Глава VIII Политическое кабаре

Глава VIII

Политическое кабаре

Слухи о необычной роли Распутина плодили не только недовольство. С 1912 года борьба с «распутинской кликой» начала приобретать характер общественной добродетели. В неё включились не только завсегдатаи столичных аристократических салонов, но и государственные и общественные деятели. Благодаря их стараниям сибирский крестьянин превратился в жупел, которым без устали размахивали, запугав в конце концов и себя, и немалое число прочих. Среди «жупелородителей» были разные по социальному положению, политическим и карьерным целям люди, но борьба «с темными силами» всем им принесла популярность, сделала «героями своего времени».

В ряду «рыцарей без страха и упрека» видное место принадлежит двум персонам: Александру Ивановичу Гучкову (1862–1936) и Михаилу Владимировичу Родзянко (1859–1924). Первый был лидером правоцентристской партии «Союз 17 Октября» (октябристы), в 1910–1911 годах возглавлял Государственную думу. Второй же с весны 1911 года являлся председателем III Думы, а в 1912 году возглавил и последнюю — IV Государственную думу. Их усилия, с одной стороны, очень способствовали «разогреву» распутинской темы в обществе, а с другой — их заявления и признания затвердили в памяти потомков некоторые «незыблемые» эпизоды всей «распутиниады».

На примере упомянутых борцов с «засильем тёмных сил» яснее становится, в какой стадии болезненного психоза находилось русское, так называемое образованное общество, в состоянии какого затемнения сознания эта публика пребывала. Считая себя «монархистами», они своими инспирациями дискредитировали Монарха, колебали общественные устои, а следовательно, способствовали разрушению монархической системы.

В русской истории периода заката Монархии было мало значительных политических фигур; преобладали близорукие бездарности, безответственные лицемеры, беспринципные карьеристы и даже политические авантюристы. Это в большей или меньшей степени касалось всех политических течений и направлений, но в первую очередь того, которое определялось как государственно-монархическое и которое комплектовалось по преимуществу из рядов первого, «благородного», дворянского сословия.

Среди тех, кто по своему происхождению, воспитанию, мировоззрению, по долгу присяги должен был неколебимо стоять на страже принципов Монархии, бескорыстно и нелицемерно служить Царю и России, среди этих обласканных властью элементов порыва служения как раз часто и не наблюдалось.

Неумолимый процесс эрозии монархизма стал определяющим фактором крушения Монархии. Дело заключалось совсем не в том, «хороший» или «плохой» Царь занимал трон. В общеисторическом контексте это вопрос вторичный, а для истинного монархиста подобного вопроса вообще не могло существовать. «Жена Цезаря выше подозрений» — этот римский афоризм очень метко отражает незыблемый нравственный канон авторитарного государствоустроения. Если же не только «жена цезаря», но и сам «цезарь» становятся объектами критических нападок и даже шельмования в среде монархистов, то дело Монархии обречено. Именно так и случилось в России.

Один из самых стойких правых деятелей, думский депутат Н. Е. Марков, на эмигрантском съезде монархистов в 1921 году справедливо заметил: «Монархия пала не потому, что слишком сильны были ее враги, а потому, что слишком слабы были ее защитники. Падению Монархии предшествовало численное и качественное оскудение монархистов, падение монархического духа, расслабление монархической воли».

Указанные «оскудения», «падения» и «расслабления» ярчайшим образом проявились как раз в деятельности названных лиц, являвшихся ключевыми фигурами монархического истеблишмента.

Если Царица видела в Распутине носителя света истины, то многие другие узрели в нем «посланца тьмы», «хитрого негодяя», пробравшегося в Царские чертоги, подчинившего своей воле Венценосцев и заставлявшего действовать Верховного Правителя в соответствии с коварными замыслами погубителей России.

Эта схема казалась «логичной», «обусловленной», но на самом деле являлась совершенно беспредметной. Оставался один вопрос, который все время муссировался, но который так и остался без ответа: кто стоял за Распутиным? Ведь, признавая, что этот мужик «темный» и «грязный», надо было объяснить исходную вещь: как ему удалось вознестись?

Ссылки на его «хитрость» ничего не проясняли по существу. Определенного же ответа никто так и не дал; все ограничивались намеками и аллегориями. Несмотря на это, как-то само собой возобладало мнение, что Распутин, «несомненно, ангажирован» врагами России. Называли и революционеров, и еврейских финансовых воротил, а когда в 1914 году началась Мировая война, то во весь голос затрубили о «германских антрепренерах».

Еще на заре «распутинского бенефиса» опасное для будущего России направление развития этой темы предвидел П. А. Столыпин. Позже сменивший его на посту премьера В. Н. Коковцов в беседе с хозяином влиятельной столичной газеты «Новое время» М. А. Сувориным очень точно предсказал, что «газетные статьи с постоянными упоминаниями имени Распутина и слишком прозрачными намеками только делают рекламу этому человеку, но, что всего хуже, играют на руку всем революционным организациям, расшатывая в корне престиж власти Монарха, который держится главным образом обаянием окружающего его ореола, и с уничтожением последнего рухнет и самый принцип власти».

Поразительно, почему такую опасность не осознавали другие, те, кто уверял всех в своем монархизме, но которые на деле оказались в одной упряжке с откровенными противниками режима и монархоненавистниками. К этой группе политических слепцов и относились «монархисты» А. И. Гучков и М. В. Родзянко.

