§ 2. Городская олигархия в XIV–XV вв.
Кому же из горожан принадлежала власть в органах городского самоуправления и в чьих интересах она использовалась?
Правящую верхушку средневековых городов в исторической литературе принято определять как патрициат. Для английских городов либо ставится под сомнение наличие патрициата в таком виде, как в городах континента, либо утверждается, что он не играл особой роли в жизни торгово-ремесленных центров. Так, еще У. Кённингем считал, что в XIII–XIV вв. патрициата в английских городах не было, т.к. в это время отсутствовали богатые английские купцы, появившиеся, согласно его точке зрения, лишь в XV в.{641} По мнению Ч. Гросса, если патрициат и существовал в английских городах XIII–XIV вв., то он не оказывал никакого влияния на жизнь городов, поскольку в них в это время преобладала не олигархическая, а демократическая форма правления. Поэтому в Англии, в отличие от континентальных стран, не могла иметь место острая борьба между патрициатом и ремесленниками{642}. Такого же мнения придерживались Мереуэдер и Стивенз, которые утверждали, что в английских городах XIV в. существовала демократическая форма правления, и поэтому они отрицали роль и значение патрициата{643}.
Этим утверждениям можно противопоставить мнение Ч. Коулби, А. Грин, Э. Хибберта. Ч. Коулби считал, что если в XIII в. в самоуправлении английских городов господствовали демократические тенденции, то в XIV в. никакой демократии уже не было. Хотя он оговаривается, что узурпация прав основной части горожан еще не доказывает наличие олигархии, но говорит о переходе к ней. Ч. Коулби отмечает: постепенно должность мэра в ряде городов становится пожизненной, поскольку сроки переизбрания отодвигаются из года в год. Он ссылается при этом на факты из истории Бристоля, Линна, Беверли, Шрусбери и других городов{644}.
Алиса Грин отмечала, что олигархическая система управления в английских городах была в полной силе уже в начале XIV в., и ее удается проследить и пятьюдесятью годами ранее. Все значительные должности могли быть заняты только людьми с определенным доходом, и эти должности из поколения в поколение переходили представителям немногих семей, которые образовывали аристократию средневековых английских городов XIV в. По ее мнению, равных демократических выборов муниципалитета, единодушного согласия городской общины в XIV в. уже не существовало{645}. Э. Хибберт на примере Линкольна утверждал, что в английских городах существовала олигархия богатых горожан, которую можно определить как патрициат. Представители этой группы были крупными землевладельцами и рантье, и в то же время занимали должности в городской администрации{646}.
В отечественной историографии вопрос об английском патрициате также решается неоднозначно. Если исходить из определения патрициата В.В. Стоклицкой-Терешкович, которое подразумевает «полный отрыв от производства в связи с обладанием большими денежными средствами и участие во власти»{647}, то в английских городах мы не обнаружим патрициата. Но что понимать под связью с производством — самому держать в руках молоток, заниматься ткачеством или валять сукно? Если же разбогатевший мастер или купец организовывают производство, занимаются скупкой изделий и раздачей сырья, значит ли это, что они оторвались от производства? Видимо, определяющими критериями патрициата должны быть иные признаки.
Положительно решала вопрос о наличии в английских городах патрициата А.А. Кириллова. Она не дала четкого определения этой группе горожан, но говоря о Лондоне XIV–XV вв., отмечала, что там имелась прослойка, «выделявшаяся своим богатством, владевшая домами, лавками, деньгами, поместьями, получившая дворянское звание, породнившаяся с семьями английского дворянства и превратившаяся в своего рода дворян-землевладельцев, получающих немалый доход со своих рыцарских держаний, т.е. уже в XIV в. сложился патрициат города Лондона. Это явление наблюдалось не только в Лондоне, но и в других городах Англии»{648}. Более того, А.А. Кириллова говорит о наличии патрициата в английских городах уже в XIII в.{649}
Другого мнения придерживается Л.П. Репина, которая ставит под сомнение правомерность применения термина «патрициат» в приложении к английским городам: «Выделившаяся внутри городского сословия в Англии высшая группа, которая состояла из представителей крупнейшего купечества, заняла прочные позиции в городском управлении и парламентском представительстве, имела значительные земельные владения, родственные связи с дворянством. Таким образом, этой купеческой верхушке был присущ ряд признаков, характерных для патрициата континентальных городов. Однако некоторые специфические особенности этого слоя горожан в Англии — его неустойчивость в ряде городов, особенно в Лондоне, мобильность социальной структуры в XIV в., не укладываются в устоявшийся в исторической литературе смысл термина “патрициат”»{650}. Л.П. Репина отмечает, что те исследователи, которые используют этот термин применительно к английским городам, подчеркивают общие черты с патрициатом континентальных городов. Она считает, что в этом случае «пропадают те специфические черты, которые имеют существенное значение в рамках исследования городского сословия Англии и еще более — в региональных и локальных работах»{651}.
Думается, что исследование особенностей патрициата английских городов не обязательно связывать с отрицанием самого факта существования там патрициата. Так же, как значительные особенности английского дворянства по сравнению с французским, а тем более испанским, не означают отсутствия этого слоя в английском обществе.
Неустойчивость и мобильность социальной структуры, конечно, имели место в XIV–XV вв., но то же самое можно сказать о немецких и итальянских городах. К тому же, нужно учитывать, что наследственные фамилии медленно приживались в среде средневековых горожан, и даже использование фамилии двумя поколениями не могло помешать третьему поколению изменить ее. Например, фамилия Тертл часто встречается в официальных документах Бристоля в годы правления трех Эдуардов (Роджер Тертл был членом городского совета в 1344 г., Джон Тертл — в 1349 г.){652}. Вероятно, она была французского происхождения, т.к. в акте 1284 г. один из участников соглашения подписался как «Стефан (Стивен) Парижский, известный как Тертл в Бристоле»{653}.
