизия» и «Черный день Тайпале»

После первой недели жарких февральских боев и у советских 150-й и 49-й дивизий, и у финской 7-й дивизии резервов уже не оставалось. Молох сражения опустошил людские ресурсы. Штабы обеих сторон поспешно стали изыскивать возможность пополнения.

Командарм Грендаль получил еще одну дивизию, не считая личного состава, который прибывал в составе маршевых батальонов, пополняющих обескровленные соединения. 62-я стрелковая дивизия РККА, до поры до времени расквартированная в районе Рауту и Липола, теперь занимала позиции по южному берегу Суванто-ярви, сменив на этих рубежах неудачную 4-ю стрелковую. Время работало против Грендаля. Соседняя 7-я армия во главе с Мерецковым уже пробила брешь на участке Сумма-Ляхде, прорвав наконец линию Маннергейма. За пару дней прорыв был расширен, и теперь с изрядной долей уверенности можно было сказать, что линия Маннергейма взломана. Дорога к Выборгу была открыта, и за сколько времени пройдут ее части армии, зависело только от умения командования и выносливости личного состава. А здесь, на востоке Карельского перешейка, опять возник затор. Нужны были люди. Много людей, чтобы еще раз попытаться пробиться на север вдоль западного берега Ладожского озера.

Эшелоны из Астрахани, Белоруссии и из средней полосы России привозили новых и новых рекрутов. Они прибывали в затемненный Ленинград, на Московский вокзал, садились в многочисленные грузовики, от ночного движения которых дрожали стекла домов на Литейном проспекте, и исчезали в сумраке Финляндского вокзала. Далее, если мандатная комиссия распределяла пополнение в 13-ю армию, их направляли на станцию Рауту, ставшую основным пунктом материально-технического снабжения всех войск Северо-Западного фронта, воюющих на востоке Карельского перешейка.

Ну а затем уже новобранцы отправлялись за реку Тайпалеен-йоки, в Коуккуниеми, где они вливались в батальоны, ждущие сигнала к атаке. Пока сигнала о наступлении не поступало, солдаты занимали опустевшие крохотные блиндажики, греясь у самодельных печурок, коптящих морозный воздух трубами из обрезанных снарядных гильз. Собственно, и блиндажами их назвать было трудно. Вырытые в мерзлом грунте ямы на одного-двух человек, они скорее напоминали норы, в которых пытались согреться советские граждане, сталинской волей вырванные из тепла родного дома и брошенные на негостеприимную землю Финляндии. Вместе с кошмарными условиями обитания новобранцы часто получали от ушедших в мир иной предшественников «наследство» в виде предметов нехитрого солдатского быта. Порой на доставшемся новобранцу черном от копоти котелке четко проступали одна-две выцарапанные фамилии его прежних хозяев. Несмотря на то что с января в войска стала поступать теплая одежда, хорошие валенки всегда были дефицитом. Бывали случаи, когда эту традиционную теплую обувь стаскивали с трупов, чтобы ею могли воспользоваться живые. Снять валенки с мертвого сослуживца на морозе являлось нелегким делом и поэтому, если обувь намертво смерзалась с ногой покойника, голенище разрезалось сбоку, валенок стаскивался, а затем прошивался шнуровкой для того, чтобы он не спадал с ноги нового владельца.

Впрочем, условия обитания на передовой никогда и ни у кого не отличались комфортом. На правом же берегу реки, за месяц стояния тылов 13-й армии, жизнь вполне наладилась. Здесь топились бани, работали палаточные госпитали, были обжиты оставшиеся дома в Метсяпиртти и Рауту. Сюда приезжали автолавки, торгуя товарами, от которых солдаты уже успели отвыкнуть. Но стоило бойцам опять пересечь понтонный мост через Тайпалеен-йоки, как они вновь оказывались на фронте, где чем тщательнее каждый мог укрыться, тем больше шансов выжить у него оставалось.

Проблему нехватки людей пытались решить с помощью направления в бой солдат из так называемых непрофильных частей. Например, приданных стрелковым полкам саперов пытались использовать где только возможно. Командир 2-й роты отдельного саперного батальона 49-й дивизии Лушпенко жаловался, что в 15-м полку его подчиненных заставляли в перерывах между атаками ползать по нейтральной полосе в прямом смысле между двух огней и собирать брошенные пехотой бронещитки. В 222-м полку один командир батальона брал саперов на передовую для рытья окопов, а другой просто приказал им идти в атаку вместе со стрелковыми ротами.

По ту сторону фронта страдающие от войны и холода не меньше своего противника финны тоже получили подкрепление, о котором так долго шли пересуды в минуты затишья. После вихря железной смерти, пронесшейся над окопами Теренттиля и Кирвесмяки, в некоторых ротах 7-й пехотной дивизии оставалось всего по пятьдесят-шестьдесят человек. И эти оставшиеся представляли собой полусотню уставших, черных от недосыпа и перенапряжения солдат, которых уже нельзя было назвать боеспособным подразделением.

Пополнение прибыло в виде 21-й пехотной дивизии, той самой «фарфоровой», о которой уже давно ходили слухи среди защитников Тайпале.

