Глава 7. Палач в кожаном фартуке

Даже по сей день нередко можно встретить утверждения, что 22 тысячи поляков — тех, что в 1939 году были взяты в плен Красной армией, переданы НКВД и исчезли, — расстреляли якобы не чекисты, а немцы. Мародеры истории объявляют «подтасовкой» и «фальсификацией» даже архивные документы, наглядно свидетельствующие, что этих пленных в 1940 году уничтожили по решению Сталина и Политбюро ЦК ВКП(б).

Грядка чекиста

…В селе Медном (если уж точнее, это место, что в 35 км от Твери, скорее ближе к селу Ямок) я побывал зимой, и поначалу могло показаться, что попал в сказку — столь изумительно красив этот заснеженный сосновый лесок на высоком берегу реки Тверца. Только вот лес оказался не сказочным, а усеянным высокими могильными крестами. На некоторых из них и на деревьях видны привязанные фотографии людей в польской военной форме. На красной стене мемориала высечены 6311 польских имен и фамилий. Прохожу дальше — уже иные фотографии на деревьях, их много меньше. Вот человек в облачении православного священника — Константин Августович Кунстман, год смерти — 1937-й. На другом дереве эмалевая табличка: красивое лицо, шикарные «чапаевские» усы — Петр Сергеевич Черных, дата смерти — 28 марта 1938 года. Позже нашел это имя в списках жертв Большого террора: столяр из Завидово, жил там в доме № 9, что по 2-й Рабочей улице. В могильных ямах под одними и теми же деревьями лежат и расстрелянные поляки, и наши соотечественники. Наших — свыше пяти тысяч, только имен их нет… «Наших соотечественников, расстрелянных чекистами, — поясняет Елена Образцова, заместитель директора Мемориального комплекса „Медное“ по научной работе, — тайно привозили сюда для захоронения до 1953 года».

Иван Цыков, научный сотрудник мемориала «Медное», подводит к висящей на ограде облупленной табличке: «Внимание! Вход, въезд на территорию комплекса строго запрещен! Территория охраняется служебными собаками». «Она еще с тех времен, когда тут были дачи КГБ», — говорит Иван. Это место чекисты облюбовали давно: сначала тут были домики отдыха шишек центрального аппарата НКВД, затем дачи управления НКВД по Калининской области. Место, как оказалось, удобное во всех отношениях — и для отдохновения, и для тайного погребения расстрелянных. Еще и для грядок: как вспоминают бывшие обитатели дач, клубника тут была знатная.

Лагерь для польских пленных в Калининской области расположили удачно: вдали от сторонних глаз — на Селигере, в Ниловой Пустыни — бывшем мужском монастыре. Там содержали в основном бывших польских полицейских, жандармов, пограничников. А в марте из Москвы поступили приказ и детальные инструкции о проведении операции по «разгрузке» лагеря. И с апреля по май 1940 года поляков партиями стали вывозить из Осташкова. «Путь этих польских пленных четко вычисляется по документам Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД и Главного управления конвойных войск НКВД, — рассказывает Елена Образцова. — Из лагеря гнали в Осташков на станцию, оттуда по железной дороге в Калинин. Там конвой сдавал свой „груз“ УНКВД, где все следы пленных из Осташковского лагеря обрываются, живыми их больше не видели…».

Когда в конце 1980-х годов Медное зазвучало в связке с Катынью, товарищи из КГБ заталдычили: там, мол, захоронены советские солдаты, умершие в полевом госпитале. Но в августе 1991 года следственная группа Главной военной прокуратуры (ГВП) СССР провела на территории дач КГБ частичную эксгумацию. Первая же вскрытая яма принесла страшный «улов»: человеческие кости, фрагменты польских мундиров, форменные пуговицы и головные уборы польской тюремной стражи и горных стрелков, медальоны-«смертники» служащих пограничной охраны, военной жандармерии. Нашли также документы, письма, личные вещи…

«Когда вскрыли, там был жуткий трупный запах, словно лежали тела совсем „свежие“, только начавшие разлагаться, — рассказывал мне полковник Анатолий Яблоков, один из тогдашних руководителей следственной группы ГВП. — Многие тела сохранились столь прекрасно, будто их закопали буквально накануне. Мы так пропитались трупным запахом, что от нас несло несколько месяцев, когда мы ехали в электричках, люди в ужасе шарахались от нас и выбегали из вагонов. Зато все сомнения отпали сразу: обрывки польской формы, пуговицы с польским орлом, медальоны… И у всех пулевые отверстия в затылочной части черепов».

