Глава IX Чёрный квартет

Глава IX

Чёрный квартет

В теме о Распутине отдельного разговора достойна великосветская группа, центром которой была Великая княгиня Милица Николаевна, которая уже ранее упоминалась. Именно она и её близкие — муж Великий князь Пётр Николаевич, сестра — Великая княгиня Анастасия Николаевна и ее — супруг Великий князь Николай Николаевич являлись той группой, откуда инспирировались самые грязные инсинуации не только в адрес Распутина, но и в адрес Императрицы Александры Фёдоровны.

Родственники Царя в роли антицарских инсинуаторов, а фактически в роли ниспровергателей престижа, а следовательно, и властных устоев? Это может показаться парадоксальным, но было именно так. История России периода заката Монархии была полна подобного рода несусветных противоречий, а обозначенный случай — один, но, возможно, самый одиозный пример.

Самое примечательное во всей этой истории, что указанный «чёрный квартет» почти пять лет входил в число обожателей «старца Григория», но в одночасье, без всяких видимых причин, «прозрев», стал поносить Распутина на все лады. И может быть, самым печальным обстоятельством этого сюжета стало то, что великокняжеские интриги и истерики повлияли на поведение и церковных иерархов. В первую очередь здесь уместно назвать имя духовника Великокняжеского семейства архимандрита и епископа Феофана (Быстрова, 1873–1940).

Рассказ же об этой грустной истории уместно начать издалека, чтобы была понятна исходная историческая диспозиция…

На Западе Балканского полуострова, в скалистых неприступных горах, затерялось государство Черногория. На протяжении нескольких веков жители этой небольшой страны, исповедовавших Православие, выдерживали натиск турок, подчинивших своему владычеству в XV–XVI веках народы, населявшие Балканы. Но хозяевами Черногории стамбульские султаны так и не стали.

Черногорцы являлись православными, и Россия всегда с сочувствием относилась к своим далеким братьям по вере, мужественно выдерживавшим натиск турок-мусульман.

Еще при Петре I возникли первые межгосударственные связи, и черногорцы вместе с Россией участвовали в военных действиях против Турции. В последующем Царская Империя систематически оказывала финансовую и дипломатическую поддержку далекому княжеству. В XIX веке между двумя православными государствами установились прочные отношения, а правящие фамилии породнились.

В Черногории князем-правителем («Господарем») в 1860 году стал девятнадцатилетний Николай Петрович (1841–1921) из Династии Негошей, правившей с XVII века. В том же году черногорский владыка женился на тринадцатилетней Милене Петровне Вукович (1847–1923), дочери местного воеводы.

Князь Николай Негош (с 1910 года — король) занимал пост правителя почти шестьдесят лет и стал известным политическим деятелем Европы. Он был Монархом в маленьком, удаленным от всех и всего княжества. Центр княжества (королевства), город Цетинье, больше походил на горное селение, чем на столицу европейского государства. В конце XIX века здесь проживало всего около 15 тысяч жителей. В это дикое «орлиное гнездо» приличных гостей и приглашать было совестно…

Известность и влияние черногорскому князю принесло другое: браки его детей. Их у него и Милены родилось двенадцать. Для некоторых своих чад энергичному отцу удалось сыскать такие брачные партии, о которых могли лишь мечтать представители самых именитых царствующих фамилий.

Наследный князь Черногории Данило (1871–1939) в 1899 году женился на принцессе Мекленбург-Стрелицкой Ютте, принявшей в православии имя Милены (1880–1946). Старшая дочь Зорка (1864–1890) с 1883 года состояла в браке с сербским принцем Петром Карагеоргиевичем, с 1903 года — королем Сербии. Дочь Елена (1873–1952) в 1896 году вышла замуж за итальянского наследного принца, ставшего в 1900 году королем Италии под именем Виктора-Эммануила III (1869–1952), а Елена — королевой. Дочь Анна (1874–1935) с 1897 года — жена князя Франца Иосифа Баттенберга (1861–1924), брата болгарского князя Александра I.

Две же другие дочери — Милица (1866–1951) и Станислава (1867–1935), выйдя замуж за внуков Императора Николая I, стали членами Дома Романовых. Они единственные нерусские Великие княгини, родившиеся православными.

Путь от нищего и полудикого Цетинье до блестящей столицы Российской Империи был для черногорок непрост. Вначале они учились в Институте благородных девиц (Смольном институте) в Петербурге. Это основанное Екатериной II учебное заведение предназначалось для барышень из благородных фамилий и всегда действовало под патронажем императриц. В уставе института говорилось, что его цель — образование «добрых жен и полезных матерей».

Две черногорские принцессы и должны были стать таковыми. Обе окончили Смольный среди первых и обе в один и тот же месяц и год — август 1889 года — вышли замуж.

Милицу «цепи Гименея» соединили с Великим князем Петром Николаевичем (1864–1931), вторым сыном Великого князя Николая Николаевича (старшего). «Петюша» был тихим, не блиставшим ни внешностью, ни умом человеком. Его юность прошла под впечатлением чудовищного разлада между родителями.

