Согласие странников

В XVIII веке появилось и наиболее радикальное старообрядческое согласие — странническое. Ещё в «Книге о вере», священной для каждого старообрядца, говорилось о том, что нужно делать для спасения души после воцарения в мире антихриста: «презриши всяко мира сего окаянство и суету». Вместе с тем верным должно было не только «бояться Бога и бдети», но и «претерпеть лютость гонения». Каждое старообрядческое согласие и каждый старовер в отдельности сами определяли для себя ту меру компромисса с враждебным миром, на которую они могли бы пойти без серьёзного ущерба для своей веры и для спасения души. Однако странники, или бегуны, вообще отвергали какой-либо компромисс, категорически отрицая возможность спасения в антихристовом мире.

Вопрос о начале страннического согласия пока ещё окончательно не решен. Старообрядческий историк Павел Любопытный приписывает основание этого согласия некоему Андриану Монаху (1701–1768), о котором, в частности, пишет: «…ярославский мещанин и житель в окружности сего града, отщепенец филипповской церкви, грубый буквалист… Человек был своенравный, непокорного духа и глубокого суеверия… славившийся довольно в толпе пустосвятов и невежд». Н.И. Костомаров считал родоначальниками странничества ярославских федосеевцев Ивана и Андриана. Сам Феодосий Васильев учил: «Побегайте и скрывайтеся во имя Христа». В принципе странствующие подвижники встречались практически в каждом старообрядческом согласии. Однако большинство современных исследователей сходятся на том, что основателем странничества, как особого, организованного движения в русском старообрядчестве, явился некий инок Евфимий.

О Евфимии нам известно не так много. Мы даже не знаем его мирского имени — Евфимием он был назван по втором (странническом) крещении. Он родился в Переяславле-Залесском в 1743 или 1744 году. По одним данным, он был переяславским мещанином, достаточно грамотным и с самых ранних лет посвятившим себя служению Богу. Другие считали его крестьянином помещика Мотовилова Переяславского уезда. Третьи утверждали, что он происходил из духовного сословия и даже был архиерейским певчим. В первый рекрутский набор, после третьей ревизии 1764 года, в царствование Екатерины II, на двадцать первом году жизни он был отдан в военную службу, «но по сем скоро отлучился и бысть под видом человека страннаго, в укрывательстве жившаго». Однако главным мотивом странничества явилась не тяжесть военной службы, а стремление спасти свою душу. Как повествуется в страннической рукописи, Евфимий «стал приискивать себе пристанища, не еже токмо глаголя течения жизни сей, но еже бы получить души своей спасение и не туне бы проводить дни свои на сем свете, за что и сотворен бысть человек»[134].

Под видом странника Евфимий явился в Москву, где познакомился с местными филипповцами, обитавшими на Братском дворе, и решил остаться у них. Суровый аскетизм и бескомпромиссность филипповских староверов привлекли молодого странника. Он принял филипповское крещение и получил имя Евстафия. Обладая искусством книгописания, он стал заниматься переписыванием книг, писал также иконы и миниатюры в лицевых Апокалипсисах. В этот период он создал и собственные сочинения о староверческих старцах, в защиту поморского учения, против федосеевцев («На согласие Феодосиян и все их пороки и разнствия от поморских христиан»).

Однако вскоре Евфимий был пойман полицией и переслан в Переяславль-Залесский. Местное мещанское общество снова отдало его в солдаты, но Евфимий опять убежал и явился в Москву — только на этот раз уже не к филипповцам, а к федосеевцам, на Преображенку, поскольку здесь, по-видимому, было безопаснее (это было время сближения федосеевского и филипповского согласий). В это время Евфимий принял иноческий постриг и сблизился с филипповским иноком Феодосием, бывшим архиерейским певчим и тоже беглым солдатом. На Преображенке иноки пробыли недолго — московские старцы посоветовали им, как не имевшим видов на жительство, «для безопасности и душевнаго спасения» уехать в Поморье, в один из филипповских скитов. Евфимий послушался этого совета и вместе с последовательницей филипповского согласия беглой крестьянкой Ириной Фёдоровой отправился в поморский скит на Топ-озеро (Архангельская губерния).

В Топозерском скиту Евфимий пробыл два года. Наблюдая за филипповскими скитожителями, он пришёл к выводу, что они недостаточно радикальны по отношению к антихристову миру, «двоедушничают и двурушничают», идя на определённые компромиссы с властями и подчиняясь «законам градским». Дело в том, что ещё в царствование Петра I, в 1716 году, был издан указ, допускающий существование старообрядцев, ранее находившихся фактически вне закона. Согласно этому указу, «записные старообрядцы», то есть внесённые в «перепись раскольников», облагались двойным денежным налогом, им предписывались особая одежда и особые знаки. Часть филипповцев также к концу XVIII века согласилась записывать себя у властей под именем «раскольников». Считая, что признание себя «раскольником» губительно для души истинного христианина, Евфимий «стал искать средства, како бы совершить себя без сомненья, но не как не мог совесть свою успокоить». Желая разрешить свои сомнения, Евфимий написал сочинение, состоявшее из 39 вопросов, и послал его предводителям московских филипповцев Алексею Яковлеву (Балчужному), Никите Спицыну и др. Но ответа на своё послание он так и не получил.

Сначала Евфимий хотел отправиться в Выговское общежительство, однако по размышлении пришёл к выводу, что выговцы «от давних лет повредишася», Самариным «приведены были к склонению такому, что молица именословне за царей», после смерти Андрея Дионисьевича и Даниила Викулина «оставили чины и вся осторожности в житии и приидоша во оставление и ввели многия вредности». Думал идти в Кимры, где, как ему было известно, жили староверы, отделившиеся от филипповцев по тем же самым причинам, что и Евфимий, за записи и имя «раскольника», однако и это намерение по каким-то причинам не было исполнено.

Наконец Евфимий случайно встречает некоего странствующего старца по имени Иоанн, который, будучи старовером, с молодых лет проживал «в укрывательстве и посему не быв записан ни в которой ревизии». Эта судьбоносная встреча натолкнула Евфимия на мысль о странничестве. «С ним Евфимий имел частое сношение, беседуя о своем сумлении и желая от него себя совершити; он был ему советником во всех разглагольствиях». В 1784 году под влиянием Иоанна Евфимий решил, что никто, связанный с антихристом, не должен участвовать в крещении или перекрещивании. Евфимий обращается к старцу Иоанну с настоятельной просьбой крестить его. Однако Иоанн отклоняет эту просьбу и советует Евфимию «самому себя крестить». В результате в 1772 году тот крестил сам себя «в странство» с именем Евфимий, положив тем самым начало новому старообрядческому согласию — «странствующей церкви».

После своего нового крещения Евфимий направился в Ярославль. В ярославских пределах находились непроходимые Пошехонские леса, удобные для скрытия. К этому времени учение Евфимия уже окончательно определилось.

