Глава III Зенда-Веста — Святые Вести. История их открытия и образчики их сказаний.

Глава III

Зенда-Веста — Святые Вести.

История их открытия и образчики их сказаний.

В 1762 году Западная Европа озарилась необыкновенным светом. В этом году была привезена в нее Анкетиль-дю-Перроном, как жемчужина со дна моря, как птица Додо с острова Мадагаскара, «древняя книга иранцев» — Зенда-Веста, содержащая учение мудреца Зоро-Астра (имя которого на балканской смеси языков значит Зритель Звезд[126]).

Найдена была эта книга в Индии, у парсов, называемых иначе гебрами. Первое их имя созвучно с персами, с которыми их и постарались отождествить, а второе созвучно с библейским словом гебер-еврей, с которыми их, однако, не отождествили.

Их теперь немного.

В начале ХХ века их было только около 80 000 человек, главным образом в Бомбее, где они занимаются и теперь торговлей и банкирскими операциями, составляя зажиточную группу населения. Говорят они на языке гузерати и очень склонны к европейской образованности. Кроме Индии, они имеются, конечно, в менее культурном виде, только кое-где в Персии в городах Иезде (около 4 000) и в Кермане (около 5 000), а в начале XIX столетия они еще существовали в незначительно числе и около «вечных огней» близ города Баку, до тех пор, пока пришедшие туда русские не потушили их огни, приспособив святые газы к промышленным целям добывания нефти.

Из всего этого видно, что они не нация, а одна из религиозных сект. Откуда же явились эти сектанты, или по крайней мере их учителя в Индию? Сопоставление их религии, в основе которой лежат храмовые жертвенники, где вечно поддерживается священные огни, с Бакинскими «вечными огнями», а также и некоторые другие указания, привели к заключению, что они переселились из Закавказья. Все это очень правдоподобно; из Балканского полуострова в Закавказье, а оттуда через Персию в Индию. Но почему же они не остались по всему этому пути до сих пор?

Они были вытеснены магометанами, — отвечают нам. — И это довольно правдоподобно, особенно если допустить, как мы сделали в VI томе, что истинным распространителем магометанства был не аравийский провожатый караванов между Меккой и Мединой, а Махмуд Гони, завоевавший под знаменем Корана к 1030 году нашей эры весь Иран. Все это явно указывает на средневековое происхождение Зоро-Астрова учения.

Но не так взглянули на это в Европе. Тексту этих Святых Вестей приписали глубокую древность, и вывели из него поразительные подробности о существовании чрезвычайно высокой науки и философии в Персии еще в VIII веке до нашей эры. Еще тогда, — говорили востоковеды, — персидский философ Зороастр приравнял противоположность света и мрака к противоположности доброго и злого начала и показал, что над миром владычествуют бог Света и Добра — Ормузд[127], со своими светлыми духами, и Сатана — Ариман,[128] властитель тьмы и мрака со своими дьяволами (дивами), ведя между собой постоянную борьбу. Еще тогда — в VIII веке до Рождества Христова провозгласили, что каждый должен способствовать Богу Света. Узнали также каким-то таинственным путем, что еще тогда были запрещены в Персии изображения богов, а огонь, игравший такую важную роль и у христиан с их лампадами, считался средством очищения — проявлением «святого духа».

И все верили, что такое учение могло существовать и быть распространенным еще за две с половиною тысячи лет до его обнаружения Анкетиль-дю-Перроном в 1762 году в единственном экземпляре, который он и привез во Францию.

При дальнейшем размышлении оказалось сверх того, что религия эта господствовала в Персии даже два раза, перед тем как была вытеснена магометанами.

С психологической точки зрения это вполне понятно: всем тогдашним востоковедам искренно хотелось как можно дальше заглянуть в глубину веков. Но мы здесь отнесемся к находке как к факту, наличность которого датируется лишь 1762 годом, а потому будем исходить из предпосылки, что древность передаваемых в ней молитв, законов и литургических воззваний к разным богам (употребляемых гебрами-парсами и теперь) требует еще убедительных доказательств.

Воспользуемся сначала исследованием К. Коссовича «Четыре сатьи из Зенда-Весты», в издании 1861 года, так как первые впечатления открытой литературы и ее языка тогда были еще свежи, а потому и описания более колоритны.

«В исходе XVIII столетия, в одно почти время с обнаружением в Индии Санскритской литературы, были открыты, — говорит К. Коссович, — памятники Зендского языка, сохраненные парсами. Анкетиль-дю-Перрон достал от них священные книги.[129] Его (уже заранее!) одушевляла мысль, что в этих книгах содержится подлинный язык и учение Зороастра, мудреца-законодателя, которого имя столь было прославлено классическою древностью, знавшею его, притом только по отдаленным и посредствующим преданиям. Парсы (иначе гебры, играющие роль европейских евреев в Индии) сообщили наконец Анкетилю (в Бомбее, принадлежавшем тогда португальцам) свои сокровища и между ними нашлись даже старавшиеся посвятить его в тайны своего священного языка. Плодом пятилетних поисков Анкетиля и было обширное его сочинение в трех частях под заглавием «Зенд-Авеста, творение Зоро-Астра, содержащее богословские, физические и моральные идеи этого законодателя, церемонии установленного им религиозного культа и многие важные детали относительно древней истории Персов. Переведено на французский язык с Зендского оригинала Анкетилем-дю-Перроном, с примечаниями и с приложением многих рассуждений, способных осветить данный предмет».