Смоленская «Маньчжурия»

17 сентября 1939 года Красная армия ударила в спину польской армии, сражавшейся с вермахтом. «Стремительным натиском части Красной армии разгромили польские войска», — гласил приказ наркома обороны СССР Ворошилова. В советский плен попало свыше 250 тысяч польских военнослужащих, а всего, как подтверждено документально, органы НКВД «выкачали» с захваченных территорий свыше полумиллиона человек. Сразу пошли и расстрелы: лишь за первые недели «освобождения» Западной Белоруссии и Западной Украины чекисты ликвидировали несколько тысяч человек.

Как бесстрастно зафиксировали документы, 5 марта 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) поручило НКВД СССР расстрелять 14 700 «бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков», содержащихся в трех спецлагерях, да еще 11 000 польских «фабрикантов» и чиновников, которые сидели в тюрьмах западных областей Белоруссии и Украины. Сталин лично завизировал палаческую директиву, скрепив ее своей подписью. Там же зафиксированы и подписи Ворошилова, Молотова, Микояна, свое согласие телефонировали Калинин и Каганович.

НКВД директиву высшей инстанции исполнил, хотя цифры несколько скорректировал. И в мае 1940 года следы 21 857 пленных, содержавшихся в Осташковском (Калининская область), Козельском (Смоленская область), Старобельском (Харьковская область) лагерях и тюрьмах, потерялись навсегда. От них перестали приходить письма, всякое упоминание о них исчезло из документов. Когда в декабре 1941 года глава польского правительства генерал Сикорский на встрече со Сталиным спросил, куда делись тысячи пленных, то услышал в ответ: «Они убежали». — «Куда?!» — «Ну, в Маньчжурию», — пожал плечами Сталин.

13 апреля 1943 года эта самая «Маньчжурия» обнаружилась — в Катынском лесу: германское радио сообщило о находке там останков польских офицеров, расстрелянных НКВД. Под присмотром немцев 4143 тел эксгумировала комиссия польского Красного Креста. Большинство найденных было убито пистолетным выстрелом в затылок, у некоторых были раны от советских четырехгранных штыков. 2815 человек удалось идентифицировать: все оказались из Козельского лагеря, внезапно опустевшего в апреле-мае 1940 года.

В этот момент и была зачата сталинская контрверсия: злодеяние — дело рук самих гитлеровцев, к которым «бывшие польские военнопленные» якобы попали после отступления советских войск. Зыбкость этого «предположения» просматривалась изначально: не могли же немцы захватить поляков сразу всех трех лагерей, «исчезнувших» в 1940 году! Неужели конвоиры из НКВД сдавали немцам пленных поляков с рук на руки, по приемо-сдаточной ведомости? В Козельск части вермахта вошли 8 октября 1941 года, Старобельск пал лишь 12 июля 1942 года, а до Ниловой Пустыни, где был Осташковский лагерь, немцы и вовсе не дошли. Да и можно ли поверить, что лагеря с пленными держали буквально в двух шагах от линии фронта: в одном случае почти четыре месяца, в другом — свыше года?

«Никаких документов вы не видели…»

В январе 1944 года так называемая «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» (комиссия Н. Бурденко) опубликовала свой вывод: поляки расстреляны немцами. Эта версия почти на полвека и стала официальной.