Роберту Килмэнхему (родом из Ирландии) наследовал его сын под тем же именем, а его внук известен как Роберт Спайсер. Представители этой семьи были богатейшими купцами города и занимали видные посты в администрации — Стивен Спайсер был мэром города в 1339 и 1344 гг., Ричард Спайсер — мэр в 1354, 1360 и 1372 гг., Джон Спайсер был членом городского совета в 1344, 1349, 1350 гг. и мэром Стапля в 1353 году{654}. В XIV–XV вв. очень распространены были в качестве фамилий географические прозвища — среди членов городского совета в разные годы мы встречаем Роберта из Бата, Томаса из Глостера, Т. Уилтшира, Джона Лейстера, Томаса из Ковентри и много подобных имен{655}. Можно предположить, что через два-три поколения их наследники будут носить фамилии, связанные с их профессиональными занятиями или личными особенностями, как это произошло с внуком Роберта Килмэнхема («спайсер» в переводе означает «торговец пряностями», «бакалейщик»). Поэтому исчезновение фамилии еще не означало вымирание семьи из-за отсутствия наследника или выбывание из рядов торгового класса в связи с разорением. Может быть, имело место просто изменение фамилии.
Но даже при такой неустойчивости наследственных фамилий представители некоторых семей встречаются среди высших должностных лиц города на протяжении 100 лет и более. Например, Джон Стивенз числился среди членов городского совета 1381 г., а в 1490 г. мэром города был другой Джон Стивенз{656}. В 1373 г. представитель одной из самых знатных и богатых семей Бристоля Уильям Кэнинджес был мэром города, а в 1468 г. этот пост занимал другой Уильям Кэнинджес{657}.
Поэтому, думается, вполне правомерно применение термина «патрициат» в отношении правящей верхушки английских городов, не упуская из виду особенностей его состава и источников обогащения. В последние годы вместо термина «патрициат» стали употреблять слово «элита», используя его как взаимозаменяемое понятие. Так, X. Суонсон отмечает, что «правящая элита и есть патрициат английских городов»{658}. Вместе с тем, можно согласиться с мнением Л.Н. Черновой, что спор о возможности или невозможности использования термина «патрициат» при изучении социальной структуры английских средневековых городов в настоящее время уже не столь актуален{659}.
Попытаемся рассмотреть, из кого формировалась правящая элита в Бристоле XIV–XV вв. Совершенно очевидно, что в городе, который являлся собирающим и распределяющим центром и крупнейшим портом страны, наиболее богатыми людьми были те, кто занимался торговлей. Из богатства отдельных купцов складывалось богатство города, благодаря этому, например, в середине XIII в. городская община смогла потратить 5 тыс. ф. на сооружение нового русла р. Фрома для строительства еще одной гавани. Нужно отметить, что строительство оказалось настолько значительным, что о нем проявил заботу Генрих III. Король приказал жителям пригорода Рэдклиф помочь бюргерам Бристоля, которые «для общей выгоды всего города Бристоля, так же, как и вашего пригорода, начали рыть канаву в болоте Св. Августина, чтобы корабли, приходящие в ваш порт Бристоль, могли входить и выходить более свободно и без препятствий»{660}.
В первой половине XIV в. по богатству своих горожан Бристоль уступал только Лондону. По оценкам разных исследователей движимое имущество налогоплательщиков в 1334 г. оценивалось следующим образом: Лондон — 11000 ф., Бристоль — 2200, Йорк — 1620 фунтов. Даже в таких крупных городах как Глостер, Саутгемптон, Ковентри сумма оценки не превышала 549 фунтов{661}. В 1398 г. Ричард II в виде субсидии получил от многих городов различные суммы: от жителей Лондона — 6666 ф. 13 ш. 4 п., от Бристоля — 800 ф., Норича — 333 ф. 6 ш. 8 п., Линна — 266 ф. 13 ш. 4 п., Йорка — 200 ф., Гулля — 100 фунтов{662}. Концентрация богатства в Бристоле была во много раз выше, чем в большинстве крупных городов, исключая Лондон.
В первой половине XIV в. самыми богатыми купцами в городе были оптовые торговцы продовольствием (прежде всего, зерном и рыбой). Мэр города в 1321 г. Роджер Тертл был грузоотправителем зерна{663}, первым мэром Стапля в 1353 г. был Джон Спайсер, а его преемником на этом посту Джон де Кобингдон. Они оба занимались торговлей зерном оптом и в розницу (вопреки статуту, запрещавшему такое совмещение), а в 1344, 1349, 1350 гг. они входили в число членов городского совета{664}. Конечно, упомянутые купцы не сами торговали «в разнос», они контролировали розничную торговлю.
Несмотря на попытки мелких торговцев бороться со стремлением богатых купцов монополизировать торговлю продовольствием, во времена Ричарда II (1377–1399) 6 человек добились постановления городского совета, предоставлявшего им преимущественное право в закупке рыбы{665}. Все они были не только крупнейшими купцами, но трое из них — Уильям Уэрминстер, Джон Брит и Уильям Стивенз — состояли членами городского совета.