Эта книга была напечатана в 1771 году по возвращении Анкетиля из Индии: в первой части он обстоятельно описывает свое собственное путешествие и пребывание в Индии, а в двух последних частях дает перевод на французский язык сочинений, принадлежащих, — как он думал, — Зоро-Астру. Рукопись на языках Зендском и Пеглевинском (язык современных индийских гебров), приобретенные Анкетилем дорогою ценою у Парсов, к которым, после поисков, повторенных через несколько десятков лет, как в Индии, так и в Персии, Раск и Вестергард могли прибавить только очень немногое, были поднесены Анкетилем, по окончании его труда, в дар Парижской Публичной библиотеке».

Так написал К. Коссович в 1861 году, и из этого отрывка читатель видит, что от 1771 до 1861 года у парсов не было найдено второй рукописи этого знаменитого произведения, хотя за такие рукописи европейские искатели предлагали, по примеру Анкетиля, большие деньги. Но как же могло это быть, если Зенда-Веста была издревле священною книгою у парсов? Ведь не состояли же все парсы только из одного семейства? Вот почему находка Анкетиля сразу же вызвала вполне законные сомнения.

«Труд Анкетиля, — продолжал Коссович, — встречен был с одной стороны, необычайным энтузиазмом, с другой самыми язвительными и горькими нападениями. Известный сэр Джонс старался доказать, что Анкетиль обманут был жрецами парсов, научившими его их искусственному жаргону, не бывшему никогда в устах народа и никогда не служившему органом для идей Зороастра. Анкетиль и его защитники стояли за подлинность переведенных сочинений, видимая же несвязность понятий, обнаруженных в этих книгах, была ими относима к давности времени. Кончилось тем, что ученая Европа, за исключением Англии, приняла сторону Анкетиля. Историографы находили в книгах, им переведенных, живую картину древнеперсидской цивилизации, философы — новые философские взгляды; те и другие строили на них новые системы, объяснявшие из прямого, как они думали, источника, явления гражданской жизни древних персов».

«Книга Анкетиля, — продолжает Коссович, — долгое время оставалась таким образом, безусловным авторитетом для изучавших религию и гражданственность древней Персии, ибо проверить его, несмотря на то, что материалы для подобной работы представлялись в распоряжение всем и каждому, было делом необычайной трудности. Во-первых, единственный подлинник оставался ненапечатанным и пользоваться им была возможность только в Париже (неужели читатель сам не чувствует комичности этого положения? Единственную книгу, где излагалось учение современных нам индийских парсов, существовавшее 2000 лет, даже и в начале XIX века можно было найти только в Париже, а не в Индии! Но ведь это значит, что заключающиеся в ней мифы и сказания были впервые записаны для Анкетиля, обещавшего за них крупное вознаграждение, ради которого стоило поработать!); во-вторых, Анкетиль не был филологом и потому только что поименованная нами книга его представляла очень шаткие грамматические и лексические пособия для ученого, который пожелал бы читать приведенные им рукописи в подлиннике».

«Но вот, — продолжал далее Коссович, — появилось сочинение датчанина Раска в немецком переводе под заглавием «О древности и подлинности Зендского языка и Зендавесты». В нем автор (посетивший те же места, где некогда был Анкетиль 60 лет назад и привезший оттуда уже более значительное, чем у Анкетиля собрание Зендских и Пеглевийских рукописей,[130] определил близкие отношения Зенда-Весты к языку Вед, и это ободрило молодого еще тогда Эжена Бюрнуфа предаться изучению Зенда по рукописям Анкетиля. Перевод этот вначале был для Бюрнуфа единственным и главным пособием. Но на первых же порах он увидел, что между Анкетилевым Зендским подлинником и Анкетилевым переводом нет ничего общего, кроме отдельных слов. К счастью, в числе рукописей коллекции Анкетиля, находился и санскритский перевод некоторых частей Зендских текстов, сделанный парсом Нарисенгом, хотя плохо знавшим санскритский классический язык и перелагавшим не с подлинника, а с так называемого Пеглевийского перевода (который, вероятно, был на самом деле подлинником) и его перевод помог Бюрнуфу.

В 1833 году Бюрнуф издал первый том своего обширного неоконченного сочинения «Комментарий на Ясну», в котором раскрыл основные законы конструкции Зендского языка, и в этом же году вышла в свет 1-я часть сравнительной грамматики Боппа, где формы Зенда идут рука об руку с формами всех индоевропейских языков, в особенности же с формами языка санскритского. С тех пор занятия Зендом уже не прекращались в Европе.

Затем обнаружились и другие сближения.

В тридцатых годах XIX века другой авантюрист, английский офицер Ролинсон, находясь в Персии по делам службы, посетил знаменитую Бизутунскую скалу. На ней, еще по сказаниям Диодора Сицилийского и Стефана Византийского, было изображено торжество Семирамиды над покоренными ею народами. И вот, один обтесанный бок величавой скалы оказался весь усеян клинообразными надписями, с которыми Роулинсон, по словам Коссовича, не ознакомился в Европе. Он нашел, действительно, на этой скале изображения отлично сохранившиеся, но на первом их плане стояло гордое лицо царя в короне, а не женщины, и перед ним стояли его пленники. Принявшись за дешифровку письмен, Роулинсон разобрал там имена Дария и Истаспа и ему стало ясно, что скала описывала подвиги не ассириян, а победу Дария сына Истаспа над лже-Смердисом и возмутившимися областями империи, основанной Киром, о которой рассказано с такими подробностями у Геродота.