Мать его, Великую княгиню Александру Петровну (1838–1900), Великий князь Николай (1831–1891), обвинив в супружеской неверности, выгнал из дома, и младший сын ее почти не знал. Родитель его к тому времени открыто уже жил с бывшей балериной Екатериной Числовой (1845–1889), родившей от князя четверых детей. Свою же законную жену Николай Николаевич иначе как «этой женщиной» не называл.

Петр начал службу в 1884 году в лейб-гвардии драгунском полку, но через несколько лет у него обнаружился туберкулез, и военную службу пришлось оставить. Начались продолжительные поездки для лечения на курортах в России и за границей. Особенно ему подходил климат Египта, где Великий князь с женой Милицей проживал подолгу. Там он увлекся архитектурой и позже, когда почти излечился от туберкулеза, Николай II назначил его генерал-инспектором по инженерной части армии.

На Южном берегу Крыма, в трех верстах от Царской Ливадии, в имении Дюльбер двоюродный дядя Императора Николая II Петр Николаевич построил огромную виллу в так называемом мавританском стиле, насчитывавшую более ста комнат. Здесь «Петюша» со своей «ненаглядной Милицей» и проводил каждый год по нескольку месяцев.

У Петра и Милицы родилось четверо детей: Марина (1892–1981), Роман (1896–1978), Надежда (1898–1988), Софья (1899). Последняя девочка скончалась при родах, все же остальные потомки прожили долго. После революции 1917 года вместе с родителями благополучно выбрались из России и умерли в изгнании: Марина в Ницце, Роман в Риме, а Надежда в местечке Шантильи во Франции. За границей находятся и могилы родителей: в Каннах, на Лазурном берегу, в православной церкви Михаила Архангела покоится прах Петра и Милицы.

При жизни Великий князь Пётр Николаевич, внук Николая I и двоюродный дядя Императора Николая II, заметной роли ни в династической, ни в светской жизни не играл. Супруга же его одно время имела некоторое влияние при Дворе последнего Царя.

Милица считала себя чрезвычайно образованной и умной, и эта самоуверенное самомнение позволяло Великой княгине свысока смотреть на большинство своих русских родственников. Она с юных лет отличалась крайним мистицизмом. Не религиозностью в обычном смысле этого слова, а именно мистицизмом: склонностью поклоняться всему загадочному и сверхъестественному, что обычный разум и традиционные верования не объясняли, или, как ей казалось, «объясняли недостаточно».

Она искала разгадки «тайн бытия» в сочинениях восточных мистиков (специально изучала язык фарси, чтобы их читать в подлиннике), в оккультизме и спиритизме.

Ее единственный сын Роман в детстве страдал приступами «падучей» (эпилепсии), и Милица с присущей всем уроженкам «черногорского гнезда» энергией принялась искать свои пути преодоления недуга. Во Франции она познакомилась со спиритом и магнетизёром, неким мсье Филиппом (1849–1905), который провел серию сеансов, и приступы у Романа почти прекратились. Загадочный «кудесник из Лиона» покорил ум и сердце Великой княгини, урожденной черногорской принцессы.

Господин Филипп (полное его имя Низье-Вашоль Филипп), родился в местечке Луазье в Савойе. В двадцатилетнем возрасте он обосновался в городе Лионе. Учился в частном заведении аббата Шевелье, а затем поступил на медицинский факультет Лионского университета. Он стал «духовным учителем» другого известного во Франции оккультиста «мэтра Папюса» (1865–1916).[45] (Согласно полицейским данным «доктор Папюс» «являлся евреем Жераром Энкоссом (Анкоссом), возглавлявшим Верховный совет оккультного ордена мартинистов».).

Филипп быстро обнаружил в себе «чрезвычайные способности» и начал заниматься медицинской практикой, лечил людей «животным магнетизмом», за что и был изгнан из стен университета. Врачебного диплома он так и не получил. Это доставляло ему массу неудобств, так как приходилось заниматься врачеванием незаконно, отчего у него и случались неприятности с полицией.

Однако, невзирая на полицейские преследования, на резкие статьи в газетах, где его объявляли шарлатаном, известность его как врачевателя росла. Филипп использовал в своей практике методы традиционного и нетрадиционного врачевания и лечил не только физические недуги, но и душевные.

В Лионе у него образовался круг почитателей, и он даже открыл свою школу, в которой преподавались тайны «герметического знания», «эзотерический и символический методы понимания внешнего мира» в соответствии с «древней посвятительной традицией».

Всё это очень напоминало масонские интеллектуальные упражнения. Не совсем ясно, принадлежал ли сам Филипп к какой-либо масонской ложе, но его наставник «мэтр Папюс» играл среди французских масонов видную роль.

Чудесное исцеление великокняжеского отпрыска Романа превратило Милицу Николаевну в страстного почитательницу «лионского кудесника». Вместе с супругом она посетила Филиппа в Лионе, прослушала у него курс лекций, познакомилась с его семьей. «Мэтр» получил приглашение прибыть в Россию. Вскоре Великий князь и Великая княгиня принимали у себя этого загадочного человека. Он стал дорогим и желанным гостем.