21-я «фарфоровая» дивизия под командованием полковника Ниило Херсало состояла из 61-го, 62-го и 63-го полков. Правда, на Тайпале дивизия прибыла не полностью. Сама по себе дивизия была сильно усечена — ни людей, ни техники и вооружения на формирование полноценного войскового соединения у вооруженных сил Финляндии уже не было. Помимо этого, ввиду расширяющегося наступления советских войск на выборгском направлении 62-й полк был сразу же переброшен на запад Перешейка, за исключением одного батальона, занявшего позиции в Кирвесмяки.

Когда первые роты «фарфоровых» ступили на истерзанную землю Тайпале, то и прибывшие, и с нетерпением ждущие их испытали шок, причем каждый по-своему.

Непрерывно находящиеся в боях с декабря 1939 года офицеры и рядовые с удивлением и с изрядной долей скептицизма смотрели на пополнение. Контраст был ошеломляющий. Против стоящих ветеранов Тайпале, с красными от постоянного пребывания на морозе лицами, в изодранных грязных маскировочных комбинезонах, «фарфоровые» бойцы выглядели херувимами. Прибывшие с ними офицеры были гладко выбриты и распространяли запах дорогого одеколона. У некоторых из них на выдраенных до блеска сапогах звенели шпоры. Их бойцы, в действительно белоснежных маскировочных одеяниях, молодыми наивными глазами смотрели на окружающие их места. Они тоже испытывали глубокое потрясение.

Пока они находились в тылу в Пюхяярви, где фронт напоминал о себе только отдаленными раскатами артиллерии и рассказами раненых, их представление о линии Маннергейма радикально отличалось от фактического. Им представлялись бетонные бункера, за толстыми стенами которых они будут косить вражескую пехоту, видимую только через узенькие амбразуры. Им виделись многорядные линии колючей проволоки, высокие гранитные противотанковые надолбы, обширные минные поля, через которые не сможет проскочить даже мышь. Они предвкушали поощрения за удачно проведенный отпор врага, после которого их отправят на отдых.

Действительность оказалась убийственной. Грязно-белую землю, на которой невозможно было найти ни одного ровного пятачка, причудливым узором пересекали узкие траншеи, местами полностью обвалившиеся. Вокруг окопов голыми колами торчали остатки деревьев и покосившиеся столбы, на которых висели остатки проволочных заграждений. Местность перед передовой была усеяна хламом и останками тех, кто два дня назад пытался штурмом взять их позиции. Ничего похожего на современные бетонные казематы не было. Все ДОТы, там, где они являлись основой обороны опорного пункта, были в той или иной мере разрушены советской артиллерией. В качестве укрытий были только небольшие блиндажи, которые не внушали уверенности полной безопасности всем в них находящимся: достаточно было взглянуть на глубокие ямы с торчащими веером бревнами, чтобы понять, что остается от такого укрытия при прямом попадании русского снаряда. Вот как описывал представший перед его глазами пейзаж Кирвесмяки уже упоминавшийся ранее лейтенант Симойоки:

«Опорная позиция № 4 представляла собой сеть траншей в плане напоминающей треугольник с неровными сторонами и с основанием, направленным к русским позициям. Хотя, в геометрическом смысле это неверное определение: ни одна сторона треугольника не являлась прямолинейной, но в качестве описания это наиболее точный пример. От сторон треугольника щупальцами отходили окопы, ведущие к пулеметным гнездам. По сравнению с другими опорными пунктами, этот являлся образцом комфорта, так как в „вершине“ треугольника имелось укрытие для личного состава. Оно находилось на значительном расстоянии от передовой, как минимум в ста метрах, но в случае тревоги отдыхающей смене потребуется меньше времени добежать до окопов чем наступающим русским…

Темнота мало-мальски рассеивалась, позволяя видеть все дальше и дальше. Слева, справа, спереди и сзади простиралась черная, лишенная снега и изрытая снарядами земля. Воронки наползали друг на друга, абсолютно хаотично возвышая и понижая пейзаж. Повсюду торчали остатки стволов деревьев со светящимися белой древесиной „ссадинами“ в местах, где кору содрали осколки. Эти стволы — единственное что осталось от прекрасного леса, который покрывал эту землю до войны. Как будто какой то гигантский шутник ради смеха воткнул обгорелые спички в темный пирог. Поваленные стволы деревьев, сметенные сучья, корни и груды камней довершали картину разрушения… Справа начинался участок нашего батальона, Коуккуниеми. С моей позиции он виделся как открытая равнина. На стыке секторов виднелся опорный пункт, влево от которого начинался участок нашей роты, охватывающий не только четвертую позицию, но и „пятерку“… Справа от „пятерки“ пейзаж был таким же беспорядочным. Где-то там находилось наше противотанковое орудие, но отсюда его увидеть не получалось. На ничейной стороне оставались нетронутыми несколько кустов, показывая тем самым, что по этому участку огонь велся не так интенсивно как по нашей позиции, и особенно по сектору сразу за нашими окопами. Пейзаж дополнял небольшой танк, уничтоженный огнем наших орудий. Колья с колючей проволокой завершали убийственный вид нашего участка фронта»[70].

«Фарфоровые» прибыли как раз в тот момент, когда воевавшие на передовой ветераны физически не могли уже держаться на ногах. Поэтому в ночь на воскресенье 18 февраля почти все передовые позиции Тайпале были заняты новобранцами. Исключение составили два опорных пункта в Теренттиля, где в окопах располагались бойцы 19-го полка. Сумрак не давал молодому пополнению разглядеть выражение глаз уходящих с передовой «стариков», но отношение их и так было понятно.