Затем он получил из Европы от Бюрнуфа его «Комментарий на Ясну» и принялся за его изучение, надеясь найти в установленных Бюрнуфом грамматических формах Зенда объяснение формам языка надписи, еще не приведенным в то время в ясность, вследствие чего новооткрытая надпись скорее была им разгадана, чем разобрана. И вдруг лексическая часть и грамматические формы этих персидских надписей, принадлежащих (по мнению тогдашних ассириологов) Ахеменидам, оказались почти тождественными с открытиями Зенда!»

«Издание Бизутунской надписи, которую можно назвать целым сочинением, подарило, — продолжает Коссович, — истории и филологии один из языков, присутствия которого в продолжение тысячелетий, никто даже и не подозревал! Всем известно дальнейшее приложение Зенд к разъяснению языков древней Ассирии и Вавилона, сделанное Роулинсоном, а затем Лаярдом и другими. Издание всех древнеперсидских надписей было повторено с дополнениями Венфеем в Германии и Юлием Оппертом во Франции. В стороне остались лишь выводы Петрашевского и Гауга, из которых первый нашел в Ведидаде кодекс «Древне-Кольского Уложения» а другой в санскритской Ригведе — подлинник зендских песнопений Зороастра».

Священные книги парсов в первой половине XIX века состояли отчасти из Зендских текстов и отчасти из переводов, парафраз и толкований их на языках Пеглевийском и Парси (хотя скептики, как я уже сказал, и могут считать именно эти переводы за подлинники). К последней категории относятся и Санскритские переводы некоторых отдельных частей Зендского подлинника (если, добавим опять, не зендские являются переводами санскритских). Кроме того, к разряду подлинных священных зендских текстов относят одно сочинение, существующее только на языке Пеглевийском (Бундегеш) и одно на языках Пенлевийском и Парси (Минсхиред). На последнем языке имеется также несколько коротеньких, по содержанию зендских, молитв, а на языке Пеглевийском несколько якобы переводных статей с Зенда, которых подлинника тоже нет.

Язык Парси, назваемый иначе Парси Зенд, представляет образец арийского наречия, среднего между Зендом и новоперсидским языком. Не то язык, который Анкетиль назвал Пеглевийским, хотя по исследованиям Шпигеля он должен был называться Гузварешским. Он грамматическими формами почти не отличается от Парси Зенда, лексическая же его часть заимствована в большом количестве у семитического языка, близкого по своему составу к библейскому. Последнее обстоятельство заставило некоторых без основания снова думать, что язык комментаторов Зенда-Весты никогда е был живым языком, и что он сочинен священниками парсов с целью закрыть его чуждыми словами и условными знаками понимание таинств их религии для людей, не посвященных в эти таинства (скорее всего просто потому, что они были сирийские миссионеры, перемешавшие свой язык с местными, менее культурными, как это и бывает всегда).

Но самый «Зенд», был ли он когда-нибудь языком не одних индусских парсов, а и иранских персов? Где первоначальная его родина? Откуда получил он это название? — спрашивает Коссович и отвечает:

— Слов Зенд и Зенда-Веста нигде нет в сочинениях, называемых нами Зендскими. Язык этих книг, так же, как язык туземных переводов их и комментариев, обязан своим названием Анкетилю. Слово зенд там значит объяснение (если не просто святой), а веста же (по-русски известия или вести), иначе апаста — значит знание в смысле религиозном, то же, что санскритское веда (русское ведание).

И вот выходит, что язык священных книг, известных под именем Зенда-Весты, не есть язык древних парсов. Даже и самого слова «парса», которым именуют себя на надписях цари так называемой «древней Персии», не встречается ни разу. Арийские индусы тоже едвали когда-нибудь носили название парсов. Называли они себя просто людьми (мартья) и охотно величали себя эпитетом «арья», значащим как на Зендском, так и на санскритском языке: благовоспитанный, благородный, достопочтенный, а в языке Вед это слово значит: преданный, верный родным постановлениям и т.д.

«Край их, — говорит Коссович, — имел уже тогда дома, селения (виси, т.е. веси), общины, города (занту) и области (дахью), очень часто упоминаемые в ней с прибавкой слова арианские (аирья), точно так же, как иноплеменные (и без сомнения, иноверные) области определяются в ней самой анайрья, т.е. называются областями людей не-арианских. Так, на надгробной своей надписи Дарий сын Истаспа называет себя: Парса Парса-путра, и Арья, Арья-Читра, что значит Перс сын Перса и Арья из (племени) Арьев, причем присутствие слов «парс сын парса» здесь очень странно, потому что персами называют персов только европейцы, а сами они именуют себя иранцами (ирани), а свою страну называют только Ираном.

Являются и другие недоумения.

То, что язык Зенд-Авесты не был общим языком ариев, делается очевидным, если сравнить его с языком надписей, который назван современными учеными древнеперсидским. Роулинсон и некоторые его последователи полагают вследствие этого, что Зендский язык процветал позднее их древнеперсидского.

Ссылаясь на «восточное предание», нам говорят, будто царь Арда-Шир (III век нашей эры)[131] велел собрать со всех концов Ирана рассеянных священников Заратустры, что он их собрал до 40 000 человек, и что с их слов был, по повелению царя, списан кодекс священных книг этого древнего учителя, жившего по одним авторам во время библейского Моисея, ходившего по Аравийской пустыне будто бы между 1491 и 1451 голами «до рождества Христова», а по другим даже около сотворения мира, в земном раю Мидии.

