2.2. При «вильгельмизме»

В отношении бисмарковской империи принципиальное значение имеет то, что она продолжала жить в «немецком движении» даже после катастрофы 1918 года. Однако через всё движение проходит раскол, эта трещина в своём символичном значении становится очевидной в случае с Ницше и Вагнером. Вторая империя подвергала репрессиям не только католиков, марксистов и свободомыслящих людей — с 1871 по 1918 годы в её отношении имелась «оппозиция справа». Это были антагонисты, выступающие против духа «эпохи грюндерства», против того резкого возрастания экономической и военной силы Германии, за которой не поспевали внутренние силы страны.

Этот промежуточный Рейх, «между-империя» был специфическим гермафродитом. За казавшимся стабильным феодальным фасадом шло активное перекраивание экономической и общественной структуры, в лихорадочном темпе больше и больше происходят те изменения, которые напрямую вступают в конфликт с существующей формой государственного правления. Смесь старых сдерживающих и новых решительных элементов, консерватизма и либерализма можно заметить уже во время правления Бисмарка, после же отставки «железного канцлера» подобные противоречия становится и вовсе очевидными, что было воплощено в фигуре кайзера Вильгельма II. Он постоянно метался между богоизбранностью и парламентской монархией, между псевдо-средневековыми доспехами и современными линкорами — подобные сомнения были символами его эпохи. От его имени был произведен термин «вильгельмизм», которым, как правило, обозначается «мнимый консерватизм» второй империи. Это время воспринимается представителями «Консервативной революции» как подобное активному украшательству немецких городских домов во время т. н. грюндерства. За пышным отштукатуренным фасадом, на который наклеены наполненные глубоким смыслом эмблемы, давным-давно кроется ставшая судьбой экономика. Однако на пространстве между комнатной пальмой и вручную раскрашенным памятником Германии в парке Нидервальд хозяйничает злой демон скуки.

Не имеется ни одного представителя «немецкого движения», который бы признал империю Вильгельма II в качестве его реализованной идеи. Однако активный протест охватывает вовсе не всю «оппозицию справа». К этому можно отнести также смиренный отказ от бессмысленной борьбы с приверженцами раннего, всё ещё не до конца изжитого феодального государства. Теодор Фонтане поэтическими средствами изобразил это в своем романе «Штехлин». Но всё-таки оппозиция «немецкого движения» хотела быть активной и стремящейся вперед. В итоге движение раскалывается на два лагеря — и это деление сохранялось вплоть до времени Веймарской республики.

Представители одного фланга полагали, что могли бы добиться своих целей в рамках второй империи, следуя путем реформ. Они пытаются цепляться за политическое детище Бисмарка, пока то окончательно не рухнуло. Другой фланг пытался ускорить свершение этого приговора. Для представителей этого лагеря империя Вильгельма II — это не первый шаг на пути преобразований, а принципиально ошибочный шаг. Они полагают, что цели можно достигнуть, начав решительно и бесцеремонно всё с начала.

Характерным примером реформаторского фланга может быть созданное в 1878 году придворным проповедником Адольфом Штекером «христианскосоциальное движение». Оно попытается посредством «трона и алтаря» заново свести вместе, закрепить всё более и более дистанцирующиеся друг о друга слои немецкого населения, для этого даже предполагается использовать благотворительность «сверху». На нижнем уровне это движение набирает популярность в 80ые годы XIX века благодаря активному использованию антисемитской пропаганды. Родственной этому движению может быть возникшая в 1896 году «национальносоциальная» организация Фридриха Наумана, который мыслил создать «социальную империю». Однако оба эти активиста постепенно дрейфуют в лагерь свободомыслия, примыкают к социал-демократам, после чего покидают пределы «немецкого движения». В качестве третьего примера можно привести основанный в 1891 году «Пангерманский Союз», который осознанно отказался от тактики завоевания масс. Сами консервативные революционеры характеризовали эту организацию как «смесь политической романтики и неправильно истолкованной, но весьма воинственной реальной политики» (Улльман) — в итоге Союз потерялся в дебрях «утопического империализма».

