8

   — Наша цель была чистая. В том вижу я многое, хоть неуспех и сразит в истории наше дело. Пусть как угодно нас судят потомки, и о них не так я забочусь. Но сказал бы им я лишь одно с достоверностью: дай Бог, чтоб всегда в России было поболее людей, ни крови, ни грязи не опасаясь, всеми способами, зубами, когтями, чистый замысел отстаивать бы умели, — говорил Пётр Алексеевич Пален, главный зачинщик заговора против Павла I, навсегда уезжая от государственных забот в деревню.

Другие комплотцы тоже получили приказ покинуть столицу и держаться подальше от государя. Лишь Леонтию Леонтьевичу Беннигсену удалось вновь поступить на службу[14], поучаствовать в войнах против Наполеона.

Открывался календарь нового века. Начиналось новое царствование. Александр I вернул из ссылки двенадцать тысяч офицеров и чиновников, освободил триста подследственных из Тайной экспедиции при Сенате, разрешил ходить в круглых шляпах, носить длинные волосы и брюки. Запретил более применять телесные наказания к дворянам, сословным гражданам, священникам.

В Европе наступило призрачное затишье. Бонапарт занялся преобразованием системы управления собственной страной, диктовал проекты для своего Кодекса, ссылал уцелевших якобинцев, а Александр в согласии с членами Негласного комитета и министром внутренних дел Виктором Павловичем Кочубеем, другом своим сердечным, решил жить в мире со всеми странами, избегать дипломатических конфликтов.

В это время флотскую молодёжь встревожила весть о том, что новый государь распорядился снаряжать морскую экспедицию в Русскую Америку, так называли тогда Аляску[15]. Александр I решил воплотить в жизнь намерения своей великой бабушки: осуществить кругосветный вояж, прерванный начавшейся шведской войной и смертью Григория Ивановича Муловского, которого прочили в командиры экспедиции.

Теперь кругосветное плавание должны были совершить Юрий Фёдорович Лисянский и Иван Фёдорович Крузенштерн. С Лисянским уже встречался Фаддей Беллинсгаузен, когда тот навещал в кадетском лагере у Ораниенбаума брата Анания.

Как же свела судьба этих моряков? Познакомились они в гардемаринской каюте во время практики. В Корпусе Лисянский и Крузенштерн состояли в разных ротах и не знали друг друга. Пылкому, подвижному, легковозбудимому Лисянскому из Малороссии поначалу скучным показался педантичный Крузенштерн. Крузенштерн лежал на койке и читал книжку «Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие, за 1758 год». Лисянский занял своё место в каюте и скоро заснул, убаюканный шорохом волн за бортом и мерным покачиванием корабля. Когда он проснулся, то увидел Крузенштерна в той же позе, закрытая книга лежала у него на животе, пальцы покоились на её мягкой обложке. Глаза были открыты и глубоко задумчивы.

   — Что с тобой, Иван? — встревожился Лисянский.

   — Да вот прочитал про Беринга, про путь его тяжкий во тьму незнания... — после некоторого молчания произнёс Крузенштерн. — Такой кончине позавидовать можно... Искали северо-западный проход из Тихого в Атлантический... Как Кук, Лаперуз. Неужто нет того прохода на самом деле?

   — Выходит, так.

   — А может, просто льды, погоды, злая судьба не пускают?

   — Ты мечтаешь побывать в тех водах?

   — Надеюсь, — односложно ответил Крузенштерн и мечтательно смежил веки.

«Да не такой уж он сухарь, — с теплотой подумал Юрий. — Вон сколь разнообразна и любопытна земля — леса, поля, реки, горы... А море одно и то же: небо, вода, пенные волны, пустой горизонт, а оно ему милей. Дай мне, пожалуй...»

Мичманские и лейтенантские Звания оба получили, плавая много лет на британских судах и немало повидав. В этих походах Крузенштерн записывал в подробностях свои мысли и наблюдения. Получилась объёмная мемория в двадцать шесть листов, исписанных с обеих сторон. С этим «Начертанием» он и явился в Россию осенью 1799 года. Здесь его пухлый пакет закочевал по рукам морских и торговых ведомств, как бутылка, брошенная в океан с бедствующего корабля.