Александр Иванович Гучков происходил из среды старого московского купечества. По окончании историко-филологического факультета Московского университета много лет работал в системе московского городского управления. В период революции 1905–1906 годов становится политической фигурой общероссийского масштаба.

Гучкова с ранних пор отличала темпераментность натуры, которая была нетипична для представителей купеческих семейств. Он сам себя называл «человеком шалым». Причину необычного темперамента некоторые усматривали в особенностях семейного родословия: матерью Александра была француженка.

Купеческий сын ещё со студенческих лет живо интересовался вопросами общественной жизни, а со временем политика стала для него главным и важнейшим занятием. Его любимым историческим персонажем был «покоритель мира» Александр Македонский, он еще в молодости хотел походить на него и мечтал «умереть красиво».

Вторым «великим» московский Александр не стал, да и умереть «красиво» не пришлось. Он окончил свои дни старым и беспомощным эмигрантом на больничной койке после длительной и изнурительной раковой болезни. Знать своё будущее смертным не дано; не знал его и Александр Гучков. В молодые лета воображение рисовало грядущее совсем иначе, чем то, которое ему было уготовано в действительности.

Он проиграл свою жизнь по всем статьям, слава Богу, не дожив до своего последнего вселенского позора: его единственная «законная дочь» Вера (Сувчинская-Трейль) вступила во Французскую компартию, сделалась агенткой НКВД, став любимицей кровавого сталинского подручного Николая Ежова. После смерти А. И. Гучкова в 1936 году «душка Керенский» опубликовал в парижском журнале «Современные записки» некролог, где признавал, что покойный «в 1915 году примкнул к революции» и «слился с освободительным движением». Думается, что это «слияние» фактически произошло еще раньше…

Возглавив в 1906 году партию октябристов, купеческий сын быстро вошел в число тех в России, кого ныне принято называть политической элитой. Гучков и его партийное объединение несколько лет поддерживали реформаторские усилия Петра Столыпина, что давало повод противникам называть октябристов клевретами. У лидера партии первое время существовали близкие, можно даже сказать, доверительные отношения с главой правительства. Однако постепенно они сошли на нет. Причины охлаждения в значительной степени вызывались не мировоззренческими разногласиями, а особенностью натуры поводыря октябристов.

Азартный игрок по натуре, он и в политике был сторонником рискованных ходов. Естественно, что никакой ответственный политик, а П. А. Столыпин был как раз из числа таковых, не мог идти путем импульсивных и непродуманных экспериментов. Он и не шел. Александр же Иванович, напротив, всё время старался побудить своего высокопоставленного партнера «дать бой», «свести счеты». В конце концов он сам решил «бросить перчатку» власти.

Амбициозный, неуживчивый, темпераментный, легко возбудимый Александр Иванович не раз попадал в громкие истории. Чего стоили только его дуэльные эскапады, гремевшие на всю Россию. До поединков дело доходило шесть раз, хотя вызовов было куда больше. В 1908 году произошел случай из ряда вон выходящий: лидер октябристов вызвал на дуэль главу другой ведущей российской партии — конституционно-демократической (кадетской) — Павла Милюкова. Перспектива подобного «выяснения отношений» вызвала ужас в среде партийных функционеров, которые сделали всё возможное, чтобы не допустить своих лидеров до барьера.

Не довольствуясь малыми дуэльными триумфами, Александр Гучков решил «дать бой» Царю и Его окружению. Повод был весьма «весомый»: Александр Иванович не любил Царя. Различные эпизоды политической повседневности убедили его, что «Царь не тот». Правда, он так и не пояснил, каким же должен быть «тот». Наверное, таким, который «внимал бы мудрым наставлениям» эксцентричного москвича. Но Царь ничего «выдающегося» в Гучкове не видел.

Выступая с речью при своем избрании главой Думы в 1910 году, Гучков среди прочего сказал: «Мы часто жалуемся на внешние препятствия, тормозящие нашу работу. Мы не должны закрывать на них глаза: с ними придется нам считаться, а может быть, придется и сосчитаться». «Программа» была уже сформулирована: надо было претворять ее в жизнь и свести счеты со всеми «неугодными».

«Убежденный монархист» почти десять лет вел скандальную кампанию «разоблачения» власти, начав ее еще тогда, когда имени Распутина никто и не слышал. В этой «праведной борьбе» Гучкову все средства представлялись допустимыми. Начав с малых выпадов, купеческий сын постепенно превратился в одного из самых непримиримых критиков не только политики правительства, но и самого Николая II и Его семейной жизни, став личным врагом Царя и Царицы.

В одном из писем супругу Александра Фёдоровна не сдержала эмоций и воскликнула: «Ах, если б только можно было повесить Гучкова!». Много позже на вопрос одного из своих собеседников-эмигрантов, почему убитая Царица так люто ненавидела его, Гучков ответил, что не знает. Но объяснение существует.

У Александры Фёдоровны было много недоброжелателей и хулителей, но, пожалуй, с особой страстностью Она ненавидела именно лидера октябристов. Это чувство было вызвано не только тем, что Гучков первым публично, с трибуны Государственной думы огласил наличие «связи» между Распутиным и Царской Семьей.

Существовала еще одна важная причина ненависти: именно Гучкова считали человеком, который тиражировал апокрифические письма Царицы Распутину, письма, которые смертельно оскорбляли уже не только Царицу, но и Ее женскую честь. На такое, как не сомневалась Александра Фёдоровна, был способен лишь отъявленный мерзавец.