Один из командиров взводов прибывшего пополнения вспоминал:

«Показав своим людям позиции, я отдал приказ: „Это наш пост, ребята, вот там противник, и вам нельзя пропустить его здесь…“ Я подумал о том, что на учебе мы готовились отдавать длинные приказы, но реальность быстро научила нас быть немногословными и конкретными. Мои бойцы не задали ни одного вопроса, а просто заняли позиции. Некоторые на коленях, некоторые просто стоя у бруствера окопа, и все с абсолютно детской покорностью стали вглядываться в темноту впереди… Уходя, один из ветеранов прошептал юношам: „Готовьтесь к боевому крещению, потому что враг знает о том, что вы „зеленые“ и неопытные и обязательно попытается прорваться… Так что вам лучше удержать позиции. В противном случае нас опять вызовут и заставят контратаковать“»[71].

Боевое крещение пришло на следующее утро — для многих став одновременно и первым и последним боевым опытом участия в «Зимней войне».

Удар советских войск поразил даже находящихся в неглубоком тылу старых воинов. Юнцы же из 21-й пехотной дивизии были сметены подобно тому, как зимний ветер опрокидывает непрочно установленный фанерный щит с рекламой.

После двух дней затишья советские войска предприняли наступление по всему фронту Тайпале, не сравнимое по своей ярости и мощи со всеми предыдущими. Продлившиеся полдня артиллерийские обстрелы и авианалеты в буквальном смысле перепахали финские позиции. Только за один день боев советские наблюдатели насчитали больше тысячи своих самолетов, бомбивших позиции противника. Линии окопов превратились в полузасыпанные канавы, в которых под слоем земли шевелились умирающие солдаты. Целые блиндажи взлетали на воздух, раскидывая в радиусе десятков метров бревна, камни, трупы укрывавшихся бойцов, амуницию и боеприпасы. Финская передовая перестала существовать. Практически все пулеметные позиции, державшие под обстрелом подступы к окопам, были уничтожены. Большая часть личного состава, включая командиров опорных пунктов, была убита. Без необходимого управления каждый взвод сражался на том месте, где его застал огненный шквал. Достигшие финских траншей танки Красной армии уже не стремились бездумно продвигаться дальше. Плюясь огненными вспышками пулеметов, они словно бронированные чудовища перепахивали окопы, давя пулеметные гнезда и обрушивая стены траншей, заживо погребая под слоем земли пытающихся сопротивляться финнов. Отстреливаясь, разрозненные группы обороняющихся перебегали от одного изгиба траншеи до другого, спотыкаясь об разорванные снарядами тела. Винтовочные стволы перегревались и шипели от попавшего на них снега. Когда патроны кончались, солдаты торопливо обыскивали убитых, чтобы найти спасительные треугольные пачки, или спешно разряжали брошенные ленты разбитых пулеметов. Найдя их, они трясущимися руками сдирали упаковочную бумагу, чтобы вновь и вновь снарядить обойму и опять стрелять по врагу.

Но все это сопротивление не могло остановить красноармейцев. Советская пехота смяла остатки финских подразделений передовой линии и захватила все пять позиций в Кирвесмяки и три западные позиции в Теренттиля, продвинувшись на расстояние от пятисот метров до километра в глубь финской территории. Лишь в Теренттиля вызванные из Пихкяхови подразделения 23-го пехотного полка еще удерживали в своих руках 4-ю и 5-ю позиции, являвшиеся препятствием для лавины рот Красной армии. Они с трудом отражали на этом участке атаки бойцов трех стрелковых полков 49-й дивизии.

Только за один этот день 18 февраля списки представленных к званию «Героя Советского Союза» пополнились новыми именами. Командир роты 212-го полка Леонид Бубер был трижды ранен, но продолжил командовать своими бойцами. Взводный противотанковой батареи Константин Кораблев со своими подчиненными палил по финнам из установленных на прямую наводку 45-мм орудий. Его примеру следовали артиллеристы Кшенский и Кулейкин, наводившие на противника стволы своих 203-мм гаубиц. Константин Кузнецов из 15-го полка вел пулеметный огонь, выдвинувшись на двести метров вперед от основных сил. Его однополчанин политрук Клим Матузов взял на себя командование взводом после того, как убили штатного командира. Его примеру последовал политрук 469-го полка Прохоров, который погиб следом за комбатом, которого он только что заменил. Их сослуживец, старший лейтенант Синютин, получил «Героя» за то, что его взвод выбил врага с позиций в Кирвесмяки. Сколько героев дрались, сражались, убивали и сами гибли, не ведомо никому.

Продвижение сил РККА еще никогда в этом районе не было столь успешным. Державшийся в течение почти полутора месяцев фронт был прорван почти по всей длине. Для финского командования оставался один только путь для предотвращения катастрофы — немедленное противодействие. На ликвидацию прорыва сразу же был брошен личный состав 21-го пехотного полка под командованием капитана Сорри. Спешно выдвигавшиеся к передовой ветераны наталкивались на бредущие им навстречу группы «фарфоровых» бойцов — смятых, подавленных, с ужасом в глазах рассказывающих о том, что русские везде и их не остановить.