Не скоро, но всё же получил Крузенштерн ответ от командующего морскими силами адмирала Кулешова. Григорий Григорьевич был сам человек учёный, трезвомыслящий, довольно близко стоявший к императору Павлу. Прожект кругосветного плавания к Русской Америке, как тогда называли Аляску, открытую русскими людьми, он не отвергал категорически, но и отзывался холодно: «Надлежит промышлять о гораздо важнейших делах, нежели о предприятиях, коих успех кажется сомнительным».

Крузенштерн понял, что морское ведомство не станет финансировать его экспедицию. Тогда он решил заинтересовать выгодой частных лиц. Странствуя на фрегате «Оазо» под начальством капитана Линзи, на острове Пенанг в Малакском проливе Иван подхватил тропическую лихорадку и провёл в беспамятстве между жизнью и смертью несколько недель.

Очнувшись, он узнал, что фрегат давно покинул остров. Тогда он нанялся на купеческое судно и добрался до Кантона — единственного китайского порта, открытого для торговли.

Здесь-то и разузнал о контрабандных операциях с наркотиками. Из-за них между Китаем и Англией возникал даже военный конфликт — «опиумная война». Однако не это проклятое зелье привлекло внимание любознательного Крузенштерна, а то обстоятельство, что огромная страна совсем не имела промышленности и остро нуждалась в изделиях из железа. Кантон также заинтриговал его и долго оставлял в недоумении вопрос, почему англичане выгодно сбывают здесь меха, которые привозят из Северной Америки и Аляски. Порт плавился от жары — Кантон лежал у самых тропиков, а меха шли нарасхват. Оказалось, что и к северу, и к западу в том же Китае случаются зимы, китайцы при малейшем похолодании начинают мёрзнуть, богатые кутаются в меховые шубы.

А что станет, если не загребущие англичане, но Россия на своих судах из Балтики повезла бы свои скобяные и прочие металлические товары, а распродав их в Кантоне, двигалась бы в Русскую Америку за мехами? Загрузившись, русские суда возвращались бы в Кантон, сбывали товар, следовали в Калькутту, закупали индийский чай и пряности и вокруг Африки шли домой за новым товаром. За столь выгодный России проект стоило побороться.

Окончилось Павлово царствование, место отставленного Кулешова занял Николай Семёнович Мордвинов. До Крузенштерна доходили слухи, что в бытность свою на Черноморском флоте этот острослов и хитрован попортил много крови Фёдору Ушакову, не давал ему ходу, завистливо относясь к его успехам. Не вступись за Ушакова Потёмкин, съел бы коварный адмирал отважного и удачливого моряка. Но такую скользкую гору не обойдёшь, решился Иван открыться новому сановнику — будь что будет! В это время Крузенштерн командовал фрегатом «Нарва», состоял при ревельской эскадре. Оттуда он и послал в новое плавание по бумажным морям горемычное «Начертание».

И вдруг приходит приказ — вызвать капитан-лейтенанта Крузенштерна в Петербург. При встрече Иван Фёдорович изменил настороженное отношение к новому главному морскому командиру. Мордвинов встретил офицера в точно назначенный срок, приветливо и сразу перешёл к делу. Ой сказал, что «Начертание» находит весьма дельным, хотя торговые планы не входят в его компетенцию, но по линии морского ведомства интересна идея ввести в водах Великого (Тихого) океана постоянное крейсерство двух фрегатов. Мера и своевременная, и разумная. Русские корабли отобьют охоту у разных любителей лёгкой наживы шнырять у берегов Русской Америки и недвусмысленно укажут на принадлежность тех земель России.

   — Однако вы предлагаете установить регулярные торговые вояжи туда и обратно, — продолжал Мордвинов. — Для этого понадобятся десятки судов, сотни матросов. Допустим, суда найдутся, а где взять матросов?

   — Из тех тридцати тысяч рекрутов, ежегодно набираемых для службы на флоте, пять тысяч можно определить на эти корабли. В практике дальних плаваний они получат куда больше навыков, чем в Ревеле или Кронштадте.

   — Что ж, можно создать учебную флотилию. А откуда взять опытных командиров для торговых судов?

   — Откуда все мы вышли — в Морском корпусе, — тут же нашёл ответ Крузенштерн. — При нём открыть особое училище человек на сто. После учёбы и плаваний на купеческих судах из таких молодых людей получатся добрые офицеры. Осмелюсь даже предложить, чтобы капитаны флота обращали внимание на корабельных юнг. Наиболее способных направляли бы в Корпус.