Наряду с этими тремя крупными движениями можно было бы назвать массу других групп и объединений, которые были намерены осуществить реформы под патриотическими знаменами: Фердинанд Авенариус с его «Союзом Дюрера» и журналом «Кунстварт», представители движения народного искусства — Фридрих Линхард, Адольф Бартельс, Пауль Шульце-Наумбург, нередко ссылающиеся на древние германские предания земельные реформаторы Адольф Дамашке, Оттомар Бета, аналогичный Штекеру католический активист, епископ Вильгельм Эммануэль фон Кетгелер, даже марксисты-еретики, собиравшиеся перейти от интернационализма к национализму Георг фон Фолльмар, Бертольд Отто, Пауль Лети и многие другие. Аналогичные процессы можем обнаружить в австро-венгерской империи. «Немецкие националы» группируются вокруг Георга Риттера фон Шёнерера с его «без-римским» движением. В то же самое время были «христианские социалы» венского бургомистра Карла Люгера с его антисемитской политикой, ориентированной на мелкий и средний и бизнес. Одни исполняли роль пангерманистов, вторые — реформистов образца Штёкера.

Общим у всех этих групп было то, что они расшатывали заклинаемый ими «вильгельмизм» гораздо сильнее, нежели они сами это могли предположить. Опять же, несмотря на всю их риторическую критику, они оказывали сугубо внешнее, «фасадное» воздействие. Например, с высоты прошедших лет кажется весьма причудливым, как Штёкер хотел преодолеть социальную напряженность благодаря придворной благотворительности и патерналистскими средствами строгого интенданта. Едва ли он мог хоть сколько-нибудь серьезно помешать такому сплоченному и сильному организму как социал-демократия Бебеля. При этом антисемитизм Штёкера, принесший ему некоторую популярность, воспринимался как отрицательная сторона программы. Он не намеревался развивать идеи и выходить за рамки конфессионального ограничения евреев, а потому его движение очень быстро нивелировало эти требования. При этом большинство радикальных «расовых антисемитов» были переманены к себе доктором Хенриксом или «ректором всех немцев» Германом Альвардтом. Нечто подобное происходило и у пангерманистов. Они оказались категорически неспособными провести различия между имперской идеей и практикой капиталистического империализма. Они разрабатывали на бумаге фантастические планы освоения мира, но при этом не отдавали себе отчет, как можно было навести порядок хотя бы в одной отдельно взятой провинции, не опираясь на силу армейских штыков.

Все эти группы после катастрофы 1918 года продолжали влачить жалкое и малозаметное существование, но при этом воспринимались молодыми консервативно-революционными силами в качестве окаменелостей из безвозвратно ушедшего времени. Сотрудничество с ними было очевидной обузой. Они могли оказывать активное влияние на события, пожалуй, лишь в единственном случае, когда многолетний предводитель «Пангерманского Союза» Генрих Класс, пошел на сотрудничество с немецкими националами Гутенберга. Однако молодые активисты чувствовали, что это была всего лишь подделка под «Консервативную революцию». Консервативные революционеры хотели избавиться от надоевших остатков прошлого столь же решительно, как они планировали вести борьбу в отношении противников из диаметрально противоположного лагеря.

Реформистское крыло «Немецкого движения» при «вильгельмизме» стремится при помощи собственных же средств перерасти эпоху, однако основательно завязло в ней. Этот лагерь не может мериться силами с другим крылом «немецкого движения». Оно с самого начала выступает против вильгельмизма.