«Черногорская интеллектуалка», переполненная материнской радостью, горела желанием осчастливить и Императрицу Александру Фёдоровну, мечтавшую о рождении сына. Именно Милица познакомила Царицу и Царя с этим человеком, о котором потом было сказано и написано необычно много, но который так навсегда и остался неразгаданной исторической шарадой. Он предсказал рождение Наследника, и Царица сохранила о нем благодарную память и после смерти «мэтра» в 1905 году.

Филипп несколько раз приезжал в Россию и оставался здесь подолгу. Местом его пребывания была усадьба Петра и Милицы Знаменка недалеко от Петергофа. Здесь он в июле 1901 года и познакомился с Венценосцами.

На Царя и Царицу гость из Лиона сразу же произвел сильное впечатление. После беседы с ним Царица избавлялась от всяческих недугов, а у Царя наступало удивительное душевное умиротворение. В августе 1901 года Императрица Александра Фёдоровна писала Николаю II: «Как богата стала жизнь с тех пор, как Мы его узнали, и, кажется, все стало легче переносить».

По воле Монарха в ознаменование «врачебных заслуг» Военно-медицинская академия в Петербурге присудила в 1901 году Филиппу звание доктора медицины. Об этом Царя так просили родственники — Петр Николаевич и Милица.

Когда мэтр был осчастливлен подобным свидетельством, Великий князь Петр Николаевич, по наущению своей супруги в 1901 году посетил в Париже президента Франции Эмиля Лубэ (1839–1929) и просил того «посодействовать» Филиппу в получении французского медицинского диплома.

Президент был озадачен подобной «экстравагантной просьбой» и объяснил этому странному русскому вельможе, что получение такого документа регулируется законом, требующим сдачи по крайней мере трех специальных экзаменов. Это правило касается всех, в том числе и тех, кто «имеет иностранный диплом, достойный уважения».

Естественно, что появление в Царском окружении загадочного человека вызвало сильное любопытство в высшем свете. Любопытство подогревалось частным характером встреч Царя и Царицы с визитером. Возникли разные предположения, домыслы.

Говорили, что Филипп в доме Милицы и Петра устраивал спиритические сеансы, вызывал дух Императора Александра III, который якобы давал наставления Николаю II по вопросам внутренней и внешней политики. Обеспокоенные родственники решили внести ясность.

В конце июля 1902 года Великая княгиня Елизавета Фёдоровна напрямую спросила свою сестру-Царицу: какие у них отношения с Филиппом, кто он такой и почему встречи с ним окружены завесой тайны? Александра Фёдоровна ответила, что это исключительно одухотворенный человек, что встречи с ним не являются тайной, да в их положении сохранить тайну невозможно, так как Мы живем на виду у всего мира. Ответ не внес ясность.

Тем же летом с загадочным французом познакомился Великий князь Константин Константинович, описавший эту встречу в дневнике:

«Ездили на Знаменку на танцкласс; наши дети летом учатся там танцевать. У них был знаменитый Филипп; после танцкласса мы пили чай у Милицы и увидели его. Это небольшого роста, черноволосый, с черными усами человек лет 50, очень невзрачной наружности, с дурным южнофранцузским выговором. Говорил об упадке религии во Франции и вообще на Западе. Когда с ним прощался, он хотел поцеловать мне руку, и я с трудом вырвал её».

Встречи Царской Четы с Филиппом не выходили за пределы вечерних встреч и духовных бесед. Слухи же о спиритических сеансах, о «вызове духов», «об общении с загробным миром» так и остались слухами, и никогда не были подтверждены.

В то же время точно известно, что для Милицы и Петра гость из Лиона не являлся лишь врачом и приятным собеседником. Милица воспринимала его как «мэтра жизни», способного ввести в закрытый для непосвященных заповедный мир. Она рвалась в потаенную даль всей душой и в какой-то момент экстремистка-оккультистка решила, что она туда и проникла. Показательный в этом отношении эпизод относится к 1902 году.

Той осенью на прогулке в Крыму князь Феликс Юсупов граф Сумароков-Эльстон (1856–1928)[46] прогуливался по горной дороге вдоль моря и встретил экипаж, в котором сидела Великая княгиня Милица Николаевна с каким-то господином. Юсупов с Милицей и ее супругом Петром Николаевичем был прекрасно знаком, их имения располагались рядом, они наносили друг другу семейные визиты, часто встречались и на царских приемах в Ливадии. Завидев Великую княгиню, князь отошел к обочине узкой дороги и сделал учтивый поклон. Однако, к немалому удивлению Юсупова, Милица не обратила на него никакого внимания. Это выходило за рамки норм этикета и озадачило аристократа.

Через несколько дней он встретил Милицу в Ливадии и напрямую спросил, чем была вызвана такая реакция. Ответ княгини поверг Юсупова в состояние, близкое к шоку. Абсолютно серьезным тоном она поведала, что «князь не мог ее видеть», так как: «со мной был доктор Филипп. А когда на нем шляпа, он и спутники его невидимы». Услышав такое, князь только и мог подумать о душевном здоровье собеседницы.