Обосновавшись в Ярославской губернии, Евфимий выступил с резкими обличениями филипповцев, написал «разглагольствие» под заглавием «О настоящем в древнецерковном исповедании несогласии с Антихристовыми жрецами» (1784), в котором писал: «Те из христиан укрывающиеся за нечестивыми жрецами, или за никонианскими попами, кому востребуется нужда куды проехать, для проезду, дабы не задержанным быть, яко беглым, первее приходят к ту сущим вкупе живущим нечестивым и кланяяся просят, во еже бы дали им отпускное письмо для взятия печатнаго паспорта, таже приходят к сельскому попу, яко к своему духовному отцу и кланяяся просят его руку приложите, от него приходят в государев приказный дом, вручают паспорт обывателем ту сущим, имущим образ некоего зверя и даются им печатныя паспорты не просто, но вся уды их описав, и тако вземше сия не осудишася ли христиане за сравнение с злочестивыми?..»[135]

Далее в своём сочинении Евфимий критиковал другие беспоповские согласия, в той или иной мере пошедшие на компромисс с миром: федосеевцев — за нерасторжение «еретических и поганских браков» и отметание «иноческаго обряда», новопоморцев — за принятие молитвы за «иноверныя власти», новожёнов — за принятие церковного брака, филипповцев — за признание странствующего согласия еретичеством. «В настоящие последния дни сея антихристовы прелести кий путь спасительный сущим в вере прообразовася? Пространный ли, еже о доме, о жене, о чадах, о торгах и стяжаниях попечение имети, или же тесный, нуждный и прискорбный, еже не имети града, ни села, ни дому?»[136]По-своему переосмысливая призыв Феодосия Васильева — «побегайте и скрывайтеся за имя Исус Христово», Евфимий пишет в одном из посланий к московским старцам: «Достоит таитися и бегати».

Начав скрываться в Пошехонских лесах, Евфимий вскоре нашёл и первых последователей своего учения. Это были Павел Васильев, уже известная нам спутница Евфимия Ирина Фёдорова, дочь ярославского мещанина Екатерина Андреевна Душина, Егор Егоров с двумя малолетними дочерьми, старик-федосеевец Павел из Петербурга, пристанодержатель Пётр Федоров. Им покровительствовала купчиха из Ярославля Матрёна Фёдоровна Пастухова.

Однако через некоторое время властями был пойман и сослан в Сибирь последователь Евфимия Павел, и пошехонские странники вынуждены были уйти в Костромскую губернию, в Галичские леса, где построили общую келью. Здесь они пробыли всего два года, после чего перебрались в деревню Малышево, а потом снова вернулись в Ярославль.

Под Ярославлем Евфимий и скончался 20 июля 1792 года и был погребён по странническому обряду в Ямском лесу. Странники свято хранили память об иноке Евфимии и каждый год в день его смерти служили ему панихиду. Из его сочинений наибольшим почитанием в страннической среде пользовался «Цветник десятословный», который последователи Евфимия многократно переписывали от руки. В «Цветнике» содержалось обличение «вин» и «пороков» «старообрядцев» — так Евфимий называл всех тех последователей Древлеправославия, которые так или иначе шли на компромисс с властями и записывались в «раскол». Самих же себя странники предпочитали называть «истинно православными християнами странствующими».

Дело Евфимия продолжила его бывшая спутница Ирина Фёдорова, после смерти старца переселившаяся из Ярославля в село Сопелки, находящееся на правом берегу Волги, в 15 верстах от Ярославля, при ручье Великоречке. С тех пор Сопелки стали самой настоящей столицей страннического согласия, которое по этой причине иногда называлось «сопелковским».

Постепенно согласие распространилось и на другие губернии Российской империи — целая сеть тайных моленных и пристанищ для странников широко раскинулась по всей стране. Однако основным ядром страннического согласия продолжала оставаться Ярославская губерния. По сообщению откомандированного сюда для специального расследования чиновника Министерства внутренних дел (в 1850-е годы), «целая половина губернии тайно или явно принадлежала расколу»[137]. Особенностью населения Ярославской губернии было то, что значительная часть мужского населения на достаточно продолжительное время удалялась в большие города на заработки, в то время как на долю женщин в основном оставались все полевые работы. То есть страннический, скитальческий образ жизни вообще был весьма распространён среди ярославцев. С другой стороны, в губернии находилось множество так называемых келий и келейниц, которые по старому обряду совершали у себя и по домам богослужение, пели, читали, учили грамоте и воспитывали своих будущих преемниц. Число их было весьма велико. В одном только Романово-Борисоглебском уезде (не считая самого города) в 1853 году проживало 2374 келейницы. В одной Шагати (вотчине ярославского Демидовского лицея) было до 84 келий!

Долгое время (более полувека!) странническое согласие пребывало не замеченным официальными властями. Ярославские староверы жили «под скрытием» (отсюда другое название этого согласия — скрытники). Местное духовенство, которому вменялось в обязанность сообщать в вышестоящие инстанции о наличии «раскольников» в приходе, по ряду причин скрывало истинный масштаб распространения странничества. С одной стороны, новообрядческие священники боялись попасть в разряд слабых и неспособных бороться с «расколом» и тем самым навлечь на себя подозрения в нерадении о пастве. С другой стороны, они не хотели отказываться от той обильной «духовной подати», которая щедро лилась в их карманы из рук «раскольщиков» за то, что не бывших у исповеди они записывали бывшими и позволяли странникам погребать своих единоверцев по старым обрядам.

Лишь в 1830-е годы начали появляться первые, пока ещё весьма неопределённые сведения о новом согласии, а в начале 1850-х годов согласие было открыто властями. Произошло это случайным образом. В Пошехонских лесах объявилась шайка беглых солдат, занимавшихся разбоем и разорявших окрестные деревни. Было учреждено следствие, возглавленное графом Стенбоком. В результате следствия были открыты тайные моленные скрытников и тайники, где скрывались представители этого согласия. Одновременно стали известны и некоторые особенности вероучения странников, или скрытников.

В странническом учении была доведена до логического завершения общая для всех беспоповцев идея о свершившемся приходе антихриста в мир. При этом, однако, странники изначально понимали пришествие антихриста не духовно, «приточно», а чувственно. Так, например, они в условиях усилившихся гонений на старообрядчество пришли к выводу, что антихрист — это конкретный человек, царь (император). Инок Евфимий учил о том, что чувственный антихрист воцарился в лице императора Петра I и в лице царствующих особ — как преемников Петра-антихриста и исполнителей его воли. «Апокалиптический зверь есть царская власть, икона его — власть гражданская, дело его — власть духовная». Отсюда вытекало главное требование страннического учения — для спасения души необходимо было полностью порвать с обществом и отказаться от всех видимых знаков антихристовой власти. «Власть царя над собою не почитаю», «христианином его не признаю», «царя и власти считаю нужными, но того, кто повелевает христиан держать в тюрьмах, за царя не почитаю, а за мучителя» — такие высказывания особенно часто можно было слышать от задержанных полицией странников в царствование «миссионера на троне» Николая I. Тем самым странники связывали всякого рода власть, существующую в Российской империи после Петра I, с действием антихриста. Отсюда их отказ иметь хоть какую-то связь с «миром антихриста»: странники не записывались в ревизские сказки, не платили никаких податей в казну, не имели недвижимого имущества, паспортов («печать антихриста»), постоянного места проживания. Когда их арестовывала полиция, они сказывались не помнящими родства.