Торговля зерном и рыбой оставалась очень прибыльным делом и в XV в., и многие члены городского совета числились грузоотправителями зерна в Ирландию, Францию, Испанию и Португалию. Но начиная с середины XIV в. господствующее положение в городском управлении начинают занимать экспортеры сукна. Такие люди, как Эдмунд Бланкет, Ричард Бремдон или Уолтер Дарби, постоянно встречаются в документах второй половины XIV в. Это не значит, что крупные торговцы продовольствием оказались «не у дел». Например, Томас Бланкет, богатейший экспортер зерна в Ирландию, стал крупным суконщиком-мануфактуристом{666}, Джон Барстепл, бывший мэром города в 1395/96 гг., импортировал из Ирландии рыбу, а экспортировал сукно{667}. Представители богатейшей в городе семьи Кэнинджес не только экспортировали сукно, но и торговали рыбой{668}.
Чтобы заниматься оптовой торговлей, нужно было иметь достаточно большие средства. Об этом можно судить по таможенным отчетам, в которых зафиксированы пошлины, уплачивавшиеся бристольскими купцами. Так, Уолтер Фромптон 6 декабря 1378 г. уплатил пошлину за 8 бочек вайды стоимостью 104 ф., доставленных на корабле «Магдален», и в этот же день за вайду и железо стоимостью 66 ф., привезенных на корабле “Seint Esprit”. 13 декабря ему была доставлена вайда и смола на сумму в 121 ф., 16 декабря он сам отправлял сукно и соль на сумму 18 ф. 6 ш. 8 п.{669} И он не был исключением, поскольку в тех же отчетах мы встречаем постоянно повторяющиеся имена — Уильяма и Джона Сомервеллов, Уильяма Кэнинджеса, Роберта и Ричарда Спайсеров и других купцов.
Дж. Шерборн, опираясь на таможенные отчеты, считает, что бристольские судовладельцы имели в 1378/79 г. минимум 30, а в 1390/91 г. 37 кораблей, что говорит о наличии очень больших средств. Правда, подсчет затрудняется тем, что названия кораблей часто повторялись. Например, в отчеты за 1390/91 г. встречаются 6 «Марий», 4 «Кэтрин» и 3 «Божьих милостей». И хотя они упоминаются с разными капитанами, нельзя быть уверенным, что капитан не поменялся между плаваниями{670}. Но даже с учетом этого, нужно сказать, что бристольцы имели солидный флот.
Строительство и содержание корабля обходилось очень дорого, и поэтому довольно часто одним кораблем владели несколько купцов. Столетняя война отрицательно сказалась на развитии торговли, и это привело к тому, что стимул вкладывать деньги в строительство судов стал сокращаться. Не случайно в 1450 г. Джон Мей, построив корабль, стоивший 500 ф., был вынужден «из-за недостатка выгоды» продать четверть доли другому купцу{671}. Тем не менее, некоторые купцы и в XV в. владели многими кораблями. Известный бристольский купец Уильям Кэнинджес был одновременно и крупнейшим судовладельцем — в 60–70 гг. XV в. он располагал 10-ю кораблями и получал прибыль от фрахта, уплачивавшегося купцами, чьи товары перевозились на его судах. О размахе его деятельности можно судить по числу людей, обслуживавших его корабли — 900 человек{672}. Строительство самого большого корабля Кэнинджеса «Мэри и Джон» водоизмещением 900 т. обошлось ему в 2665 ф.{673}
Не все судовладельцы были крупными купцами, но многие наиболее богатые из них — судовладельцами — кроме упоминавшихся У. Фромптона, У. Сомервелла, У. Кэнинджеса можно назвать Томаса Нейпа, Роберта Стерми, Уолтера Дарби и других. К середине XV в. некоторые экспортные торговцы становятся главным образом судовладельцами, получавшими свои доходы преимущественно от фрахта кораблей. Это были не просто собственники одного корабля или даже доли в каком-то из них, с чем мы встречались в начале XV в. Речь идет об обособлении от экспортных торговцев группы людей, специализировавшихся на строительстве и эксплуатации кораблей, имевшими мало или совсем не имевшими дело с покупкой и продажей товаров. Об одном из них — Уильяме Кэнинджесе-младшем упоминалось выше. Общий тоннаж кораблей его флотилии достигал, вероятно, 3 тысяч тонн, и если исходить из фрахта, уплаченного за вино, то в течение года он мог получить свыше 10 тыс. фунтов. Хотя, конечно, часть средств тратилась на содержание кораблей, все же это был огромный доход. Кэнинджес контролировал около ? всех перевозок в порту и владел примерно половиной бристольских кораблей. Он был выдающимся среди судовладельцев, но не единственным. Через 6 лет после его смерти в 1480 г. Томас Стрейндж имел около 20-ти кораблей, а у Джона Годмана было еще больше{674}. Эти бристольские корабли обслуживали более чем половину всей торговли города.
Уже к началу XIV в. концентрация движимого имущества, облагавшегося налогами, была в Бристоле очень значительна: в 1313 г. 5,2% налогоплательщиков (33 человека) внесли 34,7% городского налога. Это были люди, чье движимое имущество оценивалось в 20 ф. и выше{675}. Для города XIV в. такой процент богатых людей — весьма высок: в Лондоне, население которого было во много раз больше, в 1319 г. таких жителей оказалось 111 человек. В Йорке в 1327 г. жителей с движимым имуществом от 20 ф. и выше было 3 человека (0,3%), в Глостере — 1 человек (0,4%), в Ковентри — 7 (3,5%), в Лейстере — ни одного{676}.