Если Милица считалась «дюже умной», то ее младшая сестра Станислава отличалась не умом, а напористостью. Здесь энергический потенциал черногорского рода сказывался еще наглядней. Станиславу еще в Смольном все стали звать Анастасией и под именем Анастасии Николаевны она и вошла в императорскую фамилию. Для близких она всегда была Стана.

С сестрой Милицей она была с ранних лет неразлучна. Их даже весьма нелестно называли Сциллой и Харибдой, намекая и на взаимную связанность, и на то, что от этих «темных княгинь» ничего доброго ожидать не приходилось.

Рассказывали, что, когда встал вопрос о браке Милицы с Петром Николаевич, та не захотела оставаться в России, если с ней не останется Стана. В конце концов пришлось и ей подыскивать партию. Царь Александр III остановил свой выбор на своем двоюродном брате, тридцатисемилетнем вдовце (первой супругой его была принцесса Терезия Ольденбургская, умершая в 1883 году) герцоге Георгии (Юрии) Максимилиановиче Лейхтенбергском (1852–1912).

Последней воле Монарха он не мог перечить и дал согласие. Хотя в герцогской семье появилось двое детей: Сергей (1890–1974) и Елена (1892–1976), супруг откровенно признавался, что не любил свою избранницу «ни одного дня».

Черногорская принцесса тоже не была счастлива в браке. Муж очень быстро к ней охладел, и отношения между ними установились отчужденно-прохладные. Одно время как будто наступило «потепление», связанное всё с тем же французом доктором Филиппом. Георгий Лейхтенбергский тоже вошел в круг адептов новоявленного целителя-прорицателя, в числе коих с первого момента состояла и Анастасия. Однако это увлечение длилось недолго. Кратковременное «духовное единение» не привело к улучшению отношений между Георгием и Анастасией.

Герцога куда больше привлекали парижские красотки, отличавшиеся «несравненным шиком» и «утонченностью манер». В Париже, «столице мира», он чувствовал себя как дома и при каждом удобном случае пытался уехать из России «для поправки здоровья». Родственники знали, в каких заведениях и с кем герцог «лечится», но ничего поделать не могли.

Анастасия играла роль «мученицы». Особенно сочувствовали Милица с Петюшей. В их семье «истерзанное сердце» «несчастной Станы» обретало покой. Образ «страдалицы» не остался незамеченным и для Императрицы Александры Фёдоровны. Когда она оказалась в России, то быстро поняла, что высшее общество — по большей части собрание праздных и пустых людей, занятых лишь любовными романами и материальными интересами.

Царица прониклась искренним чувством сострадания к Анастасии и симпатией к ее сестре Милице, которая в великосветском омуте эгоизмов и телесных услад казалась одной из немногих духовно ориентированных дам. Они стали подругами. Первые годы Государи Александра Фёдоровна и Николай II принимали черногорских сестер часто, Сами навещали их. Николай в 1890 году стал крёстным отцом сына Анастасии Сергея, и это тоже сближало.

Анастасия во всех подробностях рассказывала о похождениях своего супруга. Поведением герцога возмущались. Анастасия в силу своего темперамента делала своему неверному мужу надлежащую рекламу и за пределами Царских гостиных.

Лейхтенбергский знал, кто о нём сплетни по всему Петербургу распространял. Черногорских сестер презирал и ненавидел. Он с самого начала не хотел жениться на этой Стане, но Царь Александр III настоял: брак важен для престижа России, в Императорской Фамилии нужны православные от рождения Великие княгини.

Герцог пошёл под венец, но скоро понял, что это две отъявленные интриганки, которые, по его мнению, многих других стоили. Всем там верховодила Милица. Анастасия слишком глупа, она у старшей сестры, что называется, на подхвате.

Лейхтенбергский не сомневался, что не Бога они ищут, а выгоду, корысть получить за счёт России. Их отец, которого герцог терпеть не мог, ловко всем манипулировал. Эти «черногорские дикари» только и думают, как бы чего урвать в России. Для своей Черногории, этого «гнезда разбойников», побольше с России содрать хотят.

Лейхтенбергский свои мысли не скрывал от родственников. Даже один раз с Николаем II о том речь завел, но быстро понял, что его мнение Царя не интересует. Не стал больше Государю досаждать. Пусть делают, что хотят, он же всего этого видеть не желает. В России бывал всё реже и реже. Дочерей же князя Николая иначе как «черногорскими пауками» не называл.

Исчезновение герцога с «петербургского небосклона» очень устраивало и жену. «Несчастная Стана» в доме своей сестры Милицы встретила человека, который «готов был бросить к ее ногам жизнь». Им оказался старший брат Петра Николаевича Великий князь Николай Николаевич (1856–1929). Это был самый высокий Великий князь: под два метра ростом (198 см)…

Он окончил Николаевское инженерное училище и Академию Генерального штаба и с 1871 года служил в лейб-гвардии гусарском полку. Участвовал в военных кампаниях 1877–1878 годов против Турции. Был храбр до отчаяния, отличался и ревностной преданностью службе, и солдафонской грубостью с подчиненными…

Вся его жизнь была отдана военной службе: в 1895–1905 годах — генерал-инспектор кавалерии, затем председатель Совета государственной обороны и главнокомандующий гвардией и войсками Петербургского военного округа. С началом Первой мировой войны в 1914 году был назначен главнокомандующим армией.