Переходя с места на место, странники пользовались особыми «паспортами» — специальными листами бумаги, которые служили неким опознавательным знаком для доверенных лиц. С одной стороны, это была явная пародия на введённую в 1719 году в России Петром-«антихристом» паспортную систему, поскольку страннические «паспорта» составлялись по схеме пропускных писем, в которых обозначались занятие владельца, его возраст, местожительство, приметы лица, продолжительность, цель и место путешествия; а с другой стороны, в этих своеобразных памятниках старообрядческой письменности отразились мировоззрение их авторов, их идеология и художественное мышление. Страннические «паспорта» — это своего рода Символы веры «странствующей Церкви». Часто в них присутствуют цитаты из Священного Писания и из православных молитв. Наиболее полный вариант такого «паспорта» странников «сопелковского согласия» приводит в своём романе «На горах» П.И. Мельников-Печерский: «Объявитель сего раб Исуса Христа имя рек уволен из Иеросалима, града Божия, в разные города и селения ради души прокормления, грешному же телу ради всякаго озлобления. Промышлять ему праведными трудами и работами, еже работати с прилежанием, а пить и есть с воздержанием, против всех не прекословить, но токмо Бога славословить; убивающих тело не бояться, но Бога бояться и терпением укрепляться, ходить правым путем по Христе, дабы не задержали беси раба Божия нигде. Утверди мя, Господи, во святых Твоих заповедях стояти и от Востока — Тебе Христе, к Западу, сиречь ко антихристу, не отступати. Господь просвещение мое и Спаситель мой — кого ся убою, Господь, Защититель живота моего — кого ся устрашу? Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое. Покой мне — Бог, прибежище — Христос, покровитель и просветитель — Дух Святый. А как я сего не буду соблюдать, то после много буду плакать и рыдать. А кто страннего мя прияти в дом свой будет бояться, тот не хощет с Господином моим знаться, а Царь и Господин мой Сам Исус Христос, Сын Божий. А кто мя ради веры погонит, тот яве себя с антихристом во ад готовит. Дан сей пачпорт из Града Бога Вышняго, из Сионской полиции, из Голгофскаго квартала. Приложено к сему пачпорту множество невидимых святых отец рук, еже бы боятися страшных и вечных мук. Дан сей пачпорт от нижеписаннаго числа на один век, а по истечении срока явиться мне в место нарочито — на Страшный Христов суд. Прописаны мои приметы и лета в радость будущаго века. Явлен пачпорт в части святых и в книгу животну под номером будущаго века записан»[138].

Кроме того, странники, отправлявшиеся в дальний путь, имели при себе особые молитвы (скорее напоминающие древнерусские заговоры) — «в путь идущим» и «идущим назад», которые брали с собой в рукописных тетрадках или заучивали наизусть. Нередко в таких «молитвах» содержался маршрут, по которому странники свободно переходили от одного оседлого пристанодержателя к другому. Вот образец такой «молитвы»:

«На Екатеринбург, на Томск, на Барнаул, вверх по реке Катурне на Красный Яр, деревня Ака, тут часовня и деревня Устба. В Устбе спросить странноприимца Петра Кирилова, зайти на фатеру. Тут еще множество фатер. Снеговыя горы: оныя горы на 300 верст, от Алама стоят во всем виде. За горами Дамасская деревня; в той деревне часовня; настоятель схимник инок Иоанн. В той обители есть ход 40 дней с роздыхом, чрез Кижискую землю, потом 4 дня ходу в Татанию, там во Сеонское государство. Живут в губе океана моря: место называемое беловодье и озеро Лове, а на нем 100 островов, а на них горы, а в горах живут о Христе подражатели Христовой церкве, православные христиане и с тем прошу желающих православных христиан; прямым образом, без всякой лести вас уверяем всех православных христиан, желающих последовать стопам Христовым. А там не может быть антихрист и не будет, и в том месте леса темные, горы высокия, разседлины каменны; а там народ именно, варварств от них нет и не будет, а ежели бы все китайцы были христиане, тоб и ни одна душа не погибла… Любители Христовы, грядите вышеозначенною стезею!.. От пана гоними из своея земли, отлучилися пять сот лет и приискивали им место два старца, церквей сирсских (ассирских. — К.К.)… сущих христиан… Российских церквей 44, и христианские у них митрополиты занялись от сирскаго патриарха, и отлучилися от своих мест от числения Никона патриарха, а приход был от Зосимы и Саватия, святых Соловецких чудотворцев, кораблями чрез ледовое море. И таким образом отцы посылаеми приискивали от Зосимы и Саватия. Сей же памятник писал сам, там был, и писал им свое многогрешное иное Михаил своею рукою, и о Христе с братиею писал вам»[139].

Первый спор в странническом согласии завязался между последователями Ирины Фёдоровой — крестьянами Петром Крайневым и Яковом Яковлевым — об условиях чиноприёма в согласие. Яков Яковлев, придерживаясь наиболее радикальной точки зрения, близкой к самому Евфимию, учил о том, что членом страннической Церкви может считаться лишь тот, кто фактически скрывается и странствует. Петр Крайнев, которого поддерживала старица Ирина, придерживался иного мнения. (Здесь мы уже, по сути, встречаемся с первым компромиссом.) Пётр считал, что в странническое общество можно принимать и тех, кто хотя и остаётся дома, однако даёт обет выйти в странство. В результате разгоревшегося спора Яковлев оставил Сопелки. Однако впоследствии, когда состоялось свидание арестованного Яковлева с ярославскими странниками на пути в ссылку, в Сибирь, он не стал их осуждать.

Со времен спора Якова Яковлева и Петра Крайнева в странническое согласие стало входить много так называемых жиловых. Собственно говоря, существование и широкое распространение наиболее бескомпромиссного страннического согласия в условиях полицейского государства было возможно потому, что странники делились на две группы: собственно странников и странноприимцев. Странники, или «крыющиеся», были людьми, полностью порвавшими все связи с «миром», не имевшими имущества, документов, крова, семьи. Они вели фактически монашеский образ жизни. Странноприимцы, или «жиловые», вели оседлый образ жизни и содержали «пристанодержательства» для «крыющихся», переходивших с места на место, проповедавших и прятавшихся от соблазнов внешнего мира. Подобные пристанища устраивались с особыми тайниками для «крыющихся». Это могли быть ямы под лестницами, чуланами, иногда за стеной или под двойной крышей.

Часто тайник одного дома соединялся с тайником другого, третьего и так далее, а тайник последнего дома выходил в сад, перелесок или на большую дорогу, где можно было бы легко уйти от полиции.

Среди «жиловых» было немало людей богатых — купцов и зажиточных крестьян, не равнодушных к делу спасения своей души. По сути дела, «жиловые» не были полноценными членами страннического согласия (например, не могли участвовать в общей молитве, общей трапезе с «крыющимися»). Их роль была подобна роли оглашенных в древнехристианской Церкви. Со временем они также становились полноправными членами «странствующей Церкви», принимая, обычно на старости лет, крещение «в странство». В случае болезни или другого опасного обстоятельства странноприимца крестили, и если он выживал, то уже должен был оставить свой дом, имущество, семью и уйти странствовать.

В целом, учение странников допускало лишь одну уступку «миру» — в употреблении денег. Однако уже в первой четверти XIX века возник новый спор среди странников: можно ли страннику брать деньги? Странник из Костромской губернии Иван Петров (умер в 1860 году) ответил на этот вопрос отрицательно, и с тех пор возникло ещё более строгое ответвление согласия — так называемые странники-безденежники, считавшие, что поскольку на деньгах стоит антихристова печать (государственный герб — имперский двуглавый орел), то пользоваться деньгами так же грешно, как и принимать паспорта. Отделившись от своего согласия, Иван Петров крестил сам себя и тем самым положил начало новому согласию. Сначала он скитался в окрестностях Ярославля, затем какое-то время жил в Пошехонских лесах, потом перешёл к Вологде. Благодаря своей подвижнической жизни он снискал немало последователей, которые позже были также известны под названием «антипова согласия».

Своими особенностями отличалось и богослужение странников. На первом месте стояло совершение таинств. Из таинств у странников остались крещение, исповедь и погребение (которое в древней Церкви также часто относилось к числу таинств). Прежде всего, это крещение — вступление в «странствующую Церковь». При этом крещаемый сначала проходил испытание в вере и жизни. В течение сорока дней он постился особенно строго: кроме субботы и воскресенья не ел никакой горячей пищи и исполнял иноческое «тысящное» правило — каждый день клал по тысяче поклонов. Это приготовление к крещению, или оглашение, именовалось у странников «приглас» и имело соответствующие аналоги в практике древней Церкви. Когда время «пригласа» заканчивалось, новоприсоединяемого или новоприсоединяемую приводили на «собор» (то есть собрание «верных», уже крещеных странников), где они должны были выбрать себе крёстного и крёстную из числа находящихся в «странстве». (Малолетним крёстных выбирали их воспитатели и на «собор» не приводили.) На следующий день совершалось крещение. Оно было окружено атмосферой особенной таинственности. Обычно это происходило ночью, преимущественно в лесу или каком-нибудь другом уединённом месте. По примеру крещения Христа в Иордане крещение странников также происходило в реке или озере и лишь в крайних случаях (из-за холода или болезни) — в новых чанах-купелях. Для слабых и больных мог сокращаться и срок оглашения. Само крещение совершалось по древлеправославному чину, напечатанному в дониконовских книгах, в три погружения, но без чтения священнических молитв. При крещении человеку давалось новое имя, и он становился полноправным членом «странствующей Церкви».