Совершенно очевидно, что главную роль в управлении Бристолем начиная с XIV в. играли крупные купцы. Первый городской совет, избранный в 1344 г. в составе 48 «наиболее влиятельных и благоразумных людей» города, практически полностью состоял из оптовых торговцев. В «Обычаях города Бристоля», в котором зафиксировано первое избрание городского совета, отмечено и особое положение купцов: «И поскольку является вполне подобающим, чтобы такие обычаи и постановления были подтверждены королевской властью, наш вышеназванный высокочтимый король, приняв во внимание преданность и услуги, оказанные ему этой общиной, и для того, чтобы его торговцы данного города могли более успешно и без помех заниматься своим делом, пожаловал некоторые вольности и своей хартией подтвердил и подкрепил им другие свободы и обычаи…»{677}.
Правда, во всех последующих составах Совета можно встретить изредка членов ремесленных гильдий — в 1344 г. это были сукновалы Джон Фишер и Роберт из Бата, в 1349/50 г. сукновал Роберт Прентис, в 1381 г. красильщик Томас из Хея (“atte Нау”). Но сохранить свои позиции в администрации города могли только те ремесленники, которые становились крупными купцами.
В качестве примера приведем упоминавшегося Томаса из Хея. В 1381 г. он встречается в документах как член городского совета, в этом же году упоминается в ордонансе красильщиков, как ответственный за его исполнение, а в ордонансе суконщиков 1370 г. перечислен среди купцов и суконщиков, которые названы «наиболее достойными людьми» Бристоля{678}. Видимо, красильщик становится организатором производства и экспортером сукна, и благодаря этому получает доступ к управлению городом. Другим примером могут служить представители семьи Ньюлонд — в 1346 г. Джон Ньюлонд упомянут в «Малой Красной Книге» как богатый сукновал, а в 1370 г. Адам Ньюлонд числится среди купцов и суконщиков, и в 1381 г. мы встречаем его уже среди членов городского совета{679}.
То, что богатые члены гильдии красильщиков становились купцами, вполне естественно — основное сырье (вайда) было достаточно дорогостоящим и привозилось из других стран. Поэтому богатые мастера превращались в организаторов производства и снабжали рядовых членов гильдии сырьем. Но занявшись торговлей, они не ограничивались только красителями, в круг своих интересов включали разнообразные товары. Поскольку красильщики контролировали конечные операции по производству сукна, вполне естественно, что они становились его экспортерами. Кроме упоминавшегося Томаса из Хея в таможенных отчетах за 1480–84 гг. встречается имя Джона Хенлова, который торговал с ганзейцами через Лондон и имел там постоянного фактора{680}. Джон Хоггз в 60-е гг. XV в. торговал с Ирландией — он уплачивал таможенные пошлины за вывоз соли, а из Ирландии, очевидно, вывозил соленую рыбу, шкуры и грубое сукно{681}.
Интересно, что среди красильщиков-торговцев мы встречаем и женщин. Алиса Ричардс торговала сукном в Лондоне вместе с Джоном Хенловом, а Маргарет Роули сама доставляла в Бристоль марену{682}. Вероятно, это были вдовы красильщиков-купцов, продолжившие дело своих мужей. В этом отношении интересно завещание Джона Хенлова, который в 1498 г. оставил «все инструменты своего ремесла» жене, а вайду своей дочери, поэтому вполне допустимо ожидать, что они тоже будут организовывать производство сукна и торговать им{683}.
Превращение ремесленников в экспортных торговцев наблюдалось не только среди красильщиков и сукновалов. Например, в 1370 г. в гильдии суконщиков числился Джон Стоук, одновременно являвшийся членом гильдии дубильщиков. В 1381 г. он заседал в городском совете{684}. В 20–30-е гг. XV в. олдермен гильдии ткачей Ричард Кларк вел широкую торговлю с Францией и Испанией{685}. В 1448 г. в прошении на имя лорда-канцлера по поводу плавания корабля «Кристофер» в Исландию владельцем корабля и груза рыбы кроме купца Джона Форстера был назван Роберт Скейлз, бристольский портной{686}. В 1460 г. тоже в петиции на имя лорда-канцлера Джон Уилли, бристольский пивовар, отмечал, что он является одним из владельцев корабля «Джулиан»{687}. Вероятно, такие члены ремесленных гильдий и могли избираться в городской совет.
После того, как в 1353 г. Бристоль был сделан одним из стапельных городов, наиболее богатые оптовые торговцы стали членами компании купцов-стапельщиков. Именно они были наиболее влиятельными людьми и в городском управлении. Редко можно было найти человека, который занимал бы господствующее положение в муниципальных органах, и не имел также должности в стапельной администрации в тот же период службы. Например, Реджинальд ле Френш был мэром Стапля и одновременно города в 1356 и 1358 гг.; Джон Стоукс в 1365, 1367, 1378 и 1379 гг. А с 1379 г. эти две должности постоянно находились в одних руках. Несмотря на то, что четкие различия между Стаплем и городом существовали в Бристоле до XVI в., совмещение должностей наблюдалось там с самого момента учреждения Стапля. В других городах (кроме еще Саутгемптона) должности мэров находились в разных руках. С 1353 по 1378 г. (т.е. 25 лет) только 5 мэров Бристоля не были за этот период мэрами Стапля. Но при этом будучи мэром города Томас Боупин торговал с Германией, Роберт Чедр, как и Элиас Спелли, был богатым суконщиком{688}.
Хотелось бы подчеркнуть принципиальный факт — занятие какой-либо высокой должности в городском управлении не приводило к тому, что члены городского совета или мэры приостанавливали свои торговые операции. Сопоставляя данные таможенных отчетов и списки членов городского совета и мэров города, можно заметить, что подавляющее большинство высших должностных лиц продолжали свои торговые операции. Все мэры Бристоля во времена Ричарда II занимались внешней торговлей, и по крайней мере половина из них были судовладельцами. Такая же картина наблюдалась и в XV в. В качестве примера сошлемся на Клемента Багота, который был мэром города в 1437/38 и 1442/43 гг., и в то же время — крупным купцом и судовладельцем, чьи корабли фрахтовали другие торговцы{689}.
