Год 1125 Река Альта, близ Переяславля. Киев

«Всё ся минеть» — слова, приписываемые мудрейшему из смертных, библейскому царю Соломону.... В мире нет ничего вечного, и умирать — рано или поздно — приходится любому человеку, даже самому могущественному и достигшему высшей власти...

Князь Владимир Всеволодович прожил долгую — особенно по меркам своего века — жизнь. Жизнь, в которой было всё — победы и поражения, падения и взлёты. Можно сказать, что он достиг всех тех целей, которые некогда ставил перед собой. Своим сыновьям он оставлял сильную, сплочённую державу, всецело подчинявшуюся воле киевского князя. Все его противники были побеждены им, все должны были признать его власть; те же, кто отказался сделать это, либо умерли своей смертью, либо ушли из жизни не без помощи тайных или явных приспешников киевского князя. И теперь во всём княжеском роде не осталось никого, кто мог бы оспорить у его сыновей право владения Киевом, а значит, и всей Русской землёй. Теперь князь мог со спокойной душой встретить неизбежный конец. Он и принял смерть так, как подобает христианину, как, наверное, хотелось бы встретить свою кончину любому из живущих на свете: в полном сознании и душевном покое, причастившись из рук священника в построенной им «милой» церкви Святых Бориса и Глеба на реке Альте, близ «отчего» Переяславля:

Из Лаврентьевской летописи

В лето 6633 (1125), индикта третьего лета. Преставился благоверный и великий князь русский Владимир, сын благоверного отца Всеволода, украшенный добродетелями, прославленный победами. При имени его трепетали все страны, и по всем землям прошёл слух о нём, ибо всею душою он возлюбил Бога. Вот и мы думаем, что любим Бога; но если потщимся заповеди Его соблюдать, тогда только явим любовь Богу, ибо сказано: «Любящий Меня соблюдает заповеди Мои» (ср. Ин. 14, 15. 21). Сей же чудный князь Владимир потщился заповеди Божьи соблюдать, и страх Божий всегда имел в сердце, помня слово Господне, Который сказал: «По тому узнают все люди, что вы Мои ученики, если будете любить друг друга» (ср. Ин. 13, 34—35); и «любите врагов ваших; благотворите ненавидящим вас» (Лк. 6, 27). Ведь все злоумышления против него дал Бог в руки его, ибо не возносился, не возвеличивался, но на Бога во всём надеялся, и Бог покорил к ногам его всех врагов. Он же, заповедь Божью соблюдая, добро творил врагам своим, отпуская их одаренными. Милостив же был выше меры, помня слово Господне: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5, 7); и «блажен, кто помышляет о бедном и нищем! В день бедствия избавит его Господь» (Пс. 40, 2). Потому и не щадил имущества своего, раздавая нуждающимся и церкви созидая и украшая; особенно же почитал иноческий чин и священнический, подавая им необходимое и принимая от них молитвы. Великую же веру имел к Богу и к родичам своим, святым мученикам Борису и Глебу, потому и церковь создал прекрасную в их имя на Альте — там, где пролилась кровь святого Бориса. Жалостлив же был весьма, и дар этот от Бога принял, так что когда входил в церковь и слышал пение, тотчас проливал слёзы и так со слезами мольбы воссылал ко Владыке Христу. Потому и Бог все прошения его исполнял и исполнил лета его благоденствием. И сидел в Киеве на отчем столе тринадцать лет, и в лето 6633 от начала мира преставился месяца мая в 19-й день, пожив от рождения своего 73 года. Преставился на Альте, в милой церкви, которую создал старанием многим. Сыновья же его и бояре перенесли [его] в Киев, и положен был в Святой Софии, возле отца своего.

И сел в Киеве Мстислав, сын его старший, княжа с кротостью, а Ярополк, брат его, пошёл в Переяславль...