Один из бывших сотрудников Центрального государственного архива Советской армии (ЦГАСА, ныне — Российский государственный военный архив) поведал такую историю. В середине 1987 года по указанию Главного архивного управления при Совмине СССР и во исполнение директивы ЦК КПСС от архивистов ЦГАСА потребовали провести широкомасштабное выявление всех документов по истории советско-польских отношений. Особое внимание было предписано уделить «освободительному походу в Западную Белоруссию и Западную Украину» 1939 года и его последствиям. За предельно короткий срок лишь в нескольких из фондов ЦГАСА (секретариат наркома обороны, Главного политуправления РККА, Генштаба и др.) был обнаружен колоссальный объем документов, зафиксировавший фактическую сторону событий. В том числе нашли документы, адресованные наркому обороны Ворошилову, освещавшие судьбу военнопленных польской армии — захваченных частями РККА и переданных затем в ведение НКВД. Там были, например, копии записок Берии на имя Сталина, переписка между учреждениями Наркомата обороны и НКВД, выписки из решений Политбюро, шифротелеграммы ЦК, отчеты разных инстанций, включая начальника специально созданного тогда управления по делам военнопленных НКВД, масса других документов.

Все это абсолютно точно указывало: сколько и где содержалось под стражей пленных. И какую судьбу уготовило им сталинское Политбюро: рядовых из числа этнических украинцев и белорусов было предложено распустить по домам, предварительно использовав под надзором НКВД на дорожных работах. Весь поток информации обрывался сверхсекретным сообщением, предназначенным только лично Ворошилову, как члену Политбюро. Шифротелеграмма из Особого сектора ЦК извещала о принятом «решении Политбюро ЦК ВКП(б)» (читай: Сталина) «по предложению наркома НКВД» (т. е. Л. Берии) распределить по трем специальным лагерям оставшуюся часть военнопленных — особо злостных врагов советской власти: офицеров и генералов, жандармов, капелланов, попутно прихваченных «гражданских» ксендзов, а также бывших военнослужащих польской армии (так называемых осадников) и всех сколь-нибудь причастных к разведке и контрразведке. На этом все обрывалась: о поляках больше ничего, словно они сгинули.

Найденные в ЦГАСА сведения обобщили в пространном отчете, который отправили заказчику спецпочтой. Несколько месяцев спустя мой собеседник, который возглавлял группу исполнителей задания и был автором-составителем отчета, поинтересовался судьбой материалов у одного из руководителей Главархива. В ответ услышал резкое: «Для вас лично лучше будет считать, что не только никакого письма не было, но и документов никаких вы никогда не видели». Какое-то время спустя мой собеседник узнал: именно тогда на одном из заседаний Политбюро Валентин Фалин, высокопоставленный чиновник ЦК КПСС, доложил, что проверка в государственных и ведомственных архивах якобы не выявила каких-либо новых сведений по польским военнопленным…

Но в апреле 1990 года под давлением обстоятельств президент СССР Михаил Горбачев был вынужден сообщить президенту Польши Войцеху Ярузельскому: обнаружились доказательства, что «расправа с польскими офицерами в Катыни была осуществлена тогдашними руководителями НКВД». Правда, улики те поспешили окрестить «косвенными». С подачи Валентина Фалина полякам откровенно солгут, что материалы обнаружены «вне пределов ведомственных архивов. В последних, к сожалению, никаких документов не сохранилось».

Но вскоре выяснилось, что все прекрасно сохранилось, и высшее руководство КПСС об этом было прекрасно осведомлено. О чем свидетельствовали материалы «Пакета № 1», в прочтении которых расписались все генсеки от Хрущева до Горбачева. В пакете были подлинники докладной записки Берии — предложение о ликвидации польских пленных, выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) — та самая директива о расстреле; записка председателя КГБ при Совете министров СССР А. Н. Шелепина от 3 марта 1959 года — сведения о расстреле по решению Политбюро 21 857 польских граждан и предложение: уничтожить материалы по операции, поскольку они «не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности»…

Пуля в затылок — труп на транспортер

Один из ярых поборников сталинской версии, польский публицист Ромуальд Святек, писал: «Я поверю, что ответственность за Катынь должен нести Сталин, а не Гитлер, только в том случае, если могилы польских заключенных из Осташкова и Старобельска будут найдены в окрестностях Калинина или Харькова». Как раз там расстрелянных пленных и нашли — близ тверского села Медное и в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова. Когда расследованием занялась Главная военная прокуратура, нашли даже исполнителей-палачей, давших показания. Каратели-ветераны показали и места захоронения расстрелянных.

