Внутренняя жизнь Выго-Лексинского монастыря

Что касается дисциплинарной части Выговского устава, сложившейся уже в первые годы существования общежительства и зафиксированной в «Выговском Чиновнике», то и она была написана в соответствии с древними монастырскими уставами. В киновии неукоснительно проводился принцип раздельного проживания мужчин и женщин. Насельники обязательно должны были не только присутствовать на церковной службе, но и исполнять келейное правило. Правилами предписывались трудоделание, повиновение настоятелю, отказ от личного имущества; осуждались излишества в одежде, пище, украшении икон.

Однако при такой монастырской строгости жизнь в Выговском общежительстве основывалась на ярко выраженных демократических началах. «В Выговском братстве все члены были равны; каждой личности предоставлены были одинаковые юридические права. Там мы видим лиц из рода княжеского, дьячков, игуменов, холопов, бояр, богачей-купцов, писцов и крестьян; все соединялись в одну общину и стремились к одной цели; всем предоставлена была свобода вечевой жизни; личность каждого возвышалась правом вести дела общинные, правом участия в общем имуществе, правом голоса и выбора»[66]. Все члены общины участвовали в избрании настоятелей, которыми могли быть только лица, выделяющиеся по своему уму и талантам. Поэтому во главе общины мог быть всякий — даже простой крестьянин, если только он отличался чем-либо из ряда других членов.

Все общинные дела решались единогласно. Каждого выслушивали на общих собраниях и принимали во внимание его голос, если он был согласен с общей пользой. Решение дел зависело от большинства голосов. Высшим органом Выговского и Лексинского общежительств был Выговский собор. На нём рассматривались, обсуждались и определялись учение веры, все важные дела и предприятия — строительные, экономические, торговые, административные, религиозные и нравственные, а также преступления против принятых в обители правил. Тем самым собор был высшим законодательным, судебным и административным органом староверов-поморцев. «Благословение собора» считалось высшей наградой.

«Вместо грозных владык епископов, необходимость которых они не отрицали, Денисовы выдвинули новую соборную организацию своей поморской церкви. В их сочинениях и посланиях неизменно бесконечное число раз подчёркивается соборное, а не иерархическое начало. Слова: собор, соборный, собрание, совокупность, соединение, братоводительство изобилуют в их словаре для обозначения своей церкви и Выга, который они называют равноапостольским обществом, святым равноангельским собранием, апостольским совокуплением, всепрекраснейшим церковным соединением, богоспасаемой христособранной киновией»[67].

Вслед за собором высшим должностным лицом в Выговском братстве был настоятель — киновиарх. По свидетельствам сторонних наблюдателей, авторитет его был необычайно высок — его почитали как патриарха. Избираемый собором, он председательствовал на соборе во время обсуждения и решения дел, подлежащих соборному ведению. Настоятель был в братстве «первым среди равных». Так, после службы из часовни должны были выходить в следующем порядке: сначала настоятель, затем клирошане, потом братия, а за ними все прочие. В соборных определениях настоятель подписывался первым («непотребный», или «недостойный», или «последний общежитель такой-то к вышеозначенному определению подписуюся»), В делах общежительства инициатива принадлежала настоятелю. Он был и главным начальником, и управителем всего Выговского монастыря. В 1702 году соборным постановлением было проведено разграничение организационных и духовных дел в руководстве общиной: первым киновиархом пустыни выбрали Андрея Дионисьевича, духовные дела остались в ведении Даниила Викулина. Вопросами церковной службы ведал уставщик (первым эту должность занимал Пётр Прокопьев).

За настоятелем шли «старейшие соборные». Это были наиболее уважаемые за старшинство лет члены собора. В некоторых случаях они могли самостоятельно производить суд и расправу, но их права и обязанности не были строго определены уставом.