Те, кто не дрогнул и продолжал сопротивление, были обречены либо на смерть, либо на плен. Так, например, после жаркого боя за второй опорный пункт в Кирвесмяки от двадцати финнов осталось всего два человека из 2-го батальона 61-го полка — Юрье Вахтера и Юхо Мяенпяя. Когда они поняли, что позиция полностью окружена и основной бой сместился на север, они решили спрятаться в обломках еще дымящегося ДЗОТа, разваленного снарядом из советской противотанковой пушки. Ни автомата, ни гранат, ни даже достаточного количества патронов для своих винтовок у них не было. В наступающих сумерках у них оставалась надежда дождаться ночи и тихо перебраться к своим. На беду двух бойцов, прямо в их сторону по окопу спокойно шел красноармеец, абсолютно уверенный, что ни одного вражеского солдата в радиусе полукилометра не осталось. Вахтера выстрелил, но попал красноармейцу в плечо. Оба финна подползли к раненому противнику. Решив, что врага надо уничтожить без лишнего шума, один из них достал «пуукко» — острый нож, с которым не расставался ни один финский солдат. Беспомощный красноармеец с ужасом увидел занесенное над ним блестящее лезвие и стал плакать. Четко различимое в полумраке лицо молодого противника, прощающегося с жизнью и не стесняющегося слез, остановило руку уже решившегося на убийство финна. Напарник Вахтера перевязал раненого и приказал ему молчать, для чего применил понятный всем людям жест — палец к губам. Минут через пятнадцать они услышали голоса — недалеко от них шла небольшая группа советских солдат. Услышав родную речь, раненый красноармеец внезапно стал звать на помощь. Оказавшись в безвыходном положении, оба финна решили сдаться на милость победителя. Они встали в полный рост, так, чтобы их увидели уже кинувшиеся на голос зовущего русские бойцы. Выходя навстречу дюжине направленных на них стволов, Юрье Вахтера мрачно ухмыльнулся и сказал своему собрату по несчастью: «Видишь, доброе дело никогда не вознаграждается»[72].

Напор воодушевленных успехом батальонов Красной армии не ослабевал в течение всего дня и ночи. Казалось, что еще немного и финская оборона рухнет вообще. Красноармейцы давили практически на все опорные пункты противника. Отступая в районе Кирвесмяки, финны организовали оборону прямо в лесу, укрываясь в каждой воронке, за каждой кочкой, каждым деревом. Перебегая от одной линии обороны к другой, они пытались организовать контратаки, но все попытки выбить из покинутых ими окопов бойцов 101-го стрелкового полка 4-й дивизии были обречены на провал. Заняв вражеские опорные пункты, наученные горьким опытом предыдущих атак солдаты тут же проводили все необходимые мероприятия для последующей обороны. Вокруг занятых траншей тут же устанавливались заграждения из колючей проволоки, разматываемой с принесенных с собой бухт. В брустверах выкапывались пулеметные позиции, смотрящие в противоположную от первоначальных сторону. На передовых подступах устанавливались мины, подносились боеприпасы, словом, делалось все, чтобы опять не потерять захваченный участок фронта.

Сгустившиеся ночные сумерки не остановили сражения. Долина Тайпале озарялась вспышками яростного огня с обеих сторон. В Теренттиля подразделения РККА пытались сломить сопротивление батальона из полка Лаурила, атакуя одновременно со стороны «леса Пярсинена» и оврага Мустаоя. Потеряв только за первую атаку около трехсот человек, красноармейцы сразу же начали вторую. Основным направлением наступления 212-го, 222-го и 15-го стрелковых полков оставалась высота «Груша» — небольшой, некогда покрытый лесом холм к востоку от болота Теренттилянсуо. 222-й полк продвигался между дорогой и болотом, пытаясь обойти высоту с запада и отрезать пути отхода противника на север. Два батальона 212-го полка штурмовали высоту с юго-запада. Подразделения же 15-го стрелкового полка РККА атаковали финнов с востока, пытаясь овладеть восточным скатом холма.

Помимо боев в Теренттиля и Кирвесмяки, как и в декабре, группы советских солдат пытались обойти финскую линию по льду озера Суванто. Для этой задачи были привлечены абсолютно свежие, еще «не нюхавшие пороха» полки недавно прибывшей на фронт 62-й дивизии.

Дорогу им расчищали разведчики. Бойцы 175-го отдельного разведывательного батальона в ночь на 14 февраля проползли по льду почти до самого мыса Патониеми, проделали проходы в колючей проволоке и в лоб атаковали противника. Разведчики своими телами, словно приманкой, выявили огневые точки финнов и, озаряемые осветительными ракетами, попадали на лед, повисли на колючке, но так и не достигли поднимающегося перед ними берега. Когда из района ДОТа озеро осветил яркий луч прожектора, иного выхода, кроме отступления, не было. Остались на льду сто человек из батальона, остались командир одного из взводов разведчиков лейтенант Турцевич и командир роты старший лейтенант Телешев, оба посмертно получившие звания «Героев Советского Союза» за эту последнюю в их жизни ночь. И усилия их, увы, оказались напрасными.

Несмотря на выявленные разведвыходом огневые точки врага, результат атаки подразделений 62-й дивизии оказался таким же, как и в декабре. Уже через несколько часов боя в районе Патониеми и Волоссула, печально известных по декабрьским атакам РККА, лед озера опять покрылся убитыми и ранеными солдатами. За одну утреннюю атаку на открытом льду озера 123-й стрелковый полк потерял около пятисот бойцов. В своих сводках финны сообщали об уничтоженных двух тысячах, но, скорее всего, эта цифра преувеличена.

