Рисвикский мир и Северная Америка

20 сентября был последовательно заключен мир между Францией и Республикой Соединенных Провинций, Францией и Испанией, Францией и Англией (последний уже в ночь с 20 на 21). По условиям статьи VII англо-французского договора обе стороны должны были возвратить друг другу «все страны, острова, крепости и колонии, в каких бы частях света они ни находились», которыми они владели до объявления войны. Передача должна была произойти в течение б месяцев с момента ратификации договора обеими сторонами.

Статья VIII гласила: «Согласовано, что будут назначены с одной и с другой стороны уполномоченные для изучения и оценки обоюдных прав и притязаний, которые каждый из названных сеньоров королей может иметь в тех пунктах и местах на Гудзоновом заливе, которые французы захватили во время последнего мира и которые были снова взяты англичанами в ходе настоящей войны и должны были быть возвращены под власть Его Наихристианнейшего Величества в силу предыдущей статьи; так же как капитуляция, подписанная англичанами с комендантом форта Бурбон во время его последнего взятия, которое имело место 5 сентября 1696 г., будет выполнена в соответствии со своей формой и содержанием; имущество, о котором там упоминается, незамедлительно возвращено, комендант и другие лица, захваченные в упомянутом форте, незамедлительно отпущены на свободу, если этого еще не сделано, и спорные вопросы, которые могли бы возникнуть в ходе выполнения условий упомянутой капитуляции вместе с оценкой той части вышеупомянутого имущества, которая больше не существует, будут рассмотрены и урегулированы вышеупомянутыми уполномоченными, которые также будут наделены полномочиями для ведения переговоров об определении границ и пределов стран, уступаемых или возвращаемых с одной и с другой стороны в соответствии с предшествующей статьей и об обменах, которые могут быть там произведены по обоюдному согласию Его Наихристианнейшего Величества и Его Британского Величества; и с этой целью вышеупомянутые уполномоченные будут назначены с одной и с другой стороны сразу же после ратификации настоящего договора, соберутся в Лондоне через три месяца, считая от дня вышеупомянутой ратификации, и будут должны полностью урегулировать все вышеупомянутые разногласия в течение шести месяцев со дня их первого заседания, после чего пункты и статьи, по которым они придут к соглашению, будут одобрены вышеупомянутым сеньором Наихристианнейшим Королем и Королем Великобритании, чтобы вступить в силу и быть исполненными так же, как если бы все они содержались в настоящем договоре».[848]

Таким образом, Акадия признавалась французским владением; англичане сохраняли свои посты на Ньюфаундленде. Вопрос о принадлежности Гудзонова залива оставался открытым.

* * *

Оценивая роль Североамериканского театра военных действий в ходе Войны Аугсбургской лиги, М. Сейвелл заявил, что в то время как в Европе военные действия были вялыми и нерешительными и сосредоточились главным образом на границах, «самые серьезные сражения войны имели место в Америке».[849] С нашей точки зрения, американский историк не прав. На основании анализа событий и фактов, рассмотренных и изложенных в данной главе и в четвертом разделе в целом, можно сделать вывод о том, что на всем протяжении войны 1689-1697 гг. и для Англии и для Франции североамериканские колонии были второстепенным театром боевых действий.

В ходе Войны Аугсбургской лиги главными задачами Вильгельма III были защита завоеваний Славной революции, а также его собственных прав на английский престол, обеспечение безопасности Нидерландов и восстановление равновесия сил в Европе, нарушенного (с его точки зрения) чрезмерно усилившейся и выдвигавшей непомерные притязания державой Короля-Солнца. Со своей стороны, Людовик XIV, столкнувшийся почти со всеми крупными европейскими государствами, объединившимися против Франции, стремился удержать завоевания и «присоединения» предшествующих десятилетий, продолжить политику «исправления» французских границ, подготовить почву для благоприятного решения вопроса об испанском наследстве. Непосредственно в отношении Англии политика Версаля строилась на довольно призрачных надеждах вторичной реставрации Стюартов и включения Туманного Альбиона в число своих союзников.[850]