Руководство повседневной жизнью пустыни осуществляли должностные лица, традиционные для монастыря киновийного типа: келарь, казначей, нарядник, городничий. Круг их обязанностей был закреплён уставом. Так, келарь должен был наблюдать за следующими четырьмя службами: трапезной, хлебенной, поваренной и больничной. На него были возложены заботы о равномерном и целесообразном распределении жизненных припасов Выговской общины, об удовлетворении всех «кормовых нужд» братии. По сути, это был эконом Выговского монастыря, только эконом исключительно по столовой, «трапезной» части. Забота о съестных припасах, подведение годовых итогов об издержках на продовольствие, наблюдение за подчиненными ему лицами: поварами, келарниками, стольниками, хлебным старостой (особый надсмотрщик над хлебопёками), наблюдение за дисциплиной в трапезной во время братских обедов и ужинов, наказание нарушителей дисциплины — всё это было возложено на келаря. Здесь, между прочим, следует отметить, что и питание в Выговской киновии осуществлялось в соответствии с древними монастырскими уставами — два раза в день, а в дни строгого поста — единожды в день. При этом никому не позволялось обедать или ужинать в своих кельях, за исключением тяжелобольных и тех, кому благословит настоятель с соборными. Также не позволялось носить на общую трапезу свою пищу.

В обязанности казначея входило тщательное сбережение братского имущества, которое, как уже говорилось выше, рассматривалось как принадлежащее Самому Богу. Обязанности казначея во многом были схожи с обязанностями келаря — только не по «прокормлению» братии, а по её «одеянию».

В ведение нарядника входили следующие службы: земледельство, извозы, молочение мельницы, скотские дворы и всякая домовая работа и работные люди. Это было главное лицо в хозяйственной и торгово-промышленной деятельности пустыни. Вместе с тем нарядник должен был следить и за нравственностью подчинённых ему «работных» людей, братии и сестёр. Он должен был на «прятку» (то есть на посев) посылать вместе с постницами только известных братий, чья честность была засвидетельствована духовным отцом.

Поэтому сначала нарядник должен был спрашивать у духовников, кого и с кем братию и сестр они благословят послать, а сам по себе «никого из братии да не дерзает определять на работы с постницами».

Городничий осуществлял надзор за сторожами, за обеими гостинными (выговскими гостиницами для приезжающих богомольцев) — внешней и внутренней, наблюдение за приходящими и отходящими странниками, надсмотр за братией во время богослужений в часовне и во время книжного чтения, а также в кельях и на трапезе. Это был инспектор Выговского общежительства, который должен был наблюдать, чтобы «ребята не заводили в гостинной дурости и драк, но тихо и смирно пребывали в ней»; чтобы «вся братия поспевали к началу, как на полунощницах, так и на павечерницах и на всяком пении»; чтобы «братия поклоны полагали добре как поясныя, так и земныя; поясныя выше б пояса не полагали, а земныя оправливаючись бы полагали».

Подобная же система управления существовала и в женском общежительстве на Лексе. Так, во главе Лексинской киновии стояла «большуха», или «начальная мать», от которой обитательницы Лексы принимали благословение «на всякое время». «Начальная мать» неизменно участвовала в соборах Выгорецкого общежительства при обсуждении религиозных и хозяйственных вопросов. Ее помощницей являлась «строительница», которая должна была «знать всякое дело и благочиние во всех службах и строение всякое, и келарское дело». Другой помощницей являлась «казначея» — «та да знает в платье и обуви, и в пряже, и в раздаче». Особые «старицы-надзирательницы должны были пещися о всяком благочинии церковном и трапезном».

Сравнение «Выговского Чиновника» и «Устава» Соловецкого монастыря до его разорения в 1676 году обнаруживает удивительное сходство в обустройстве двух северных обителей. И там, и там во главе управления стоял монастырский собор. И там, и там мы находим одни и те же должностные лица. Одинаково высоким было значение настоятеля. Так же шло производство дел, которые вели такие же приказчики, заведующие хозяйством монастырским и принадлежащими монастырю вотчинами и промыслами. Различие состояло лишь в большем значении Выговского собора, который мог делать догматико-обрядовые определения для всех древлеправославных поморцев, что прежде входило лишь в компетенцию собора с участием архиереев. Безусловно, последнее было вызвано исключительностью того положения, в котором оказались русские люди, оставшиеся верными древлеправославию и лишившиеся церковной иерархии.