Знал эту причину Гучков или нет — неизвестно, но одно достоверно с абсолютной несомненностью: нигде и никогда по поводу своей причастности к тиражированию писем Императрицы к «дорогому Григорию» Гучков не проронил ни звука. Этот грязный сюжет затемнял светлый «рыцарский образ» нашего героя и навсегда «выпал» из его памяти.

«Урожденный текстильщик» полагал, что публичная борьба с «камарильей» и «распутинской шайкой» есть его «долг перед Россией и народом». Об этом своем «долге» он и поведал всему миру с трибуны Государственной думы в начале 1912 года. Давая свои показания летом 1917 года приснопамятной ЧСК, экс-председатель и экс-министр не обошел стороной тот давний эпизод, составивший «славу» его политической карьеры.

«Я внёс в Думе запрос о Распутине и деятельности тёмных сил, после чего мне один из министров передавал, как Высочайше заявлено ему было, что „Гучкова мало повесить“. Я тогда на это ответил, что моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть Ему не принадлежит, и что я буду продолжать бороться».

Какая патетика, какое самообладание, какое самопожертвование! Всё было бы именно так, если бы так и выглядело в действительности. На самом же деле всё обстояло совершенно иначе. Никакого «высочайшего повеления», процитированного выше, не только не было, но и не могло быть. Никогда ничего подобного из уст Монарха не звучало. Александра же Фёдоровна «высочайших повелений» отдавать вообще не могла и не отдавала, да и с министрами подобного рода бесед никогда не вела.

Когда Гучков делал свои лживые признания ЧСК, наступило «время бурной истории» — революция, надо было «предъявить народу» свои революционные заслуги, вот их Гучков и сочинял. Причем этому «монархисту» показалось недостаточным ограничиться лишь клеветническим пассажем.

В своем шельмовании поверженного и арестованного Царя он пошел значительно дальше, выказав твердую уверенность, что убийство Петра Столыпина отвечало видам «реакционных сил», которые сначала «отстранили его от влияния на ход государственных дел», а затем «устранили его и физически». Хотя имя самого Императора в этой связи ни разу Гучковым не было произнесено, но кто же тогда не знал, что «главой реакции» был именно Он?

Такой тезис очень пришелся ко двору в советские времена. Десятилетиями «знатоки истории» упражнялись в спекуляциях на эту тему и уже открыто писали, что убийство премьера «отвечало желаниям Николая II». Естественно, что никаких подтверждающих документов добыто не было, да они и не требовались. Инспиратор же этой легенды, а подобные намеки он начал делать уже вскоре после убийства Столыпина в сентябре 1911 года, тоже никаких доказательства так и не привел.

…Прошли многие годы, канули в Лету и Временное правительство, и ЧСК. В стране, над которой некогда реял Двуглавый Орел, давно уже развевалось красное знамя. Гучков же коротал свои безрадостные эмигрантские дни в Париже, симулируя общественную деятельность. Из этого почти ничего путного не получалось, но старый дуэлянт не сдавался. Многие его современники из числа бывших «звезд первой величины» на небосклоне российской политики писали мемуары, выступали со статьями и лекциями по поводу дней давно ушедших.

Гучков не выступал и мемуаров не писал. Это был редкий случай в кругу политиков, уцелевших в стихии революционного смерча. Прожив более полутора десятков лет в эмиграции, он так и не удостоил потомков своими поздними откровениями. Несмотря на это, книга его воспоминаний существует. Это не очередной продукт фальши, а действительные признания человека, оставившего отпечаток в русской истории первых двух десятилетий XX века.

В данном случае нет возможности, да и надобности восстанавливать систему оценок и представлений, которые почти на краю могилы исповедовал человек, в марте 1917 года принимавший отречение Императора Николая II. Остановимся лишь на некоторых важных моментах, касающихся напрямую распутинской истории.

Предварительно поясним упомянутую странную на первый взгляд историю с мемуарами, которые автор не писал. Это действительно так. Воспоминания Гучкова были составлены из стенограмм его бесед в Париже в 1932 году с Н. А. Базили (1882–1960), заведовавшим в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилеве дипломатической службой.

Бывший дипломат в эмиграции вознамерился написать воспоминания и с этой целью начал опрашивать некоторых эмигрантов по поводу различных эпизодов бурной истории России последних лет Монархии. Так начались его встречи с Гучковым, которого Базили давно знал. Эти беседы стенографировались и позже были опубликованы в виде отдельной книги.[41]

Собеседники не прошли мимо распутинской темы. Гучков подробно рассказал, как он столкнулся с «тёмными влияниями», персонифицируемыми личностью Распутина. Оказалось, что ненавистнику «грязного Гришки» глаза на его истинный облик открыл управляющий землеустройством и земледелием, а затем министр земледелия А. В. Кривошеин (1858–1921). Хотя тот сибирского крестьянина никогда даже в глаза не видел, но был уверен, что всё в стране «вершит Распутин».

Гучков почему-то сразу в это поверил и решил «начать битву». Он имел беседы по поводу скандальной личности и с другими должностными лицами. Министр внутренних дел в 1911–1912 годах А. А. Макаров (1857–1919) на вопрос о Распутине ответил: «Но это чисто личные, семейные вопросы мистики Царской Семьи. Я вмешательства Распутина в государственную жизнь не чувствую».