Благодаря Ардаширову «вселенскому собору» и было возобновлено, — говорят нам, — давно прекращенное служению Ормузду (т.е. Творцу Света). «Сходства начертания письмен Зенда с начертаниями надписей, уцелевших от времени первых Сассанидов (III—VII век), — говорят нам в дополнение к предшествовавшему, — подтверждает истинность этого (нелепого) предания». Алфавит, который употребляли Сассанды в III веке был семитический, сходный с библейским; в семитическом же алфавите переданы и зендские «памятники».

Отсюда ясно, что и рукописи Зенда не древнее семитического алфавита. «Но из того, что Зендские письмена не восходят далее эпохи Сассанидов, — говорит Коссович,[132] — возникает вопрос: сохранились ли Зендские памятники от древнейших времен до эпохи Сассанидов (т.е. до III—VII века нашей эры) с помощью письма, или только с помощью одной памяти священников, передавших их письму при Сассанидах?»

И он же отвечает с наивностью, заслуживающей лучшей участи:

«Пример того, что памятники большого объема могут переходить из поколения в поколение (на тысячи лет!) путем одной памяти, мы имеем в песнопениях Гомера. Но еще более поразительные примеры устной передачи больших памятников представляет нам санскритская литература. Известно (!?), что Рамайана сохранилась (много тысячелетий!) в трех изустных редакциях, и огромное собрание Вед было записано только тогда, когда язык их сделался совершенно непонятным (!!) для сохранявших их ариев Индии, и когда потребовались комментарии для самих повторителей этих священных (бессмысленного голосимых!) памятников (т.е. почти бесконечного механически задолбленного набора не понимаемых звуков, начав который, можно было окончить лишь через несколько месяцев)! Как вам это нравится, читатель? А ведь другого выхода нет, раз вы заупрямились до того, что уже ни за что не хотите отказаться от заранее внушенного вам убеждения в глубокой древности зендских книг.

«Особый класс людей (т.е. браминов), — продолжает Кроссович, — был также (устным) обладателем и хранителем Вед после их возникновения в Индии. В расчет этих людей входило не делать общедоступною мудрости, обладаемой ими, даже и при развитии письменности. Древнейшее индийское уложение — законы Ману — выставляет уже браманов в главе человечества: народ должен был видеть в них голову самого Брамы. Но вот, совершенно напротив, никакой апофеоз жрецов в кодексе Зенды (в Вендидате[133]) мы не видим. Класс жрецов Зенда весты не более как класс трудящихся граждан, а не властительная каста, как в Индии, и потому нельзя предполагать, чтобы у них когда-нибудь было стремление скрывать перед народом , из среды которого они выходили, смысл молений, способных скорее привлечь к ним население, чем уронить их перед ним. К тому же язык Зенда так близок к (воображаемому) древнеперсидскому, что и без письмен он был понятен всякому парсу». — А отсюда вывод такой: тем более вся зендская литератору должна была сохраниться неизменной и без письменности до скончания века.

«Но как же объяснить перемену алфавита священных парсийских книг, в то время как для обладателя их, каждая буква текста должна была почитаться священной? — спрашивает снова Коссович. — Ведь подобная перемена письмен, — говорит американский ученый Витней, — возможна только при совершенном преобразовании древнего учения, которое, по-видимому, и имело место во время редакции священного кодекса при Сассанидах. А между тем, памятники Зенда имеют характер неподдельной ценности и явно обнаруживают дословную их передачу в том виде, в каком они были, без всякого сомнения, произнесены (тысяча лет назад) в первый раз между Арьями. Реформа подвела бы непременно все их содержимое под один уровень и наложила бы на них свою печать. А мы не видим ни малейших следов подобных попыток на этих памятниках».

Как ответить на такой почти роковой вопрос? Оказывается, что очень просто.

Отвергая всякое предположение касательно произведенных при Сассанидах изменений в Зендавесте, — говорит Коссович, — я совсем не считаю невозможным того, что Иранские жрецы, при тогдашнем обращении Ирана к народным верованиям, охотно переложили эти книги с их алфавита, преданного забвению (зачем и почему?) на алфавит, бывший в то время, по всем вероятностям (!!) общедоступным для всей Персии, хотя и навязанным ей иноплеменниками, и что сделали они это с целью дать более хода распространению своих книг и своего древнего учения.

Наивная фантастика такого объяснения настолько бросается в глаза, что как-то стыдно даже и возражать. Ведь вся начальная письменность была вплоть до эпохи гуманизма в руках духовенства, и во в время перемены религий новая всегда жестоко боролась со старой, а не переписывала бережно ее произведения, с которыми она боролась…

А далее выходит еще хуже.

Сличение всех найденных рукописей, — говорит Коссович, — не представило почти ни одного варианта в словах и их последовательном расположении. Единственные различия их состоят:

1) в небольшом различии произношения некоторых слов (например, в замене звука Ш через С, как если бы по-русски было написано «швиданье» вместо «свиданье».

2) в различии транскрипции составных слов (например, в одной рукописи два слова слиты, в другой разделены, вроде как по-русски в одной написано «низкопробный», а в другой — «низко пробный», в одной суффикс присоединен к слову, а в другой отделен, вроде как по-русски «чтобы» и «что бы».

3) в явных описках.

И такое основное согласие всех Зендских текстов показывает, конечно, что все они переписаны с одной рукописи, а нередко одинаковое во всех их отсутствие законченности объясняется тем, что и первоначальная рукопись была настолько недавней, и спешно составленной, что ни автор, ни передатчики не успели ее закончить.

Таково объяснение по здравому смыслу. Но вот объяснение и спецов.

«Очевидно, — говорит Коссович, — что при Сассанидах не было уже возможности восстановить эти произведения в более полном виде, и в то же время это окончательно доказывает (?!), что восстановители древнего учения парсов, составившие эти документы, были далеки от всякой мысли делать в них какие бы то ни было изменения».

