Если враг не сдается – его уничтожают

Так называлась статья Максима Горького (1868–1936) в газете «Правда» от 15 ноября 1930 года. Алексей Максимович Пешков родился в Нижнем Новгороде, приобрел разнообразный жизненный опыт («Мои университеты»), стал писателем реалистического направления. В сборнике «Очерки и рассказы», романе «Мать», пьесе «На дне» М. Горький показал жизнь низов, включая босяков. «Человек – это звучит гордо», – заявил писатель устами одного из своих героев, забубенного пьяницы и маргинала Сатина. Горький помогал социал-демократам, но в сборнике «Несвоевременные мысли» (1918) осуждал Ленина и большевиков за разрушительный и преждевременный характер большевистской революции. Уехал за границу (1921), но в 1929-м окончательно вернулся. В СССР считался «великим пролетарским писателем», «вождем литературного фронта», оказал большое влияние на формирование теории социалистического реализма, идейно-эстетических принципов советской литературы. Горький, являясь одним из самых авторитетных людей Советского Союза, фактически стал одним из идеологов сталинского политического режима, включая обоснование применения жестких репрессий. В 1932–1990 годах Нижний Новгород назывался городом Горьким.

А в своей знаменитой статье М. Горький писал: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, – против нас все, что отжило свои сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается – его истребляют»[116].

Врагов оказалось много.

Из докладной записки Секретно-оперативного отдела ОГПУ «Предварительные итоги борьбы с контрреволюцией на селе в 1929 г.» (15 января 1930 года):

«Истекший 1929 год в обстановке решительного наступления на капиталистические элементы города и деревни характеризуется бешеным сопротивлением наших классовых врагов. Это сопротивление находит яркое выражение как в упорном сопротивлении со стороны верхушечных прослоек деревни – кулаков – реконструктивным мероприятиям партии и Советской власти, так и особенно в возрастающей активности кулацко-белогвардейского контрреволюционного актива, пытающегося встать на путь прямой организованной борьбы, вплоть до попыток подготовки вооруженных выступлений и организации банд.

Всего в 1929 году ликвидировано: контрреволюционных организаций – 255, арестовано по ним – 9159, контрреволюционных группировок – 6769, арестовано по ним – 38 405, активных банд – 281, арестовано по ним – 3821, арестовано одиночек – 43 823, всего контрреволюционных образований – 7305, арестовано – 95 208»[117].

Насилие, репрессии применялись против всех слоев населения. В ходе осуществления коллективизации кулачество ликвидировалось «как класс». У зажиточных крестьян отбирались земля, рабочий скот, средства производства, личное имущество, а сами они выселялись в другие места. Было насильственно ликвидировано более миллиона крепких крестьянских хозяйств. Многие успели распродать имущество («самораскулачились») и бежали в города.

«Массовые выступления крестьянства против насильственных методов коллективизации носили в ряде случаев вооруженный повстанческий характер. Если в 1929 г. по стране было зарегистрировано свыше 1300 мятежей, то за январь – март 1930 г. не менее 2200 (с почти 800 тыс. участников), что было в 1,7 раза больше, чем за весь 1929 г. Особенно широкий размах получили антиколхозные выступления на Северном Кавказе, Средней и Нижней Волге, в ЦЧО, Московской области, республиках Средней Азии. Всего с января по октябрь 1930 г. по первой категории органами ОГПУ были арестованы 283 717 человек. «Тройками» к расстрелу были приговорены 19 тыс. человек, к разным срокам тюремного заключения – около 100 тыс., к ссылке – 47 тыс. человек. По второй категории были высланы в отдаленные районы СССР 332 тыс. человек, а внутри областей – 163 тыс. человек. По третьей категории к августу 1930 г. было переселено внутри округов и областей около 50 тыс. семей»[118]. Категории были определены с началом проведения политики ликвидации кулачества как класса.

В колхозах по закону 1932 года за расхищение колхозного имущества предусматривались суровые наказания вплоть до смертной казни.

С «шахтинского дела» (1928) систематически проводились судебные процессы в отношении различных групп интеллигенции, которые обвинялись во вредительстве, в шпионаже, в заговорах против Советской власти.

