Год 1102 Киев. Вышгород

Итоги Витичевского съезда более всего должны были устраивать киевского князя Святополка Изяславича, который значительно увеличил свои владения за счёт Волынской земли. Сюда, во Владимир-Волынский, сел на княжение его сын Ярослав — в будущем ещё один непримиримый противник Владимира Мономаха. Но Святополк стремился к большему — ему нужна была Новгородская земля, на которую он, по-видимому, смотрел как ещё на одну свою «отчину» — наследие своего отца Изяслава. Ради обладания ею он готов был пожертвовать Волынью. В конце 1102 года киевский князь заключил договор с Мономахом об обмене волостями: его сын Ярослав должен был перейти на княжение в Новгород, а сын Мономаха Мстислав — сесть во Владимире-Волынском. В самом конце декабря послы обоих князей съехались в Киев. Но тут произошло непредвиденное:

...В то же лето, месяца декабря в 30-й день[74], пришёл Мстислав, сын Владимиров, с новгородцами, ибо заключили договор Святополк с Владимиром, что быть Новгороду за Святополком и посадить там сына его, а Владимиру посадить сына своего во Владимире. И пришёл Мстислав в Киев, и сели в избе, и сказали мужи Владимировы: «Вот прислал Владимир сына своего, а вот сидят новгородцы; пусть возьмут сына твоего и идут в Новгород, а Мстислав пусть идёт во Владимир». И сказали новгородцы Святополку: «Вот мы, княже, присланы к тебе, а сказали нам так: “Не хотим ни Святополка, ни сына его. Если две головы имеет сын твой, то посылай его. А этого нам дал Всеволод, а мы сами вскормили князя себе, а ты ушёл от нас”». И Святополк много спорил с ними; они же не захотели — взяв Мстислава, пошли в Новгород.

(45. Стб. 275?276)

Такая позиция новгородцев объяснялась не только их привязанностью к Мономахову семейству. Мстислав действительно «возрос» в их городе, обзавёлся здесь нужными связями, впитал в себя новгородские традиции. Ещё важнее было другое. Новгородцы не могли смириться с тем, что судьба их города решается князьями без их участия, а потому и восстали против явного нарушения обычая. И сумели добиться своего. Святополк вынужден был уступить. Так — на этот раз без видимого вмешательства Владимира — Новгород остался за его сыном. Владимир хорошо запомнит этот эпизод своей новгородской политики. И позднее, сажая на княжение в Новгород внука Всеволода (это случится в 1117 году и, кажется, снова не по желанию самих новгородцев), он сперва заручится крестным целованием новгородских бояр, а часть их — для надёжности — оставит у себя в качестве заложников.

Тем же 1102 годом источники датируют ещё одно деяние князя Владимира Всеволодовича, долженствующее ещё больше укрепить его авторитет в русском обществе. Речь идёт об украшении князем гробниц первых русских святых — князей Бориса и Глеба, чьи мощи почивали в Вышгороде, близ Киева.

Владимир княжил в Переяславле. А именно возле этого города, на реке Альте, в 1015 году посланцами Святополка Окаянного был убит князь Борис. Владимир горячо почитал святых братьев, а потому украшение их обветшавших гробниц не выглядит чем-то случайным или неожиданным для него. Вот что рассказывает «Сказание о чудесах святых страстотерпцев» (названных в тексте своими крестильными именами — Романом и Давыдом):

В те времена ещё более укрепились поганые против нас и многое насилие творили нам за наши грехи. Церковь же святых мучеников[75] пришла в забвение, и не было никого, кто мог бы позаботиться о возведении её, и о прочем, и о сказании чудес, которых совершалось много...

[Святополк] же хотел начать строить церковь на месте ветхой деревянной церкви, вокруг гробниц святых, так говоря: «Не дерзну переносить их с места на место». Однако замышлению его не суждено было сбыться по Божьему строению и по воле святых мучеников[76]. Владимир же, называемый Мономахом, сын Всеволодов, в те времена... владел Переяславской областью. И имел он великую любовь к святым, и приносил им многочисленные дары. И замыслил сделать вот что: оковать серебром и золотом святые раки честных и святых мучеников Христовых. И, придя ночью, промерил гробницы; расклепал доски серебряные и позолотил их, и, снова придя, также ночью, обложил досками и оковал чудодейственные достохвальные святые гробницы страстотерпцев Христовых мучеников Бориса и Глеба, и также ночью ушёл. И пришедшие утром, с радостью увидев (созданное князем. — А.К.), поклонились, хвалу воздав Богу и святым мученикам, вложившим такую мысль в сердце благоверному князю, и так многими словесами восхвалили благородство его, а вместе с тем и великий ум, и любовь к святым, кротость, и смирение, и усердие к Богу и к святым церквам, проявляемые благоверным князем Владимиром, а более всего — к сим святым. Так сперва сделал, в лето 6610 (1102), а затем, после перенесения[77], ещё больше украсил святые гробницы...

(1. С 60, 62?63)

В том же году в семье Владимира Всеволодовича произошло очередное прибавление.

Из Тверского летописного сборника

...Того же лета родился Владимиру Мономаху сын Андрей, августа 11 [дня]; дали ему имя 18 августа — Андрей Стратилат[78].

(54. Стб. 188)

Андрей был младшим сыном Владимира Мономаха от его второй жены. Кем была эта женщина, нам, к сожалению, неизвестно (сам Мономах называл её «Гюргевой матерью», по имени первенца). Первая же супруга князя, англичанка Гида, скончалась, по-видимому, в самом конце 90-х годов XI века (в феврале 1097 года она ещё была жива[79]). Есть основания полагать, что свои последние годы Гида провела в Новгороде, где княжил её первенец Мстислав. В одном латинском сочинении («Слове о святом мученике Пантелеймоне») рассказывается о том, как «король Харальд» (то есть Мстислав) во время охоты подвергся нападению медведя, распоровшего ему внутренности, так что «не было надежды, что он выживет... Удалив всех, чтобы дать ему покой, одна мать осталась сидеть у постели, помутившись разумом, потому что, понятно, не могла сохранить трезвость мысли при виде таких ран своего сына» (77. С. 181—183; перевод Л.В. Назаренко). Мстислав выжил, и его чудесное исцеление было приписано заступничеству святого Пантелеймона; мать же его, исполняя давний обет, отправилась в паломничество в Иерусалим. Примечательно, что здесь же сообщается о том, что Гида (княгиня названа в памятнике своим латинским именем) «ещё раньше удостоилась стать сестрою» монастыря Святого Пантелеймона в Кёльне. Вкупе с пребыванием княгини в отдалении от супруга это, по-видимому, свидетельствует о том, что Мономах расстался с Гидой и ещё при её жизни вступил во второй брак, а та — может быть и формально — приняла монашеский постриг. («Роспуст», то есть развод, допускался церковным законодательством.) Новая супруга родила князю трёх сыновей: Юрия (будущего Долгорукого), Романа и Андрея. Любопытный и весьма знаменательный факт: если все пятеро сыновей Мономаха от Гиды известны летописи под своими княжескими именами, то его сыновья от второго брака получили лишь по одному — крестильному — имени, которое и воспринималось современниками как княжеское.