Чин исповеди, или покаяния, у странников состоял в том, что кающийся чистосердечно, ничего не утаивая, излагал в письменном виде все свои грехи и отдавал эту запись наставнику — своему духовному отцу. В случае невозможности исповедаться перед духовным отцом или перед другим «верным» странники перед иконой Спасителя читали Скитское покаяние — древний иноческий чин, известный во множестве списков и многократно переизданный старообрядческими подпольными типографиями. Нужно отметить, что из всех церковных чинов в результате никоновской реформы самому большому сокращению подвергся именно чин исповеди. Из него было изъято перечисление наиболее часто встречающихся грехов, так что впоследствии в основной массе русского народа представления о том, что грешно, а что — нет, стали весьма размытыми. Если раньше чин исповеди занимал 40 страниц, то в новом варианте сократился до четырёх. Даже рассчитанное на «нуждные» случаи Скитское покаяние было в несколько раз объёмнее новообрядческого чина исповеди.

Интересен был и чин погребения у странников. Когда кто-нибудь из них умирал, об этом тотчас же сообщали наставнику. С прибытием наставника на умершего надевали саван, потом наставник читал над телом положенные молитвы, после чего тело заворачивали в новую рогожу и зарывали прямо в землю, без гроба. Этим как бы подчёркивалось то, что, поскольку у странников на земле не было дома, не нужен им «деревянный дом» и после смерти (опять-таки, древняя иноческая практика). Погребение всегда происходило ночью, в лесу или в роще, иногда среди чистого поля или в сараях «жиловых» (последнее, как правило, только летом). Трупы зарывались в землю не особенно глубоко: чтобы «антихристова» земля не слишком давила «истинного христианина странствующего», причём ноги зарывали немного ниже головы — чтобы, когда прозвучит труба архангела, и души восстанут на Страшный суд, легче было подняться. За упокой души умерших странники служили панихиды. Многие перед смертью отдавали на помин души собратьям по вере всё своё имущество.

Что касается праздничных и воскресных богослужений, то они совершались у странников так же, как и у других беспоповцев — по дониконовским книгам. Однако повседневные службы совершались иначе. Встав от сна, служили полунощницу: наставник читал начальные молитвы (от «Слава Тебе, Боже наш…» до «Верую»), а затем клали поклоны по лестовке с Исусовой молитвой — молились три лестовки, то есть 300 поклонов. После поклонов наставник произносил отпуст — последнюю молитву службы, и начиналась утреня, во время которой наставник снова читал начальные молитвы, а потом все молились 10 лестовок с Исусовой молитвой и ещё три — после канона Богородице. Затем служился первый час, во время которого клали поклоны с молитвой Исусовой — три лестовки. Во время часов — третьего, шестого и девятого, к которым примыкала обедница, — молились шесть лестовок с Исусовой молитвой и ещё три — после Богородичного канона. После обеда, уже под вечер, служили вечерню: по прочтении начальных молитв клали 500 поклонов с Исусовой молитвой и ещё 300 после канона Богородице, который многие странники полностью знали наизусть. Тотчас после вечерни служилось правило (которое не входило в суточный круг богослужения, но было обязанностью каждого иночествующего) — 200 поклонов с Исусовой молитвой, затем 200 раз вычитывают эту молитву стоя, а потом опять 200 поклонов — и так читают её тысячу раз. Закончив поклоны, читали одну молитву Богородице и одну Ангелу-хранителю с поклонами и произносили отпуст. Заканчивался день павечерницей, во время которой читались две молитвы Богородице и одна — Ангелу-хранителю, затем снова кланялись по лестовке положенное число поклонов и читали отпуст. Как можно видеть, странники были очень набожны, и некоторые в один вечер клали до шести тысяч поклонов!

Страннические богослужения обычно совершались в моленных — больших просторных избах, содержать которые должны были странноприимцы, избранные наставником. В столице странничества, Сопелках, было целых пять моленных. Иногда богослужение совершалось на открытом воздухе, в роще или глухом лесу, куда не могли проникнуть власти. В таком случае на ровной площадке ставился аналой, раскладывался Следованный Псалтырь, и служились утреня, часы и вечерня. Если богослужение совершалось в моленной, то каждый приносил туда свою икону и ставил её вместе с другими на специально устроенных полках. При этом все приносили с собой собственную лестовку и собственный подручник (коврик для земных поклонов). Перед иконами ставился аналой, покрытый тканью, на него клали богослужебные книги, а впереди всех, перед аналоем, становился наставник или старший, который вёл всю службу. Наставник во время богослужения надевал азям — особый длинный кафтан строгого чёрного цвета. За наставником становились сначала мужчины, а за ними — женщины. Каждую службу благословлял и начинал сам наставник.

По свидетельствам очевидцев, службы у странников проходили необыкновенно чинно, без пропусков, слушались с благоговением. Поэтому были продолжительными, обыкновенно занимая часа по четыре. «Мирским» (то есть странноприимцам, ещё не принявшим крещение в «странство») присутствовать на службе и говорить молитвы не запрещалось, однако при этом они не должны были «знаменаться», то есть осенять себя при молитве крестным знамением, поскольку они ещё не приняли истинного крещения и не входили в число «верных». Для безопасности и соблюдения таинства богослужения странники ставили около моленных особых сторожей, которые обязаны были сообщать о первой опасности. В таком случае служба сразу заканчивалась и все расходились потайными ходами.

В особые, высокоторжественные дни совершались праздничные богослужения. Тогда странноприимцы приготавливали большую избу, вся передняя стена которой превращалась в иконостас из древних икон в богато убранных киотах. Перед ним ставилось два аналоя, покрытых расшитыми пеленами. Один аналой ставился справа (на нём читали Псалтырь и каноны), другой — слева (на нем наставники читали Апостол и Евангелие). Третий аналой, вокруг которого стояли певчие, ставили посредине, ближе к народу, и клали на него певческий Обиход. Древнее знаменное пение, преимущественно наонное (что лишний раз подтверждает их происхождение от «поморского корене» — старопоморского-филипповского согласия), бережно сохраняемое странниками, звучало только по большим праздникам. Сохранили странники и особенности древнерусского литургического произношения, встречающиеся сейчас у одних беспоповцев.

Во время службы обязательно читались поучения — из Учительного Евангелия, Златоуста, Пролога. По окончании службы с поучениями о странноприимстве, милостыне и «последних временах» обращались к верующим наставники. Помимо соборной службы каждый странник в своей келье отправлял частное богослужение — молился по Псалтырю или поклонами по лестовке. Перед сном и после сна обязательно клали «начал» — читали краткое молитвенное правило с поклонами.

С 1850 года, то есть со времени обнаружения странников властями, начался новый период в жизни согласия. Массовые репрессии, разгром основных страннических центров, аресты наставников и наиболее видных деятелей «странствующей Церкви» привели к тому, что во внутренней жизни и вероучении странников произошли существенные изменения. В результате в 1860-е годы среди странников появилось новое согласие. Его отцом стал знаменитый страннический наставник Никита Семенович Киселёв, автор «Малого образа ересей», апостол странничества, объездивший с пламенной проповедью своего учения не только пошехонские и вологодские леса, но и множество городов, включая Москву.