Проводя большую часть времени в частях и гарнизонах, Николай Николаевич вел холостяцкую жизнь. У него был лишь один роман, наделавший много шума и Петербурге. В неполные тридцать лет бравый гусар Великий князь Николай Николаевич влюбился в дочь купца-меховщика Софью Буренину, владелицу магазина в Гостином Дворе в Петербурге. Почти два года продолжалась эта связь и в конце концов как «джентльмен» Великий князь в 1887 году вознамерился на ней жениться. Рассказал о том отцу. История сына не шокировала Николая Николаевича (старшего); она его «тронула». Он бы и сам давно женился на своей Числовой, да вот беда: жива была постылая «законная супруга». Согласился проявить участие и при случае переговорить с Государем.

В один из вечеров в декабре 1887 года в Аничков дворец приехал дядя Царя Великий князь Николай Николаевич. Он поведал Императору Александру III печальную историю старшего сына: Николай влюблен в одну даму, без которой «не мыслит жизни», от которой «прижил» детей и «как джентльмен» имеет перед ней «обязательства».

Царя шокировала эта неожиданная история, он даже вначале растерялся. Ничего определенного дяде не ответил, сказал лишь, что «надо подумать». Генерал-фельдмаршал воспринял это как согласие, о чём и оповестил сына. По этому случаю в великокняжеском дворце тут же был устроен богатый ужин, где собрались «друзья и подруги». Софи и Николашу поздравляли, как новобрачных.

Понадобилось лишь несколько дней, чтобы весть облетела Петербург. Это была первостатейная сенсация: Царской родственницей станет дочь купца из Гостиного Двора!

Великая княгиня Ольга Фёдоровна (1839–1891), услышав такое, занемогла, а ее муж, председатель Государственного совета Великий князь Михаил Николаевич (1832–1909), спокойный и уравновешенный, стал неузнаваемым и впервые высказался критически об Александре III: «Я вижу, что у Царствующего Императора есть желание по возможности всех членов своего семейства, кроме своих братьев и сыновей своих, отодвинуть в толпу; что я стану делать с шестью своими сыновьями — всякая кокотка, имея перед глазами примеры, будет иметь основательную надежду выйти за одного из них замуж».

Очевидно, генерал-фельдцейхмейстер (глава артиллерии) в чувство долга собственных отпрысков не верил; грядущее «нашествие кокоток» ему представлялось неизбежным.

Почти через три недели, когда новость в салонах обсудили, «пережевали» не раз, скандальное известие настигло Императрицу Марию Фёдоровну…

2 января 1888 года Императрица вместе с Александром III была на обеде у Великого князя Алексея Александровича. Затем Царь поехал к себе в Аничков заниматься, а жена — в Михайловский театр. Настроение у неё было спокойным, впечатления дня — самые обычные, и казалось, что ничего непредвиденного произойти не может. Но произошло.

На обратном пути из театра она ехала в карете вместе с Великим князем Сергеем Александровичем и от него услыхала о событии, о котором «знала уже вся Фамилия». Оказывается, старший сын «дяди Низи» Великий князь Николай Николаевич уже несколько лет состоит в связи с купчихой, некоей Бурениной, что ей уже сорок лет, она имеет двоих сыновей. Сам же Великий князь сгорает от любви и добивается права вступить с ней в брак! И это кузен Императора!

Императрица не очень хорошо знала Николашу, так как он мало бывал при Дворе, всё больше был занят военной службой. И вдруг выясняются такие подробности. Боже мой, отец живет с танцовщицей, а сын — с торговкой! Самое ужасное, что якобы его отец, Николай Николаевич, этот известный греховодник, добился «у Саши» разрешения на брак! Не может этого быть! Почему ничего не сказал ей!

Около полуночи необычайно возбужденная Императрица Мария Фёдоровна ворвалась в кабинет мужа, «как фурия». Царь в таком волнении жену давно не видел. Состоялось горячее объяснение, из которого выяснилось, что к Императору за этим действительно обращались, но он не придал истории особого значения и «забыл» рассказать супруге. Царица возмущалась, всё время повторяя, что это касается её лично, так как «у неё тоже есть сыновья».

Ночь прошла без сна. Весь следующий день Императрица Мария Фёдоровна переживала известие, обдумывала сложившуюся ситуацию. Беспокоилась, конечно, не за судьбу Николаши (Бог ему судья!), а за будущее своих детей. Какой пример они получат? Как станут они относиться к своему долгу и закону, если увидят, что во имя страсти можно переступить через происхождение, пренебречь положением и делать непозволительное?

Александр успокаивал, как мог, но волнение жены передалось и ему, и он пообещал завтра же покончить со всей этой историей. Слово сдержал. Брак был безоговорочно запрещен. По Петербургу потом ходил анекдот, очень похожий на правду, что якобы Александр III, узнав о намерении своего кузена, в сердцах воскликнул: «Я в родстве со всеми Дворами Европы, а вот с Гостиным Двором в родстве еще не был!» Тема была исчерпана.