Заложенный выговцами прочный экономический фундамент позволил им осуществить программу беспримерного по своим масштабам культурного строительства. Выговская поморская пустынь стала самой настоящей «культурной столицей» старообрядчества. Недаром современники называли Выг не только «безпоповским» или «северным Иеросалимом», но и «староверческими Афинами».

На Выге были сохранены и продолжены древнерусские традиции книгописания, иконописи и знаменного пения, созданы школы для обучения грамоте и певческому искусству. Сохранились свидетельства о книжных экспедициях братьев Денисовых, предпринятых в 1705–1712 годах. «Оный же Андрей, — свидетельствует Иван Филиппов в «Истории Выговской пустыни», — в те вышеписанныя нуждныя годы ездяше ово з братом Симеоном, а ово и с ынными по всем градом и в Москве по всем монастырям и в Нижегородской пустыни промышляше книги и осматриваше, овые покупаше, а овые списываше, испытуя, како в древлеотеческом благочестии утверждатися и стояти». Одновременно с разысканием и перепиской книг вёлся подбор свидетельств церковно-археологического характера в пользу старых обрядов. Из книг, приобретённых во время подобных поездок, пожертвованных благотворителями и переписанных, составилась богатейшая библиотека общежительства, включавшая в себя почти всё древнерусское книжное наследие. Были здесь книги Священного Писания: Библия киевской печати, Библия печатная на древнееврейском языке, Толковый Апостол в трёх книгах, Толковое Евангелие Феофилакта Болгарского; сочинения Святых Отцов и учителей Церкви: Иоанна Златоуста, Августина Блаженного, Амвросия Медиоланского, Кирилла Александрийского, Афанасия Великого; богослужебные: Потребник харатейный, печатный и письменный; книги по каноническому праву Никона Черногорца, Стоглав русский, Кормчая — печатная и старописьменная; древнерусские сборники Палея, Златоструй, Златая Цепь, Зерцало мирозрительное, Зерцало Великое, Зерцало — беседование души с телом; сочинения древнерусских отцов Кирилла Туровского, Макария, митрополита Московского, Максима Грека; книги древнерусских светских писателей: князя Андрея Курбского, князя Константина Острожского; книги исторические — «гистории разные» — Летописец Еремия, книга Матея Стрыйковского. В состав библиотеки входили не только богослужебные, богословские и полемические книги, но и книги учебные, среди которых были представлены грамматики, риторики, логика, «Диалектика» Иоанна Дамаскина, «Великая наука» Раймунда Луллия, были здесь сочинения Аристотеля и даже французских просветителей Вольтера и Ж-Ж. Руссо.

Выговское поморское общежительство ставило перед собой серьёзные культурные задачи. Например, создание единой системы образования. На Выгу обычно выделяют два вида учебных заведений: школы грамоты для мальчиков и девочек (в которых обучались не только дети старообрядцев, но и «внешние») и своего рода «семинарию», подготавливавшую старообрядческих наставников, певцов, иконописцев и начетчиков-апологетов. Со временем появляется даже идея создания старообрядческой академии. Так, в 1787 году выговский киновиарх Андрей Борисов писал наставнику московской Монинской моленной: «А мне любо, что наши московския заселят места здесь, и академию разведем; лишь завести, а то наедут, и детей городских обучать станем разным наукам»[68].