Вероятно, не всегда было легко совмещать свои коммерческие занятия с исполнением должности в городских органах управления. Об этом свидетельствует запись в «Обычаях города Бристоля» от 1344 г., в которой предусматривается случай, когда из 48 членов Совета в наличии окажется только 12 человек. Остальные за свое отсутствие должны были заплатить штраф в 6 пенсов. Интересное постановление приняли в 1366/67 г. «Против тех, кто отсутствует во время выборов мэра и других должностных лиц»: «Поскольку в течение длительного времени многие видные “vanetz” люди города удалялись и оставляли город, некоторые чтобы избежать избрания должностными лицами, а другие присутствия при избрании должностных лиц и служащих города, отчего город терпит большой ущерб и бедствие, то теперь для того, чтобы избежать такого рода опасности и ущерба, постановляется и утверждается мэром и всей общиной города, что если кто-нибудь покидает его или отлучается за 15 дней до праздника Св. Михаила, если он не имеет разрешения мэра и не укажет разумную причину, по которой будет дано ему разрешение, пусть будет подвергнут штрафу в 10 ф. в пользу общины…»{690}. То, что распоряжение касается лишь богатых людей, можно определить по величине штрафа. По данным списков налогоплательщиков за 1327 г. в Бристоле жителей с движимым имуществом от 8 до 20 ф. (не считая членов их семей) было 45 человек{691}.
Хотелось бы обратить внимание на различие штрафов за отсутствие на заседании Совета и при его избрании. Логично предположить, что решение, принимаемое 24-мя членами Совета, мало отличалось от того, которое они могли принять совместно с остальными. А вот неявка на выборы грозила опасными последствиями — в Совет могли попасть нежелательные люди. Упомянутое постановление было принято во времена Джона Стоукса, который 4 раза был мэром города и 7 раз мэром Стапля. Вполне вероятно, что обеспокоенность Дж. Стоукса вызвана борьбой средних торгово-ремесленных слоев за участие в городском управлении.
Кроме богатства существовали и другие критерии при избрании на высшие должности. В 1344 г. городской совет Бристоля постановил, что «никто не будет избран на должность олдермена, если он не имеет собственного дома и ренты», а следующий пункт констатировал: «Никто не будет избран на должность мэра, если он предварительно не был олдерменом»{692}. Таким образом, круг людей, которые имели право занять место в городской администрации, существенно ограничивался. Это было характерно не только для Бристоля. Например, в Шрусбери в 1381 г. для того, чтобы стать бейлифом, нужно было владеть движимым имуществом на сумму не менее 100 ф. или рентой в 10 фунтов{693}. В Лондоне в XIV в. 75% олдерменов владели землями, в XV в. эта цифра выросла до 85%{694}. Иными словами — мэры, олдермены, бейлифы, члены городского совета должны были быть домовладельцами и получать ренту со своих арендаторов.
Какую же роль играла земельная собственность городской элиты и верхушки купечества в их экономической жизни и социальном положении? Патрициат крупного портового города, имевшего широкие внешние связи, значительно отличался от патрициата небольшого города, не имевшего выхода на далекий рынок. Поэтому земельная собственность патрициев-купцов нужна была не столько для повышения их социального статуса (хотя это, несомненно, имело место), сколько служила чисто экономическим целям: доход от земельной ренты в случае необходимости использовался для расширения торговых операций. М. Постан считал, что часто инвестиции в земельную собственность являлись лишь временным помещением свободного капитала, который в случае необходимости мог быть вновь мобилизован. Таким образом, осуществлялось финансирование торговых предприятий купца из его собственных материальных ресурсов{695}.
Некоторые бристольские купцы владели очень значительной недвижимой собственностью. Например, в середине XIV в. Эверард ле Френш имел в городе 35 лавок и 27 земельных участков, получил закладную на поместье сэра Томаса де Гурни в “East Harptree” и купил десятину у местного священника. И при этом его движимое имущество включало 52 бочки вайды (это более 600 ф.), 32 тюка риса и 4700 подков с гвоздями, что свидетельствовало о его широких торговых операциях{696}. Завещания XV в. показывают, что земельные владения бристольских купцов располагались не только в самом городе: Уильям Уидифорд оставил своей жене земли, ренты, арендуемые помещения, право реверсии и т.п. в Бристоле, Шрусбери и Сомерсете; Ричард Фостер завещал сыну и дочери земли, держания, ренты и право реверсии в Бристоле, Сомерсете, Глостере «или где-либо в Англии»; Джон Вайелл завещал детям свою недвижимость в Бристоле, Глостере и в других местах Англии{697}.[27]
Каким образом использовались многочисленные земельные владения купцов? Часть земли, несомненно, приобреталась с целью реализовать свободный капитал. Например, судя по грамоте о передаче недвижимости на правах наследственного фьефа в 1458 г. Уолтер Нортон отдавал трем бристольским купцам — Роберту Стронгу, Джону Шоппу и Ричарду Бартфилду все земли, держания, ренты, право реверсии, службы, луга, пастбища, леса, подлески в городе Уорчестере и его пригородах и во всех других поселениях Уорчестера, а также все держания, ренты, право реверсии и службы в Бристоле и его пригородах. Причины сделки в документе не указаны. Но 20 мая 1461 г. Джон Шопп и Ричард Бартфилд передали тому же Уолтеру Нортону и его жене Изабелле перечисленные в первом документе держания{698}. Что послужило поводом для заключения сделок, мы можем только предполагать. Вероятно, Уолтер Нортон испытывал денежные затруднения, но интересно отметить другое — Джон Шопп и Ричард Бартфилд вложили свои средства в недвижимость менее чем на три года.