Согласно Житию, написанному в 1957 году в лучших традициях древнерусской агиографии инокиней Раисой, старец Никита Семёнович (в миру Меркурий) родился в ярославском селе Воробино, которое находилось в 40 верстах от города Данилова, в бедной крестьянской семье, принадлежавшей к господствующей церкви. Мать его умерла, когда Меркурию было всего 10 лет, и отец (по профессии портной) переехал на жительство в Москву, взяв с собой своего единственного сына. Отец старался научить своему ремеслу и сына, однако тот не хотел даже сидеть с отцом и наблюдать за его работой. Зато отрок Меркурий, часто убегавший из дома, полюбил бывать на всякого рода религиозных и общественных собраниях и собеседованиях. Посещал он и храмы господствующей церкви, и старообрядческие молитвенные дома, слушал духовные чтения и беседы. Несмотря на юный возраст, его повсюду пускали, поскольку вёл он себя всегда прилично, не лез со своим уставом в чужой монастырь и неизменно удивлял собравшихся своими остроумными вопросами и не по-детски развитым умом. Отец сперва бранил Меркурия за продолжительные и частые отлучки, но впоследствии, узнав о том, что тот тратит время не на детские шалости, а на «возвышенные жизненные вопросы» и чтение серьёзных книг, дал ему полную свободу и даже начал гордиться сыном. Грамоте Меркурий научился «самоуком», ни в какую школу не ходил.

Никита Семёнович так вспоминал о своём духовном становлении: «Религиозное убеждение моего отца было такое: он без всякаго изследования и проверки ходил в великороссийскую церковь и верил ея пастырям (никониянам). Живя при отце, который почти не интересовался вопросами религии, а был погружён только в материальные заботы, я же не мог одинаково смотреть на все религиозные убеждения. Имея от роду всего 17–18 лет, я уже стал прилежно читать святыя книги и понимать их смысл и из них скоро узнал неправоту того духовенства и той церкви, которая была тогда у нас в России господствующей. Я намерен был пристать к какому-нибудь старообрядческому обществу, думал там найти истину, но когда стал проверять по Святому Писанию все старообрядческие секты, тогда увидел, что там нет истины, а везде неправота и отступление от правой веры»[140].

В это время в его руки случайно попали «рукописные челобитные остальцов Соловецкой обители» к царю Алексею Михайловичу, которые натолкнули его на мысль искать «таких благочестивых старцев, имеющих непосредственное приемство от соловецких отцов, перебравшихся на материк с Соловецкого острова, крыющихся около Белого моря в приморских лесах». Меркурий был убеждён в том, что такие «сокровенные старцы» существуют и что при желании их можно разыскать.

Направляемый этим убеждением и верой в достижение желанной цели, юноша направился в сторону Соловецкой обители. В результате долгих розысков и расспросов ему удалось набрести на древнего 107-летнего старца Алексея, жившего недалеко от Топ-озера. По словам самого Никиты Семёновича, старец этот, живший в лесу «очень скрытно», был непосредственным учеником тех «остальцов благочестия», которым удалось убежать из Соловецкого монастыря после его взятия царскими войсками. (Теоретически такое вполне могло быть, однако как было на самом деле, сказать сложно.) Старец Алексей утверждал, что крещение получил от самих соловецких отцов.

Меркурий рассказал старцу о цели своего странствия и выразил желание остаться жить в пустыни. Старец принял Меркурия к себе, научил его правой вере и после шестинедельного поста и оглашения преподал ему святое крещение с именем Никита. Со старцем Никита прожил целых семь лет. «Продовольствие и книги нам со старцем доставляли в пустыню благодетели из деревни, — вспоминал он, — хотя путь туда был довольно трудный, потому что дыханием моря заливало тропинки, ведущие к нам, а возможность предоставлялась только тогда, когда море уходило с берега».

Когда старец скончался, Никита остался в пустыни один. Было ему тогда всего 25 лет. Оказавшись без духовного наставника и находясь в «сиротской скорби», он долго думал и молился Господу со слезами о своей будущей жизни — молился о том, чтобы не сбиться с истинного пути и во всём следовать Божьей воле. Наконец в голову ему пришла мысль идти из пустыни к своей бывшей родине, то есть в ярославские пределы.

Однако в свою родную деревню Никита не пошёл, а направился прямо в село Сопелки — странническую столицу. По рассказам ему уже было хорошо известно о том, что около Сопелок есть «истинные християне, крыющиеся ради соблюдения благочестия от власти». Здесь он был ласково принят старцами, собравшимися из разных мест «с целью проверить свои убеждения и укрепиться крепче в правоте христианской веры». Никита рассказал им о себе, о своих путешествиях, о жизни в пустыни со старцем Алексеем. Собравшиеся слушали его «с наслаждением» и не только приняли в «единение», признав «совершенным христианином», но и «особенно почтили как послушника соловецких отцов и проповедника истины, хорошо знающаго Святое Писание».

Вскоре в Сопелках был созван «разбирательный собор» по поводу ряда возникших среди странников разногласий. «У всех собравшихся старцев в Сопелках было одно старание и цель, чтобы крепко стать на корень християнской веры и проверить свои догматические и обрядовые действия. Когда мы все собравшиеся ознакомились, тогда составили разбирательный собор, но прежде всего обратились к Господу с горячей усердной молитвой и решили попоститься две недели, зная важность и величие начатого нами дела. Мы в молитве просили Господа Бога, чтобы всем собравшимся приити в единомыслие. Все собравшиеся старцы были сведующии в Святом Писании, а потому при общем разбирательстве все соединились в единую Христову церковь»[141]. На соборе Никиту Семёновича «как более начитанного и остроумного» назначили «проповедником християнской веры».

Тогда же была сформулирована главная цель всего «християнского братства» — «святую веру хранить при антихристе» и были высказаны соборные напутствия о том, «чтобы все християне находились под пастырским наблюдением». «Странствующая Церковь» была разделена на «пределы» и «области». Никита Семёнович составил для членов страннической общины особый устав, состоявший из 19 глав и 84 статей (отсюда впоследствии произошло название той части страннического согласия, которая признала эта «статьи» — «странники-статейники»). Согласно «статьям» в беспоповской страннической Церкви вводилась своего рода иерархия: согласие было разделено на «пределы», во главе которых стояли «предельные-старшие» с функциями «в пример епископа». Всё согласие возглавлял «преимущий-старший» с полномочиями «в пример патриарха», который должен был управлять всеми церковными делами. В каждой отдельной местности имелся также настоятель, наподобие пресвитера, подчинявшийся местному «епископу». Милостыня, посылаемая щедрыми благодетелями, должна была поступать в общую странническую кассу (именовалась «общей церковной кассой»), но распоряжаться ею имел право лишь тот, кто занимал место «патриарха». На должность первого «преимущего-старшего» через некоторое время был избран сам Никита Семёнович. (Впоследствии инок Арсений (Рябинин) первым из статейников назовёт себя патриархом.) Тем самым образовалось новое согласие так называемых странников-статейников, или иерархитов. Однако часть странников не приняла «статей» Никиты Семёновича, и произошло новое разделение.

Никита Семёнович обладал прекрасным знанием Священного Писания, святоотеческой литературы и истории Церкви, а также выдающимся полемическим даром, благодаря которому не раз побеждал в спорах «врагов истины» — своих оппонентов. На все каверзные вопросы он отвечал «от Писания», спокойно, без гнева и раздражительности. К искренне заблуждающимся относился с большим сожалением и состраданием, как к «твари Божьей», по-христиански осуждая не людей, а их дурные дела и ереси. Когда же противники, видя свое бессилие, начинали раздражаться и злиться, Никита Семенович с доброй улыбкой говорил им: «Почему, друзья, предаётесь дьявольской гордости, не лучше ли вам покориться истине?»