На деле эе все вышеприведенные факты указывают только одно: первое начало зендской письменности было никак не ранее сассанидской династии, продолжавшейся и по самым ортодоксальным историкам уже от 226 по 638 год нашей эры, а не до нее. А если мы обратимся к беспристрастному критическому разбору ее содержания, то убедимся, что ее творчество продолжается и теперь.

Памятники Зенда, в том виде, в каком мы их теперь имеем, группируются в четыре отдела: Первый отдел составляют законодательные легенды (книга против демонов Вен-ди-дад), находящиеся в крайне отрывочном положении; второй — литургическое служение и молебствия (Ясны и Виспареды); третий — молебствия в честь отдельных божеств (Яшти), аналогичные гомерическим гимнам и четвертый — религиозные лирические стихотворения (Гаты). В состав каждого отдела, кроме лирических стихотворений, нить которых не прерывается ничем посторонним, часто входят беседы Творца Света (по-зендски Аура-Мазды) с Созерцателем Звезд (Заратустрою). Созерцатель Звезд спрашивает Творца Света обо всем, что для него не совсем ясно, касательно обязанностей людей друг к другу и к божеству, а Творец Света разрешает эти вопросы. Книга законов изложена вся в виде подобных бесед.

«В Зенда-Весте, — говорит Коссович, — над всеми явлениями природы возносится один бог, действующий неизменно и постоянно, охраняющий человека, чистый душою и праведный, грозный одному только злу, и при всем том, не имеющий никаких материальных атрибутов».

Этот бог именуется по-зендски Аура-Мазда[134], бог жизни и света: памятники Зенда не ищут его нив каком явлении природы и не знают верховного божества с другим именем.

Это же божество находится и в индусских Ведах. И там есть бог податель жизни. Его эпитет «Медас» выражает божественную мудрость. Скорее это испорченное мегас — великий, тогда Асура-Мегас будет значит Великий Господь. Но в Ведах бог этот, как всеобъемлющее и всесовершенное существо, не является одиноким: таким же богом жизни, но гораздо блистательнее выступает в них Агни, т.е. Огонь (Святой дух и в то же время Агнец, сжигаемый как жертва за грехи мира) и Индра (от греческого Андрос, т.е. Богочеловек) и еще блистательнее и полнее — Варуна (т.е. Верный, Истинный бог), другое имя Творца Света.

То, что религия Заратустры есть резкая реформа Ведической (или наоборот), а не следствие постепенного развития одной из них, доказывается изменением смысла самого слова «бог». Вместо названия «дэва» и теперь употребляемого как название божества, у арийских племен мы имеем в Зендавесте «майнью», что значит дух (от корня «мнить»). А слово «дэва» сделалось у парсов наименованием злых духов, состоящих в ведении Сатаны, называющегося в Зенда-Весте Анромайнью, т.е. Злым Духом (Ари-маном).

Только три ведических бога присутствуют в религии Созерцателя Звезд (Зарат —Устры): первый из них бог Сома, т. е. Воплотившийся ( от греческого слова Сома — плоть), или иначе бог Гаома т. е. Вочеловечившийся ( от латинского — человек), а соответствующий также ведаическому Сыну человеческому Индре ( от греческого корня Андр — человек). Вторые два общие с Ведами бога, это Митра Солнечный бог и Агни, т. е. Огонь — святой дух, исходящий, по учению греческой церкви, только от Бога — Отца, а в Зенда Весте постоянно именуемый сыном (путра) Творца Света. Еще есть второстепенное божество или другое прозвище одного из предшествовавших Наресана, божество, покровительствующее людям. В опьяняющем соке растения Сомы, как христиане в причастном вине, видели присутствие источника жизни, божества, дарящего самого себя людям, для того, чтобы возвысить их до себя. И это явный отголосок христианского причастия, когда хор поет «Тела (т.е. сомы по-гречески) христова примите, источника бессмертия вкусите!» В служении светилам небесным, мы видим в Зенда-Весте остатки старого многобожия. Ясно, что эта религия (Созерцателя Звезд — Заратустры), хотя и утверждала между арьями служение единому богу, не была однако же довольно сильна, чтобы оторвать их окончательно от поклонения явлениям природы, как и христианская в Европе. В реформированной религии Заратустры осталось даже поклонение деревьям и водам, в особенности баснословному источнику Ардви-сура, от которого исходит всякое изобилие и счастие на земле. Творца Света, как и бога отца у христиан, окружает бесчисленное множество бессмертных живых существ, среди которых главные архангелы и ангелы (Амеша спента), называемые всехвалителями (Язатами).

Из ангелов-восхвалителей (Язатов) замечательнее других Всеслышащий Сраоша, (от корня сру, искаженное слушать), существо сопровождаемое постоянным эпитетом аши, т.е. чистый, неподкупный. От его слуха ничто не укрывается. Он все занет, охраняет чистые существа во время тьмы.

Поклонение Творцу Света (Аура-Мазде) не составляет, по учению Зенда-Весты, исключительного достояния людей одного племени. Творец Сета — творец и всех людей, и все люди должны к нему обратиться. Теперь еще силен Сатана, который называется Анра-Маея, по-гречески Ариман, от еврейского Ари-Мон, т.е. истинный лев.[135] Но это воспоследует еще нескоро. Придет время, когда низойдет на землю Спаситель,[136] который утвердит учение Созерцателя Звезд во всем человеческом роде и род человеческий не будет тогда чувствовать силы Сатаны — злого духа (Анро-Майнья) и зло окончательно исчезнет на земле.