Чаще всего земельные держания приобретались для того, чтобы получать ренту, но не с крестьян, а с ремесленников и торговцев. Например, Уильям Йонг, богатый купец и член городского совета, в 1416 г. оставил по завещанию более 30 держаний, среди которых 4 мастерских и лавка на Рэдклиф-стрит (улица, где селились ткачи), 4 мастерских на других улицах, 10 лавок на различных улицах, в том числе на мосту через Эйвон{699}. Уильям Повем в 1454 г. завещал жене 5 держаний, одно из них с садом, другое с тремя лавками, ежегодную ренту в 76 ш. 8 п. за аренду в течение 30 лет с правом реверсии держания с четырьмя прилегающими лавками (или мастерскими). Кроме этого на заупокойные службы, торжественные мессы, благотворительность он оставил своим душеприказчикам ренты с 14 держаний, среди которых были кроме садов, двух конюшен и голубятни участки, арендуемые волочильщиком проволоки и дубильщиком, а также две лавки{700}. Джон Шарп в 1460 г. передал на правах наследственного фьефа дочери Элизабет и ее мужу Ричарду Миду 7 держаний, из которых 5 было с лавками и винными погребами{701}.[28]
Одним из самых красноречивых в указанном плане является завещание купца и судовладельца Джона Бертона. В 1454 г. право реверсии на держания, усадьбы, лавки, винные погреба, сады и прочее получили Николас Питтес, Филипп Мид, Джон Гейвуд и Ричард Тингуал. Эти владения были прежде куплены у Агнес, жены Джона Спайсера, тоже богатейшего бристольского купца, до этого жены другого купца — Томаса Фиша, каковым имуществом Агнес владела от завещателя в течение своей жизни. Конкретно возвращенные держания включали следующее: держание на улице Св. Николая; мастерскую с принадлежностями, арендуемую кузнецом; три лавки с принадлежностями на Уинчстрит; сад и сарай, расположенные на рынке Бристоля и арендуемые бондарем; сад и пустырь, арендуемые дубильщиком; держание за мостом через Эйвон, арендуемое Ричардом Wexmaker’ом (“wex” — воск); держание и два винных погреба на набережной Эйвона, включающее различные жилые помещения; две усадьбы; огороженное место с принадлежностями, арендуемое haulier’ом (перевозчиком?); мастерскую с принадлежностями на Рэдклиф-стрит; мастерскую с принадлежностями, арендуемую изготовителем шерстяных одеял; мастерскую с принадлежностями, арендуемую гончаром; мастерскую с принадлежностями на Рэдклиф-стрит; помещение с мастерской перед ним вместе с принадлежностями; лавку с принадлежностями в конце моста через Эйвон; держание с двумя лавками и садом позади; два держания с садами и инструментами. Помимо этого жене Изабелле Джон Бертон завещал все его оставшиеся земли, держания, ренты, право реверсии и службы, которые после ее смерти должны были перейти дочери Изабелле Йонг. Кроме перечисленных владений у завещателя было достаточно много другой недвижимости{702}.
Приобретая большое количество земельных держаний, крупные купцы вовсе не прекращали свою торговую деятельность. Тот же Джон Бертон помимо недвижимости оставил жене 100 ф. наличными деньгами, товаров на сумму в 200 ф., 8 мешков шерсти и четвертую часть собственности на корабль “le Maria de Bristollia”; брату — сукно стоимостью в 200 марок и 2 упряжи; кузену Роберту Джоунзу — сукно на 40 фунтов и бочку вайды; кузине Эдит Джоунз — 10 марок наличными. Торговые интересы Джона Бертона были достаточно разнообразными — шерсть, сукно, красители. Лодовико Морс в 1464 г. завещал жене Иоанне держание на “Oldcorn-stret” и сыну Джону лавку на набережной, которую арендовал Робин Хоупер. Но кроме этого сыну Джону было завещано 6 бочек вайды, сыновьям Томасу и Уолтеру по 7 бочек вайды{703}. Если учесть, что бочка вайды в это время стоила 12–13 ф., то отец оставил сыновьям красителей примерно на 250 фунтов. Уильям Берд в 1484 г. завещал жене кроме дома на набережной в Бристоле и сада в “Barthilmewys” 10 бочек вайды; сыну Генри — 2 дома и три склада на набережной Св. Августина, 5 бочек вайды и два куска сукна; дочери Элизабет — 5 бочек вайды и 4 больших бочки железа; дочери Джоане — 4 бочки вайды; дочери Кэтрин — 1 бочку вайды; сыну Ричарду — 2 бочки вайды и брату Роберту — 1 бочку вайды (т.е. только вайды более чем на 350 фунтов){704}. Точно так же Эверард ле Френш или многие члены семьи Кэнинджес, являясь представителями патрициата города, обладая значительной недвижимостью, продолжали вести широкую внешнюю торговлю.
Те же самые люди, которые монополизировали управление городом, представляли его и в парламенте. В повестках, которые направлялись мэрам или бейлифам, предписывалось избирать представителей в парламент «из наиболее порядочных и известных людей города» или «наиболее приличных людей», а в 1373 г. избранными должны были быть те лица, «которые лучше разбираются в мореплавании и торговле»{705}. Для Бристоля это означало, что в парламент избирались те же крупные купцы, которые были членами городского совета, мэрами, бейлифами и пр.