Мордвинов вскинул пушистые брови:

   — Морской кадетский корпус — заведение для дворян. Не забывайте об этом!

   — Англичане Кук, Нельсон, прославившие своё Отечество, да и наш великий Ломоносов отнюдь не дворянского происхождения, — возразил Крузенштерн.

Николай Семёнович миролюбиво махнул рукой:

   — Эк, куда хватили! Ну да ладно. Сегодня же передам ваш прожект главному директору водяных коммуникаций графу Румянцеву. Постарайтесь ему приглянуться. Ба-а-а-льшой амфитрион[16]. Сладкоречив, на обещания щедр. Потому при беседе проявите настойчивость, требуйте незамедлительного решения.

На другой день за Крузенштерном приехал курьер от Румянцева. Секретарь тут же провёл просителя в кабинет.

Николай Петрович Румянцев был сыном фельдмаршала екатерининских времён Румянцева-Задунайского, не раз бившего турок при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле. Он получил блестящее домашнее образование, потом углублял знания в университетах Германии, много лет провёл в немецких землях в качестве посланника. Павел I вернул его в Петербург, сделал сенатором. Александр I, знакомый с высказываниями Румянцева о важности развития промышленности и торговых связей, пожаловал ему важный пост, назначив директором департамента водяных коммуникаций и устройства дорог в России.

Николаю Петровичу шёл сороковой год. Он входил в пору расцвета жизненных сил и мудрой государственной деятельности. Румянцев долго расспрашивал Крузенштерна о службе, его плаваниях, особо на британских кораблях, просил показать на большом глобусе маршруты своих путешествий, а потом задал неожиданный вопрос:

   — А что вас, военного моряка, заставило печься о делах торговых?

   — Обида за Россию! Неужто мы хуже англичан, у коих я не переставал удивляться размаху торговой деятельности. Через коммерцию с Ост-Индией, Китаем и другими колониями Англия достигла своего благополучия. Не одной же барщиной и оброками нам жить. Разве мы не найдём выгоды в торговле с этими странами?!

   — Но в той части земного шара у России нет своих владений, — раздумчиво заметил Румянцев.

   — А Русская Америка? Её-то почто в загоне держать?! Для начала я предлагаю направить к Алеутским островам два шлюпа с припасами для строительства и оснащения судов. Туда же послать мастеровых-корабелов, учителей-навигаторов. Леса для судов там предостаточно. Ядрёного леса, строевого! Построенные в Русской Америке суда смогли бы вывозить меха в Кантон и далее в Россию. Мы бы перестали платить втридорога за колониальные товары иностранцам, а с великой прибылью снабдили и себя, и Европу всем тем, что там производится и чем славится и дёшево стоит. С нашей Российско-Американской компанией тогда не справятся ни британские, ни голландские, ни другие товарищества.

Столь живая и продуманная обрисовка перспектив понравилась Румянцеву. Особенно приглянулась идея привлечь к задуманному делу отечественную компанию, которая делала лишь первые робкие шаги. Граф пригласил к себе управителей компании, а также Мордвинова с Крузенштерном. Ради того, чтобы доставить необходимые припасы для строительства своих кораблей в Русской Америке, провоз которых морем оказался бы более дешёвым, нежели сушей через всю Сибирь и далее водой, компанейцы согласились дать денег на эту экспедицию в дальний восточный край. Они обратились с письмом к новому царю, и Александр отнёсся благосклонно к организации вояжа.

Но и тут на пути идеи к воплощению встало много рогатин. Вскользь, но упомянуть о них следует, ибо всякому непривычному почину, кроме причин внешних и внутренних — и вполне объяснимых, — противостоит главная преграда. Она гнездилась в русской сановной спеси, нежелании взглянуть дальше собственного носа, откладывании спешного дела на потом и поглубже. Ну ещё, может быть, и в том, о чём гласит поговорка: куда, мол с нашим рылом да в калашный ряд.

Как раз в это время началась очередная ломка государственного устроения. Вместо коллегии появилось восемь министерств — внутренних дел, коммерции, финансов, юстиции, народного просвещения, иностранных дел, морское, военно-сухопутных сил. При Морском министерстве учреждался Комитет образования флота, в «Наказе» которому Александр I писал: «Мы повелеваем оному комитету непосредственно относиться к нам о всех мерах, каковые токмо нужным почтено будет принять к извлечению флота из настоящего мнимого его существования и к приведению оного в подлинное бытие».