При этом и для англичан, и для французов (а также для других участников войны) основным полем битвы оставалась Европа и прилегающие к ней воды. Франция была окружена плотным кольцом врагов и вела боевые действия одновременно в Нидерландах, на Рейне, в северной Италии и в Испании, т. е. почти по всему периметру своих границ. Англия должна была считаться с угрозой французского или франко-якобитского десанта, которая была вполне реальной, учитывая расстановку сил, имевшую место на море. Черчилль был не прав — поражение при Ла Гуге (1692) отнюдь не было «Трафальгаром XVII в.»[851] и не подорвало морской мощи Франции. Другое дело, что Людовик XIV, на которого продолжали оказывать влияние идеи Лувуа, не использовал имевшиеся у него возможности, стремясь прежде всего уничтожить ненавистных ему «Господ торговцев» из Нидерландов.

Имея в Северной Америке очень незначительные воинские контингенты (400 солдат в Нью-Йорке у англичан и около 1000 — у французов), ни Лондон, ни Париж в течение всей войны не перебрасывали за океан крупных соединений сухопутных сил, ограничиваясь небольшими пополнениями для гарнизонов. По подсчетам У. Дж. Эклза, за 1689-1697 гг. французское правительство прислало в Северную Америку всего 615 солдат.[852] Англичане направили еще меньше. Единственным исключением здесь может считаться малорезультативная и очень краткая экспедиция Норриса-Гибсона на Ньюфаундленд, где было задействовано 2 тыс. чел. Правда, обе державы несколько раз направляли в свои североамериканские колонии достаточно сильные эскадры (Уилера, де Немона, отчасти Уильямсона), однако все равно 85-90% состава военно-морских флотов Англии и Франции было в то время задействовано в европейских водах.

На наш взгляд, применительно к событиям 1689-1697 гг. более важен другой вопрос. Британский историк Д.К. Ричтер заметил: «Когда Англия вступила в Войну Аугсбургской лиги, североамериканский конфликт перешел в англо-французскую имперскую схватку».[853] В той или иной форме эту точку зрения разделяют и другие исследователи, в том числе X. Пэкхэм, Дж. Ратледж, Г. Луи-Жарэ.[854]

Действительно, после Славной революции Лондон и Париж превратились в непримиримых противников, и последующие сто с лишним лет прошли под знаком англо-французского противоборства, которое развернулось буквально на всех широтах и оказало огромное влияние на развитие не только Старого, но и Нового Света. Однако, несмотря на это, нам все же представляется неправомерным экстраполировать результаты англо-французского соперничества и/или их значимость на его ход, тем более в начальной стадии. В период Войны Аугсбургской лиги Вильгельм III и Людовик XIV сражались отнюдь не за морское и тем более не за колониальное преобладание. Да, мы видели, что обе державы строили грандиозные прожекты захвата заморских владений соперника, однако ни та, ни другая не спешила выделять силы и средства для их претворения в жизнь.

В Лондоне на протяжении всей войны полагали, что английские колонии, население которых к концу XVII в. более чем в 17(!) раз превосходило население Новой Франции, вполне могут не только самостоятельно позаботиться о своей обороне, но и вести наступательные операции силами колониальной милиции. Версаль помимо колонистов надеялся также на индейцев, рассматривая их одновременно как основную ударную силу, а также как барьер против англичан.