Процитировав убитого министра, «рыцарь справедливости» счел необходимым заметить, что «ирония этой беседы заключалась в том, что Макаров должен был уйти по интригам Распутина». Это была очередная ложь. Гучков обязан был знать правду, которую можно почерпнуть из множества опубликованных к тому времени документов. Но правда не требовалась. Она перечеркивала весь смысл, сводила на нет «историческую монументальность» той «великой борьбы с темными силами», которую так одержимо вел Гучков.

Сам Гучков с Распутиным не встречался и предложение баронессы Варвары Икскуль фон Гильденбанд устроить такую встречу отверг с негодованием. Он не желал себя «компрометировать», но в то же время «хотел иметь объективную оценку, что это за явление». Где можно было получить подобную «оценку»? Ну конечно же, у «знатоков».

С этой целью Гучков обратился к специалисту по сектантству В. Д. Бонч-Бруевичу и попросил того дать свое заключение. В изложении Гучкова дальнейшее выглядело следующим образом: «Через несколько недель Бонч-Бруевич мне пишет, что ему всё ясно. Конечно, его (Распутина. — А. Б.) нельзя зачислить в какую-нибудь определенную секту, он одиночка, но у него есть родство с хлыстовщиной, духоборством». Далее эксперт якобы пришел к выводу, что «это не только проходимец, который надел на себя маску сектантства, а сектант, в котором было известное проходимство».

Подобные бессвязные тексты оглашал один из самых известных отечественных политиков, который во имя своего исторического самооправдания вынужден был беспардонно лицемерить. В действительности Бонч-Бруевич ничего подобного не писал. Он сделал совершенно иное заключение, которое им и было опубликовано в столичном журнале «Современник» весной 1912 года в статье «Како веруеши?». Там он признавал, «что Г. Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом».

Мнение «специалиста» Гучков не услышал; ему были нужны не истинные знания, а козырные карты в борьбе с властью. Натура Гучкова не могла существовать без популярности, которую ему приносили только скандалы. И Распутин стал поводом для одного из самых громких.

Именно лидер октябристов начал публичную кампанию по «разоблачению темных влияний». 25 января 1912 года за его подписью от имени октябристской фракции был сделан запрос правительству о Распутине. Поводом к нему послужило вышедшее накануне распоряжение московских властей о приостановке на семь дней издания газеты «Голос Москвы» за публикацию резкой статьи, где Распутин был назван «растлителем», «обманщиком», «хлыстом», «эротоманом» и «шарлатаном». Газета «Голос Москвы» издавалась братьями Гучковыми, так что вся эта акция была хорошо продумана.

Сама же статья принадлежала перу М. А. Новоселова, который был известен в Москве как толстовец, публиковавший статьи по вопросам религиозной жизни. Он в этот период сочинял разоблачительную книжечку о Распутине под красноречивым названием: «Григорий Распутин и мистическое распутство», выдержки из которой и стали основой упомянутой статьи.

Еще раньше он поместил в московской либеральной газете «Русские ведомости» две статьи, где в разухабистом тоне беспощадно клеймил Распутина как «сектанта». Самое интересное здесь состоит не в том, что Новоселов никогда с Распутиным даже не встречался, а в том, что этот эпигон антицерковных воззрений Льва Толстого обличал кого-то в отходе от Православной Церкви!

Александр Гучков воспользовался случаем с запрещением газеты и решил раздуть скандал. Он выступил в Думе с речью, полной гневных обличений и прозрачных намеков. Так как речи думцев не цензурировались, в считанные часы монолог «правдолюбца» стал достоянием широкой публики, принеся ему столь желанные «дивиденды популярности». В своей парижской беседе с Базили Гучков не обошел этот «незабываемый эпизод» своей политической карьеры. «Я произнес очень сдержанную речь, только говорил о том, что власть не свободна, что есть какие-то влияния… имя Распутина упомянуто не было, но ясно было».

Действительно, «ясно было» многое, в том числе и неуклюжие ухищрения Гучкова переиначить ход и суть событий. Он, очевидно, надеялся на короткую память своего собеседника. Приведем же часть его исторической речи по думской стенограмме.

«Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, под которым склоняются внешние носители государственной и церковной власти? Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собой и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других?.. Но Григорий Распутин не одинок: разве за его шиной не стоит целая банда, пёстрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары?»

Эта эмоциональная и эффектная тирада прогремела на всю Россию. Вполне очевидно, что никакой «сдержанности» тут нет и в помине. Распутин в этом монологе предстаёт чуть ли не полновластным хозяином России.

Гучков позволял себе делать подобные сокрушительные заявления в начале 1912 года, когда ничего конкретного ни о Распутине, ни о его пресловутом «влиянии» он не знал и знать не мог. Просто такового не существовало в природе. Октябристский же лидер был уверен, что знает всё «наверняка»: его же «сведущие» люди просветили! Это тот самый пример «затемнения сознания», о котором уже не раз говорилось ранее.

Политический азарт, питавший неуемное честолюбие, превращал некоторых политиков просто в каких-то безумных кликуш, видевших и слышавших голоса, образы и звуки, которых в действительности не существовало. Известный в ту пору поэт Саша Черный написал язвительные стихи об умонастроениях «передовой интеллигенции».

Сползаются тучи все гуще.

Всё острее мечты о заре.

А они повторяют: «Чем хуже, тем лучше»

И идут… в кабаре.

К числу подобных любителей представлений «с музыкой и танцами» принадлежали многие фигуранты политической сцены. Шумные действия по дискредитации власти, которые постоянно развертывались в стенах Государственной думы, делали это законодательное учреждение похожим одновременно и на кабаре, и на чеховскую палату № 6. Уже после краха 1917 года с беспощадной резкостью высказался о том В. В. Розанов: «В Государственной думе четырех созывов не было с самого же начала ровно ничего государственного; в ней не было самой заботы о Государственном и Государевом деле, и она только как кокотка придумывала себе разные названия или прозвища…».