«В 1990 году прокуратура Харьковской области возбудила уголовное дело по факту обнаружения массовых захоронений советских граждан в дачном поселке Управления КГБ, — рассказывал Анатолий Яблоков. — А прокуратура Калининской области возбудила дело по факту исчезновения в мае 1940 года польских военнопленных из Осташковского лагеря НКВД. Генеральная прокуратура СССР объединила оба этих дела, поручив их Главной военной прокуратуре (ГВП). Я тогда служил в Управлении по реабилитации жертв политических репрессий ГВП СССР и, пока меня не включили в следственную группу, о расстреле поляков вообще не знал. Поручение было четким: установить, что именно случилось, выявив лиц, причастных к этому. Начали мы с работы в архивах. Собственно, на основе архивных материалов и выяснили главное: что предшествовало исчезновению поляков, откуда, как и куда их везли, кому передавали. По документам установили и причастных, выявили и допросили некоторых из них. К 1991 году мы уже имели представление, что, собственно, произошло в 1940-м. Затем провели частичные эксгумации. Одновременно наша группа провела экспертизу материалов расследования в Катынском лесу — и международной комиссии, работавшей в 1943 году под присмотром немцев, и советской комиссии Бурденко. Мы пришли к выводу, что обе они были несвободны от политических установок. Работе же комиссии Бурденко и вовсе предшествовала настоящая спецоперация по фальсификации улик. Сразу после освобождения Смоленска там работала спецгруппа генерала госбезопасности Леонида Райхмана. Его люди несколько месяцев готовили лжесвидетелей и фабриковали улики, которые должны были доказать, что польских пленных уничтожили немцы. На огромном массиве документов мы абсолютно точно установили: польские пленные, обнаруженные в Катынском лесу, возле Харькова и близ Медного, расстреляны весной 1940 года сотрудниками НКВД. Выявили имена-должности организаторов и исполнителей, установили, как это происходило технически. Все это не было самодеятельностью: пленных уничтожили по приказу высшей инстанции. Какой? Помню, как ответил на этот вопрос бывший начальник Калининского УНКВД Токарев: „Выше Политбюро у нас не имеется никаких инстанций. Только седьмое небо“».

Генерал-майор Дмитрий Токарев (ему на момент допроса было почти 90 лет), как вспоминает Анатолий Яблоков, показания дал исчерпывающие: «Говорил просто артистично, память изумительна. И в словах его сквозило явное сожаление, переживание и, быть может, даже раскаяние о содеянном, хотя лично он в расстрелах, видимо, не участвовал. Но точно понимал, что совершается преступление».

В марте 1940 года Токарева неожиданно вызвали в Москву вместе с заместителем и комендантом, по поводу чего они даже шутили: вот, едем, мол, со своим комендантом — именно коменданты ведь исполняли смертные приговоры. Поведал Токарев, как на совещании у Кобулова, одного из самых доверенных сотрудников Берии, представители трех областных УНКВД получили инструктаж о расстреле. Как почти месяц готовились к приему пленных, как в Калинин из Москвы для прибыла группа высоких чинов: начальник Главного транспортного управления НКВД комиссар госбезопасности 3-го ранга С. Р. Мильштейн, его заместитель — старший майор госбезопасности H. И. Синегубов, начальник штаба конвойных войск комбриг М. С. Кривенко и начальник комендантского отдела Административно-хозяйственного управления НКВД майор госбезопасности В. М. Блохин. Василий Блохин — главный палач НКВД, «рекордсмен»: считают, что за годы своей «работы» он лично расстрелял от 10 000 до 50 000 человек! Мог самолично «исполнить» 200 человек за день…

