3.7. «Повторное рождение»

«В то же время всё вне времени». Подрыв «линейного» времени для циклистов означает кардинальное изменение того, что нам известно как «история». Она не лишается своей сути, но выходит за рамки хронологической последовательности и постепенно меняются её возможности. Юнгер в его «Сицилийском письме к человеку на Луне» говорит об этом высоком предназначении: «Больше не увидим, что церкви и замки стали универсамами и фабриками тысячелетия, и то, что вчера едва проявлялось, сейчас уже можно назвать образцом — будет общая кристаллическая структура, в которой отражается каждый элемент».

Исходя из этой идеи, можно постигнуть странный феномен «повторного рождения», который является существенной отличительной чертой нашего времени. «Ренессанс» проходит сквозь века; едва ли есть необходимость приводить полный список, начиная от удивительного по своей форме «каролингского Возрождения». Всё это были «направленные» повторные рождения, которые весьма ограничены по своему воздействию, и прежде всего, сведены к внешним проявлениям в мире искусства и науки. Самой впечатляющей считается всеобщая «эпоха Возрождения», как она была показана историцизмом XIX века, с её костюмами и рецептами, заимствованными из всех эпох и у всех народов, но, тем не менее, таящими за собой человека.

Если аналогичные признаки будут присущи прочим Ренессансам, то мы полагаем, что по сравнению с повторными рождениями они будут всего лишь пародией. Однако с тех пор как тиски «линейного» исторического времени ослабили силу своего всепроникающего зажима, миры с трансформированной линейной системой мировосприятия стали возникать повсюду. В этих повторных рождениях есть нечто принудительное, в них чувствуется исходящая из потаенной глубины сила, чего нельзя сказать о более ранних Ренессансах. Это отражено в стихотворении Готфрида Бенна «Захоронения».

Забвение тяжко чреваты Зависнув на весу,

Раскаты сквозной кантаты В безлиственном лесу И теневые знаки:

Дырявое решето

Света — и смерть во мраке,

Ночь самого Ничто Вселенная сквозь зоны Держит незримый путь.

Хрипы, одышка, стоны —

Теплее закутай грудь!

Так промолчать всю чащу,

Не пропустив пустоты;

С нами в ночи смердящей Кем или кто Был Ты?

Пунической злости Приоритет, Жалкие кости —

Кто? Филоктет?

Веры гримаса,

Счастья озноб, ,

Смех пустопляса:

Всюду — потоп.

Захоронения.

Горе-теории Суть ослепление Горе-истории,

Тяжко чреватой Зависшим забвением И— под лопатой Склизким скрипением...

Святость иная Порфировых вод —

Там, где Даная К небу цветет,

Где мистагоги,

Где пенье менад,

Где древние боги Смерть мастерят.

Подобные стихотворные строки делают Бенна истинным представителем поэзии междуцарствия, так как в его творчестве старая система мира дробится на мелкие составляющие, и они начинают крутиться, лететь кувырком, желая достигнуть обновленного прошлого мира. «Пламя костра и стадо надо завоевать, но для него досада — бранная благодать. Ему подавай другие, победы, миры, моря, груди, млеком тугие и в пламени алтаря».

Готфрид Бенн совершенно не одинок. Например, в космогонической поэзии Теодора Дойблера всё погибшие миры торжествуют своё возвращение. Даже времена, считающиеся эпохой разложения и упадка, испытывают перерождение. Так было в странной мистике Альфреда Шулера, который, казалось, был способен проживать времена поздней Римской империи. И это не просто подлинные свидетели наступления новой эпохи, в которых вспыхивают искры повторного рождения. В одном из случайно выбранных стихотворений молодого лирика Гюнтера Айха²¹, мы сталкиваемся с аналогичными мотивами:

Аврора, утренняя заря, ты еще жива, богиня!

Звук ивовой флейты льется из отверстий руин.

Если сердце загорается, то оживают слух и зрение, Рур и Вуппер несут свои воды в Эгейское море.

В твоих ушах звучит шум волн вечного Средиземного моря Ты сам — место, куда возвращаешься.

На грядках тыкв берут начало Рим и Аттика.

Привет тебе из-за предела,

Где когда-то возник мир!

Тот, кто понимает, что поэзия — это не просто игра слов, тот чувствует, что повторные рождения это явления несравненно более глубокие, нежели различные Ренессансы, что они хотят изменить не просто некие моменты художественной сферы, но изменить сам образ жизни, причем коренным образом.