Зловредная деятельность «врагов народа» стала удобным и обычным объяснением любых трудностей социалистического строительства. Сталин обосновывал необходимость политических репрессий обострением классовой борьбы в стране, и эта борьба связывалась со стремлением внешних и внутренних противников Советской власти остановить успешное социалистическое строительство. После убийства С. М. Кирова (1 декабря 1934 года) из Ленинграда и Ленинградской области за 1935 год было выселено около 40 тыс. человек, свыше 23 тыс. приговорены к различным наказаниям.

В 1936–1938 годах репрессии достигли своего пика и по имени наркома внутренних дел Н. И. Ежова, ревностно выполнявшего указания Сталина, получили название «ежовщины». Большие потери понесла РККА, в которой из 250 тыс. офицеров подверглись казням, арестам и ссылкам около 50 тыс. человек. Приговоры выносили не только судебные, но и внесудебные органы (особые совещания, «тройки», «двойки»). За 1930–1953 годы через сталинскую репрессивную машину прошло около 4 млн человек, из которых около миллиона были уничтожены, в основном во время «ежовщины». К настоящему времени свыше 2 млн из пострадавших в годы сталинских репрессий полностью реабилитированы.

«Сталинский террор трудно понять вне той культуры насилия, которая порождала преступников. Практики, претворявшие в жизнь бесчеловечные идеи большевизма, были убеждены, что все страдания, которые они причиняли людям, были необходимым хирургическим вмешательством. Утопические проекты большевиков были бы немыслимы без того импульса, который был задан европейским марксизмом. Однако насилие, посредством которого большевистская программа реализовалась на практике, рождалось не из текстов классиков марксизма. Оно было взращено в головах самих сталинских руководителей, способных представлять всякую власть только как власть насильственную. Большевики были приверженцами насилия», – характеризует сущность террора современный немецкий исследователь[119].

Народный комиссариат внутренних дел представлял собой мощную систему, которая превратилась в основное орудие личной власти Сталина. К 1940 году в стране были лишены свободы до 4 млн человек, в том числе 2,5 млн были заключенными лагерей. «Население» Главного управления лагерей (ГУЛАГ) во второй пятилетке осваивало 6-10 % всех капиталовложений в народное хозяйство. До 500 тыс. находились в тюрьмах. Около миллиона человек приходилось на специальные поселки бывших кулаков и бюро исправительных работ.

«Террор – это не единичный акт, не изолированное, случайное, хотя и повторяемое, проявление правительственного бешенства. Террор – это система либо проявленного, либо готового проявиться насилия сверху. Террор – это узаконенный план массового устрашения, принуждения, истребления со стороны власти. Террор – это точное, продуманное и до конца взвешенное расписание кар, возмездий и угроз, которыми правительство запугивает, заманивает, заставляет выполнять его безапелляционную волю. Террор – это тяжкий покров, наброшенный сверху на все население страны, покров, сотканный из подозрительности, настороженности, мстительности, озлобленности власти…

Конечно, при такой системе управления и речи нет об управлении большинства. При терроре власть в руках меньшинства, заведомого меньшинства, чувствующего свое одиночество и боящегося своего одиночества. Террор потому и существует, что находящееся у власти и в одиночестве меньшинство зачисляет в стан своих врагов все большее и большее число людей, групп, слоев. Во всякой революции и создается этот зловещий, страшный образ – "врага революции", на который справедливо и несправедливо валят все ошибки и все страдания ее»[120], – писал в эмиграции И. З. Штейнберг, адвокат, левый эсер, нарком юстиции в советском правительстве (СНК РСФСР) с декабря 1917 по март 1918 года.

«Несмотря на декларируемый историографический плюрализм, тематика "большого террора" остается очерчена рамками идеологических табу. Ряд реконструированных казуальных моделей тридцать седьмого года попросту игнорируется академической наукой. Нет уверенности, что при очередной идеологической инверсии не произойдет смены приоритетного концепта. Необходима широкая полемика о сущности сталинизма, а не проводимые до сих пор пропагандистские кампании», – сокрушается автор одной из последних по времени публикаций[121]. Странно, но при обращении В. Э. Багдасарян к «статистике террора» публикации, проведенные архивами, включая Архив президента Российской Федерации, почему-то оказались неиспользованными. При таком подходе трудно продвинуться вперед. Тем более что при очередных выборах все равно найдутся ретивые пропагандисты, которые будут поминать «100 миллионов жертв сталинизма-большевизма».