Антрепренером «думского ревю» ряд лет являлся М. В. Родзянко. Его программа «борьбы с тёмными силами» была предложена публике чуть позже гучковской, но отличалась не меньшей изобретательностью постановки и яркостью номеров. Язвительно, но метко о председателе Думы отозвался С. Ю. Витте: «Родзянко — человек неглупый, довольно толковый; но всё-таки главное качество Родзянко заключается не в его уме, а в голосе — у него отличный бас». «Зычный бас» председателя Думы несколько лет звучал над Россией…

Умирал этот «постановщик ревю» в эмиграции, в Югославии, и близкие потом вспоминали, что последние месяцы его жизни часто видели бывшего главу Думы сидящим перед портретом убитого Императора Николая II с глазами, полными слез. Что он оплакивал перед кончиной: свою молодость, бездарную политическую деятельность, потерянные имения, семейное материальное благополучие?[42] Или, может быть, горевал о судьбе России и Династии?

Причину тех старческих слез «прирожденный монархист» никому не открыл. Вряд ли убитый Монарх и Его Семья вызывали столь глубокие чувства. В эмиграции Родзянко оставил воспоминания, где умудрился повторить многие сплетни и о Царе, и о Распутине. Слабеющей рукой все ещё пытался нарисовать свой образ «великого политика», целью которого только и было благо России, благо Империи.[43] Этому «денно и нощно» служил, да не получилось, как хотелось, Распутин всё и всех погубил…

Михаил Васильевич Родзянко происходил из старой дворянской семьи. Окончил элитарный дворянский Пажеский корпус в Петербурге, затем служил в гвардии, а в 1900 году был избран председателем Екатеринославской земской управы. С этого времени начинается его общественная деятельность. В 1907 году Родзянко попадает в Думу и становится видным деятелем «Союза 17 Октября». Весной 1911 года его избирают председателем III Государственной думы, а через полтора года он становится председателем и новой, IV Государственной думы.

Женат (с 1884 года) Михаил Владимирович был на Анне Николаевне — представительнице старинного рода князей Голицыных, даме властной, живо интересовавшейся политическими новостями. Супруг обсуждал с ней все важнейшие события, просил советов, она во многих делах являлась его наставницей. Мировоззренчески муж и жена были единомышленниками. Но если Михаил Владимирович вынужден был хоть иногда «соблюдать политес», то Анна Николаевна как фигура неполитическая могла быть безмерно откровенной. Она и не стеснялась в выражениях.

В письме своей подруге княгине Зинаиде Юсуповой (матери убийцы Григория Распутина — Феликса Юсупова) в конце 1916 года «госпожа Родзянко» восклицала, что «все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры — в руках сумасшедшей немки (! — А. Б.), Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова». Так виделась ей и ее супругу «политическая картина»! Или вот другой, не менее вопиющий пассаж. «Эта кучка, которая всем управляет, потеряла всякую меру и зарывается всё больше и больше. Теперь ясно, что не одна Александра Фёдоровна виновата во всем, Он как Русский Царь еще более преступен».

Взгляды самого М. В. Родзянко не отличались от воззрений жены. Супружеская пара была едина во мнении — «Царь преступен». И подобные вердикты выносили «монархисты»!

Судить так о Царе и Царице могли лишь люди, находившиеся в состоянии, близком к безумию. На примере урожденной княжны Голицыной и «камергера Родзянко» можно в очередной раз наглядно убедиться, что русская аристократия не просто «вырождалась», но уже и выродилась…

Председатель нижней палаты парламента (верхней считался Государственный совет) немало сделал для того, чтобы превратить Думу в то самое «кабаре», где самые популярные у публики «куплеты» и «скетчи» были прямо или косвенно непременно направлены против власти вообще и против Царя и Царицы в частности. С каким-то мазохистским сладострастием сначала в кулуарах, а затем и в зале заседаний мусолили распутинскую тему, а в числе главных дирижеров неизменно выступал «господин председатель».

Монархист, камергер Высочайшего Двора, потомственный дворянин, благородный отец семейства. По осанке, стати и зычному голосу, по мощи (почти два центнера весу) — барин хоть куда. Как сам себя аттестовал при знакомстве с Цесаревичем Алексеем в 1912 году, и «самый большой и толстый человек в России». Но «размер» не есть показатель «качества».

На практике Родзянко оказался мелким, склочным, недалеким и довольно бессовестным человеком. Ему пришлось играть ту историческую роль, которую он в силу своих личных способностей пристойно сыграть не имел никакой возможности.

Монархисты наподобие Родзянко клялись «до последней капли крови» служить Государю, с дрожью в голосе повторяли проникновенные слова В. А. Жуковского из русского гимна «Боже, Царя храни!», но не имели уже ни желания, ни характера, чтобы совершить хоть какой-нибудь поступок самопожертвования во имя Царя и Отечества. Они не просто, как иногда утверждается, «предали Государя», они предали и своих предков, поколения которых самозабвенно и нелицемерно служили Царю и России…

По причине физической изношенности организма М. В. Родзянко буквально еле унес ноги из «дорогого отечества». В среде покидавших Россию беженцев он пользовался стойким презрением. Ему пришлось пройти много верст пешком, в непогоду, так как с телег его неоднократно скидывали, как только узнавали, что «этот толстопузый» — тот самый, который «свергал Государя». Многократно избитого и бессчетное множество раз в прямом смысле слова оплеванного дряхлого камергера с его близкими приютил в своей стране сербский король Александр.