Пленных доставляли в Калинин из Осташкова по железной дороге партиями. «Строго по именному списку, — уточняла в Медном Елена Образцова. — Не по головам, абстрактные 100–200 или 300 человек, а конкретных людей, сверяя все по документам». Размещали в камерах внутренней тюрьмы УНКВД. Которую, как показал Токарев, специально под эту операцию освободили от своих арестованных, перебросив их в другую тюрьму. Процедура была такой: поляков поодиночке вели в «красный уголок», сверяли фамилию, имя, год рождения, надевали наручники. Затем, показал Токарев, «вводили в камеру и стреляли в затылок. Вот и все». В подвале установили транспортер, на который сбрасывали убитого. Транспортер подавал тело в окно, во двор, там расстрелянных грузили в машины, кузова накрывали брезентом и везли трупы в Медное. Там уже ждал ров, выкопанный экскаваторами. Тела сваливали в ямы и засыпали. Кузова от крови отмывали ежедневно, брезентовые полотнища после завершения операции Блохин приказал водителям сжечь. После каждой ночи Токарев сообщал заместителю наркома Меркулову: по такому-то наряду исполнено (т. е. расстреляно) столько-то.

Токарев вспомнил, как в первый день расстрелов к нему в кабинет зашел Блохин и сказал: «Ну, пойдем». «Мы пошли. И тут я увидел весь этот ужас… Блохин натянул свою специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный кожаный коричневый фартук, кожаные коричневые перчатки с крагами выше локтей. На меня это произвело огромное впечатление — я увидел палача!» Токаревское описание Блохина детально соответствует тому, которое со ссылкой на ветеранов НКВД привел в своей книге Теодор Гладков: «В швейной мастерской административно-хозяйственного управления НКВД Блохину сшили по его заказу длинный, до самого пола, широкий кожаный фартук, кожаный картуз и кожаные перчатки с раструбами — чтобы не забрызгивать кровью одежду». В первую ночь расстреляли 343 человека, заканчивали при восходе солнца, торопились. И Блохин приказал больше 250 не привозить. «Как же вы справились?» — изумился военный прокурор. «Да вот так и справились», — вздохнул Токарев. Для облегчения трудоемкого процесса московские товарищи привезли с собой в чемоданах партию немецких 7,65-мм пистолетов марки «вальтер».

Сталинский «вальтер»

Главный аргумент ревнителей замшелой сталинской версии — немецкое оружие. В Катынском рву действительно найдены гильзы немецкого производства, под «браунинговские» пистолетные патроны калибра 7,65 мм, реже — 6,35 мм. Тут и восклицают: чекисты не могли использовать иностранные оружие и патроны, у них были табельные револьверы «наган» и пистолеты «ТТ»! Импортное оружие в СССР тогда якобы было редчайшей экзотикой. Утверждающие так — дремучие дилетанты или откровенные лжецы. Полковник юстиции Анатолий Яблоков вспоминает: «Когда мы изучали архивные материалы, то часто натыкались на документы: у того сотрудника НКВД „вальтер“, у этого, другого. У самого Токарева, кстати, тоже был „вальтер“».

Итак, об «экзотике». Начну с того, что еще до 1917 года на руках у населения в России скопилось сотни тысяч иностранных пистолетов, и в основном как раз под пресловутый «браунинговский» патрон калибра 7,65 мм: под него вообще сконструировано 80 процентов всех пистолетов в мире. А уж во время Первой мировой войны «стволов», в том числе и под этот патрон, и вовсе было ввезено в страну немерено. Из одной лишь Испании, например, российское военное ведомство тогда получило сто тысяч пистолетов системы Браунинга. И к 1920-м годам количество бродящих по стране иностранных пистолетов разных марок шло на миллионы. Самым же ходовым (после «наганов») было оружие именно под патроны Браунинга. Вплоть до начала 1930-х годов эти «шпалеры» были на руках у огромного количества «ответработников»: военных, чекистов, партийных, комсомольских, советских, хозяйственных деятелей. Даже у кассиров и бухгалтеров! Такими пистолетами еще и награждали нередко. Да и вообще в той номенклатурной среде было столь же престижно иметь «браунинг», «вальтер» или карманную модель «маузера», как ныне — раскатывать на «БМВ» или «Мерседесе». Что далеко ходить за примерами: Сталин постоянно носил «маузер» (модель 1910 года), помимо которого у него было еще не менее шести «вальтеров» и пара «браунингов». Импортное оружие предпочитал и нарком внутренних дел Николай Ежов — у него при обыске нашли два «вальтера» и два «браунинга». Лаврентий Берия предпочитал «браунинги», Мехлис пользовался немецким пистолетом «Ортгис» калибра 7,65 мм, Буденный — «вальтером». Из подаренного «вальтера» застрелилась и жена Сталина, Надежда Аллилуева. Из «карманного» 7,65-мм «маузера» выстрелил себе в сердце Владимир Маяковский (а еще у него были 7,65-мм «браунинг» и «байярд»)…