(45. Стб. 293?295)

А вот более краткие рассказы о смерти князя в других летописях:

Из Ипатьевской летописи

В лето 6634 (1125). Преставился благоверный и благородный[209] князь христолюбивый великий князь всея Руси Владимир Мономах, просветивший Русскую землю, подобно солнцу, лучи испускающему. Слух же о нём прошёл по всем странам; более же всего был страшен поганым, братолюбец и нищелюбец и добрый страдалец за Русскую землю. Преставился мая в 19-й день, и, обрядив тело его, положили его у Святой Софии, рядом с отцом Всеволодом, пропев над ним полагающиеся песнопения. Святители же, печалясь, плакали по святому и доброму князю, и весь народ, все люди по нему плакали, словно дети по отцу или по матери. Плакали по нему все люди и сыновья его: Мстислав, Ярополк, Вячеслав, Георгий, Андрей, и внуки его; и так разошлись все люди с жалостью великой. Также и сыновья его разошлись с плачем великим, каждый в свою волость, где кому из них раздал волости.

Начало княжения Мстиславова в Киеве. Мстислав, старший сын его, сел на столе в Киеве, на место отца своего, мая в 20-й день...

...[210]Сей Мстислав Великий унаследовал пот[211] отца своего, Владимира Мономаха Великого. Владимир самолично постоял на Дону и многий пот утёр за землю Русскую, а Мстислав, послав мужей своих, загнал половцев за Дон, и за Волгу, за Яик[212], и так избавил Бог Русскую землю от поганых...

(46. Стб. 289, 303?304)

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

Преставился Владимир Великий в Киеве, сын Всеволож; а сына его Мстислава посадили на столе отчем. В то же лето была буря великая с громом и градом, и хоромы разрушило, и с церквей черепицу посрывало, скотьи стада потопило в Волхове, а других едва поймали живыми...

(36. С 21)

...В центральной части киевского кафедрального Софийского собора на втором от главного алтаря южном крещатом столбе обнаружена ещё одна надпись в две строки, от которой уцелела только левая часть:

М(е)с(я)ца ма[иа]

Володими[ръ]

(11. С. 62. № 151)

Надпись расположена рядом с другими княжескими надписями-граффити, в том числе о погребении князя Всеволода Ярославича. Это соседство, а также присутствие в надписи указания на месяц май позволили предположить, что и в данной надписи речь идёт о погребении — на этот раз князя Владимира Мономаха, сына Всеволода Ярославича. С.А. Высоцкий гипотетически реконструировал надпись следующим образом:

Месяца мая [в 19-й день] [скончался князь] Владимир [Всеволодович] [Мономах].

...Как всегда, дополнительными подробностями расцвечен некролог князя в «Истории Российской» В.Н. Татищева. Здесь, в частности, мы встречаем и легендарную историю, связанную с появлением так называемых «Мономаховых даров», якобы завоёванных князем Владимиром в поединке с неким херсонесским воеводой (сам Татищев опять, как и под 1095 годом, ссылался при этом на польского историка XVI века Мацея Стрыйковского). Здесь же, в некрологе, имеется и уникальное описание внешности князя Владимира Всеволодовича. Правда, едва ли можно думать, что оно было извлечено Татищевым из какой-то не дошедшей до нас древней летописи, как иногда считают; скорее перед нами результат собственных представлений автора о том, как должен был или как мог выглядеть русский князь XII столетия. Тем не менее пройти мимо этого — единственного имеющегося в нашем распоряжении — словесного портрета Владимира Мономаха было бы непростительным упущением:

6633 (1125). Маиа 19 дня преставися благоверный великий князь Владимир, нареченный Мономах, украшенный добродетельным нравом, прославленный в победах, котораго слава всюду разпространилась. Был страшен и любим у всех окрестных и подвластных его. Он не был горд, ниже возносился во своих благополучиах, но паче славу и честь за вся победы воздавал Богу, на него единаго надеялся, и за то ему Бог престол мимо старейших даровал и многих противных покорил. Он весьма ко всем был милостив и счедр даянием, в правосудии законы хранил, и хотя винных наказывал, но более со уменьшением и просчением. Лицом был красен[213], очи велики, власы рыжеваты и кудрявы, чело высоко, борода широкая, ростом не вельми велик, но крепкий телом и силен. В воинстве вельми храбр и хитр ко устроению войск. Многих врагов своих победил и покорил, сам же единою у Триполя побежден был, о чем никогда упоминать не мог, частию от жалости по утопшем тогда брате Ростиславе, котораго вельми любил, частию от стыда, что непорядком Святополковым к тому приведен. Владел Русиею 13, а всего жил 73 года. Преставился на Альте у любезной ему церкви, которую великим изждивлением и трудом построил и богато украсил. По смерти собрались сыны его и бояре, перенесли тело в Киев и положили подле отца его в церкви св. Софии. По нем остались сыны его: Мстислав, наследник великаго княжения, Ярополк переяславский, Вечеслав в Турове, Роман в Смоленске, Юрий в Ростове и Суздали, Андрей во Владимере.