Лишь только пришел в себя изгнанник, сразу же сел за воспоминания. Дорога изгнания оказалась слишком горькой, трудной, похожей на пытку. Ненависть к себе простых мужиков и баб, рядовых казаков, младших офицеров и провинциальных чиновников потрясла. Он ведь болел всегда за Россию, боролся за нее, страдал, а его многие считали чуть ли не главным виновником ее гибели. И бывший председатель Думы решил «рассказать правду».

«Быть объективным в своем изложении — моя цель. Резкого же или пристрастного отношения к рассматриваемой эпохе я буду тщательно избегать», — торжественно заявлял Родзянко в предисловии. Труд увенчался «полным успехом»: он создал книгу тенденциозных политических анекдотов и инсинуаций, которая больше говорит об экзальтированном состоянии автора, чем о последнем времени Монархической России. По степени лживости опус Родзянко смело можно поставить в один ряд с такими «шедеврами распутиниады», как «дневник Вырубовой», «дневник Распутина» или «Святой чёрт» Илиодора.

Главная тема воспоминаний Родзянко — Григорий Распутин и всё, что было с ним связано. Героем же повествования, конечно же, являлся автор, его «смертельная борьба со злом». Не имея возможности и желания пересказывать и анализировать сочинение отечественного «Зевса Громовержца», остановимся на некоторых узловых фрагментах, дающих представление не столько о самом авторе (эта тема особого интереса не представляет), но, что несравненно важнее, раскрывающих технологию формирования распутинского мифа.

Свой рассказ о Распутине Родзянко начинает с характеристики «мистицизма Императрицы». По мнению родовитого монархиста, со временем он достиг «религиозной мании, даже религиозного экстаза». Что это означает, не совсем ясно, но у читателя должно возникнуть убеждение, что убитая Царица была «явно не в себе». А раз так, как считал мемуарист, то Она легко сделалась «добычей» всяких проходимцев, в числе которых Распутин занял главное место.

О Распутине Родзянко «известно всё». Вот образчик этого «знания». «Из следственного дела о нем видно, что с молодых лет имел склонность к сектантству (! — А. Б.); его недюжинный пытливый ум искал какие-то неизведанные религиозные пути. Ясно, что прочных христианских основ в духе Православия в его душе заложено не было (! — А. Б.) и поэтому и не было в его мировоззрении никаких соответствующих моральных качеств. Это был, ещё до появления его в Петербурге, субъект, совершенно свободный от всякой нравственной этики, чуждый добросовестности, алчный до материальной наживы, смелый до нахальства и не стесняющийся в выборе средств для достижения намеченной цели. Таков нравственный облик Григория Распутина».

Нелепицей подобного рода пронизано всё сочинение господина председателя. Особенно умилительны его рассуждения о «моральных качествах»! Родзянко с супругой много лет и в России, и на заграничных курортах без устали критиковали «окружение» Императора, да так резко, что некоторые слушатели, что называется, теряли дар речи. Да и вообще о какой «морали» может рассуждать человек, давший фактически санкцию на убийство Распутина (об этом речь пойдет отдельно).

Рисуя образ «искусителя Царицы», Родзянко всё время ссылается на следственное дело, «бывшее у меня в руках». Там и только там он нашел ответы на все вопросы, там заключена «правда», позволившая Родзянко понять истинное положение вещей. Забавно, но почти через восемьдесят лет тот же прием использовал и другой «раскрыватель тайн» — пресловутый Радзинский, у которого тоже в руках оказалось «уникальное дело». Меняются времена, но приёмы одурачивания публики одни и те же. Правда, в этом сопоставлении Михаил Владимирович выглядит более пристойно. Он же не «деньгой разжиться хотел» за счет глупой аудитории, а только «рассказать правду»…

Теперь о таинственном родзянковском «следственном деле». Когда в начале 1912 года зрел первый думский скандал вокруг личности Распутина, Николай II распорядился, чтобы дворцовый комендант В. А. Дедюлин ознакомил главу Думы с материалами расследования консистории. Будучи честным человеком, Николай II был уверен, что и «уважаемый Михаил Владимирович» тоже из числа таковых.

Царь полагал, что расследование, которое велось по поводу Распутина, и которое доказало полную неосновательность всех облыжных обвинений, раскроет глаза главе Думы на истинное положение вещей и заставит его сдержать наиболее ретивых думцев от скандальных заявлений. Однако Он не мог и вообразить, в состоянии какого нравственного распада находился глава парламента.

Поддавшись общему психозу, Родзянко начал совершать неприличные поступки уже с самого начала. Когда Дедюлин встретился с ним и предложил ознакомиться с указанными материалами, Михаил Владимирович чрезвычайно возбудился, выразил полную готовность «донести до депутатов правду» и попросил дать ему досье на дом. Первоначально это не входило в намерение дворцового коменданта, так как документы носили служебный характер и разглашению не подлежали. Родзянко тут же дал «честное слово» никому ничего не показывать.

Дедюлин был товарищем Родзянко по Пажескому корпусу, воспитанники которого честь ценили превыше жизни. Клятвенное заверение соученика сняло все сомнения. Досье глава Думы получил, но в результате обманул и товарища по корпусу, и Царя. Он не только показывал эти материалы немалому числу лиц, в том числе и Гучкову, но и рассказывал о них налево и направо. Такое поведение — ярчайший показатель моральной деградации.