Как и повелось в России издавна и до наших дней, всё старое ломалось и уничтожалось без должной осмотрительности и торопливо заменялось новым, в большей части заимствованным из английского опыта, не сообразным ни с характером русского человека, ни с состоянием средств государства. Иные нововведения, конечно, не могли укрепиться на русской почве. Но другие, чисто технические, вошли в обиход, прочно удержались в нём и принесли ожидаемую пользу. На флоте к таковым относились: определение более целесообразных размеров рангоута, такелажа, качества парусного полотна и формы якорей, устройство на кубриках кораблей около бортов коридора, укладка матросских коек в сделанные по бортам сетки вместо прежнего помещения их в рострах; отведение на кубрике особой каюты для матросских рундуков; уничтожение шханц-клетней — красного сукна с белым бордюром, развешиваемых в праздники по бортам кораблей, — как «украшения излишего и безобразного».

Наши преобразователи были убеждены, что для блага России достаточно переносить к нам в точной копии всё иностранное. Благоговение к чужеземному и печальное незнание своего русского сказалось и во взглядах Комитета образования флота, не решившегося уничтожить или ослабить в нашем флоте бесчеловечное наказание линьками. Причиной этому была та же подражательность английским морским порядкам, где матроса, захваченного на службу вербовкой, по большей части обманом, необходимо было держать как арестанта, не отпуская на берег и поддерживая дисциплину исключительно жестокими наказаниями, которые для русского матроса были совершенно излишними.

Убеждение в преимуществах английского матроса перед нашим в матросском ремесле было развито в такой степени, что при снаряжении первой кругосветной экспедиции находились те, кто советовал нанять для неё английских матросов. Они полагали, что русские для такого отдалённого и долгого плавания годны не будут. «Англичанин привык бродяжничать по морям, а наш затоскует по земле, по Отечеству», — говорили они.

Но Крузенштерн оставался при своём мнении. Ему ещё предстояло доказать, что русские моряки смогут все трудности превозмочь и даже превзойти иностранцев.

Сложнее было бороться с такими российскими львами, как председатель Комитета образования флота Александр Романович Воронцов и морской министр Павел Васильевич Чичагов, сознательные и ярые поклонники всего английского, носившие в молодости кличку Денди.

Александр Романович, старший брат того самого английского посла Семена Романовича, с которым мы уже знакомились, воспользовавшись правом непосредственно обращаться к императору, обещанным в «Наказе», составил и представил мастерски написанную докладную, в которой чётко выразил свои взгляды на русский флот. Обстоятельно пройдясь по «противным» старым порядкам, опять же не изменяя русской традиции, Воронцов писал: «По многим причинам, физическим и локальным, России быть нельзя в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должна быть в сухопутных войсках; оба же эти ополчения в большом количестве иметь было несообразно ни числу жителей, ни доходам государственным. Довольно, если морские силы наши устроены будут на двух только предметах: обережению берегов и гаваней наших на Чёрном море, имев там силы, соразмерные турецким, и достаточный флот на Балтийском море, чтоб на оном господствовать. Посылка наших эскадр в Средиземное море и другие дальние экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользы никакой...»

Далее он ещё сильней сгущал краски: «О худом состоянии флота и кораблей и дурном их снаряжении не надобно другого доказательства, как то, что в нынешнее лето (1801) флот принуждены были держать в гаванях, не только в море, но и на рейд его не вывели, когда англичане в водах наших разъезжали. Лучше соразмерное число кораблей иметь, чтобы они всем нужным снабжены были и запасы лесов для строения кораблей в магазинах имелись, дабы из леса не строить, как то доныне чинится,, чему и причиной, что не более шесть или семь лет корабли служить могут, а в Швеции из такого же леса строенные, но не из сырого, лет по двадцать держатся».

Какая сила, какой таран тут нужен был, чтобы пробить брешь в мощной стене, воздвигнутой титулованным председателем комитета, в скором времени канцлером империи!

Чичагов был сыном прославленного екатерининского адмирала Василия Яковлевича. Долгое время он тоже провёл в Англии, женился на англичанке и стал, подобно Воронцовым, рьяным англоманом. Это о нём впоследствии язвительно отзывался знаменитый мореплаватель Василий Михайлович Головин: «Человек в лучших летах мужества, балованное дитя счастья, всё знал по книгам и ничего по опытам, всем и всегда командовал и никогда ни у кого не был под начальством. Во всех делах верил самому себе более всех. Самого себя считал способным ко всему, а других ни к чему. Вот истинный характер того министра, который, соря деньгами, воображал, что делает морские силы непобедимыми. Подражая слепо англичанам и вводя нелепые новизны, мечтал, что кладёт основной камень величию русского флота...»