Законодательная часть «Святой Вести» (Зенда-Весты), существующая лишь в отрывках, и то, большею частью, относящихся до религиозных обрядов, носит характер чрезвычайного милосердия не только к людям, но и к животным, особенно если сравнить ее с законодательством действительно древних народов. В «книге данной против демонов» (Венди-дате) не видно и следов того изысканного разнообразия наказания, которыми так обильны древние юридические кодексы рода человеческого. Смертная казнь назначалась только за отступничество. За другие преступления определялись главным образом штрафы, но не деньгами, которых даже в средние века в Европе не было у всякого, а лошадьми, баранами и другим домашним скотом, иногда, впрочем, и золотом, количество которого оценивалось не весом и не счетом, но определенным количеством лошадей или вообще домашнего скота, которого на него обменивали.

Священникам за молебствия и врачам за лечение полагается по Зендским законам определенное возмездие, сообразно с состоянием приглашающего к себе. Но врач имел право лечить арьев, только излечивши предварительно не менее трех иноплеменников (ан-айрьев).

Но тут же мы видим и противоречия. При духе кротости, которым вообще отличаются эти законы, невольно поражает нас то, что телесные наказания, состоявшие обыкновенно в ударах плетью, доводятся иногда до тысячи.

В хозяйственном отношении «Книга, данная против демонов» (Венди-дад), склоняет людей к земледелию:

«Только посредством земледелия, — говорится там, — человек может устроить для себя прочную и неотъемлемую собственность: не став земледельцем, ты всегда будешь зависеть от имущества других».

Трудно составить ясное понятие о положении женщины старинных Ариев, если сообразить, что нигде в Святой Вести не упоминается о многоженстве и что большую часть ангелов представляет она в образах прекрасных женщин (как и у христиан), то из этого можно, мне кажется, вывести определенное заключение, что роль женщин в воображении авторов «Святой вести» далеко была не та, которую суждено им играть теперь на Востоке, и что, следовательно, религия эта сформировалась первоначально в средневековой Европе, одновременно с Евангелиями.

В языке Зенда есть два наречия: на одном написаны лирические религиозные стихотворения (гаты) и несколько кратких молитв в стихотворной форме, на другом — все остальные зендские памятники. Наречие зендских стихотворений считается древнейшим, и против всего этого не было бы возможности сделать никакого возражения, если бы история и даже современная литература не представляли нам примеров поэтического языка, в такой же степени отличающегося от современной ему прозы. Возьмем, например, хотя бы французскую поэзию.

Вот эти три образчика рассказов Зенда-Весты, по которым вы сможете судить и об остальных. Беру их из книги К. Коссовича «Четыре статьи из Зенда-Весты», 1861.

А.

Два повествования из «Книги данной против демонов (Вендидата, сокращение Ви-дэва-дата)».

1. Испытание Созерцателя Звезд (Заратустры), гл. XIX , ст. 1—10.

От страны севера, от северных стран, примчался Сатана (Анто-манья по-зендски), полный гибели, как демонов демон. Вот что вещал он, зломудрый, полный гибели, этот Сатана:

«Черт! Ступай, умори ненарочного Созерцателя звезд (Заратустру)!»

Помчался черт; это был демон Бунти, демон тленья, от которого идет всякая порча на теле людей. Созерцатель Звезд повторял в ту пору «Сущность веры!. Вот слова его песни:

«Достославен тот, кому и природа и движение ее подвластны; ибо святость его наполняет и пространство и время. От него исходят помыслы для благих деяний в этом мире. Творцу Света принадлежит власть: он податель пищи неимущему. Славьте его благие воды, славьте воды благого создания, будьте верны закону, чтущему Творца».

Пораженный словами песнопения, умчался назад черт, черт Бунти, демон тленья, от которого идет всякая порча на людей. Этот черт сказал своему господину:

«Мучитель Сатана! Не нахожу я для него гибели, для этого праведника Созерцателя Звезд. Он полон величия и блеска, этот непорочный».

А Созерцатель Звезд узрел в своей душе:

«Вредоносные, зломудрые демоны совещаются о том, как погубить меня».

Встал Созерцатель Звезд, двинулся с места Созерцатель Звезд, нисколько не уязвленный злым духом и жестоким, вражеским умыслом его. У него, у непорочного, были в руке камни — каждый камень величиною с кату: за ним было признание, признание Творца Света.

«Куда, — спросил его Сатана, — снарядился ты на этой земле, где столько путей, на этой земле, которая кругла, пределы которой неблизки, вооружась в высоком доме Богатого Конями?»

Созерцатель Звезд объявил злому Сатане:

«Иду истребить творения, сотворенные демонами; иду истребить смерть, сотворенную демонами; иду истребить истребительницу, ибо сражена она будет Спасителем, который родится от воды Кансаунской, от восточной стороны, от стран Востока».

Зломудрый Сатана обратился к Созерцателю Звезд с речью:

«Не истребляй моих созданий, непорочный Созерцатель Звезд. Ведь ты Сын Богатого Конями, ведь жизнью своею ты обязан матери смертной. Лучше отрекись от доброй веры, чтущей Творца, и обрети счастье, какое обретено было царем Вадаганом».

На эту речь сказал ему Созерцатель Звезд, праведный:

«Не отрекусь я от доброй веры, чтущей Творца; не отрекусь, если бы даже мои кости и жизнь и душа пошли врозь!»