Однако далеко не всех останавливали аргументы и кроткое обхождение Никиты Семёновича. У него появились ожесточённые враги, которые ни перед чем не останавливались. «Однажды, — вспоминает он, — по просьбе боголюбивых людей, я беседовал в деревне Вахрушево Вологоцкой губернии. Беседа была длительная, и когда она окончилась с блестящей победой на стороне истины, тогда лжеучители решили меня предать в руки гражданской власти, как врага господствующей церкви и притом не имеющим паспорта (мне было тогда 45 лет). И когда я поехал из Вахрушева чрез город Вологду, то тут меня арестовали и бросили в тюрьму». Произошло это в 1854 году.

В тюрьме Никита Семенович просидел два года. Кроме особо назначенных следователей его часто допрашивал сам вологодский губернатор. «Когда нужно было взять меня из тюрьмы для допросов, то губернатор заезжал за мной, садил меня с собой в свою карету и всегда вежливо обращался со мною, называл меня: “Никита Семёнович”». На допросах губернатор и его сотрудники удивлялись начитанности старца не только в духовной, но и в светской литературе, и его настолько мудрым ответам, что однажды губернатор сказал так «Ну, Никита Семёнович, я не понимаю, кто ты есть, ангел или диявол, ибо мудрость твоя не человеческая».

Не зная, что делать с подследственным, вологодские власти после двухгодичного следствия отправили его дело в Петербург к самому императору. Царствовавший в то время император Александр II написал резолюцию: «Отправить его в Соловецкий монастырь на время для уверения». Однако губернатор слукавил и, читая Никите Семёновичу приговор, произнёс вместо слов «на время» — «навечно». Эти слова произвели на старца такое сильное впечатление, что он даже попытался совершить побег, когда его везли на «вечную ссылку» на Соловки. Побег закончился тем, что Никиту Семёновича поймали, связали и препроводили под конвоем на Соловецкий остров. Здесь он был посажен в монастырскую тюрьму и просидел два года, не получая с воли никаких вестей от своих единоверцев.

Через два года в Соловецкую обитель прибыл император Александр II, который среди прочих достопримечательностей пожелал осмотреть и монастырскую тюрьму. Была ему открыта и та одиночка, где сидел старец Никита Сем/нович. Увидев чистоту и порядок в камере, император весьма удивился и спросил об арестанте сопровождавшего его архимандрита. Тот рассказал ему всю историю старца, не умолчав и о поступке вологодского губернатора. Тогда Александр распорядился освободить старца из тюрьмы, что в скором времени и произошло. Никите Семёновичу дали одиночную келью, откуда он мог свободно выходить в монастырь и даже за монастырские ворота, однако отлучаться с острова ему запрещалось.

Как-то раз, прогуливаясь по территории монастыря, он увидел древнюю икону преподобных отцов Зосимы и Саватия Соловецких. С тех пор он стал усердно и подолгу молиться перед этой иконой, прося святых угодников об избавлении «из плена неверных людей, занимающих святую обитель и остров». Однажды в голову ему пришла светлая мысль написать своим единоверцам в Вахрушево и попросить их приехать за ним. Так и сделал. 8 августа, на праздник святых Зосимы и Саватия, на Соловки прибыли два человека на лодке: один — странник, а другой — «благодетель». В эту же ночь был совершён побег. Проплыв три часа по морю, беглецы достигли материка, после чего отправились в сторону Вологды, в родные края.

«К деревне Вахрушево мы подошли пешком, — вспоминал Никита Семёнович, — это было как раз к празднику Успения Пресвятой Богородицы. В Вахрушеве тогда было большое собрание християн. Собрались они и по случаю праздника, и ожидания нас с пути. Тут была неописуемая радость не только мне и всем собравшимся при той встрече, но и всей церкви Христовой. Можете себе представить, что после четырёхлетней разлуки, тяжёлых скорбных переживаний, я снова, по милости Божией, оказался среди своей любимой паствы. С наполненными сердцами радостию все мы прославили Господа и отпели православный молебен всесильному Богу».

Когда Никита Семёнович освободился из заточения, ему было 47 лет. Согласно материалам судебного дела, побег произошел в 1858 году. Воспоминания же старца были записаны через 48 лет после этого события — когда ему было уже 95 лет!

Инокине Раисе, близко наблюдавшей жизнь старца и бывшей свидетельницей его кончины (она прожила при Никите Семеновиче 10 лет и три месяца), принадлежит удивительное описание духовной жизни и трудов «нашего пастыря и неусыпнаго труженика». «Враг через людей постоянно преследовал его, но Бог хранил его для своей паствы. Гонители мимо проходили и не видели его. По причине постоянных преследований ему часто приходилось менять своё местопребывание. Будучи бдительным пастырем и неусыпным проповедником слова Божия, отец Никита сам был примером для подчинённых и образцом добродетели. В молитве был усердный и тщательный в исполнении заповедей Божиих. Учил всякое дело делать со вниманием, не только духовное, но и телесное. Говорил так: “Делайте внимательно, чтобы ум, глаза и руки понимали что делаешь”. Читать Божественное Писание учил правильно: не борзо и не продолжительно, голос иметь умилённый, речь чтобы была чистая, отчётливая, силы (ударения. — К.К.) и знаки препинания не пропускать. Стоять за молением требовал благочинно, поклоны делать неспешно и вместе, все дела Божии растворять смирением и любовию, чтобы от образа твоего видели, что ты — християнин. Таковы были его наставления. За небрежность, невнимание и ошибки взыскивал: как скажешь не то, он тут же и обличит: “Верно дома не было тебя. Не забывайте страшное изречение: Творяи дело Божие с небрежением — да будет проклят”. Говорил также: “Не забывайте предания и наставления отцов, и они вас не забудут в молитвах пред Богом”».

Старец Никита, вспоминает инокиня Раиса, вёл поистине святую жизнь. От Бога ему был дарован редкий даже среди святых дар слёз. «Много и подолгу он молился со слезами и рыданием, с умильным произношением покаянных слов. Часто видала я, как он часа по два и больше совершал слёзные молитвы, плакал, как дитя, слёзы ручьями бежали по его ланитам. В пище имел большое воздержание, питался только для поддержания жизни. Никаких излишеств себе никогда не позволял, ни в пище, ни в питании, произнося слова апостола: “Плоти угодия не творите”. В баню во всю свою жизнь, по выходе из мира, не ходил, мыла и в руки не брал, но, несмотря на всё это, до глубокой старости был чистый, и никогда не водились у него насекомые ни в одежде, ни в волосах. Был не только трудолюбив, как говорил: “Всю жизнь бегаю бегом, спешу приделать все дела, но им нет конца”. Будучи уже 85 годов и позднее, бывало, сидя за трапезой, вспомнит что-нибудь из Писания и спешно побежит в свою комнату и запишет, что пришло ему на память. Вот такое тщание имел наш отец к духовному делу и даже после 90 годов, когда уже была парализована правая рука, и тогда он не оставлял своих занятий — не имея возможности сам писать, он диктовал, а скорописец писал с его слов».

Никита Семёнович отличался удивительной нестяжательностью. Хотя прожил долгую жизнь, не имел никакого богатства и даже личных вещей. «Постель его была — катанный тюфяк и небольшая подушечка, и больше ничего не принимал. Книги, правда, были у него, но все он их распределил ещё при жизни. После себя для всех оставил добрую память — воспоминание о его трудолюбивой жизни и благие наставления, отпечатавшиеся на сердечных скрижалях его внимательных учеников. Любовь его ко всем была нелицемерная, смирение — неизреченное, терпение — неописуемое, перечислять все его великие добродетели я, ничтожная, не смогу. Все его считали за святаго мужа, искуснаго в добродетелях и непобедимаго в искушениях. Он пас Христово стадо и учил его не только словом, но и делом. Отец Никита Семёнович оставил много писания для руководства в духовной жизни и добрых порядков для християнскаго общества, приличествующих гонительному времени. Он всё время старался, чтобы жизнь християн была угодной Богу и чтобы в церкви не было безначалия и самовластия. Ибо воля человеческая противоречит воле Божией, если она не руководствуется Божественным писанием и пастырским надзором».