Что верно, то верно. Неглупый и способный, Чичагов, однако, портил всякое доброе дело, за которое брался, своей заносчивостью, высокомерным обращением с подчинёнными. Не чужд был Павел Васильевич и мелкого интриганства: падение Мордвинова было результатом его стараний.

Правда, он успел сделать и кое-что хорошего. Наладить, к примеру, работу вновь образованных департаментов. На первых порах начальства Чичагова Комитет образования флота старался устранить главные недостатки в строительстве флота — спешку, применение невыдержанного леса, непрочность. Корабли теперь предписывалось строить три года: в первый год лес заготавливать, во второй — сушить, в третий — строить.

Собранные сведения о постройке кораблей в России и Англии показали, что, несмотря на лучшее качество материалов и работы, английские суда и стоят много дешевле. Объявились и причины: рациональное распределение работ в английских адмиралтействах, более искусные и опытные плотники, применение разной механизации, лучшие инструменты, наконец, недостаточное содержание и худшая одежда наших рабочих. Им прибавили жалованье, заменили канифасную и равендуковую одежду. На суконный мундир, сапоги и бельё стали отпускать по 5 рублей в год. Вместо выдачи казённого инструмента, о сбережении которого мало заботились плотники, начали выдавать в собственность полный плотницкий набор.

Решили больше платить и корабельным мастерам, давать им квартиры или выплачивать квартирные деньги с той целью, чтобы они «могли быть совершенно чужды корыстолюбия и всяких предосудительных видов, но руководствовались бы правилами чести, усердия и ревности к службе».

Находившаяся в числе мелочных портовых мастерских компасная лавка была преобразована в отдельное учреждение — мастерскую мореходных инструментов.

К несчастью, творец этих преобразований адмирал Чичагов, бывший с Воронцовым одним из основателей комитета и фактически возглавлявший Морское министерство, создав широкий, блестящий план, не обладал качествами, необходимыми для практического осуществления своих проектов. Ему недоставало терпения и той кропотливой, неутомимой наблюдательности, которая требуется для воплощения в практическую жизнь всякого серьёзного нововведения. Ему, по воспитанию и духу англичанину, недоставало знания характера русского народа. Приступив к делу с горячей энергией, он скоро утомился и охладел к нему.

На хлопоты же Крузенштерна об экспедиции этот управляющий морскими силами России смотрел скептически.

Чичагов не мог отменить проекта кругосветного плавания, поддержанного Румянцевым, деньгами Российско-Американской компании и утверждённого царём, но, что хуже всего, отнёсся к нему враждебно и насмешливо, тем более что проект этот разрабатывался без его участия. Чичагов писал своему другу и послу в Англии Семёну Романовичу Воронцову: «Можете ли представить себе, что, не умея и не имея средств строить суда, они проектируют объехать вокруг света? У них недостаток во всём: не могут найти для путешествия ни астронома, ни учёного, ни натуралиста, ни приличного врача. С подобным снаряжением, даже если бы матросы и офицеры были хороши, какой из всего этого может получиться толк?.. Одним словом, они берутся совершить больше, чем совершил Лаперуз, который натолкнулся на немалые трудности, несмотря на то, что он и его сотрудники располагали значительно большими возможностями. Не надеюсь, чтобы это хорошо кончилось, и буду весьма недоволен, если мы потеряем дюжину довольно хороших офицеров, которых у нас не так-то много».

А месяц спустя Чичагов издевательски сообщал тому же адресату: «Кругосветная экспедиция наделала вначале много шуму. Все экспедиции, когда-либо совершавшиеся в мире до сего времени, охвачены в этой одной, не исключая и египетской экспедиции Буонапарте, которая по сравнению с этой — просто игра. Ибо тот имел с собой учёных, естествоиспытателей, философов, а здесь один уполномоченный Лисянский да несколько учеников одной из наших специальных школ заменяют собой всех... Инструкция, преподанная им, была читана в комитете и отняла четыре часа нашего времени. Это наиболее полная компиляция всего, что когда-либо писалось, проектировалось, мыслилось по этому вопросу».