Прошел день, ночь, еще день, но затишье не наступало. Казалось, все слилось в едином смерче из атакующих волн советской пехоты, огненного шквала артиллерии, лязга гусениц, криков умирающих и свиста пуль.

Никогда еще потери финнов не были столь велики всего за один день боев. 1-й батальон 61-го полка, занимавший позиции в Кирвесмяки, потерял только убитыми от двухсот шестидесяти до трехсот человек. 1-й батальон 63-го полка потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести около полутора сотен человек. Уже в этот же день все произошедшее на финской стороне 18 февраля стали называть «Черным днем Тайпале». Из-за потери оборонительных позиций, из-за бесплодности попыток отбить их обратно и из-за чудовищного (по финским меркам) количества жертв.

Ни действия финской артиллерии, ни отчаянные попытки пехотных частей 7-й дивизии уже не могли восстановить положение. «Черный день Тайпале» положил начало следующему периоду сражения, получившему у финнов название «второй адской недели».

Потеряв свои опорные позиций в Кирвесмяки и отступив на вторую линию обороны, финны с облегчением обнаружили, что здесь обстановка более или менее стабилизировалась. Передовые части 150-й стрелковой дивизии, вклинившиеся в оборону противника, напоролись на заградительный огонь его батарей и не пошли дальше, так как для закрепления на достигнутых рубежах требовалось время — ни свежих сил, ни достаточного количества боеприпасов у атакующих не было. Кроме этого, на смену отступающим подразделениям «фарфоровых» в срочном порядке были брошены батальоны из 21-го пехотного полка, воюющего на линии Маннергейма с начала войны. Предчувствие близкой катастрофы было столь велико, что командир дивизии Вихма уже всерьез начал задумываться об организации своих собственных заградительных отрядов, с пулеметами, направленными в спину гарнизонов опорных позиций.

Но этого не потребовалось. Темп советского наступления стал снижаться. Во-первых, несмотря на благоприятное начало прорыва, сопротивление противника с каждым часом возрастало. Во-вторых, на замедление продвижения советских батальонов повлиял и тот факт, что своя бомбардировочная авиация не отследила изменения в расположении частей и нанесла удар по территории, на которой уже были роты 469-го и 674-го стрелковых полков с батареями 328-го артполка. Дело в том, что советские летчики, совершающие боевые вылеты изо дня в день в течение двух месяцев, привыкли к четко видимому с воздуха противотанковому рву, который и являлся границей между двумя армиями. Теперь же, когда линия фронта сместилась к северу, воюющие на земле части РККА в горячке боя не успели обозначить свои передовые позиции.

А в Теренттиля, на направлении главного удара, для финнов ситуация оставалась все еще висящей на волоске. В отличие от западного фланга укрепрайона обороняющиеся не могли эффективно применить артиллерию — слишком перемешаны были части. Вероятность того, что драгоценные запасы расходуемых с большой экономией снарядов упадут на головы своих же солдат, была очень велика.

Преимущество положения почувствовал и Грендаль, получавший ежечасно доклады о ходе боевых действий. За спинами красноармейцев наконец-то осталось проклятое, обильно политое кровью поле, отделявшее их от противника и не дававшее им приблизиться к окопам врага. Теперь, когда передовые батальоны прочно удерживали бывшие финские позиции у старого песчаного карьера, им надо было прорваться вдоль главной дороги к Виллакала, где на широком, не ограниченном озерами пространстве финны не в состоянии будут их удержать. «Ворота Тайпале», как их называли сами обороняющиеся, были открыты.

Сначала сто, затем полторы сотни самолетов разбомбили остатки леса, в который вцепились финские солдаты. Опять земля сотрясалась от взрывов, которые сметали и расплавляли успевший упасть за последние сутки снег. Воздух был просто начинен клубами дыма и распыленным грунтом. Снесенные до корня деревья горели — советские бомбардировщики обильно сбрасывали фосфорные зажигательные бомбы. Упорного противника пытались в прямом смысле выжечь. А противник огрызался с огнем зенитных пулеметов и орудий батареи «Ярисевя», способными стрелять по воздушным целям. Но это только выдавало расположение финских позиций и навлекало новые и новые удары.

Журнал боевых действий финских батальонов отражал всю неразбериху, воцарившуюся на этом участке линии Маннергейма. Обстановка так быстро менялась, что записи за ней не поспевали. Части 7-й пехотной дивизии на промежутке между Теренттиля и Вирстакиви были уже так перемешаны, что командование не могло уследить за их расположением. Связь, как всегда в таких случаях, была оборвана с первыми же упавшими снарядами. Лишенные средств коммуникации, финские командиры оттесненных со своих позиций рот и взводов не могли оценить общую оперативную обстановку, и каждый действовал, руководствуясь только личным взглядом на сложившуюся ситуацию.

В четыре часа дня 18 февраля от командира финской 21-й дивизии командующему войсками на Тайпале пришел рапорт: «Мои люди больше не способны удержаться. Личный состав рассеян. Восемь офицеров убиты. Русские прорвали передовую оборону»[73].

Под угрозой оказалась тыловая позиция финнов, которую удерживал резервный батальон майора фон Шрове. Все финские резервы, включая писарей, поваров и штабистов, были брошены на противодействие продвигающимся советским войскам.