Распорядитель «думского кабаре» лгал без стеснения, не испытывая угрызений совести. Всю эту историю в своих воспоминаниях он перевирает от начала и до конца.

По его словам, по воле Монарха он получил из Синода «все секретные дела» для того, чтобы, как якобы выразился Царь, «хорошенько разобрать и Мне доложить». В такой транскрипции событий получалось, что Царь наделял председателя Думы функцией какого-то рефери, обязанного «рассудить всё по совести». Ничего подобного не было и в помине. Как уже говорилось, Монарх надеялся, что после ознакомления с подлинными документами у Родзянко «откроются глаза» на истинное положение вещей. Увы, не открылись.

Родзянко уверяет, что это приказание Императора передал всё тот же Дедюлин. Непосредственно же «секретные» материалы «доставил ему» тайный советник П. C. Даманский, исполнявший в 1912–1915 годах должность товарища обер-прокурора Святейшего Синода. Когда Родзянко всё это сочинял, главных участников уже не было в живых. Дворцовый комендант Дедюлин умер в 1913 году, а Даманский — в 1916-м. Никто ничего ни подтвердить, ни опровергнуть не мог.

Однако сохранились дневниковые записи заведующего думской канцелярией Я. В. Глинки — доверенного человека председателя.[44] В его изложении дело выглядело следующим образом. «Решено было сделать письменный доклад на основании документов и дела и бывших также у самого Родзянко, полученных им с разных сторон, и присоединить свой вывод о личности Распутина и приносимом им вреде. Доклад был послан и назад не вернулся… В составлении доклада я принимал деятельное участие, стараясь смягчить тон и резкость выводов, продиктованных возмущенными чувствами по поводу всего этого дела Родзянко».

Служащий Думы вынужден был «смягчать» тон и «выводы» своего шефа! Из признаний же Глинки следует, что не только дело консистории легло в основу доклада, но и документы, «получаемые со всех сторон». Замечательно! Иными словам расследование консистории не давало тех «фактов», которые так требовались «Зевсу», а потому и брали что ни попадя «со всех сторон». Указанный «доклад» до наших дней не дошел, но можно быть уверенным, что это была сводка сплетен столичного «бомонда». Ничего порочащего Распутина, как уже ранее говорилось, церковно-административное расследование не выявило.

Для Родзянко всё это не имело значения. Он нашел в туманных намеках сельского батюшки из Покровского «достаточно» улик для обвинения Распутина в хлыстовстве. Хамская самонадеянность председателя Думы раскрылась во всей полноте во время беседы с будущим (с 1914 года) Царским духовником отцом Александром Васильевым, которого он «вызвал к себе». Не пригласил, а именно «вызвал».

Даже перед смертью Родзянко так и не излечился от мании величия! «Вызывать» господин председатель мог служащих, лакея или горничную. Из его же повествования следует, что он чуть ли всех, до министров включительно, «вызывал». Но оставим эту болезненную манию в стороне. Послушаем, что происходило во время самой беседы. А происходило там непредставимое.

Когда Александр Васильев сказал, что Распутин — «вполне богобоязненный и верующий человек, безвредный и даже скорее полезный для Царской Семьи… Он с Ними беседует о Боге, о вере», то Родзянко чуть не разорвало «от возмущения». Прозвучавший ответный монолог достоин того, чтобы его привести целиком.

«Вы мне это говорите, вы, православный священник, законоучитель Царских Детей. Вы допускаете, чтобы невежественный, глупый мужик говорил с Ними о вере, допускаете, чтобы его вредный гипноз влиял на детские души? Вы видите роль и значение в Семье этого невежественного сектанта, хлыста и вы молчите? Это преступное попустительство, измена вашему сану и присяге. Вы всё знаете и из угодливости молчите, когда вам Бог дал власть, как служителю Алтаря, открыто бороться за веру. Значит, вы сами сектант и участвуете в сатанинском замысле врагов Царя и России — забросать грязью Престол и Церковь».

В каком же катастрофически болезненном состоянии надо было находиться, чтобы бросать подобные обвинения. Кто господину Родзянко дал право так по-хамски разговаривать со священником? И даже когда «дополз» до Сербии, то все эти слова счел уместным сохранить «для потомков»! Ничего не понял, и ничто не просветило! Но вернемся к сюжету…

Родзянко не только «изучал», но и афишировал следственное дело, которое он давал читать разным лицам, в том числе и А. И. Гучкову, хотя Царь просил «сохранить всё в тайне». Председатель Думы снял с некоторых документов копии. Нетрудно догадаться, с каких именно.

Как уже говорилось, в этом обширном досье лишь доносы двух сельских священников содержали некие намеки на «неправедное поведение» Распутина. Никаких же реальных, достоверных фактов зафиксировано не было. Однако домысли завистливых священников только и привлекли внимание Родзянко. В его устах они обрели характер непреложных истин. Когда весть о таком беспардонном подлоге дошла до Царской Четы, то Родзянко потерял в глазах Николая II и Александры Фёдоровны всякое уважение.

Как и в случае с Гучковым, этот монархист тоже боролся «за царя» против Царя, страдал «за несчастную Россию», шельмуя должностных лиц и инсинуируя против всех начинаний власти. Глава партии октябристов занялся этой «праведной борьбой» раньше своего товарища по партии. Родзянко же вышел на бой с «тёмными силами» как раз в 1912 году, вскоре после ознакомления с упомянутым «досье».