С середины 1930-х годов оружие стали изымать, пошли конфискации во время арестов — все эти тысячи изъятых «стволов» концентрировались в НКВД. Хотя и своих у чекистов хватало: их закупали за рубежом не только для начальства, но и для оперативных нужд. Особенно пришелся по душе чекистам именно 7,65-мм «вальтер», модели PP и PPK. В специализированной оружейной литературе на сей счет есть конкретные ремарки. Вот цитата из справочника А. Потапова «Приемы стрельбы из пистолета. Практика СМЕРШа»: «В середине 30-х годов в большом количестве „вальтер“ РРК калибра 7,65 мм был закуплен в Германии для советских спецслужб. На одной из первых инструкций по его применению стояла резолюция одного из высокопоставленных руководителей НКВД: „Очень хорошая машина“».

Так что в СССР тогда это немецкое изделие имелось — и в «товарных» объемах. А патроны, нелицензионное производство которых наладить не удалось, регулярно закупали большими партиями за границей, прежде всего в Германии, у фирмы «Геко», напрямую и через подставные фирмы. Даже после прихода Гитлера к власти.

Можно лишь усмехнуться, слыша «аргумент»: поставки патронов из Германии в Советский Союз не подтверждаются документами. А какие вообще документы тех лет по советским закупкам и поставкам военного имущества доступны?! Вся эта документация намертво закрыта и по сей день. И, видимо, лишь по недогляду просочился документ, из которого следует: лишь на одном из складов Главного артиллерийского управления тогда лежало свыше 11 тысяч пистолетов под тот самый 7,65-мм патрон Браунинга.

Использовалось ли импортное оружие для расстрелов? А как же: во время Большого террора в ход шло абсолютно все. Следы использования чекистами при расстрелах иностранного оружия обнаруживаются по всей стране! Есть и документы. Например, из архива Управления ФСБ по Ульяновской области: акт об израсходовании с августа 1937-го по февраль 1938 года 1713 патронов, в том числе 127 пистолетных калибра 7,65 мм и 185 — калибра 6,35 мм. Так что ничего экзотического в применении импортной техники и боеприпасов не было.

Напомню: немецкие гильзы в Катыни нашли сами немцы, а уж им точно ничто не мешало накидать в те рвы советские гильзы хоть мешками. Не накидали, а нудно и педантично стали выяснять, откуда что взялось. Маркировка на донышке гильз «Geco 7,65 D.» позволила установить: патроны сделаны на заводе Gustav Genschow & Co. AG в Дурлахе с 1922-го по 1931 год. Так ведь и в Медном поляки, как показала экспертиза, тоже застрелены из пистолетов калибра 7,65 мм. Найдены там и гильзы, аналогичные катынским.

Отчего импортное оружие предпочли отечественному? «Палач имеет право выбора инструмента по руке», — горько шутил Анатолий Яблоков. Но все проще: выбор был продиктован обстоятельствами — огромными масштабами операции и жесткими сроками. Ведь за месяц-полтора предстояло ликвидировать 14 700 военнопленных из трех лагерей, причем с соблюдением строжайшей конспирации. Если бы поляков «шлепали» по — старинке, из «наганов», с «разгрузкой» того же Осташковского лагеря едва управились бы за год! Предельная же конспиративность операции делала невозможным использование и больших расстрельных команд, а контингент палачей был невелик: всего за расстрел пленных впоследствии поощрили 125 сотрудников НКВД, включая машинисток и водителей. Выходит, в среднем на каждого палача пришлось до 600 человек.