Известно, что с выговскими книжниками общался Михаил Васильевич Ломоносов в свои молодые годы. В первой академической биографии великого помора есть такие слова: «На тринадцатом году младой его разум уловлен был раскольниками так называемого толка беспоповщины, держался оного два года, но скоро познал, что заблуждает». В большинстве последующих биографий сведения о старообрядческих корнях Ломоносова стыдливо замалчиваются. Однако данные о том, что он отошёл от старообрядчества, документально не подтверждаются. Наоборот, в исповедальной книге Кур-островского прихода за 1728 год есть запись, что Василий Дорофеевич Ломоносов и его жена Ирина явились к исповеди и причастию, а «сын их Михайло не сделал этого по нерадению». Видимо, укрепился в «расколе» ещё больше. Несмотря на то что отец Ломоносова старовером не был, но он, как и большинство поморов, сочувствовал им. Вторая жена отца, Федора Михайловна Узкая (ум. 1724), относилась к Михайле как к родному сыну, и, вероятно, она и ввела его в старообрядческую среду. После её смерти и новой женитьбы отца, болезненно принятой Михайлой, его сближение со староверами продолжилось. Есть много версий о том, кто научил Ломоносова азбуке. Читать и писать могли обучить многие, но сделать его подлинно грамотным человеком — только профессионалы. Такие хорошо подготовленные наставники, знающие церковнославянский язык, риторику, стихосложение, иконопись и умеющие этому обучить, были тогда только у старообрядцев.

В 1916 году в книге Д.Д. Галанина «М.В. Ломоносов как мировой гений русской культуры» было выдвинуто предположение об участии в судьбе Ломоносова выговского киновиарха Андрея Дионисьевича, подготовившего его переход в Москву в интересах старообрядчества. Андрей Дионисьевич поддерживал хорошие отношения с Феофаном Прокоповичем, поэтом и архиепископом Новгородским. Это и позволило талантливому юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию вопреки установленным правилам. В 1947 году в работе Д.С. Бабкина «Юношеские искания М.В. Ломоносова» было заявлено о том, что Ломоносов обучался в Выговском общежительстве, где тогда готовили старообрядческих наставников для всей России, и что он был знаком с главным сокровищем монастыря — старообрядческой библиотекой. Отсюда идёт начитанность Михайлы.

Уход Ломоносова с рыбным обозом в Москву «за знаниями» в декабре 1730 года был не случайным, а хорошо подготовленным (даже паспорт удалось получить). Московские старообрядцы были предупреждены о его приезде. Юношу должны были встретить, помочь устроиться и опекать во время учёбы. Оказавшись впервые во вроде бы русском, но духовно чужом городе, Михайло испытал сильное смятение. Первую ночь он провёл в рыбном ряду с обозом. Встав рано утром, чтобы никто не видел, тайно помолился. Вскоре за ним пришёл незнакомый приказчик-старовер и оставил жить у себя. Сначала Ломоносов поступил в цифирную школу, но там не преподавали латынь, которая в то время была языком учёных. Тот же приказчик через знакомого монаха помог юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию. При этом Ломоносов вынужден был скрыть своё крестьянское происхождение, записавшись дворянином. Когда обман раскрылся, Ломоносова ожидали серьёзные неприятности, но дело замяли. Принадлежность Ломоносова к традиционному для Севера направлению старообрядчества — документально подтверждённый и научно доказанный факт. Прямых подтверждений, что эта связь продолжалась и в петербургский период, не сохранилось, а если и были такие документы, то их могли уничтожить как противоречащие официальной церкви. Но есть немало косвенных подтверждений. Когда положение Ломоносова в обществе упрочилось, он пишет в 1757 году стихотворение «Гимн бороде», содержащее сатиру на никонианское духовенство. Синод вызвал автора для увещевания и подал жалобу императрице Елизавете Петровне. Большего против профессора Академии наук Синод предпринять уже не мог. Статья Ломоносова «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1758), вероятно, написана на основе работ Андрея Дионисьевича. Сто лет спустя, при разорении властями Выговского общежительства, в старообрядческой библиотеке были обнаружены книги М.В. Ломоносова. В 1855 году монастырь был сожжён, библиотека также погибла в огне. Несомненно одно: талантливого помора первыми заметили и поддержали старообрядцы. Полученные от них самобытные древнерусские знания оказали влияние на весь творческий путь Ломоносова.