Итак, «узнав истинный облик» друга Царской Семьи, глава Думы не только содрогнулся, но и понял, что его первейшая задача — «разоблачить» этого «негодяя», «открыть глаза» не только Монарху, но и всей России. А ужасаться действительно было чему. Оказывается, Распутин не просто матёрый сектант («хлыст»), но и хитрый проходимец, состоящий из одних лишь пороков. Чтобы дольше не утомлять читателя пересказом, приведем одну пространную цитату, своеобразную квинтэссенцию восприятия Распутина теми кругами, где вращался Родзянко.

«По мере того как затихали революционные волны и жизнь государства входила исподволь в нормальное русло, стали ходить, сначала неопределенно, неясно, слухи о проделках этого пройдохи. Потом определеннее и точнее стали указывать на то, что Распутин основывает хлыстовские корабли с преобладанием в них молодых женщин и девиц».

Прервем ненадолго чтение этого сюрреалистического произведения и сделаем некоторые пояснения. «Хлыстовские корабли» — так назывались общины этой секты, члены которой, как уже говорилось, относились с непримиримой враждой к Православной Церкви. Хлысты отрицали иконопочитание, Библию, духовенство и вообще всю православную обрядность. Естественно, что в стране, где православная вера охранялась законом, эти сектантские общины подвергались беспощадным преследованиям.

Поэтому утверждение о том, что «Распутин основывает хлыстовские корабли», за что не преследуется властью, совершенно абсурдно. Родзянко не мог этого не знать, но сам тезис ему нужен был для того, чтобы обосновать два других. Во-первых, тот, что Распутин привержен «свальному греху», а во-вторых, тот, что «пройдоха Гришка» пользуется неограниченным влиянием, в связи с чем «закон ему не писан».

Вернемся же к цитированию прерванного монолога. «Стали поговаривать, что Распутина часто видят в отдельных номерах петербургских бань, где он предавался дикому разврату. Стали называть имена лиц высшего общества, якобы последовательниц хлыстовского вероучения Распутина. Мало-помалу гласность росла, стали говорить уже громко, что Распутин соблазнил такую-то, что две сестры, молодые девицы, им опозорены, что в известных квартирах происходят оргии, свальный грех».

Из сказанного нетрудно заключить, что процесс «прозрения» Родзянко происходил под влиянием «разговоров». Жаль, что автор не привел фамилий своих информаторов и о «диком разврате» в банях, и о «свальном грехе» в неких квартирах, а поэтому имена его сексуально одержимых знакомых погибли для истории.

Конечно, бывший председатель Думы, при всем его легкомыслии, не мог не понимать, что подобные утверждения, как тогда говорили, «висят в воздухе». Чтобы придать всей этой картине основательность, автор приводит и «неоспоримые факты».

«В моем распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником. В моем распоряжении имелись фотографические группы так называемого „хлыстовского корабля“. В центре сидит Распутин, а кругом около сотни его последователей; все как на подбор молодые парни и девицы или женщины. Перед ним двое держат большой плакат с избранными и излюбленными изречениями Священного Писания. Я имел также группу в гостиной Распутина, где он снят в кругу своих поклонниц из высшего общества и, к удивлению своему, многих из них узнал. Мне доставили два портрета Распутина: на одном из них он в своем крестьянском одеянии с наперсным крестом на груди и с поднятой, сложенной трехперстно рукою якобы для благословения. На другом он в монашеском одеянии, в клобуке и с наперсным крестом. У меня образовался целый том обличительных документов. Если бы десятая доля только того материала, который был в моем распоряжении, была истиной, то и того было бы довольно для производства следствия и предания суду Распутина. Ко мне как к председателю Г. Думы отовсюду неслись жалобы и обличения преступной деятельности и развратной жизни этого господина».

Уф! Несчастный Михаил Владимирович! Какие ужасные видения его окружали многие годы!

Так как Родзянко всё-таки описывал жизнь не в какой-нибудь легендарной Атлантиде, где, кроме него, никто не бывал, а в стране, о которой осталось более чем достаточно надежных свидетельств; в стране, где существовали определенные нормы, правила и законы жизни, то невольно придется к ним и обратиться.

Законодательство России квалифицировало любое «насилие» над женщиной вообще, а над малолетней в особенности, как тягчайшее уголовное преступление. При этом важно подчеркнуть, что при всей универсальности Царской Власти суд имел широкую автономную юрисдикцию и мог принимать дела к рассмотрению без высших санкций. К тому же в это время в России уже существовала мощная, независимая адвокатура, укомплектованная почти сплошь лицами «либеральных убеждений».

Если бы какая-нибудь «несчастная девица» или ее матушка решили возбудить дело против Распутина, то трудно даже представить, какой энтузиазм это вызвало бы в адвокатской среде. Такое дело сразу же обрело бы характер общероссийской первостатейной сенсации. Однако никто не обратился, ни одного дела возбуждено не было. Всё высказанное с несомненностью еще раз подтверждает абсурдность расхожих утверждений, в том числе и озвученных многократно Родзянко: о «жертвах развратника».

Это, так сказать, одна часть дела. Другая состояла в том, что никто и никогда не привел ни одной фамилии «распутинских жертв», а те, которые стараниями ретивых дознавателей всё-таки устанавливались, как это было видно на примере указанной выше «монахини» Ксении, близкого общения с Распутиным никогда не имели.