Глава 11. «Причины смерти — вымышленные»

Государственная ложь в особо крупных размерах: как чекисты десятилетиями маскировали массовые расстрелы эпохи «Большого террора»

Когда после разоблачения «культа личности» в советских больших и малых энциклопедиях, справочниках и газетах время от времени стали публиковаться сведения о людях, ставших жертвами сталинского террора, внимательный глаз порой замечал много нестыковок и расхождений — когда речь шла о датах, местах и причинах их смерти. Но в этом не было вины редакторов, то была целенаправленная государственная политика лжи. О чем и свидетельствует данная служебная записка в ЦК КПСС председателя КГБ Владимира Семичастного № 3265-с от 25 декабря 1962 года.

Из документа следует, что еще в 1955 году «с ведома инстанций» КГБ издал указание, «определяющее порядок рассмотрения заявлений граждан, интересующихся судьбой лиц, расстрелянных по решениям несудебных органов (б. Коллегией ОГПУ, тройками ПП [полномочное представительство. — Авт.] ОГПУ-НКВД-УНКВД и Комиссией НКВД СССР и Прокурора СССР)». В соответствии с этими указаниями органы госбезопасности сообщали членам семей осужденных, «что их родственники были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах лишения свободы, а в необходимых случаях при разрешении имущественных или иных правовых вопросов регистрируют в загсах смерть расстрелянных с выдачей заявителям свидетельств, в которых даты смерти указываются в пределах 10 лет со дня ареста, а причины смерти — вымышленные».

Как пояснял Семичастный, «установление в 1955 году указанного порядка мотивировалось тем, что в период массовых репрессий было необоснованно осуждено большое количество лиц, поэтому сообщение о действительной судьбе репрессированных могло отрицательно влиять на положение их семей», а также «могло быть использовано в то время отдельными враждебными элементами в ущерб интересам советского государства».

Данная «проблема» возникла у чекистов задолго до 1955 года: сокрытие самого факта массовых казней своих сограждан стало их головной болью еще в разгар «Большого террора». Лишь с октября 1936 года по ноябрь 1939 года, как следует из документов, и лишь по делам, которые вели органы госбезопасности, было расстреляно не менее 724 тысяч человек, к 1950-м годам счет казненных шел уже на миллионы. При этом родственников подавляющей массы расстрелянных о казни их близких не извещали никогда: даже тоталитарное общество сталинской поры могло бы не выдержать шока от информации про расстрел столь колоссального количества, в общем-то, обычных обывателей. Потому для сокрытия и была первоначально придумана гениальная формулировка про «10 лет без права переписки». Но когда пресловутые 10 лет кончились, но люди так и не вернулись, у их близких возникли вполне логичные вопросы: где?! И, как законопослушные граждане, они стали бомбардировать своими запросами все инстанции. Для «компетентных органов» это стало проблемой: что отвечать?

Выход нашли в сентябре 1945 года: Лаврентий Павлович Берия велел своим подчиненным на такие запросы отвечать, что их осужденные родственники умерли, отбывая наказание в местах заключения. Причем сообщать это велено было только устно.

Однако это распоряжение Берии выполнялось, видимо, лишь по линии НКВД-МВД, но не НКГБ-МГБ. О чем свидетельствует служебная записка в Политбюро ЦК ВКП(б) министра госбезопасности Семена Игнатьева № 837/и от 30 октября 1951 года «О порядке ответов родственникам лиц, осужденных к высшей мере наказания». До сведения высшей инстанции (читай: Сталина) доводится, что «согласно существующему в МГБ СССР порядку, на заявления лиц, осужденных к ВМН: Коллегией ОГПУ — до 1934 года, тройками ПП ОГПУ в 1931–1933 гг., Особой комиссией НКВД СССР и Прокуратуры СССР и тройками НКВД республик, УНКВД краев и областей в 1937–1938 гг., Особым совещанием при НКВД СССР в 1941–1942 гг. и Военной коллегией Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 года, — даются ответы, что эти лица осуждены к 10 годам лишения свободы и направлены для отбытия наказания в лагеря с особым режимом без права переписки и передач». Только вот «в связи с тем, что со времени осуждения большинства указанных выше лиц прошло уже больше 10 лет, такого рода ответы органов МГБ не удовлетворяют родственников осужденных… В связи с этим родственники осужденных обращаются с многочисленными жалобами в центральные партийные и правительственные органы, к руководителям партии и правительства, настойчиво добиваясь получения исчерпывающего ответа о судьбе осужденных». В связи с чем министр госбезопасности полагает целесообразным изменить существующий порядок информирования и «родственникам лиц, осужденных к ВМН, со дня ареста которых прошло свыше 10 лет, объявлять устно, что осужденные умерли в местах заключения». Причем такие ответы давать только самым близким членам семьи: родителям, жене, мужу, детям. «В целях сохранения строгой конспирации в этой работе, — предлагал Игнатьев, — составление справок о смерти осужденных… возложить на центральный аппарат МГБ СССР, а объявление этих справок — на ответственных работников органов МГБ на местах». Но Сталин это предложение не поддержал, на документе есть помета: «Подождать».

Изменения наступили уже после смерти Сталина, но не кардинальные. 24 августа 1955 года председатель КГБ при Совете министров СССР генерал армии Иван Серов подписал директивное указание № 108сс, устанавливающее новый порядок извещения родственников расстрелянных — точь-в-точь такой, какой и предлагал четырьмя годами ранее Игнатьев: на все запросы отвечать (только устно!), что «осужденные были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах заключения», ответы давать «только членам семьи осужденного: родителям, жене-мужу, детям, братьям-сестрам». Справку о смерти оформлять только в исключительных случаях — при решении родственниками имущественных и правовых вопросов. Причину смерти в таких случаях приказано было сообщать приблизительно: какую угодно, только не подлинную, чаще всего писали «сердечная недостаточность». Дату смерти, согласно той же инструкции, надо было указывать «в пределах десяти лет со дня его ареста»: их брали с потолка, чаще всего стараясь впихнуть в «удобный» военный промежуток 1941–1945 годов.

Прошло еще семь лет, пока на Лубянке не дошли, что все надо менять уже кардинально: «Существующий порядок сообщения вымышленных данных, — информировал инстанцию Семичастный, — касается в основном невинно пострадавших советских граждан, которые были расстреляны по решениям несудебных органов в период массовых репрессий». К тому же уже реабилитирована почти половина тех расстрелянных, сталинские беззакония разоблачены, потому «существующий порядок рассмотрения заявлений граждан с запросами о судьбе их родственников считаем необходимым отменить». Аргументирует это председатель КГБ тем, что сообщение гражданам вымышленных дат и обстоятельств смерти близких им лиц «ставит органы госбезопасности в ложное положение, особенно при опубликовании в печати дат смерти лиц, имевших в прошлом заслуги перед партией и государством». Тем паче скрывать, собственно, уже больше нечего, «советские люди о массовых нарушениях социалистической законности осведомлены». Разумеется, председатель КГБ не собирается идти на полную «сознанку», потому, хотя и предлагает реальные обстоятельства смерти сообщать родственникам, но опять-таки лишь устно! Документы же оформлять в загсах с подлинной датой расстрела, но — без указания причины смерти, «при этом имеется в виду, что данный порядок не будет распространяться на лиц, в отношении которых ответы давались в соответствии с ранее установленными и действующим в настоящее время порядками рассмотрения заявлений». Проще говоря, тем, кому уже соврали, правду сообщать не собирались. Большая государственная ложь продолжала жить своей жизнью.