Великий князь Николай продолжал холостяковать, пока на его жизненном пути не встретилась «жертва герцога», «несчастная герцогиня» Лейхтенбергская. История их «незаконных отношений» тянулась долго. Николай Николаевич был без ума от своего «ангела». Стана окружила великорослого обожателя вниманием и заботой, подарила ему «тепло своего сердца». Она читала ему Флобера, пела французские романсы, играла по вечерам на гитаре. Николаша всегда был в восторге и порой умилялся до слёз…

Подарки Великого князя были более материального свойства. В 1902 году он купил в Крыму, недалеко от усадьбы брата Петра участок земли и построил беломраморную виллу в неогреческом стиле, которая получила название «Чаир». Вокруг был разбит замечательный парк, главной достопримечательностью которого стала уникальная коллекция роз, привезенных из Греции и Италии. (Популярное некогда танго «В парке Чаир распускаются розы» как раз и было навеяно красотой великокняжеской розовой коллекции.) Всё это великолепие и было подарено «любимому ангелу», хотя брачные узы их ещё не связывали.

«Я так давно Тебе не писал, мой Ангел, и я так давно привык с Тобою говорить по-французски, что мне как-то неудобно писать по-русски… Вспоминаю о Тебе каждую минуту». Местоимения, относившиеся к Анастасии, он всегда писал с заглавной буквы, как Царей и Бога. Очевидно, своего «ангела» он видел где-то рядом с ними…

Николаша и Стана мечтали соединить свои жизни «до гроба». Но на пути к земному блаженству стояла серьезная преграда: узы Анастасии с герцогом Лейхтенбергским. Церковный брак расторгать было нельзя, за исключением чрезвычайных обстоятельств. В таком случае требовалось согласие церковных иерархов и самого Царя, который в России являлся высшим земным покровителем церкви.

Анастасия и Милица времени зря не теряли. Пользуясь расположением Царицы, сестры неустанно повествовали ей о печальной участи Станы, которая не раз в присутствии Императрицы заливалась слезами. Александра Фёдоровна сердечно относилась к этому несчастью, но сразу же замолкала, как только герцогиня и её сестра начинали намекать на неизбежность развода. В таких вопросах, как считала Царица, личным чувствам волю давать нельзя. Она надеялась, что Ники повлияет на Лейхтенбергского и тот вернётся в лоно семьи. У них же дети!

Подобная перспектива совершенно не устраивала Анастасию. Герцога она ненавидела; ненавидела и за пренебрежение к ней, и за его антипатию по отношению к отцу и к Черногории. Чувства черногорской патриотки требовали отмщения. Она создала ему в свете репутацию гуляки и развратника, а теперь должна его окончательно морально уничтожить.

Ее месть оказалась достойной «орлиного происхождения»: всем и каждому Анастасия начала рассказывать, что муж Георгий — «неспособный мужчина» и не «может исполнять супружеские обязанности». Правда, совсем недавно она утверждала прямо противоположное: муж проводит дни и ночи в вертепах, и шагу ступить не может без общества кокоток. Если он давно «неспособный», то почему же его тянуло к ним? Но женская ненависть не знала логики.

Анастасия и Милица (она тоже не скупилась на уничижительные характеристики родственника) знали, что делали. Мужская «неспособность» была тем редчайшим исключением, когда церковь могла позволить разойтись супругам. Герцог, узнав о намерении супруги в Париже, был вне себя от радости. Единственным его желанием было больше никогда не видеть постылую Анастасию, и он дал согласие на развод тотчас.

Однако проблема церковного освящения брака встала во весь рост. Развод в среде Императорской Фамилии — событие экстраординарное. Герцог Лейхтенбергский — внук Императора Николая I. Когда о намерении стало известно другим членам Династии, они были озадачены и возмущены. Великий князь Константин Константинович записал в дневнике 6 ноября 1906 года: «Узнал с ужасом от жены, которая была на Гусарском празднике, что Стана Лейхтенбергская разводится с Юрием и выходит замуж за Николашу! Разрешение этого брака не может не представиться поблажкой, вызванной близостью Николаши к Государю, а Станы к молодой Государыне… Развод в Семье в это смутное время является обстоятельством, весьма нежелательным и прискорбным».

Стенания Станы и просьбы Николая Николаевича сделали своё дело: сердце Царя дрогнуло. Решил помочь «несчастной», тем более что со стороны Лейхтенбергского препятствия не имелось. Николай II поставил вопрос перед церковными иерархами, и он был положительно разрешен.

Императрице Марии Фёдоровне Монарх сообщал 22 марта 1907 года: «Недавно у меня был митрополит Антоний по некоторым делам. Между прочим, я его спросил, что он думает по вопросу о женитьбе Николаши на Стане? Он мне сказал, что он переговорит с другими членами Синода и затем сообщит мне их общее мнение. Через неделю он приехал с ответом, что, так как такие браки постоянно разрешаются Синодом в разных епархиях, то они ничего не имеют против этой свадьбы, лишь бы она состоялась в скромной обстановке и вдали от Петербурга. Признаюсь, такой ответ меня очень обрадовал, и я сообщил его Николаше вместе с моим согласием. Этим разрешается трудное и неопределенное положение Николаши и особенно Станы. Он стал неузнаваем с тех пор, и служба сделалась для него легкой».