Итак, выговская система образования включала в себя две ступени и предусматривала общее и профессиональное образование. На первой ступени учащиеся обучались чтению по богослужебным книгам — Псалтырю и Часовнику, а также письму и церковному пению по знаменам (крюкам). Именно на Выге удалось сохранить традиции древнерусского церковного пения и литургического чтения в их наиболее чистой, архаической форме.

Второй ступенью системы образования было профессиональное обучение. Проявившие свои таланты и способности могли получить специальное образование, определявшееся нуждами общежительства, — прежде всего требовались писцы, писатели и иконописцы. Своеобразно и неповторимо изобразительное искусство старообрядцев Выга, в особенности книжная миниатюра, медное литьё, иконопись. Выговское общежительство было не только хранителем древних рукописей, — здесь они также переписывались и распространялись во множестве списков. В Выговской пустыни очень рано начали составляться Торжественники — сборники слов на праздники — особого, выговского состава, причём со временем в них стали включать и сочинения поморских отцов. Было составлено собрание сочинений Максима Грека, весьма авторитетного для старообрядчества автора, защитника двуперстия и сугубой аллилуйи. За каких-то полтора-два года была проделана огромная редакторская работа и составлены двенадцатитомные Четьи Минеи (Жития святых), причём в отличие от получивших широкую известность Четьих Миней новообрядческого митрополита Димитрия Ростовского, пользовавшегося преимущественно западными источниками, выговские Четьи Минеи включали в себя в значительно большем объёме жития русских святых. Сюда вошли и такие редчайшие памятники русской агиографии, как жития Иоасафа Каменского, Антония Дымского, Мартирия Зеленецкого, Филиппа Ирапского, Кирилла Челмогорского, Галактиона Вологодского, Евфимия Архангелогородского и др.

Замечательным литературным памятником, подтверждающим преемственную связь Выга с традициями древнерусской святости, является «Слово воспоминателное о святых чюдотворцех, в России возсиявших, яко о святости жития, тако и о преславных чюдесех их» Симеона Дионисьевича. «Слово» было написано в 1730-х годах и включало в себя похвалу 176 русским святым. «Заметим, что это наиболее полный круг по сравнению с предшествующей литературной традицией: Григорий Суздальский в “Слове на память всех святых новых чудотворцев российских” прославлял 61 подвижника, соловецкий книжник Сергий Шелонин в “Похвальном слове русским преподобным” — 76 и в “Каноне всем святым, иже в Велицеи Росии в посте просиявшим” только упоминал 156 имен… Старообрядческий писатель опирался не только на агиографические памятники, но и на местные устные предания о подвижниках, которые выговцы также собирали по всей России»[69]².

В числе святых, упоминаемых Симеоном Дионисьевичем и не упомянутых у его предшественников, не только севернорусские святые, но и подвижники, почитавшиеся в других местах Святой Руси, — Нил Сорский, Иоасаф Каменский, Галактион Вологодский, Дионисий Радонежский, Трифон Вятский, Иринарх Ростовский, Авраамий Чухломской, Паисий Галичский, Касиан Угличский, Паисий Учемский, Андриан Костромской (Монзенский), Иаков Костромской (Железноборкский), Пахомий Нерехтский, Евдокия (в иночестве Евфросиния) Московская, супруга великого князя Димитрия Донского, Елена, московская игумения, Анна Кашинская, Иулиания Муромская, Варсонофий и Герман Казанские, князья Игорь Ольгович Киевский, Василий и Константин Ярославские, Игнатий Угличский, варяги-мученики Феодор и Иоанн, Евстратий Печерский, Авраамий Владимирский, Роман Рязанский, Исидор Ливонский (Юрьевский), Антоний, Иоанн и Евстафий Виленские, Иоанн, Стефан и Петр Казанские.