Самым распространенным видом боя стал бой встречный. Навстречу наступающим в северном направлении ротам 222-го, 15-го и 212-го полков 49-й дивизии почти бегом выдвигались роты финнов, выдернутые по тревоге из ближайших тыловых блиндажей. Как только первые солдаты встречали и распознавали своего противника, мгновенно вспыхивал бой. Это были атаки и контратаки, осуществлявшиеся противоборствующими сторонами одновременно.

На самом восточном фланге фронта на Тайпале батальон 15-го стрелкового полка за два утренних часа пробился к 5-й позиции неприятеля в Теренттиля и, заняв финские окопы, вступил в беспощадный рукопашный и гранатный бой. Последующие четыре часа противники лоб в лоб, штык против штыка, нож на нож и граната на гранату выбивали друг друга из черной и замысловатой сети траншей, пока финны не отступили за бугор высоты «Груша», оставив красноармейцам весь ее юго-западный склон. Уже в наступившей темноте подтянувшиеся финские «ветераны Тайпале» из 23-го пехотного полка, точно так же, как и их за несколько часов до этого, гранатами выбили противника с позиции. Под массированным и некоторым образом неожиданным напором занимавшие окопы 2-я и 3-я роты 15-го полка поддались панике и откатились на позиции соседних частей столь быстро, что, когда командир батальона Федоров и помощник адъютанта Лефтонов решили выяснить, где же находятся их роты, только что оборудованный батальонный командный пункт был уже захвачен финнами. На следующий день ничего не подозревавшие командиры отправились пешком на новую, якобы занятую своими подчиненными позицию. Больше их никто и никогда не видел.

На второй день штурма позиций противника роты 15-го полка были вынуждены опять отойти назад, к южным скатам высоты «Груша». Как описывался бой в ежедневных отчетах, «в течение дня 19.02.1940 15 СП сдерживал натиск противника на своем левом фланге но под сильным артиллерийским и минометным огнем отошел с остатками 1/15 СП и 7 и 8 стрелковыми ротами и занял траншею на южной опушке леса сев. Сикиниеми. Было предположение, что часть личного состава 1/15 СП и 7 и 8 стрелковых рот под командованием командира 1 батальона остались на высоте „Груша“ в окружении противника. 3/15 СП, развивая успех 1/15 СП, достиг южной опушки леса сев. Сикиниеми где был остановлен сильным пулеметным и артиллерийско-минометным огнем, так как дальнейшее продвижение было невозможно. 2/15 СП сдерживал противника на правом фланге. 1/15 СП понес большие потери и практически не существовал, имея в строю 18 человек, 3-й батальон имел 60 человек. К концу дня 19.02.1940 был ранен командир полка майор Меркулов. Через некоторое время на НП прибыл капитан Якутович Вячеслав Петрович и принял командование полком от майора Меркулова»[74].

Несмотря на такие неудачи, за два дня боев советским войскам удалось расширить прорыв, захватив все стратегические пункты в Теренттиля.

У Мустаоя противник был окончательно выдавлен за болото. В центре, на главном направлении удара, вдоль ведущей на север дороги, финны были отброшены как минимум метров на пятьсот. Правда, на правом фланге финны все еще удерживали свои 6-ю и 7-ю позиции, но повлиять на прорыв они оттуда никак не могли — ударить во фланг наступающим частям Красной армии им мешало то же самое поле, которое их и прикрывало.

В штабах обеих армий все взгляды были прикованы к крохотному пятачку суши, окаймленному рекой Тайпалеен-йоки. Первые успехи попеременно вгрызающихся в финскую оборону стрелковых полков 49-й и 150-й дивизий мало-помалу стали вырисовываться на карте в виде выступа, ограниченного с востока болотом Теренттилянсуо, а с запада — полем, простреливаемым с финских 6-й и 7-й опорных позиций.

Драматические события на востоке и на западе Карельского перешейка вызвали серьезные изменения в руководстве финских вооруженных сил. Командующий армией «Перешеек» генерал Остерманн подал рапорт об отставке. Полтора месяца командования действующей армией, напряжение последних дней, неутешительные сводки о резервах, известие о прорыве русских у Суммы и потере стратегических опорных пунктов на Тайпале вызвали окончательное разочарование в нем Маннергейма. Желание расстаться с главнокомандующим было обоюдным — после неудачной декабрьской попытки контратаки силами II армейского корпуса в центральной части Перешейка между маршалом и генералом все чаще возникали трения. Отнюдь не блестящее общее психологическое состояние командующего фронтовыми соединениями добило последнее известие: во время одного из авианалетов была серьезно ранена его жена.

Его официальный рапорт, в котором причиной отставки значилось пошатнувшееся здоровье, был подписан Маннергеймом 19 февраля 1940 года. Его место занял Хейнрикс — командующий III армейским корпусом, тем самым, подразделения которого уже третий месяц находились в неглубоких окопах Теренттиля и Кирвесмяки. В свою очередь, ответственность за финские войска от Тайпале до Вуоксы теперь легла на генерал-майора Пааво Талвела, недавнего победителя советских дивизий в Толваярви.

В тот же роковой день 19 февраля, когда Маннергейм предпринимал действия по реорганизации высшего руководства войсками, из его штаба в Миккели командиру 7-й пехотной дивизии Вихма была отправлена телеграмма: «Я восхищаюсь мужеством, жертвенностью и выносливостью, с которыми 7-я дивизия и все подразделения на Тайпале отразили атаку противника. Я надеюсь, что дивизия героически удержит позиции и отбросит противника в тех местах, где он смог прорваться»[75].