Условия были с радостью приняты, тем более что «молодые» и не собирались особо афишировать. Невесте сорок лет, а жениху пятьдесят. На церемонии должны были присутствовать лишь некоторые, особо близкие. Приглашения рассылал лично Николай Николаевич.

Своему кузену Николаю Михайловичу написал 13 апреля 1907 года:

«Милый Николай! Пишу тебе эти строки, чтобы сообщить, что вопрос о моей свадьбе рассматривался в Святейшем синоде и решен в утвердительном смысле. На основании этого Государь Император разрешил мне жениться на Стане. Я сегодня уезжаю в Крым, где ввиду нездоровья Милицы, которая не может приехать в Петербург, 29 апреля, надеюсь, состоится моя свадьба в Ливадийской дворцовой церкви. Будь так мил, если найдешь возможным, сообщи об этом дяде (Михаилу Николаевичу. — А. Б.). Не откажи мне тоже передать это Анастасии (сестре. — А. Б.) и братьям. Сердечно твой Николаша».

Автор «забыл» упомянуть, что Крым для венчания избран не в связи с «болезнью Милицы», а в связи с условиями брака. Но такие «мелочи» теперь уже не имели никакого значения.

«Интеллектуалка» Милица и напористая Анастасия оставили свой след в истории не своими брачно-семейными делами, а тем, что «открыли» Распутина. Именно эти две Великие княгини первыми среди аристократии начали принимать в своих дворцах странного человека родом из сибирского села Покровского, уже к началу XX века снискавшего славу врачевателя душ и провидца.

Милица и Анастасия познакомилась с ним в Киеве в 1903 году, на подворье Михайловского монастыря, когда прибыли в Киево-Печерскую лавру на моление. Они сразу же разглядели в нем человека, обладавшего «большим духовным даром». Его глаза горели таким «магическим огнем», что немедленно покорили сердце «пламенной оккультистки» Милицы. Она была потрясена и после непродолжительной беседы сразу же пригласила Григория в себе в столицу. Стана же, смотревшая на мир глазами старшей сестры, всегда лишь поддакивавшая ей, естественно, тоже «воспламенилась».

К тому времени слава Григория еще не достигла Петербурга. Черногорки утроили ему столичную «премьеру». В усадьбах Знаменка и Сергеевка под Петергофом, принадлежавших Милице и Анастасии, Григорий стал частным и желанным гостем. Посещал он их в их петербургских дворцах. Петр Николаевич и Николай Николаевич целиком разделили душевные привязанности своих ненаглядных…

Обе Великокняжеские пары были очарованы «старцем Григорием», с упоением слушали его «духовные откровения», находя для себя много важного, необычного, «захватывающего». Даже «бесстрашный вояка», командующий гвардией Великий князь Николай Николаевич был «пленен» Распутиным. В декабре 1908 года писал своему «ангелу» Анастасии:

«Сию минуту вернулся из дома Пусси (брата. — А. Б.). Видел Григория. Он ужасно огорчен, что не застал Вас. Приехал с Параскевой. Для Твоей матери привез флакон от Макария. Я получил образок на цепочке от Макария. Пусси получил такой же. Затем сказал, что подобного ужаса, как мы переживали в 1905–1906 гг. больше не только нам не будет, но дети и внуки чрез подобный ужас не пройдут».

Распутин предсказал князю, что он и его потомство больше не переживут революционную смуту. Он оказался прав наполовину: потомство избежало этой участи (у него с Анастасией его просто не было), сами же «вкусили ужаса» в полной мере. Еле выбрались из России в 1919 году, коротали «осень своей жизни» почти в нищете на чужбине, где и скончались. (Николай Николаевич и его жена похоронены в Каннах в церкви Михаила Архангела.).

Черногорки познакомили Царя и Царицу с Распутиным. Несколько месяцев при встречах расхваливали старца, уверяли, что он способен узреть то, что остальным смертным не дано видеть, что он способен снять недуги, перед которыми медицина бессильна.

Александра Фёдоровна к таким способностям относилась всегда очень внимательно: у Неё на руках больной Мальчик и Она не могла оставить без внимания подобный дар. Тем более что Милица рассказала, что у сына Романа, которого когда-то вылечил месье Филипп, опять появились признаки падучей, и Григорий помог. Кроме того, сестры уверяли Царицу, что «старец Григорий» «очень одобряет» брак Станы с Николаем Николаевичем, но позже Александра Фёдоровна выяснила, что это была чистейшая ложь.

Первая встреча Царской Четы и Григория Распутина состоялась 1 ноября 1905 года в Петергофе в присутствии Милицы и Станы. В дневнике Царь записал: «Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим — Григорием из Тобольской губернии».