Готовясь к походу, Лисянский, само собой, метал громы и молнии. Крузенштерн шутливо утешал его, памятуя, что только хладнокровие и терпение приносит успех:

— Знаешь, у арабов есть пословица: «Если кто тебя обидел, выйди на дорогу, ведущую к кладбищу, сядь и жди: рано или поздно по той дороге пронесут твоего врага, вот ты и будешь утешен».

Пока же стоял очередной серьёзный вопрос: где достать корабли? Чтобы Юрий не тратил силы в перепалках с чиновниками, Иван Фёдорович поручил ему заняться поиском удобных для дальнего плавания судов. Лисянский ринулся в английские адмиралтейства. После хлопотных мытарств, смотрин и торгов он остановился на двух более или менее подходящих корветах «Леандра» и «Темза», спущенных со стапелей три года назад, снабжённых медным креплением и обшивкой. Скорость достигла одиннадцати узлов. Он заплатил за них 25 тысяч фунтов стерлингов и привёл в Ревель. Здесь «Леандру» перекрестили в «Надежду», а «Темзу» — в «Неву».

5 июня 1803 года корабли пришли в Кронштадт. Крузенштерн придирчиво осмотрел оба судна и, как ни хотел поскорее вырваться на простор, пришёл к выводу, что придётся менять мачты и такелаж. Месяц корветы переделывались под шлюпы, более удобные для исследовательских, научных путешествий. Получались они послабее корветов, имели одну открытую палубу с несильной артиллерией. Оснащались двумя передними мачтами, подобными фрегатским, а задняя мачта несла только бизань и на стеньге топсель, как у тандера.

После покраски начали грузить провиант. Одной солонины взяли восемь сотен пудов. Суточный рацион составлял более прижимистый и хозяйственный Лисянский. Он определял его так: «Каждому человеку по одному фунту масла в неделю и соразмерное количество уксуса, горчицы и круп. Сверх сего давать один раз в неделю горох и крутую кашу, к чему матросы наши весьма привычны».

Особое внимание оба командира обращали на сбережение жизни матросов. В те времена состояние судовых экипажей было поставлено донельзя скверно от нечистоты, затхлости помещений, плохого обогрева. С такими порядками они начали бороться со всей решимостью и заботливостью. Не случайно Крузенштерн любил повторять Перикла: «Срубленные деревья со временем могут ещё вырасти, но умершие люди никогда не восстанут».

Для команды приготовлялись хорошие волосяные тюфяки и подушки со сменами простыней и одеял, шилась одежда для разного климата и условий работы. Опыт плаваний на английских фрегатах подсказывал, что не одной здоровой пищей и чистотой сохраняется здоровье матросов, но и осторожностью, каковую приказывали капитаны соблюдать ежедневно. Уже после экспедиции Юрий Лисянский напишет походя о запрещении ночью, особенно в жарком климате, спать на открытом воздухе ео время большой жары и безветрия: «Исполнению такого весьма редко случались лихорадки, ревматизмы, диареи (поносы) и прочие болезни. Доказать сие можно самым простым образом. Люди обыкновенно жаждут спать на открытом воздухе во время большой жары и безветрия, когда разность теплоты в палубе и на палубе так мала, что у спящих в обоих сих случаях поры могут быть открыты почти в равной степени. Если же в сие время внезапно пойдёт дождь или повеет ветер, который, пройдя в разные скважины верхней ограды корабля, сделается сквозным, то не ясно ли, что спящие на воздухе легко простудиться могут, а от простуды происходят опасные болезни. Всяк, кто долго был в морях Индийских, согласится в сей истине».

Кстати, о солонине, которая считалась главной пищей матросов, когда не было ни холодильников, ни консервов. Часть её заготавливалась на родине, другая закупалась в Гамбурге. Так вот, испытание кругосветным плаванием выдерживала только отечественная свинина и говядина, о чём с благодарностью после вспоминал Крузенштерн. «Поелику мясо, посоленое российской солью, через три года во всех климатах осталось неповреждённым, то признательность требует, чтоб имя приготовлявшего оное было известно. Это был Обломков, санкт-петербургский купец 3-й гильдии». Правда, мясо за время долгого хранения просолилось довольно круто, то командиры приказали кокам прежде чем закладывать его в котёл, вымачивать его не менее двух суток в пресной воде.