Если колониальная политика Людовика XIV в последние десятилетия XVII в. не претерпела существенных изменений (разве что стала еще более амбициозной и авантюристической и в то же время более хаотичной), то Славная революция повлекла за собой определенные изменения в подходах Туманного Альбиона к заморским сюжетам. Однако они проявились не сразу, и поэтому не следует переоценивать непосредственного воздействия событий 1688 г. на конкретные шаги, предпринимавшиеся или, скорее, не предпринимавшиеся Лондоном на колониальном поприще. Ведь, как справедливо заметил современный британский историк Б.П. Ленман, «Вильгельм III высадился в Англии не для того, чтобы немедленно заняться колониальными проблемами».[855]

В целом в период правления Вильгельма и Марии подход к заморским владениям не претерпел существенных изменений. Управление делами колоний осталось в руках тех же чиновников, что и при Якове II.[856] Более того, активное вовлечение Англии в европейские дела, и прежде всего в борьбу с Людовиком XIV, в определенной степени отвлекло внимание правительства от колониальных проблем. Поэтому можно сказать, что Славная революция явилась, скорее, необходимым предварительным условием будущего взлета Британской империи, но должны были пройти десятилетия, прежде чем это условие смогло реализоваться.

Разрыв, произошедший между Лондоном и Парижем в 1689 г., вряд ли воспринимался современниками как начало «Второй Столетней войны». Ведь до этого в течение длительного периода отношения между Англией и Францией развивались в достаточно мирном русле. Несмотря на конфессиональные и политические различия, обе державы не раз совместно выступали как против католической монархии Габсбургов, так и против протестантской Республики Соединенных Провинций. Должно было пройти несколько десятилетий для того, чтобы неоднородный английский правящий класс увидел во французах главных соперников и конкурентов в различных сферах и областях (в том числе в колониальной) и осознал, что именно Франция, а не Голландия или Испания, выражаясь словами Дж. Блэка, является «естественным и необходимым» врагом Англии. То же самое, даже еще в большей степени относится к французам, которые долгое время вообще не могли понять, почему именно они вызывают такую ненависть по другую сторону Ламанша, и считали, что это связано с некими «природными свойствами» жителей Туманного Альбиона.[857]

На наш взгляд, оценивая значение боевых действий в колониях в период Войны Аугсбургской лиги, многие авторы смешивают понятия «имперский» и «тотальный». Война 1689-1697 гг. между Англией и Францией была тотальной войной в том смысле, что она затронула не только территории противоборствующих держав и прилегающие к ним воды, но и их заморские владения. При этом вряд ли можно полностью согласиться с мнением французского специалиста по истории международных отношений Г. Зеллера, утверждавшего, что идея ведения «тотальной войны» принадлежала правительству Вильгельма и Марии.[858] Людовик XIV и его министры также не стремились изолировать североамериканские колонии от участия в войне, и ответственность за несоблюдение условий Договора об американском нейтралитете 1686 г. лежит на обеих сторонах. На наш взгляд, со стороны французов эта война была даже «более тотальной», чем со стороны англичан. Это было связано прежде всего с тем, 41 о Новая Франция была гораздо более послушным орудием в руках Версаля, чем английские колонии в руках Лондона. В то же время последние, обладавшие гораздо большей степенью самостоятельности и вынашивающие собственные экспансионистские интересы, в ходе войны получили прекрасную возможность их реализовать.

Однако своими силами английские колонии не смогли радикально изменить ситуацию на Североамериканском континенте. Это было вызвано рядом причин как объективного, так и субъективного свойства, которые мы отметили выше. В свою очередь, провал квебекской экспедиции 1690 г. и последующие события привели к тому, что среди правящих кругов даже наиболее сильных и агрессивно настроенных колоний укоренилось убеждение, что завоевание Канады и изгнание французов из Северной Америки невозможно без решающей поддержки со стороны метрополии и объединения сил всех владений Лондона на континенте.