Отец Никита всю свою жизнь был строгим постником, а в конце жизни 22 дня совсем ничего не ел, только первые 12 дней принимая немного воды, а за восемь дней до смерти уже и не пил ничего. Для православных христиан всегда очень важным было последнее напутствие перед смертью — исповедь и святое причастие. Странники, как и другие староверы-беспоповцы, не принявшие отпавшее в ересь священство, не могли служить литургии, во время которой совершалось таинство евхаристии (причастия Тела и Крови Христовых), и тем самым причащаться видимым образом. Поэтому они постоянно искали свидетельства в произведениях Святых Отцов и учителей Церкви о причастии невидимом, духовном. И в святоотеческой традиции такие свидетельства действительно встречаются неоднократно.

Богословие странников необыкновенно близко к сердцу восприняло слова отца древней Церкви — блаженного Иеронима Стридонского — о том, что причащение можно получить и «мысленно», посредством чтения Священного Писания: «Так как Тело Господа есть истинное брашно, и Кровь Его есть истинное питие: то, по толкованию таинственному, в настоящем веке мы имеем только то единственное благо, если питаемся Плотию Его и пием Кровь Его, не только в таинстве (евхаристии), но и в чтении Писаний. Ибо истинное брашно и питие, которое приемлется из Слова Божия, есть знание Писаний». Отсюда особое значение получало изучение Священного Писания и размышление над теми или иными его фрагментами. Уже неоднократно отмечалось, что среди староверов, даже простых, церковно грамотных людей встречалось на порядок больше, чем среди представителей господствующей церкви. Порою простая «баба-раскольница» в диспуте могла заткнуть за пояс закончившего Духовную академию «никонианского попа». Особую роль в защите старой веры играли старообрядческие начётчики — люди, не получившие никакого систематического образования, но при этом обладавшие недюжинными познаниями как в Священном Писании, так в церковной истории и апологетической литературе, легко ориентировавшиеся в святоотеческом наследии и цитировавшие по памяти целые страницы текста. Старец Никита Семёнович, безусловно, принадлежит к той же славной когорте старообрядческих начётчиков-апологетов, к которой принадлежали протопоп Аввакум, диакон Феодор, священник Никита Добрынин, соловецкие иноки, старец Вавила, братья Андрей и Симеон Дионисьевичи, Феодосий Васильев, инок Евфимий и многие другие. Своими познаниями он не раз поражал людей из «образованного общества».

Необыкновенной была жизнь старца, необыкновенной была и кончина его. «На сырной неделе со среды на четверг с 8-ми часов вечера, — повествует инокиня Раиса, — он устремил свой взор на святые иконы, и слёзы из глаз его текли и текли, уста же говорили непрестанно молитвы до изнеможения. Присутствующие уже едва улавливали и понимали его слова. Только те из слов были понятны окружающим, которые произносились им с особенной силой и пламенным настроением души: “Сердце чисто созижди во мне, Боже!” Потом: “И дух прав обнови во утробе моей”. И ещё: “Не отверзи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отими от мене!” Прочее же нам было непонятно, что он говорил в продолжение 12-ти часов до 8-и утра. И наконец ещё глухо произнёс: “Отжил уже на земле”».

Скончался отец Никита Семёнович в четверг на первой неделе Великого поста в 10 часов вечера (4 марта 1902 года). При кончине его присутствовало около тридцати его единоверцев, в том числе и его духовный отец Евсевий Ильич, которому старец перед смертью успел исповедаться. Хотя все с особым напряжением ждали последнего тяжёлого вздоха, однако не дождались. Умер Никита Семёнович тихо. Во время кончины лицо его просияло, борода расправилась по всей груди, «как будто её кто расчесал». Присутствующие при последних минутах старца были поражены такой переменой его лица и думали лишь о том, что «воистину видят умирающаго праведника».

Такова была блаженная кончина этого удивительного человека, патриарха «странствующей Церкви». Всего на земле прожил он 95 лет, в странстве же прожил 78 лет. Он любил повторять своим духовным чадам: «Помните, братие, и не забывайте никогда, что хорошему везде хорошо; если же что бывает не так, то это от нас самих сие бывает». Учил также и послушанию. Инокиня Раиса вспоминает такой случай: старец сделал своим духовным чадам замечание за неисполнение какого-то приказа, а они не хотели, вернее, не догадались вовремя извиниться, промолчали. Тогда он ушёл в комнату и закрыл за собою дверь, и виновные поняли, что он был оскорблён их упрямством. И тогда они стали долго прощаться, кланяться в землю, а когда он простил их, то сказал: «Если бы вы вовремя сказали одно слово — прости — и оно было бы дороже этих ваших многих поклонов».

«Все его добрые наказания мы с любовию принимали, потому что они исходили у него от чистаго сердца, а не от высокомерия и власти. В одно время я, грешная, просила его помолиться за меня, чтобы мне Господь помог хорошо прожить в странстве. Он сказал мне: “Будешь внимательна сама к себе — Бог поможет, и проживёшь”. И так, мои духовныя чада, будем помнить наставления и жизнь наших духовных отцов. Будем подражателями ихнему образу жизни, и за ихние молитвы и нам Господь поможет пожить богоугодно и получить будущее блаженство со Христом… Вот я, ничтожная ученица великаго отца и пастыря, что запомнила из многаго немногое, то кратко написала для последующих родов»[142],— так заканчивает инокиня Раиса своё повествование об отце Никите Семёновиче.

В те же годы, когда образовалось согласие «статейников», среди странников возникли и споры о браке. Поскольку странничество представляет собой крайнюю степень отрицания мира и всего мирского, то оно подразумевает строжайший аскетизм, включая безбрачие. По сути, каждый странник — это инок, для которого семейная жизнь в принципе невозможна. Строгие страннические уставы подразумевали особо тяжёлые наказания за нарушение седьмой заповеди. Однако часть странников со временем приняла поморское учение о браке и стала совершать у себя бессвященнословные браки по образцу поморцев — под условием взаимного обета верности и при пении молебна. Так образовалось согласие брачных странников, которые признавали возможным жить брачной жизнью и в странстве. Первыми проповедниками брачной жизни среди странников стали Мирон Васильев из Пошехонского уезда и Николай Касаткин из Череповецкого уезда. В своё оправдание они ссылались на тех первых христиан, которые, скрываясь от гонителей в пустыне, продолжали и там вести брачную жизнь. В 1870-е годы ревностным апологетом брачного учения среди странников выступил крестьянин Новгородской губернии Михаил Кондратьев. Вместе с тем с середины XIX века в большинстве страннических общин начался постепенный переход от учения о чувственном антихристе к учению о духовном антихристе. Кроме того, происходил отказ и от идеи бегства в «чувственную пустыню». Возникла такая форма скрытничества: трое-четверо странников приобретают общий дом, где двое становятся «видовыми», а двое — истинными христианами странствующими.

Как видим, и со странниками повторилась та же история, что в своё время произошла с филипповцами. Начались послабления, компромиссы, а за ними — и постепенное обмирщение церкви, отход от первоначальных принципов. Однако были и здесь свои «крепковеры». Наиболее последовательными странниками оказались так называемые пустынники, или пещерники. От странников они отличались более последовательным применением учения об антихристе в своей жизни. Вместо странничества и скитальчества они предпочитали уходить для спасения своей души в глушь лесов или в пустыни, приводя слова Писания о том, что при антихристе Церковь «побежит в пустыню, идеже имать место уготовано» (Откр. 12, 6).