И Вихма, и начальник штаба Эрнроот в полной мере понимали, что, несмотря на ободряющие слова послания старого маршала, общий смысл его мыслей один — «стоять до конца, и помощи не ожидать». Неопределенность ситуации, когда все силы были брошены на попытку ликвидации прорыва в Теренттиля, усугубилась появившимся вакуумом в высшем руководстве. При наилучшем стечении обстоятельств новый командующий III корпусом мог действенно оценить ситуацию только дня через три. Вся ответственность за обстановку в эти тяжелые дни ложилась непосредственно на них.

Памятуя о тактике, которой постоянно придерживались все командиры линии Маннергейма, в измотанные батальоны вновь и вновь стали поступать приказы о возвращении потерянных позиций. Ротация подразделений ускорялась. Как уже говорилось, весьма кратковременный отдых в блиндажах прифронтовой полосы не был более безопасным, чем ночевка на передовой. В перерывах между атаками самолеты со звездами на крыльях осуществляли многочасовые бомбардировки остатков леса за Тайпалеен-йоки, а советская артиллерия довершала общую картину хаоса и разрушений.

И точность ударов артиллерии РККА росла с пугающей финнов скоростью. После усиленной разведки, производимой в течение целого месяца, многие из огневых точек противника были обнаружены. Кроме того, день изо дня повторяющиеся артиллерийские и бомбовые удары уничтожили лес и земляные насыпи, скрывавшие финские позиции в начале войны. Со стороны советских наблюдательных пунктов большая часть передовой неприятеля теперь просматривалась до самых тылов. Изменение ландшафта отразилось и в разведсводках 13-й армии: ориентир севернее финских 4-й и 5-й позиций в Теренттиля к концу января — началу февраля стал именоваться «рубленым лесом».

Спустя трое суток после «Черного дня Тайпале» артиллерийский бункер в Патониеми — защита всего западного фланга финнов, получил сразу два прямых попадания. Восьмидюймовые бетонобойные снаряды пробили его фронтальную стену и взорвались внутри, вызвав пожар масляных емкостей. К радости советских артиллеристов, черный дым пожара был хорошо виден с противоположного берега. Большая часть боеприпасов была уничтожена, два орудия были повреждены, но одно из них финны довольно быстро смогли привести в порядок. Почувствовав в начале обстрела, что огонь ведется именно по их укрытию, гарнизон ДОТа успел выскочить на открытый воздух, что спасло жизнь большинству людей из орудийных расчетов.

В конце февраля в Кирвесмяки одно из укрытий для личного состава получило сразу три прямых попадания, в результате которых погибло четырнадцать человек. Всего через день после этого похожая история случилась в Сеурахуоне — командном пункте, построенном еще в начале войны недалеко от 4-й позиции в Теренттиля. Первый снаряд угодил в заднюю часть блиндажа. По приказу офицера находившиеся в нем солдаты кинулись к выходу, но в этот момент еще один снаряд попал в ведущую к блиндажу траншею, в которой были складированы «касапанос». Несколько килограммов тола мгновенно сдетонировали, засыпав пытавшихся спастись финнов твердыми, как камень, осколками мерзлой земли и обломками окопной опалубки. Через несколько минут третий снаряд в щепки разнес остатки глубокого укрытия, прекратив доносившиеся из руин стоны.

Эти трагические случаи каждый в отдельности могли бы вызвать шок, если бы все эти события не происходили на фоне кровопролитного сражения на всем плацдарме. После каждой контратаки командиры финских рот вновь и вновь пересматривали списки личного состава, вычеркивая людей, пополнивших госпитали или отправленных в тыл на захоронение. Чем интенсивнее шли бои, тем чаще в списках стала попадаться отметка «пропал без вести». В мясорубке боя от многих солдат не оставалось практически ничего.

Безусловным являлся и тот факт, что по сравнению с потерями советской стороны у финнов их было значительно меньше. Но людские резервы не могли даже сравниваться, и сражающиеся полки 49-й и 150-й дивизии постоянно пополнялись личным составом, который опять пополнял списки убитых и раненых. Только один 222-й полк за семь дней боев с 8 по 15 февраля потерял сто шестьдесят солдат убитыми и более полутысячи ранеными, 756-й полк — тридцать пять командиров и более шестисот рядовых убитыми и ранеными.

Время от времени опорные позиции, за которые шел бой, оставались абсолютно пустыми, и когда это обнаруживалось, первые, кто их достиг, и становились хозяевами положения. Так, в один из февральских дней переходящая из рук в руки «четверка» полдня была «ничьей». Необстрелянное пополнение из 21-й дивизии очередной раз покинуло ее, не выдержав напряженного сидения в окопах под огнем советской артиллерии. Начавшие атаку красноармейские роты также не могли подступиться к ней из-за сильного артиллерийского огня, но уже с финской стороны. В конце концов финны оказались проворнее, и посланная на позицию ударная группа с радостью обнаружила, что сражаться не с кем. Впрочем, через некоторое время атака красноармейцев повторилась, и опять смерть собирала свою обильную жатву. Из-за больших потерь, вызвавших дефицит воюющих ресурсов, занимаемые подразделениями 15-го стрелкового полка с декабря месяца «лес Пярсинена» и «роща Народной школы» (в советских документах ставшие именоваться как «роща „Сапог“» и «Березовая») также в какой-то момент оказались абсолютно пустыми. Спохватившись, что финны скоро могут их занять и тем самым зайти в тыл наступающим войскам, комиссар полка Егоров сумел набрать группу всего из сорока человек из комендантского, химического и дегазационного взводов, которая стала вести боевое охранение восточного фланга 49-й дивизии.