Мы можем апробировать значение этих повторных рождений, в совершенно ином месте. Политическая ежедневная печать — это крайне чуткий индикатор; если уж явление доходит до этого уровня, то оно явно жизнеспособно. «Новая древность» под таким названием 23 декабря 1946 года вышла политическая передовица швейцарской «Тагесцайтунг» («Ежедневной газеты»). В ней мы можем прочитать: «Что есть революция: ре-волюция, прокручивание назад, повторное восстановление изначального состояния. Вначале было слово. Современная нам действительность учит нас обращать более пристальное внимание на изначальный смысл слова Революция. Европа, полтора столетия назад погрузившаяся в эпоху революций, откатилась по пути испытания, превзошла вековое наследие, но в итоге потратила время впустую. Подобным наследием является созданная на основе христианства европейская общность. Сегодня распятие утрачивает свое значение, дезинтегрируется из европейской общности с такой стремительностью, что этот процесс, происходит буквально, куда ни кинь взор. Старые боги, которых мы мыслили канувшими в вечность, вновь ищут свои попранные храмы. Западноевропейская надстройка — это общность романских, германских и славянских народов, которая, в конечном счете, возникла на христианском фундаменте. Но она тает, подобно снегу, оказавшемуся под лучами весеннего солнца. Новое сатурнианское пекло, возвещающее о рождении новой древности, топит и изводит западную идею, связывавшую между собою народы. Обнаженные и разрешенные выныривают черные скалы наций из недр неведомого моря, которое таило их на протяжении столетий. Кажется, что народы начинают вслушиваться в самих себя, тем самым произрастая назад».

Последние два предложения показывают, что автор политической передовицы более проникнут идеей «повторного рождения», нежели это может показаться на первый взгляд. Для него возвращение неизменно соответствует собственному происхождению. В итоге не случайно он неоднократно упоминает весьма важные для него вновь объявляющиеся скалы. В качестве первой вынырнувшей скалы можно указать на большевизм, который западноевропейская идея окрашивает в «ре-азиатизацию» России. Второй является Италия, которая «в повороте к романству и латинству с культом Цезаря и имперским кулисами» в «духе Колы ди Риенцо и его фашистских эпигонов», вовсе не предается романтическим забавам. И при этом ещё раз напоминание о «регерманизации» Германии: «Только полный профан может прикрепить бирку профессорского историцизма к возвращению Тора и Вотана». В то же самое время роль

Франции и Англии в этом процессе еще не определена. Франция столкнулась с вопросом: «Возвращение куда? Возвращение к римской латыни, к кельтскому гению, к галльскому духу, к франкской традиции?» Однако любой из этих выборов означает «разрушение гуманистического французского синтеза». «Поэтому Франция медлит. Она будет наряду с Англией одной из самых мощных опор западноевропейской идеи — но не из силы, а скорее, из смущенности. Однако с тех пор, как Эдуард Шюре обнаружил кельтскую душу Франции, с тех пор, как во французской жизни вновь проявился крепкий как гранит бретонский дух, дезинтеграция пусть и медленно, но всё-таки в этих краях движется вперед. Кажется, лишь Англия намеревается решительно шагнуть в древний мир облаченной в костюм-визитку и цилиндр. Томас Карлейл был только инцидентом, а Хьюстон Чемберлен почти скандалом, который попытались скрыть в недрах острова. Сегодня Англия и Франция — это последние западные государства Европы. Они не могут примкнуть к революции, но при этом не развалиться на куски. Однако остальная Европа переживает древнюю эпоху. Это будет длиться до тех пор, пока каждый европейский народ раскапывает свою собственную Трою».

Подобные суждения были отнюдь не единичными. У Фридриха Хилыпера, автора из окружения Эрнста Юнгера, можно снова и снова обнаружить мысль о том, что национальные государства должны были распасться до уровня племен и ландшафтов (франки, Силезия, Тоскана, Бретань) — а может быть и даже до ещё более меньших структур. И только после этого из этих ячеек надо создать нечто большее, выходящее за рамки привычного национального государства. Чтобы совершить резкий переход надо стремительно двигаться в противоположном направлении. Эта идея звучит в последнем абзаце передовицы, что цитировалась выше: «Homo revolvens — мятежное возращение человека — уже играет свою партию в великой мировой постановке; оно не прекратится до тех пор, пока не поменяется содержание музеев. До тех пор, пока жертвенники не вернутся в рощи, а кресты не займут своё место в выставочных витринах».