Позже Распутин в полной мере оправдал надежды Царицы и не раз спасал Ее больного Сына — Наследника Алексея. Однако благодарность к Милице и Стане Александра Фёдоровна со временем перестала испытывать. Более того, возникла стойкая антипатия.

Выяснилось, что черногорки стремились превратить Распутина в инструмент своего влияния на Царя, что они старались использовать его для воздействия на Монарха, добиться новых выгод и субсидий для Черногории. Они вообще вознамерились не просто, как полагается Великокняжеской родне, находиться в числе первых среди подданных. Их это не устраивало. Они хотели занять «кусочек трона».

Царица поняла, что души этих женщин такие же чёрные, как и их внешность. Дружба кончилась. Наступило охлаждение, а полный разрыв произошел в 1910 году. Позже А. А. Вырубова написала: «Помню, как посол в Черногории А. Гире говорил моему отцу в Петергофе, что он должен бы обратить внимание Государыни или Государя на Великих княгинь, которые хуже заговорщиков против Государыни: „одна умна и зла, другая глупа и зла“, — говорил он. Императрица знала, что они Ее ненавидят, но ей было всё равно».

Причина разрыва лежала совсем не в той плоскости, где ее искали (и находят до сих пор) разоблачители «тайн царизма». Дело было совсем не в том, что Распутин вмиг оказался «грязным развратником» и «проходимцем», а у Великих князей и княгинь «открылись глаза». Всё было куда более приземлённей, а потому и отвратительней. Когда мозговой лидер «чёрного квартета» Милица убедилась, что Распутин и Царская Семья в общении обходятся без ее посредничества, что Григорий не хочет играть по ее правилам и быть приложением к ней, то злость и выплеснулась, приняв форму целенаправленной деятельности по дискредитации и «Царева друга», и Самих Венценосцев.

Причем дискредитациям подвергались все, кто был вхож в Царскую Семью и был Им близок. Примечательный эпизод в этой связи воспроизвёл в своих воспоминаниях дворцовый комендант генерал В. Н. Воейков. «Еще в бытность мою командиром полка Она (Анастасия Николаевна. — А. Б.) однажды в присутствии Великого князя Николая Николаевича обратилась ко мне с требованием не принимать в моем доме А. А. Вырубову, мотивируя это требование якобы вредным влиянием ее на Императрицу». Далее генерал вполне резонно заметил, что «исполнить желание Великой княгини я не счел для себя возможным, находя, что, поступив так с подругою Государыни, был бы некорректен по отношению к Самой Императрице». Но черногорок такие «пустяки», как «корректность», совсем не занимали; ими двигала только злость, их вдохновляла только ненависть, которая у этой компании не знала удержу.

После разрыва Милица и Стана могли видеть Царя и Царицу лишь на официальных церемониях. Побывавшая в ноябре 1913 года на Царском приеме в Ливадии княгиня Зинаида Юсупова писала сыну Феликсу: «„Черные сестры“ ходили, как зачумленные, так как никто из царедворцев к ним не подходил».

Даже в первый год мировой войны, когда Великий князь Николай Николаевич занимал должность Верховного главнокомандующего и особенно часто общался с Царем, никакого семейного сближения не наступило. Александра Фёдоровна в неприятии двух «черных женщин» была непоколебима.

Жертвой чёрных интриг стал и духовник Великих княгинь епископ (с 1909 года) Феофан. Он значительно дольше сохранял приязненные отношения с Григорием Распутиным и еще в 1911 году по просьбе Императрицы ездил в Покровское. Побывал он тогда и в Верхотурском монастыре; существует даже фотография, на которой Феофан снят вместе со старцем Макарием и Григорием Распутиным. Осенью же того года произошел полный разрыв не только с Распутиным, но и с Царской Семьей.

Владыка оказался втянутым в грязную интригу, направленную против Распутина. Речь идет об упоминавшемся деле о «растлении монахини Ксении». Эту неприглядную картину обрисовал и прокомментировал ревнитель благочестия игумен Серафим (Кузнецов, 1875–1959),[47] в своей книге «Православный Царь-Мученик», изданной первый раз в Пекине в 1920 году.

«У Григория Распутина с епископом Феофаном, — писал Серафим, — вышли неприятности; последний ставил в вину Григорию Распутину то, что якобы ему одна какая-то женщина открыла на исповеди неблагопристойное поведение старца Григория. Епископ Феофан здесь показал свою неопытность духовную, на слово поверив этой женщине, которая впоследствии, оказалось, всё придумала. Он доложил Царице, что ему на исповеди какая-то женщина открыла нехорошее в поведении Григория по отношению к ней. Каково же было глубоко верующей Императрице слышать от своего духовника то, что ему было открыто на исповеди!»

И далее игумен Серафим дал традиционно-православную оценку поступка Феофана. «Царице было известно каноническое постановление о строжайшем наказании духовников, которые дерзают нарушить тайну исповеди, включительно до низведения подобных духовников в первобытное состояние. Этим своим поступком он решительно оттолкнул так преданную доселе духовную дочь».

«Чёрный квартет» под руководством оккультистки Милицы мог торжествовать: разрыв Царицы с Феофаном явился их первой значительной и желанной «победой».