Как сказано в одной старообрядческой книге, «невозможно цветочку тонку целу быти посреде остраго терния. Тако и верну невозможно посреде неверных правды и благочестия блюсти непорочно» (Книга Царственная, глава 22). Это очень хорошо понимали пустынники, основывавшие свою жизнь на самых строгих аскетических началах. Однажды убежав от мира, они не странствовали в нём, но жили по пещерам, землянкам и кельям, почти весь день проводя в молитвах. Мяса они вовсе не употребляли в пищу и, подобно древним анахоретам, стремились испытывать как можно больше лишений.

Богослужение пустынников было предельно простым. Вместо совершения обычных церковных служб они читали Исусову молитву (в её древнем, дореформенном варианте) и клали по лестовке определённое количество поклонов, предусмотренных уставом за каждую службу. Например, за вечерню полагалось 300 поклонов, за павечерницу — 200 поклонов, за полунощницу — 300 поклонов, за заутреню — 700, за часы — 500. Нужно отметить, что практика Исусовой молитвы вообще со временем получает огромное распространение среди старообрядцев всех согласий. Отчасти это было связано с тем, что многие старообрядцы, лишённые возможности участвовать в соборных службах, молились по домам по Псалтырю, а чаще — Исусовой молитвой. С другой стороны, старообрядцы были прекрасно осведомлены о мистической силе и особой благодатности Исусовой молитвы. Об этом свидетельствуют многочисленные Сборники и Цветники, составлявшиеся старообрядцами на основе святоотеческих творений и древних Патериков.

Получила распространение среди странников и древняя традиция строительства пещер и пещерножительства. Традиция эта существовала в различные исторические эпохи, угасала и вновь возрождалась по самым разным причинам, но наибольшее развитие получала в века гонений: во времена гонений на первых христиан, во времена никоновско-алексеевских гонений на староверов, во времена николаевских гонений, во времена советских гонений… С другой стороны, когда гонения на Церковь утихали и наступало затишье (неизбежное предвестие грядущего обмирщения), начинался обратный процесс — отток наиболее неравнодушной части верующих, понимавших всю пагубность секуляризации и уходивших искать личного спасения в пустыни и пещеры.

Колыбелью русского монашества была Киево-Печерская лавра, и её пещеры явились образцом для всех последующих пещерокопателей, которые стали во множестве селиться в Нижнем Поволжье и Нижнем Подонье. После начала никоновской реформы начинается массовое переселение старообрядцев в низовья Волги и область Войска Донского, где контроль новообрядческой церкви и государства был ослаблен. «Создание уединённых старообрядческих скитов, в том числе и пещерных, становится выражением несогласия с проводимой государством политикой, вместе с тем возобновляется весьма архаичное представление о пещере как убежище и сакральном, и от преследования светских гонителей»[143].

Хотя пещерокопатели, так же как и странствующие, могли встречаться среди представителей различных старообрядческих согласий, особое значение эта форма подвижничества получает у странников-пещерников. Говоря о том, что «нечестием людей на тридцать сажен осквернена земля», пещерники проповедовали уход в пропасти земные, в вертепы, в пещеры. «А по времени антихриста, — учили они, — спасающиеся будут только в горах, вертепах и пропастях земных, посему желающий спастись должен удалиться от мира в горы и пропасти». Правительство пыталось пресечь их деятельность, а потому пещерокопательство всегда находилось под его неусыпным контролем — даже пещерокопательство среди новообрядческих монахов. В 1720 году вышел царский указ, запрещавший затворничество, столпничество и другие, особо суровые индивидуальные формы аскетизма, которые могли бы усилить авторитет личности подвижника в ущерб падавшему всё ниже авторитету господствующей церкви. Однако избравшие «тесный путь» спасения подвижники по-прежнему продолжали пользоваться среди народа особым почитанием. Это всецело относится и к пещерным жителям.

Но если преследованиям подвергались подвижники, не отрицавшие своей принадлежности к господствующей церкви, то что можно было ожидать в отношении инакомыслящих? В царствование Николая I они вообще были приравнены к государственным преступникам. Однако чем сильнее были преследования, тем больше росла популярность подвижников в простом народе, поскольку преследования всегда понимались как подтверждение праведности и святости — не в силе Бог, а в правде! А потому росло число катакомб, пещер и землянок, росло и число почитателей пещерных подвижников.

Так, в конце 1860-х годов в Астраханской губернии появилось некое «странническое духобратство», основанное крестьянином Верхне-Ахтубинского села Андреем Лукьяновым, который удалился за полверсты от своей деревни и поселился в убогой землянке. Многие стали приходить к Лукьянову и слушать его беседы и наставления. Некоторые оставались у него жить. Вырыв в подземелье яму и сделав потайную дверь, Лукьянов начал удаляться в этот «тайник», расширял его и в конечном итоге устроил себе пещеру. Внутри пещеры он обустроил моленную комнату, которую обставил дорогими иконами, повесил перед ними лампады и поставил аналой. Перед аналоем постоянно стоял чтец и читал Псалтырь или каноны. Эта потайная моленная была доступна всем, кто искал уединения. Рядом с первым зданием вскоре появилось второе, полуоткрытое здание со множеством потайных дверей и подспудных выходов. Здесь Лукьянов со своими единомышленниками по примеру древних отшельников проводил время в подвигах. По прошествии десяти лет образовались громадные пещеры, по своему плану похожие на киевские. С приездом в пещеры ещё одного странника — Логина Майкова прибыло в пещеры ещё 20 девиц-черниц, которые составили сестринское «духобратство». Образовался самый настоящий подземный монастырь, ставший крупным духовным центром странников-пещерников. Существовало и множество других подобных пещерных монастырей вдоль Волги и Дона. Они получали название «Сионов», «Новых Афонов» и иных священных для православного человека мест. Многие из них просуществовали вплоть до новых, хрущёвских гонений 1950—1960-х годов.

Сейчас странников осталось крайне мало. Точное их количество в силу самих особенностей согласия определить трудно. Однако отдельные общины есть в Астраханской, Пермской и Кировской областях, на Севере России, в Республике Коми, на Урале и в Сибири. До начала 1980-х годов страннические келии были и в Москве.

«Каждое новое поколение странников анализирует ситуацию в России со второй половины XVII в. до современных ему событий и приходит к выводу, что переживаемое в данный момент время является последним, знаменующим конец мира, человеческой истории и предваряющим Страшный суд. Сегодняшние странники так же, как и их предшественники, уверены, что “теперь осьмая тысяща лет скоро приход Господний и придёт Христос”. Утверждая, что дата Второго Пришествия Исуса Христа не известна никому, бегуны удивительно точно сохранили присущее средневековью настроение постоянного ожидания конца света и убеждение, что спасение можно получить не только религиозными подвигами, но и через Божественную благодать, сообщаемую верой и церковными таинствами. Это побуждает их в который раз доказывать пагубность и необратимость изменений в вере “хотя бы и одной буквы”»[144].

Опыт страннического согласия оказался поистине бесценным. Он воочию показал, насколько устойчивой и жизнеспособной системой является христианская Церковь, созданная (подумать только!) две тысячи лет назад. Её можно лишить иерархии, всех гражданских прав, возможности легального существования, но она тем не менее будет продолжать свою жизнь, причём в ряде случаев само собой, стихийно происходит возрождение некоторых принципов и институтов, основательно забытых ещё с тех времен, когда Церковь была официально признана в Римской империи. Воистину: Церковь — не в брёвнах, а в рёбрах!