Зломудрый Сатана сказал тогда Созерцателю Звезд:

«Чье слово сразит меня? Чье слово лишит нас блеска и силы? Где оружие, перед которым рушатся мои прочные создания и с ними Сатана?»

Ответил ему праведный Созерцатель Звезд:

«Святая ступа, святая чаша, аума и слова, изреченные Творцом — пот мое несокрушимое оружие! Вот то слово, которым я буду истреблять, вот то слово, которым лишу я тебя блеска и силы, вот мое оружие против всех твоих прочных созданий, Сатана! Оружие это сотворил дух чистый, сотворил и беспредельные времена; сотворили его неумирающие беспорочные, добро властвующие, благомыслящие».

И сказав это, Заратстра произнес слова песни «Сущность веры»:

«Достославен тот, кому подвластны и природа и ее движенье. Его святость одинаково покрывает и пространство и время. От него происходят помыслы для благих деяний в это мире. Ему принадлежит власть. Он податель пищи неимущему. Славьте его, благие воды! Славьте его, воды доброго создателя! Будьте верны закону, чтущему Творца!»

2. О первом времени души человека после смерти.

(Книга, данная против демонов, гл. XIX, ст. 27—34)

«Творец мира и всего, что существует в нем! Спросил Созерцатель Звезд Творца Света. — Где совершается отчет души умершего, где представляется он, где собираются для него сведения, где оказываются налицо все сведения для того отчета, который дает смертный о душе своей, когда она оставляет этот мир?»

Творец Света ответствовал ему:

«После того, как скончается человек, после того, как отойдет он, после того, как злые, зломудрые демоны подойдут к нему, когда расцветает и засияет заря, когда на горы с чистым блеском взойдет победоносный Митра (Феб) и блестящее солнце станет подниматься, тогда, праведный Созерцатель Звезд, демон по имени Бизареш, овладевает связанною душою дурного человека, человека, поклонявшегося демонам, жившего мерзко. Тогда тот, кого увлекало зло, и тот, кто руководился правдою, оба вступают тогда на свои пути, изготовленные для них временем, У моста, созданного Творцом, у чистого <…> место, где разбирают, как чья душа, как чья совесть действовала в мире, кто что совершил, обитавши посреди живых существ. Сюда приходит прекрасная, статная, бодрая, высокая девица: сопутствуют ей святость, правда, власть, могущество. Эта девица низвергает зловредные души дурных людей во тьму; души же людей чистых переходят под ее власть на ту сторону недосягаемых гор Гара-березайти. Эта девица проводит праведников через мост Чинвад, приобщая их к сонмам небесных ангелов (йазатов). Там встает навстречу праведнику со своего златозданного престола благой дух и говорит ему:

«Наконец-то, непорочный, пришел ты сюда к нам, из преходящего мира в мир, не знающий тлена!»

Исполненные покоя души праведных подходят к Творцу Света, подходят к бессмертным святым, к златозданным престолам их. Идут они в Гаро-нман, в обиталище Творца Света, в обиталище бессмертных святых, в обиталище других непорочных.

Когда праведник подлежит очищению после своей кончины, злые, зломыслящие демоны трепещут от самого их присутствия, подобно тому, как овца, обреченная волку, трепещет перед волком. Праведник не перестает быть в сообществе непорочных: при нем они, при нем Найрьо-саньо, один из приближенных к Творцу Света ангелов Найрьо-саньо.

Образчик из «Книги гимнов» (Ясна)

III. Прославление творца Света (гл. ХХХ, стр. 1—11)

1.

Речь моя для внимающих: о том, что творит Творец. Она будет вещать о делах его, которые доступны разумению мыслящих. Речь моя будет славить Свет. Ее предмет — предмет благоговения для неискаженного ума, предмет высоких святых размышлений. Исполнено прелести, блеска и добра то, о чем я буду говорить.

2.

Итак, внимай, о, человек, с напряжением слуха, превосходному смыслу моего слова. Оно укажет тебе, что лучше избрать — каждому укажет оно. Это касается твоей плоти и тебя. Пока не настало великое время, нас учат те которые обладают премудростью.

3.

Два духа, два близнеца в начале возгласили: один чистое, а другой нечистое в мыслях, речах и поступках. Благомудрые знают разницу между возгласителями, не знают ее зломудрые. Суд благомыслящих безошибочен и верен, как о том, так и о другом духе.

4.

В первый раз, когда они пошли создавать жизнь и смерть, и все, чем держится мир, тогда там, где было дурное, виден был и нечистый дух, а благой дух всегда пребывал неразлучен со святостью.

5.

Из этих духов злой избрал для себя нечистое дело, а Дух непорочный, обитающий в непоколебимом небе, избрал себе чистоту. Чистоте последовали чтущие свет делами правды, веруя Творцу.

6.

Не избрали правды сонмы демонов и кто ими обманут. Как только нечистый дух решил свой выбор, он предался сомнению и немедленно бросились удовлетворять свои страсти все желающие безобразия этому миру.

7.

А к Свету прибегли имеющие власть над благою мудростью и чистотою; прочность и неослабную крепость телам их даровала природа. Да пребудут они всегда таковыми, как когда впервые приступил ты, боже, к творению!

8.

Когда настает время казни злодеям пред тобою, Творец, предстанут власть и благая мудрость. Свет властвует над тою и другою. Злодея предают они в руки непорочного.

9.

Да пребудем мы твоими, мы, стремящиеся к преуспеянию мира. Творец Света да укрепит нас, да укрепит в нас святость. Кто благомудр здесь, тому предстоит вечное пребывание там, где обитает премудрость.

10.