Сделать такое только лишь «наганами» было бы затруднительно. Может, оперативники НКВД и любили точный бой «нагана», но уж точно не расстрельщики: от него после сотен еженощных выстрелов могла и отняться «рабочая» рука палача, а у признанных «мастеров» этого дела и вовсе развивался букет профессиональных заболеваний. Да и не столь уж хорош сей «инструмент»: безотказны были «наганы», сделанные до революции, качество же «наганов» советского производства порой было ужасающим. По рассказам тех, кто по роду службы в конце 1920-х — середине 1930-х годов отстреливал на испытательных полигонах образцы самого разнообразного стрелкового оружия, стреляные гильзы из барабанов «наганов» приходилось выколачивать при помощи выколотки, молотка и мата. Да и качество советских патронов было то еще: частые осечки, гильзу при выстреле могло раскрыть «тюльпаном». У советских «наганов» тех лет от удара нередко деформировалась рама, ломался механизм. Во время массовых расстрелов 1937–1938 годов выход из строя «орудия труда» к концу «рабочей смены» был обычным делом. Чекистов это мало заботило, пока это не грозило срывом расстрельных планов: в пик террора типовое областное управление НКВД в среднем уничтожало от 200 до 500 человек в месяц. Но тут УНКВД по Калининской области силами 30 палачей надлежало скрытно «исполнить» аж 6300 поляков за пять-шесть недель. С «наганами» в заданные сроки уложиться было просто нереально: не заряжать же для безостановочности сразу 60–70 наганов, держа всю эту кучу железа под рукой! Потом все это надо было перезарядить, по одной выколачивая стреляные гильзы, почистить оружие и снова зарядить — по одному патрону… А времени-то в обрез.

Десяток-другой пистолетов и полсотни снаряженных обойм явно оптимален. Но и «ТТ» для столь напряженной и скоростной спецоперации, как выяснилось, не годился. И патрон слишком убойный — пуля, прошив тело, запросто могла срикошетить от стены, нередко она раскалывала голову, как орех, и во все стороны разлетались кровь, мозг… К тому же эта «машинка» безнадежно устарела фактически еще при принятии на вооружение. Обычным делом было самопроизвольное выпадание магазина из его рукоятки, низкая живучесть деталей, быстрое изнашивание ударно-спускового механизма. При интенсивном его использовании отказы, задержки, осечки и т. п. порой шли после 40, а то и после 15–20 выстрелов. При непрестанной стрельбе могло и ствол разорвать (тем паче на его производство обычно шли бракованные винтовочные стволы). Недовольство «ТТ» было столь велико, что уже в 1938 году объявили конкурс на его замену, а в 1941-м приняли решение о снятии его с вооружения, вот только исполнить не успели. В общем, беспрецедентная спецоперация требовала и спецоружия. Каковым и стал пресловутый «вальтер» — как «очень хорошая машина»: меньше отдача, не так сильно нагревался при непрерывной стрельбе, да и его калибр позволял расстреливать «аккуратно», проделывая небольшие дыры в черепе, а не разнося его. Что, кстати, показала и экспертиза черепов, найденных в Медном. Такой вот оружейный экскурс.

Мародеры истории

Тверь, Советская улица, 4, — красивое четырехэтажное здание, где располагалось калининское УНКВД; ныне тут Тверская государственная медицинская академия. Изначально это была мужская гимназия, в которой учился будущий авиаконструктор Андрей Туполев. О чем и напоминает мемориальная доска. Другая табличка — «польская», еще одна — в память людей, замученных здесь чекистами в 1930–1950-е годы. Побродил по коридорам академии. Камеры были здесь под чердаком и в полуподвале. Но попасть в подвал не удалось, хотя мое издание, газета «Совершенно секретно», и направило официальную просьбу ректору академии Михаилу Калинкину. Прежний ректор журналистов в эти подвалы допускал. Калинкин отказал: нечего, мол, там смотреть. Ректор, видимо, хорошо чувствует дуновения политических ветров, гибко следуя линии партии и правительства, согласно которой даже упоминания о репрессиях при сталинизме излишни. Да в Твери о них ничего и не напоминает, даже в музеях. Тверской государственный объединенный музей — прямо напротив бывшего здания УНКВД. Но какие уж там поляки, пленные — в экспозиции нет и намека, что вообще был такой Большой террор, во время которого чекисты истребили тысячи тверичей. А зачем, сказали мне в музее, что это вообще такое и для чего нам об этом знать…

ГВП расследование «польского дела» неожиданно прекратила в 2004 году, а 116 из 183 его томов объявлены содержащими гостайну, засекречено даже постановление о завершении дела. Видимо, не хочет государство оглашать имена палачей, стукачей и, главное, организаторов преступления. Ведь тогда придется сказать, что главную ответственность несет Политбюро ЦК ВКП(б) и лично «эффективный менеджер» — Сталин.