Сей князь великий всех руских князей себе покорил, так что во время его владения ни единой не смел на другаго воевать или ему возпротивиться, но все яко отца почитали, а половцы не смели ни одново нападения в пределы руские учинить, ни от Донца приближиться. Сказуют же, что он Мономахом назван от того, когда он был с войском в Херсонской земли у града Кафы[214] и, устроя полки, к бою противо войска греческого приготовился, тогда воевода херсонский, выступя противо Владимира с великим войском и прислал к Володимеру говорить, чтоб обсчим боем напрасно людей не терять: «Лучше биться мне со Владимиром, яко главным в войсках, на поединке, и кто кого победит, тот как победитель во всем требуемом право и власть получит». Владимер, слыша то, послал обратно к воеводе, чтоб выехал в поле на средину междо обоими войски, каждой имея при себе копие и саблю. И вскоре Владимир, вооружась, выехал на место назначенное. И как скоро воевода в тяжких его бронях и богатом убранстве приближился, Владимир, тотчас наехав, так его крепко в бок ударил копьем, что воевода с лошади упал. Владимир же, не хотя его падшего умертвить, взяв жива со всею бронию, привел его к своим полкам и, сняв с него цепь златую драгоценную и пояс, на себя взложил.

(75. С. 137)

* * *

Дальнейший ход истории Киевского государства более или менее известен. Занявший «златой» киевский стол князь Мстислав Владимирович, получивший от современников и потомков прозвище «Великий» (1125—1132), продолжил политику отца. Его власть признавалась всеми тогдашними князьями, его слово оказывалось решающим при возникновении конфликтов и споров между ними. И почти всегда при этом за спиной Мстислава или его братьев (прежде всего следующего по старшинству Ярополка) незримо витала тень их отца Мономаха, чьё имя по-прежнему присутствовало на страницах летописи, освящая деяния его сыновей и внушая трепет врагам. Так было, например, при отражении очередного половецкого нашествия сразу после вокняжения Мстислава: как это всегда случалось после смены князей в Киеве, половцы попытались вторгнуться в русские пределы и привлечь на свою сторону союзных Мстиславу торков. Тогда князь Ярополк Владимирович, «благоверного князя корень и благоверная отрасль», как именует его летописец, сумел не допустить соединения торков с половцами, а затем, действуя с одним только переяславским полком и «призва имя Божие и отца своего», нанёс половцам чувствительное поражение. «...И поможе ему Богъ и отца его молитва, и прославиша Бога вси людие о таковомъ даре и помощи», — особо подчёркивает летописец (46. Стб. 290). Так было и при разрешении черниговского кризиса в 1127 году, когда сын Олега Святославича Всеволод изгнал из Чернигова своего дядю Ярослава и перебил и разграбил его дружину. Обе стороны обратились к Мстиславу как к третейскому судье и старшему среди князей: Ярослав Святославич — вспоминая о крестном целовании, которое Мстислав давал ему, а Всеволод Ольгович — «моляшеся» Мстиславу не начинать войны и посылая Мстиславовым боярам богатые подарки. Тогда Мстислав вынужден был прислушаться к слову игумена киевского Андреевского монастыря Григория, ибо тот Григорий (напомню: участник торжеств в Вышгород в 1115 году) «любимъ... бе преже Володимером», а затем уж «чтенъ... ото Мстислава и ото всихъ людей». Григорий и убедил князя, что нарушение крестного целования есть меньший грех, нежели пролитие христианской крови. Был созван иерейский собор, который объявил князю, что принимает на себя его грех — нарушение клятвы, данной на кресте. Мстислав подчинился, «и створи волю ихъ, и съступи хреста», хотя и «плакася того вся дни живота своего». Так будет и много позже — например, в 1147 году, когда киевляне откажутся воевать против Юрия Долгорукого, сына Мономаха. «Княже, ты ся на нас не гневаи, не можемъ на Володимире племя рукы въздаяти» — с такими словами обратятся они к тогдашнему киевскому князю Изяславу Мстиславичу, племяннику Долгорукого и его непримиримому противнику (тоже Мономашичу!), призывавшему их выступить на войну с дядей (46. Стб. 344). И это при том, что самого Долгорукого киевляне не любили, а к Изяславу относились с приязнью.