Если сравнить списки мэров города и Стапля, членов городского совета и представителей в парламенте за XIV в., то можно обнаружить уже знакомые имена: Эверард ле Френш — член городского совета в 1344 и 1349 гг. и 7-ми парламентов; Реджинальд ле Френш — член Совета за эти же годы, трижды мэр Стапля, дважды мэр города, депутат трех парламентов; Роберт Гайен — член Совета в 1344 и 1349 гг. и 4-х парламентов; Эдмунд Бланкет — член Совета в 1349 и 1350 гг., мэр Стапля в 1357 г. и депутат парламента в 1362 и 1369 гг.; Джон Бланкет — член Совета 1349 г. и королевский сборщик пошлин; Томас Бланкет — член Совета 1344 г., а Эдуард Бланкет — парламента 1362 и 1369 гг.; Уолтер Дарби — член Совета, трижды мэр города и Стапля и представитель города в 2-х парламентах; Джон Стоукс — член Совета, трижды мэр города, восемь раз мэр Стапля, член 3-х парламентов; Уильям Кэнинджес — бейлиф в 1361 и 1369 гг., 6 раз мэр города, мэр Стапля, член городского совета и 3-х парламентов; Джон Кэнинджес (сын Уильяма) — бейлиф в 1380, шериф в 1382, депутат парламента в 1384, мэр города в 1392 и 1398 гг.{706}
Очевидно, что уже в начале XIV в. в Бристоле ни о каких демократических принципах при выборах городских органов и парламентских представителей говорить не приходится, и мнение основной массы горожан никто не спрашивал. Хотя формально выборы проводились ежегодно, но требования при отборе были настолько жесткими, что из года в год выбирались одни и те же люди. Да и круг лиц, которые выбирали верхушку города, все более ограничивался. Чего стоит только постановление для гильдии ткачей, принятое в 1389/90 г., когда мэром города был Уильям Кэнинджес: «Ежегодно четыре олдермена будут выбираться двенадцатью наиболее достойными людьми названной гильдии»{707}. Даже внутри гильдий никакой демократии при выборах не существовало, не говоря уж об избрании руководящих лиц города.
Как же реагировала основная масса горожан на узурпацию своих прав? И можем ли мы считать, что в Англии в отличие от континентальных стран не имела места острая борьба патрициата со средними слоями городской общины?
Достаточно подробно социальная борьба городских масс с олигархией в XIV в. на примере Йорка, Беверли, Скарборо и Бриджуотера рассмотрена А.А. Кирилловой{708}. Она отмечала, что во многих городах Англии вспыхивали восстания, основной причиной которых было стремление восстановить демократические порядки при выборах в органы самоуправления. Как же обстояли дела в Бристоле? То, что торговая олигархия господствовала в городском управлении, совершенно очевидно. К началу XIV в. группа богатейших купцов количеством 14 человек контролировала все высшие должности. Наиболее авторитетными из них были три человека — Уильям Рэндольф (мэр в 1298, 1305 и 1309 гг.), Джон Сноу (мэр в 1306 г.) и Джон де Силер (мэр в 1310 г.). Им противостояли средние слои горожан во главе с Джоном ле Тавернером, который при поддержке демократических сил дважды избирался мэром города (в 1307 и 1308 гг.) и трижды депутатом парламента. В 1312 г., когда Джон ле Тавернер был вновь избран мэром, “communitas” произвела наступление на патрицианскую верхушку города.
События 1312–1316 гг. известны в исторической литературе под названием «Большой мятеж». Своеобразие их состоит в том, что внутригородские противоречия совпали с борьбой против королевского произвола. Поводом для выступления горожан явился сбор пошлины, называвшейся “Cockett”. Она собиралась в пользу короля с кораблей, приходивших в порт, в дополнение к корабельной пошлине и была явным нарушением муниципальных привилегий. А поскольку сбор этой пошлины взяли на откуп представители патрицианской верхушки во главе с Рэндольфом и Сноу, то упомянутые четырнадцать человек лишили гражданских прав, а имущество их конфисковали{709}.
Для расследования дела в Бристоль в качестве королевских судей были направлены четыре человека во главе с Томасом Баркли, они подтвердили права опальных “majors” и признали действия горожан противозаконными. Результатом такого решения стало восстание горожан, в ходе которого 20 человек было убито, а королевские судьи спасались бегством. На судебном заседании в Глостере зачинщиками беспорядков были признаны 80 человек, которые обязывались явиться в Глостер и дать объяснения. Поскольку вызванные не явились, они были объявлены вне закона, но и уцелевшие патриции оказались вынуждены покинуть город{710}.
В дело вмешался непосредственно король, который приказал восстановить изгнанных патрициев в правах и вернуть им имущество. Однако мэр, бейлифы и община проявили «удивительное неуважение» и не подчинились королевскому приказу, а руководители восстания отказались явиться в Вестминстер, чтобы держать ответ перед королем. За такое открытое неповиновение город был взят в королевскую руку, а его охрана поручена констеблю королевского замка в Бристоле Бартоломью де Бэдлсмеру{711}. Его уполномочили собирать все ренты, пошлины и другие сборы, вершить суд и распоряжаться городской тюрьмой.