В качестве таковых можно назвать тех одиночек, которые оказались в тени «великого судьи эпохи» — Ницше. Чудак, который сторонится толпы — это характерный для «междуцарствия» тип. Его слова были усилены эхом одиночества, в которое они были произнесены. Ницше едва ли можно причислить к «немецкому движению» в узком понимании этого явления, но он должен трактоваться как фигура, с которой всё началось. Однако идеи «Консервативной революции» особенно после 1918 года немыслимы без Ницше, его влияние обнаруживается повсеместно, даже в том, что он подобно движению не подлежит привычной классификации, настолько он противоречив. Именно в его тени оказалось множество одиночек, которые, тем не менее, внесли очень большой вклад в развитие идей «Консервативной революции». Достаточно упомянуть только двух из них, у которых злободневность опирается на осознание угрозы в отношении немецкости. Это Пауль де Лагард с его «Немецкими письмами» (1878-1881) и Юлиус Лангбен с его работой «Рембрандт как воспитатель» (1890). Их отстраненность от современников становится и вовсе очевидной тогда, когда их работы стали оказывать мощное воздействие — десятилетия спустя, уже после Первой мировой войны.

Кроме этих одиночек необходимо упомянуть два сплоченных течения, которые настолько принципиально противопоставляли себя вильгельмизму, оказывали ему принципиальное сопротивление, что в итоге органически перетекли в новый период «немецкого движения», начавшийся после 1918 года. Это движение фёлысише и молодежное движение. Названием «фёль-кише» (народничество) описываются те группы, для которых принципиально важно происхождение человека, который формируется из аморфного расового материала, а затем уже оформляется племенем или народом. К этим взглядам примыкает учение, провозглашающее, что суть человека обусловлена его родной землей и родным языком.

Это фёлькише направление и его учение проходит через всё «немецкое движение» с его истоков до современности. Однако как реальная политическая сила фёлькише проявляют себя только лишь в империи Бисмарка. В программе предлагаемых этим течением преобразований содержалось чистое отрицание. Это антисемитская сила. Она заменила конфессиональный антисемитизм Штёкера (обязательное крещение иудеев) на расовый антисемитизм. Фёлькише были убеждены в неизменности «вредной» сути евреев. Именно под этими антиеврейскими лозунгами сии крошечные фёлькише организации в 1893 году занимают в рейхстаге 16 депутатских мест. Накануне Первой мировой войны они снова совершают прорыв на политическом ландшафте Германии. Однако фёлькише не объединяются в сплоченную партию, их движение бесконечно дробится на новые союзы, распадается на новые фракции.

Подобной раздробленности способствует ряд обстоятельств, которые в итоге привели к возникновению двух направлений антисемитизма. Более аристократичное воплотилось в фигуре Макса Либермана фон Зон-ненберга, который использовал антисемитизм для того, чтобы привлечь массы к старой консервативной партии. А было также более демократичное направление, выросшее снизу. Последнее находило своих приверженцев, прежде всего в среде сельских и мелких городских предпринимателей, которые оказывались стиснутыми между пролетариатом и крупной индустриальной буржуазией. В евреях эти люди видели причину упадка, тем самым идентифицируя себя с общественными слоями, пребывавшими в бедственном положении.

Оплотом этого радикального движения стал Гессен, давнишняя обитель сектантов и псевдореволюционеров. Именно в этих краях «гессенскому крестьянскому королю» Отто Бёкелю удается всё-таки создать сильную партию. Как раз это указывает на то, какие искажения были внесены в «немецкое движение», когда оно было унифицировано национал-социализмом после 1933 года. Оно жило в этих фёлькише группах, полагавших издание печатной продукции важнее любой парламентской деятельности, пребывая, судя по всему, всё ещё под воздействием событий 1848 года, и, вероятно, ориентируясь на Крестьянскую войну. Весьма характерными были призывы, направленные одновременно и против «насаждающих капитализм евреев», и против юнкеров, крупных немецких землевладельцев. Таким образом, кажется оправданной трактовка попыток Либермана обезвредить силы из лагеря свободомыслия и социал-демократии, всего лишь как стремление спасти старый консерватизм.