Удивительно, но, «плача» и каясь в своём прегрешении — отказе от поддержки черниговского князя Ярослава Святославича, — князь Мстислав никогда не сожалел о другом своём деянии — жестоком разорении Полоцкой земли в том же 1127 году и высылке двумя годами позже полоцких князей вместе с жёнами и детьми в заточение в Византию за некую их «измену» и нарушение крестного целования. Впрочем, и здесь Мстислав лишь продолжил политику отца в отношении враждебных им полоцких князей; пролитие же христианской крови на сей раз ничуть не остановило его.

Главной целью, которую ставил перед собой Мстислав в эти годы, было превращение Киева в наследственное владение Мономахова рода. И цель эта казалась вполне достижимой. К концу княжения Мстислава на Руси не осталось ни одного князя, кроме его самого и его братьев, для кого Киев мог быть назван в полном смысле этого слова «отчиной». Ярослав Святославич — последний из сыновей великого князя Киевского Святослава Ярославича — умер в Муроме в 1129 году. Ещё раньше, в 1127 году, один за другим скончались младшие сыновья Святополка Изяславича: сначала Брячислав, а затем Изяслав. Наибольшую потенциальную угрозу для Мономашичей представляли, как всегда, черниговские князья — потомки Олега и Давыда Святославичей. Но даже самый деятельный и энергичный из них, князь Всеволод Ольгович (в будущем всё же великий князь Киевский), находился тогда в известной зависимости от Мстислава, которому был обязан княжением в Чернигове. К тому же ни Олег, ни Давыд никогда не княжили в Киеве, и для их сыновей Киев был всего лишь «дединой» — владением (да и то недолгим) их деда, великого князя Святослава Ярославича. Между тем формула: «...и сел на столе отца своего и дед своих» оставалась главной гарантией признания легитимности любого правителя средневековой Руси.

Мы уже говорили о том, что механизм передачи власти над Киевом был выработан Владимиром Мономахом. Мстиславу оставалось привести его в действие, исполнить предначертанное отцом. Главным его союзником — и более того, едва ли не соправителем — становится его брат Ярополк, княживший в «отчем» Переяславле. Мстислав мог опереться на него и при отражении половецкой угрозы, и в черниговских или галицких делах, и, главное, в самом деликатном и важном для себя вопросе — относительно дальнейших судеб киевского престола.

Между братьями был заключён новый договор, подтверждавший условия старого, скреплённого крестным целованием ещё при их отце. В соответствии с этим договором киевский стол после Мстислава должен был перейти к Ярополку. Однако последний целовал крест старшему брату в том, что после его смерти, вступив в Киев, передаст Переяславль старшему сыну Мстислава Всеволоду, княжившему в Новгороде. Это должно было обеспечить переход Киева в руки Всеволода Мстиславича после смерти самого Ярополка. Дважды, в 1126/27 и 1130 годах, Всеволод приезжал из Новгорода в Киев. Во время второго его визита, вероятно, и были окончательно оговорены условия соглашения с Ярополком. Однако в действительности всё получилось совсем не так, как задумали братья.

Великий князь Киевский Мстислав Владимирович умер (по разным летописям) 14 или 15 апреля 1132 года, а два или три дня спустя, 17 апреля, Ярополк вступил в Киев и воссел на «златом» киевском престоле. Но его попытка исполнить заключённый с братом договор и перевести в «отчий» Переяславль старшего племянника Всеволода Мстиславича закончилась неудачей. Решение это вызвало раскол в самом Мономаховом семействе, ибо против него выступили младшие сыновья Мономаха от его второго брака — Юрий Суздальский, прозванный Долгоруким, и поддержавший его Андрей Владимиро-Волынский, прозванный Добрым. И это понятно: перспектива превращения Киева в наследственное владение старшей линии Мономашичей — потомков Мстислава Великого — никак не могла их устроить, ибо Мстиславичи приходились им племянниками, то есть явно уступали в династическом отношении. Княжение Всеволода Мстиславича в Переяславле продлилось лишь несколько часов. «С заутрья» Всеволод вступил в город, «а до обеда выгнал его Юрий, приехав с полком на него», — рассказывает летописец. Начались интенсивные переговоры; между Киевом и Переяславлем зачастили скорые гонцы, и в результате Юрию также пришлось покинуть «отчее» владение.