Вот, на злого, на губителя, падает уже гибель разрушения, но сходятся в одно мгновение невредимыми в прекрасной обители Благого духа, в обители Творца и Непорочности, те. Для кого было сладостно прославление Благого.

11.

Итак, поучайте всех о двух властелинах. Их действия открыты Творцом человеку. Поучайте об них с наслаждением и постоянно. Это учение давно уже разит нечестивых. В нем сила тому, кто праведен душою, в нем прославление Творца.

Я нарочно привел эти два образчика из парсской «Книги против демонов» и один из «Песнопений» (Ясн), имея в виду, что критическое изложение литературных произведений без приведения тут же иллюстрирующих документов, то же самое, как описание никогда не виданных вами растений и животных без рисунков. Оно никогда не даст вам ясного представления. Я нарочно перевел также и собственные имена парских духов и богов на свой язык. Ведь не говорим же мы, что немцы поклоняются Готу, французы — Дью, а англичане, наоборот, считают Дьюса врагом человеческого рода. Так почему же в востоковедении до сих пор оставляют непереведенными восточные названия тех же самых представлений. Только для того, чтобы отмежеваться от них, тогда как при переводе все указывает на общее происхождение или даже на тождество их с европейскими.

Возьмем, для примера, хоть следующий отрывок:

«Поэт Тьютчи, — говорят нам, — не оставил после себя, подобно Пуши дон-Жуановского списка, но преданье повествует нам, что он любил любовь… Правда, в издании его сочинений под редакцией Бикки, со вступительной статьей мистера Брьюссоу упоминается глухо, без инициалов некая мисс Дениз, как особа, внушавшая Тьютчи его лучшие лирические произведения, но это упоминание не дает нам никакого представления о личности поэта».

— О ком тут говорится? — спрошу я вас.

— О каком-то мало известном английском поэте, — ответите вы без колебаний. — Здесь колорит сообщения английский.

— Неправда! — отвечу я вам. — Я только что взял первую попавшуюся мне на глаза книжку: «Последняя любовь Тютчева», биографический рассказ Георгия Чулкова. Я выписал из нее первые строчки предисловия, переделав имя, Тютчева в Тьютчи, Пушкина в Пуши, издателя Быкова в Бикки, Брюсова в Брюсоу и Денисову в мисс Дениз, и вот, вместо чисто русского колорита, получился совсем английский, и вы не узнаете родного.

Но не то ли же самое происходит, когда в каком-либо переводе оставляют непереведенными прозвища действующих лиц, особенно мифологические, которые на том языке имеют аллегорический смысл?

И вот, сам собою навязывается вопрос: если б вам заранее не внушили, утвердив это внушение еще чуждой фонетикой имен действующих лиц, что приведенные мною несколько страниц назад три отрывка из «Зенда-Весты» принадлежат совершенно чуждой европейцам религиозной культуре и притом умершей своей смертью более, чем за две тысячи лет до нашего времени, то догадались бы вы сами об этом? Вы, несомненно, сказали бы, что это того же рода и времени произведения, как и библейские псалмы и евангельские сказания, и сомнамбулистические произведения современных нам спиритов.

А если на это нам ответят, что приведенные мною здесь три произведения написаны на языке, сохранившемся теперь лишь в религиозной литературе индостанских парсов, то какая же причина приписывать ему допотопную древность, если он в употреблении у парсов в качестве литературного жаргона и теперь? Ведь вот до самого Петра I у нас писали исключительно на церковно-славянском даже и светские произведения, каковы летописи, хотя говорили между собой по-русски, а у немцев даже и в XIX веке некоторые ученые ухитрялись писать свои сочинения по латыни, говоря между собою по-немецки. Причиной этого была, конечно, в юности подражательность старшим, а в старости консерватизм, и нет ни малейшего сомнения, что если б какой-нибудь священник, слишком начитавшись своих богослужебных славянских притчей, пророчеств и псалмов, сам почувствовал в себе прилив поэтического творчества, то начал бы изливать его именно на церковно-славянском языке, а католический священник по латыни. Писать иначе показалось бы ему прямо профанацией.

Вот почему и сами церковные гимны не переводятся на национальные языки, так как становятся на них прямо смешными.

Вот хоть песнопение при обряде причащения:

«Приидите, пиво пием новое,

Не от камени неплодна чудодеемое,

Но спасенья источник!»

При переводе на русский язык это выходит:

«Приходите! Выпьем нового пива!

Не из камня бесплодного, чудом сделанного

Но все же источник спасения!»

По той же причине и индусские брамины и священники парсов XIX века, единственные грамотеи того времени в своей стране, неизбежно должны были писать и свои собственные произведения особенно религиозно-поэтического рода на его обычном, созданном на местной почве иностранными учителями и никогда нигде не употреблявшемся в домашней жизни жаргоне. Это не первичные вымершие народные языки, а нечто вроде мулов, происшедших от скрещения пришлых миссионерских жеребцов с местными национальными ослицами.

Наглядным образчиком их возникновения и развития служит современный нам язык польско-немецких евреев, который, несмотря на недавность своего возникновения, успел уже развить свою самостоятельную литературу и который никто, конечно, не сочтет за древненемецкий язык, сохраненный с незапамятных времен еврейской частью польско-немецкого населения.

А ведь парсы в Индии находятся в совершенно таком же положении, как и евреи в Польше, да и называют себя не только парсами, а и гебрами, т.е. евреями, и я не знаю, какое из этих двух имен было их собственное и какое дано окружающими иноверцами и как давно дано. Мне кажется, что имя гебры у них первоначальное.