Другим течением, которое принципиально отрицало «вильгельмизм», было молодежное движение. Оно, пожалуй, самое странное из проявлений «Консервативной революции». Это было восстание молодежи против мира своих отцов, под которым подразумевался вильгельмизм — мир фикций и видимости, угрожавший в зачатке задушить всё живое. Первая волна молодежной активности связана с движением «Перелетные птицы», которое официально было создано в 1896 году гимназистом Карлом Фишером в берлинском пригороде Штеглиц. Несколько позже, 4 ноября 1901 года под этим названием была зарегистрирована туристическая школьная группа. Эти первоначальные «Перелетные птицы» были подчеркнуто аморфными и неупорядоченными. В авантюрном порыве с беретом на голове и гитарой под мышкой молодые «паханты» покидали крупные города в поисках невиданных ландшафтов. Они во всех отношениях очень сильно отличались от «серьезных» молодежных организаций — гимназических союзов, христианских юношеских объединений и государственных кадетских корпусов. У «Перелетных птиц» не было четко сформулированных целевых установок, от которых в большинстве случае отказываются с самого начала как от анахронизма.

Вслед за этим возникает вторая, встречная волна молодежного движения, более известного как «вольнонемецкая молодежь». Апогей этого движения приходится на октябрь 1913 года, когда состоялся его общий слет. Прошлые «паханты» относятся к «вольно-немцам» как к предателям идеалов «Перелетных птиц». Подобные обвинения последовали потому, что «вольно-немцы» якобы допустили вторжение в молодежную жизнь взрослых — прежде всего педагогов и поборников доктрины всеобщего преобразования жизни, которые планировали вылечить общество через созданный молодежью самостоятельный мир. В «вольно-немецкой молодежи» можно было увидеть попытку создания нового проекта, обладавшего заметным интеллектуальным потенциалом. На слете 1913 года была озвучена формула, которую можно было бы положить в основу идеального общества: «Вольно-немецкая молодежь хочет определять собственную жизнь внутренней правдой, исходя из собственного призвания и под свою ответственность».

Если же говорить о «Перелетных птицах», то они могли противопоставить «вольно-немецкой молодежи» всего лишь побуждение, но не организованную структуру. Однако оба течения, одно с ярко выраженным отчуждением и спонтанной романтикой, другое — с духовными рецептами возможного Возрождения — всё-таки принадлежат к периферии «немецкого движения». Однако оба эти течения оказали воздействие на реальность, так как в годы Веймарской республики почти все представители консервативнореволюционных группировок были выходцами из довоенного молодежного движения. Война наносит глубокую рану: руководители и «Перелетных птиц», и «вольно-немецкой молодежи» проливают кровь на фронтах, и те, кто всё-таки остался жив, вернулись назад уже преображенными. Сразу же после окончания войны «вольно-немецкая молодежь» переживает очередной взлёт. Однако её второй съезд, состоявшийся в 1923 году, фактически означает конец этого движения. Новая молодежь отличается от «вольно-немцев» в той же степени, как «вольно-немцы» в своё время отличались от «Перелетных птиц».

Таково было положение, которое лагерь «Консервативной революции» занимал накануне Первой мировой войны. Партии, которые именуют себя консервативными, не были в состоянии прочувствовать, насколько глубоко они проникнуты духом презираемого ими либерального XIX столетия. Их «консерватизм» сведен к реакционной сосредоточенности на пустых формах прошлого. Движения, выступающие за «реформы справа», христианские-социалы Штёкера, пангерманисты, партии Шёнерера и Люгера отличаются друг от друга лишь в незначительных деталях. Только единичные и одинокие мыслители осознают, что консерватизм — это вовсе не бессмысленное цепляние за «статус кво». Кроме них на арене есть только два находящихся вне времени странноватых движения, требования которых не касаются внешнего обустройства. Фёлькише с их утопическим стремлением повернуть время вспять и остановить произошедшее много веков назад расовое и национальное смешение. И молодежное движение с их требованием освободиться от фальшивых установок и правом юношества развиваться по собственным законам. Эти два течения и немногие одинокие мыслители стали источниками, в которых «немецкое движение» черпало силы после 1918 года.