Не иначе как «по случайности» это совпало и с неприкрытым реваншем сталинизма на государственном уровне. Жест государства был столь откровенен и на телеканалах — словно по команде незримого кукловода — замелькали передачи, утверждающие, что Сталин тут ни при чем. «Мародерам истории» предоставили свои полосы даже некогда приличные издания, а их опусами ныне забиты книжные полки магазинов.

И в Медном это видно невооруженным глазом, достаточно лишь из польской части мемориала (где действительно никто не забыт) шагнуть в нашу — просто ужас. Никаких имен — кроме нескольких самопальных табличек, прикрученных родственниками, на глазах разрушающийся мемориальный комплекс, финансирование которого прекращено аккурат в 2004 году. Все держится лишь на поистине героическом энтузиазме работников мемориала. Директор комплекса «Медное» Наталья Александровна Жарова демонстрирует документ, адресованный вышестоящей инстанции. Это просто крик души: «…Течет крыша сервисного блока… начала отваливаться внутренняя штукатурка, отрывается от стен внутренняя электропроводка, гниют деревянные оконные блоки… по стенам и потолку пошла плесень…». На ремонт крыши срочно нужно 5 млн рублей, на достройку — 87,77 млн рублей…

Но тратиться на память о своих гражданах государство не желает, не забывая при этом восславить «эффективного менеджера» — палача. Да и не в деньгах лишь дело: как установить, кто и где упокоился, если управление ФСБ по Тверской области напрочь закрыло доступ к материалам о репрессиях. В соответствии с ведомственной инструкцией и в рамках современных веяний.

P. S. Смерть за смерть?

Примечательны судьбы некоторых палачей. Застрелился «исполнявший» пленных водитель Калининского УНКВД Н. И. Сухарев, вроде бы покончил с собой и выслужившийся до генерал-майора В. И. Павлов — бывший заместитель начальника этого же УНКВД. Спился и сошел с ума, а затем тоже вроде бы застрелился комендант управления А. М. Рубанов. Комендант дач госбезопасности в Козьих Горах (Катынский лес) П. М. Карцев, по свидетельству его дочери, после войны показал ей место захоронения расстрелянных, лег на него и долго рыдал, а 18 января 1948 года покончил с собой. Главный палач Советского Союза Василий Блохин очень гордился тем, что лично расстреливал самых известных людей страны, в том числе военачальников Якира, Тухачевского, Уборевича, своего бывшего наркома Ежова, писателя Бабеля, журналиста Кольцова, режиссера Мейерхольда. Палач выслужил генеральские погоны, но после смерти Сталина его уволили «по болезни», вскоре лишили генеральского звания «как дискредитировавшего себя за время работы в органах», и 3 февраля 1955 года Блохин умер: от инфаркта миокарда, по официальной версии, но долго ходили слухи, что на самом деле он застрелился. Похоронили его на Донском кладбище, там же, где сбрасывали прах его жертв. Относительно недавно ему поставили шикарное новое надгробие, но на памятнике все равно постоянно появляются надписи: «палач», «убийца»…

Плохо кончили и многие высокие организаторы массового расстрела: в 1953 году расстреляны Лаврентий Берия, Богдан Кобулов, Всеволод Меркулов, в 1955-м расстрелян генерал Соломон Мильштейн.

Бывший начальник УПВИ НКВД СССР Петр Сопруненко успел дать показания следователям ГВП и спокойно умер на 85-м году жизни. Генерал Дмитрий Токарев умер на 91-м году жизни, а его портрет и поныне висит в галерее самых почетных чекистов в здании Тверского управления ФСБ.