Однако мы также видели, что в то время еще далеко не вся Английская Америка считала взятие Квебека и борьбу с Новой Францией жизненной необходимостью. Одни английские колонии вообще не участвовали в конфликте, другие заботились только об обороне своих границ, и лишь в Нью-Йорке и Массачусетсе определенные слои были заинтересованы в наступательных действиях. В то же время именно этот антифранцузский настрой, имевшийся у части англо-американцев, совпав с антифранцузской политикой Лондона, придал колониальному конфликту определенный «имперский характер» или «имперское измерение». Однако, по нашему мнению, Войну Аугсбургской лиги следует считать скорее подготовительной фазой англо-французского имперского конфликта в Северной Америке. Конечно на рубеже 1680-1690-х годов ситуация в Старом и Новом Свете существенно изменилась по сравнению с той, которую мы наблюдали на протяжении большей части XVII столетия. Но совпадение векторов внешнеполитических интересов Лондона и его колоний отнюдь не означало их слияния или хотя бы взаимодействия. Для этого потребовались многие десятилетия, и в этом смысле лишь Семилетнюю войну можно считать полностью «имперским конфликтом». Пока же колонии обменивались ударами и наносили друг другу ущерб, не зная, насколько оправданными окажутся их жертвы и усилия, так как исход войны решался в Европе. В то же время не подлежит сомнению и то, что результат боевых действий на североамериканских фронтах все же оказал определенное влияние на решения, принятые в Старом Свете, но касающиеся судеб Нового Света. Иначе говоря, взаимосвязь конфликта в Европе и конфликта в Северной Америке несомненно была, хотя отнюдь не жесткая и не линейная.

Несмотря на то что в ходе войны на суше французы добились заметных успехов, а на море военные действия завершились вничью, Людовик XIV пошел на определенные уступки своим противникам, стремясь не только быстрее добиться мира, но и расколоть противостоящую ему коалицию. И то и другое было необходимо стареющему Королю-Солнцу, для того чтобы в максимально благоприятном для себя ключе решить становящийся все более остро вопрос об испанском наследстве. Этим же объясняется его согласие на восстановление status quo в колониях и создание Комиссии уполномоченных, несмотря на то что к концу войны французы удерживали большинство спорных районов.

Историки до сих пор ведут дискуссии о том, кто больше выиграл в результате Войны Аугсбургской лиги и Рисвикского мира.[859] Вряд ли можно говорить о поражении Людовика XIV, доказавшего, что Франция в одиночку может противостоять всей Европе. Однако, несмотря на ряд выигранных сражений, общей победы Король-Солнце все же не одержал. Антифранцузская же коалиция ценой огромных усилий добилась лишь восстановления «равновесия сил».

Но, на наш взгляд, нельзя утверждать, что Рисвикский договор мог дать Европе лишь краткую передышку перед новой войной. Наоборот, многие ведущие державы надеялись на долгий период мира и среди них были измученная многочисленными войнами Франция и переживающая непростой период становления новой политической системы Англия (не случайно после Рисвикского мира между Людовиком XIV и Вильгельмом III наметилось сближение, хотя и оказавшееся непродолжительным).

В Северной Америке в ходе войны 1689-1697 гг. ни одной из сторон не удалось сколько-нибудь существенно изменить ситуацию. Договор, заключенный в Рисвике, также не разрешил всех проблем, относящихся к англо-французским отношениям в колониях. По-прежнему оставались открытыми вопросы о границах между Канадой и Нью-Йорком, Акадией и Массачусетсом, о подданстве Союза пяти племен, о принадлежности побережья Гудзонова залива. Не добившись своих целей силой оружия, метрополии и их колонии попытались взять реванш за столом переговоров различного уровня, происходивших в Старом и Новом Свете после подписания общего мира. Кроме того, дальнейшее развитие английской и французской экспансии в глубь континента привело к появлению на рубеже веков новых точек соприкосновения, новых очагов конфликта. В результате в течение нескольких лет, отделяющих Войну Аугсбургской лиги от Войны за испанское наследство, интересующий нас регион продолжал оставаться одновременно и ареной и объектом напряженной борьбы между англичанами и французами. Как отметил известный британский историк X. Э. Эгертон, «с точки зрения колониальной политики, Война Аугсбургской лиги имела значение всего лишь как пролог к драме, которая последовала за ней».[860]