«И сидел Юрий 8 дней, и вывел его Ярополк крестного ради целования, и послал за другим Мстиславичем, за Изяславом, в Полоцк, и привёл его клятвою»

(60. С.  107—108).

Но вокняжение в Переяславле ещё одного Мстиславича, Изяслава, было не более чем компромиссом. В конечном же итоге от такого решения проиграли все. Изяслав покинул Полоцк, в котором княжил прежде, и этот город перешёл в руки представителя местной династии, князя Василька Святославича — одного из немногих полоцких князей, кто сумел избежать высылки в Византию в 1129 году. Так спустя пять лет после победы Мстислава Великого над полоцкими князьями и спустя три года после окончательного, как казалось, присоединения Полоцкой земли к Киевскому государству Мономашичи потеряли её — и теперь уже навсегда. Сохранить Переяславль за потомками Мстислава Великого Ярополку также не удалось, и город последовательно переходил в руки его младших братьев — сначала слабовольного Вячеслава, затем вновь Юрия Долгорукого (который ради княжения в Переяславле готов был пожертвовать даже Ростовской и Суздальской землёй) и, в конце концов, Андрея Доброго. Но обделёнными при этом почувствовали себя уже Мстиславичи — и прежде всего наиболее энергичный из них Изяслав. Так началась вражда внутри Мономахова рода; так превратилась в ничто главная и, казалось бы, почти реализованная мечта Мономаха — безраздельное господство его потомков в Русской земле. А в выигрыше, как это всегда бывает, оказались исторические противники Мономашичей — черниговские князья, потомки Олега и Давыда Святославичей. Они с готовностью откликнулись на просьбу о помощи, прозвучавшую из уст сыновей Мстислава Великого. Тем более что глава черниговского клана, князь Всеволод Ольгович, находился в свойстве с братьями Мстиславичами, будучи женат на их родной сестре, дочери Мстислава Великого. Согласившись поддержать шурьёв, Ольговичи рассчитывали поправить свои дела и укрепить собственное влияние в Киевской земле, а заодно, воспользовавшись ослаблением конкурентов, решить в свою пользу конкретные территориальные споры с Мономашичами. И это у них получилось. Так рухнуло ещё одно завоевание Мономаха — мир в Русской земле, тот самый мир, ради установления которого князь положил столько сил, и нравственных, и физических. «И раздьрася вся земля Русьская», — как образно выразился новгородский книжник (36. С. 23).

Война между князьями шла с переменным успехом, но результаты её оказались плачевными не только для Мономахова семейства, но для всей Русской земли. После смерти князя Ярополка Владимировича 18 февраля 1139 года киевский стол занял его следующий по старшинству брат, слабый и безвольный Вячеслав. Но он сумел продержаться на киевском престоле лишь десять дней: 22 февраля 1139 года Вячеслав вступил в Киев, а уже 5 марта был изгнан из города Всеволодом Ольговичем Черниговским, который и стал великим князем Киевским на целых семь лет...

Впоследствии Киев будет переходить из рук в руки и очень быстро потеряет значение стольного города Руси. В жестокой схватке за него сойдутся сначала сын и внук Владимира Мономаха — князь Юрий Долгорукий и князь Изяслав Мстиславич, а затем и другие князья. Ради своих целей — завоевания «златого» киевского престола — они будут наводить на Киев «поганых» — наёмные половецкие отряды — и вместе с ними грабить и разорять бывшую столицу Руси. Да и сама Русская земля окончательно распадётся на множество враждующих между собой княжеств...

Но это уже совсем другая страница русской истории. И, наверное, в том, что произошло, нет вины Владимира Мономаха. Он указал русским князьям путь к единению и защите своих границ, к сохранению Руси как единого целого, скреплённого не только политическими, но и духовными, нравственными узами. Но для того, чтобы вступить на этот путь, требовались не только политическая воля, но и способность пожертвовать сиюминутной (и даже долговременной) выгодой ради некой более возвышенной, но физически не осязаемой цели, способность сохранять в своей душе тот самый страх Божий, о котором писал Мономах в своём «Поучении». А это во все времена и для любого политика — самая сложная и трудновыполнимая задача.