Абсолютная монополия государства на книгопечатание не позволяла старообрядцам издавать в России литературу, которая бы отвечала их духовным запросам. Это привело к тому, что на протяжении полувека, начиная с никоновских реформ, старообрядчество вынуждено было обходиться дореформенными изданиями, дополняя их сочинениями, переписанными от руки. В самой Выговской пустыни, а впоследствии и на Лексе, был организован скрипторий. Переписывались (в том числе на заказ и на продажу) не только памятники древнерусской книжности, но и сочинения старообрядческих авторов. Рукописные выговские книги распространялись по всей России. Особую роль в этом сыграла организованная в женской обители на реке Лексе специальная мастерская по переписке книг. Эта мастерская в первой четверти XVIII века заменяла настоящую типографию и выпускала книг больше, чем тогдашняя московская патриаршая типография, единственная на всю Россию! Эти поражающие воображение современного читателя рукописные мастерские Выго-Лексинского общежительства во многом были вызваны элементарной нуждой в древней, не испорченной реформаторами книге. В 1820-е годы в мастерских трудились около двухсот девушек — «грамотниц», писавших особым стилем, известным под названием поморского письма.

Но выговцы не ограничивались только перепиской книг или простой компиляцией древнерусских текстов. Особое место занимает литературное наследие духовных руководителей и писателей пустыни — ими были созданы сотни оригинальных сочинений, среди которых знаменитые «Поморские ответы» Андрея Дионисьевича: свод знаний по богословию, церковной археологии и палеографии, направленные в защиту старой веры от нападок синодальных миссионеров. На Выге создавались не только богословские, но и философские и исторические сочинения («Виноград Российский» и «История об отцах и страдальцах соловецких» Симеона Дионисьевича, «История Выговской пустыни» Ивана Филиппова и др.). Практически все жанры, существовавшие в Древней Руси, получили продолжение в выговской литературной школе: агиография (житийная литература) и историческое повествование, сказания и видения, различные виды слов (торжественные, воспоминательные, надгробные и др.), проповеди и послания, поучения и полемические сочинения, службы и силлабическая поэзия. Как отмечает современная исследовательница выговской культуры, «произведения этого круга были рассчитаны на высокий уровень грамотности читателей, для них характерны особая стилистика, восходящая к древнерусскому стилю “плетения словес”, многообразие риторических приёмов, сложный и порой архаизованный язык»[70].

Богатейшее культурное наследие Выговской поморской пустыни красноречиво опровергает лживый миф о неграмотности и «серости» старообрядцев. «Тогда как представители официальной церкви презрительно называли поборников древнего благочестия “мужиками и невеждами”, старообрядческие писатели создавали сочинения, ни в чём не уступающие произведениям признанных литературных авторитетов петровского времени, таких, как Димитрий Ростовский и Феофан Прокопович. Более того, имел место случай, позволивший выговским книжникам с блеском продемонстрировать свои глубокие филологические и источниковедческие познания. В начале XVIII века для борьбы с расколом были написаны “Соборное деяние на еретика Мартина” и Феогностов требник, выдававшиеся за древние рукописи, якобы обличавшие старообрядчество. Выговцам удалось доказать их подложность. Внимательно изучив рукописи, Андрей Дионисьевич и Мануил Петров обнаружили, что текст написан по соскоблённому, начертания букв не соответствуют древним, а листы пергамена переплетены заново»[71].

Близкое знакомство со старообрядческой культурой рассеивает творимую веками «чёрную легенду» о непроходимом невежестве старообрядцев. Очень хорошо об этом сказано в предисловии к одному выговскому полемическому сборнику: «Не мни, благоразумный читателю, яко безсловесно суть наше состояние и по порицанию нынешних учителей пребываем мы в крайнем невежестве и неразумии о истинней православней вере! Не тако, не тако суть, яко они пишут и глаголют…»