Несмотря на то что направление удара 15-го полка сместилось с восточного на северное, Ставка 13-й армии РККА по-прежнему уделяла значительное внимание мифической «крепости Тайпале». Едва наладилась летная погода, как бомбардировщики 41-й авиаэскадрилии начали методично обрабатывать район «Улицкого шанца». 18 февраля они сбросили 216 бомб и на следующий день еще 148 штук. Результаты бомбардировок летчики определить не смогли — вся область бомбардировок с воздуха выглядела черной, так как вместе с авиацией по «крепости Тайпале» усиленно работала артиллерия 3-го армейского корпуса.

Все эти усилия советских войск не могли не нанести противнику как физический, так и моральный ущерб. Сухой язык ежедневных записей дневника боевых действий финского 1-го батальона 19-го пехотного полка, которым командовал майор Лиеска, в эти дни так описывал эти события:

«22 февраля.

14.00 Русские давят на всех направлениях, но брошенная на латание прорыва 1-я рота (Килпелайнен) держится.

16.00 Батальон переброшен в Пихкяхови.

18.00 Затишье. С трудом верится, что 6-я и 7-я позиции в наших руках.

23.00 2-й батальон 63-го полка расформирован, часть людей переведена в наш полк.

23 февраля.

В 6.00 уставший батальон оставил передовую. Когда русские начали наступление на 4-ю и 5-ю позиции, наши солдаты отказались оставаться в окопах (новобранцы).

10.00 Тревога. 3-я рота отправлена в Вирстакиви, но вернулась. Тревога оказалась ложной.

11.30 Наши пулеметчики блокируют 4-ю и 5-ю позиции.

18.00 Бойцы 3-й роты заняли „четверку“ и „пятерку“ и находились на них весь день.

24 февраля.

Батальон „фарфоровых“ снова дрогнул, и вечером часть из 19-го полка опять брошена на помощь. Пятая опорная позиция отбита…»[76]

За каждую воронку, кочку, пень шли ожесточенные схватки. Именно в это время успевший стать довольно известным еще в середине тридцатых годов финский поэт Юрья Юлхя, который командовал одной из рот 21-го полка, набросал первые строки стихов, опубликованные после войны под общим названием «Чистилище». Смерть как обыденность, ненависть, боль, предательство, мужество и трусость — все это проносилось перед глазами Юлхя здесь, на клочке земли между дорогой в Теренттиля и болотом Сурмансуо:

Не знаешь ты, кто он, с каких краев

Не ведаешь, чей сын, каких богов,

В него направлен пистолета ствол твой

Хоть он один из человечества сынов.

Востока с западом пересеклась здесь нить,

Судьбу меняют люди здесь за раз

И одному дает здесь случай жить,

Другого превращая в пыль и грязь…[77]

Люди в финских батальонах, участвовавшие в непрекращающихся атаках и контратаках, чувствовали безумную усталость. Несмотря на мороз, бойцы засыпали прямо в окопах. Из взводов воюющих подразделений приходили тревожные известия. Командир 5-й роты Виртанен с 5-й опорной позиции сообщил, что «один боец заснул и замерз. Обещанная смена не подошла. Заставлять людей бодрствовать выше человеческих сил. Моральный дух крайне низок»[78].

Бесплодность попыток восстановить первоначальную линию фронта стала очевидной. Один из первых приказов вошедшего в курс дел Талвела был с облегчением встречен в измотанных войсках. Он приказал прекратить кровопролитные попытки выбить противника с потерянных опорных пунктов и приложить усилия к локализации прорыва.

Иного решения и не могло быть. Начавшееся активное продвижение советских войск к Выборгу повлекло перераспределение финских войск не только на Карельском перешейке, но и на других фронтах, вплоть до приполярной Лапландии. Отовсюду, где это было возможно, на юг от Выборга стягивались резервы. Правда, резервами в полном смысле этого слова они не были. Это были воюющие части, которые просто перебрасывали для усиления сопротивления вошедшим во вкус победы частям 7-й армии, ослабляя свою оборону там, где это, по мнению финского командования, можно было позволить. Чуть позже отзыв боеспособных подразделений был произведен из тех мест, где раньше об этом не могло быть и речи. В частности, с района Тайпале.

К концу февраля 1940 года с восточного фланга финского фронта был отозван батальон «фарфоровых» бойцов и весь 23-й пехотный полк. Их отправили на запад, откуда в редкие минуты затишья все яснее доносились раскаты орудий, в Вуосалми — такую же неизвестную деревеньку, как и Теренттиля, ставшую знаменитой только после того, как окружающее ее поля были обильно политы кровью.

Финская линия обороны расползалась по швам. Для того чтобы представлять, что происходило на фронте с левого и правого фланга от плацдарма, окаймленного рекой Тайпалеен-йоки, стоит уделить внимание сражению у деревни Вуосалми, что находилась к северу от приходского центра Эйряпя, и тому, что происходило на льду Ладожского озера к востоку от деревни Тайпале.