Горожане и в этом случае отказались повиноваться — Джон ле Тавернер, Уильям де Клиф и Гилберт Покерел продолжали исполнять обязанности мэра и бейлифов, а распоряжения Бэдлсмера просто игнорировали. Более того, представители констебля замка были избиты и ранены, в городе возвели баррикады, замок осадили и предприняли несколько попыток его захватить. Свыше двух лет горожане и гарнизон замка поддерживали нерегулярные отношения с помощью самострелов и других метательных орудий. Одновременно обе стороны отправляли жалобы королю, но королевское правительство действовало очень нерешительно.
Правда, в середине лета 1313 г. была предпринята попытка решить бристольскую проблему — шерифам Глостера, Сомерсета и Уилтшира отправили предписание набрать отряд в своих графствах и привести город Бристоль к повиновению. Упомянутые шерифы собрали 20 тыс. человек, которыми командовал граф Глостер. Однако горожане не проявили особого страха. Вполне вероятно, они знали, что граф получил секретное распоряжение не применять чрезвычайных мер против города, т.к. король нуждался во всех своих войсках для борьбы с шотландцами. В итоге граф снял осаду города, хотя ее предполагалось продолжать до весны 1314 г.
В 1316 г. король, учитывая предыдущую неудачу, приказал направить к нему в Вестминстер шестерых благоразумных граждан, чтобы они дали информацию о произошедшем. В результате расследования в Бристоль был направлен граф Пембрук, который сообщил горожанам, что король готов простить бристольцев, если они подчинятся закону и выдадут виновных лиц. Ответ, который дала община, показывает, что же было главной причиной мятежа: «Мы не были инициаторами этой несправедливости, и мы не совершали никакого проступка против нашего господина короля. Некоторые персоны стремились лишить нас наших прав, которые мы защищали, что сделать было нашей обязанностью. Поэтому, если наш господин король уменьшит те подати, которые были наложены на нас, если он пожалует нам жизнь, безопасность, ренты и земли, мы будем повиноваться ему, как нашему господину, и делать то, что он прикажет. Иначе мы продолжим то, что начали, и будем отстаивать наши свободы и привилегии даже под угрозой смерти»{712}. После такого ответа король решил, что пора принимать строгие меры. Город вновь осадили, Морис Баркли отрезал его от моря, в то время как Бартоломью Бэдлсмер атаковал по суше. В течение нескольких дней горожане сопротивлялись, но после того, как осадными орудиями были разрушены крепостные стены, 28 декабря 1316 г. восстание сломили.
Поразительно, но после подавления беспорядков не последовало серьезных репрессий, что говорит об особом отношении Эдуарда II к Бристолю. Кроме того, король, видимо, понимал, что основной причиной волнений был спор за власть внутри самого города. Джон ле Тазернер, его сын Томас и Роберт Мартин, признанные руководителями восстания, были объявлены вне закона. Но и они в октябре 1321 г. получили прощение{713}. В феврале 1322 г. король распорядился вернуть им, по мере возможности, земли и имущество. На выборах 1322 г. Джон ле Тавернер и Дж. Франсес-младший, один из его сторонников, были избраны членами парламента от Бристоля{714}.
Общине города прощение даровали сразу, поскольку «такое множество людей не может быть наказано», но за него была заплачена по тем временам огромная сумма — 4 тыс. фунтов{715}. Представители семьи Тавернер в позднейших городских документах не встречаются (если только они не сменили фамилию), но в XV в. Джон Тавернер был в Гулле крупным купцом, которого по размаху деятельности сравнивают со знаменитым Уильямом де ла Полем. Возможно, после поражения восстания члены семьи Тавернер переселились в Гулль. А семья Мартин до конца XIV в. оставалась одной из наиболее богатых купеческих фамилий Бристоля. Вероятно, Роберт Мартин после подавления восстания обосновался в Бордо, с которым у Бристоля были очень тесные связи, т.к. в таможенных отчетах за 1325 г. среди купцов из Бордо, экспортировавших бристольское сукно, числится Джерард Мартин{716}. А после 1321 г., когда предводителям восстания 1312–1316 гг. даровали прощение, мы встречаем Голфрида Мартина среди членов городского совета за 1349 г., а Уолтера Мартина — в 1381 г.{717} В постановлении для суконщиков от 1370 г. Уолтер Мартин перечислен среди «наиболее достойных людей» города, входивших в гильдию суконщиков{718}.
Поэтому когда мы говорим о борьбе демократических слоев города с олигархией, то речь идет вовсе не о городских бедняках, которые боролись за власть с богатой купеческой верхушкой. Борьба, прежде всего, велась между состоятельными купеческими семьями за господство в городском управлении, поскольку это давало очень большие возможности для обогащения. Достаточно вспомнить, что во времена Ричарда II крупнейшие рыботорговцы, бывшие членами городского совета, монополизировали торговлю рыбой в городе, а купцы-суконщики добились контроля над продажей на городском рынке не только сукна и шерсти, но и других товаров, пользовавшихся большим спросом.
Более чем вероятно, что борьба за власть не завершилась после подавления восстания 1312–1316 гг. Можно предположить, что первая статья в «Обычаях города Бристоля», записанных в 1344 г., в которой речь идет о неповиновении городским чиновникам, в какой-то мере отражала сохранявшееся противостояние между демократическими и олигархическими слоями: «Если кто-нибудь будет дурными словами оскорбительно поносить сборщика пошлины, стражей мира или других служащих города, исполняющих свои обязанности по предписанию сотенного суда или суда мэра, или будет преднамеренно чернить любого из них так, что они не смогут надлежащим образом исполнять свои обязанности, он должен заплатить общине 40 пенсов…»{719}. С учетом этой борьбы становится понятной озабоченность городской верхушки тем, чтобы во время выборов мэра и других высших должностных лиц город не покидали «видные люди», «отчего город терпит большой ущерб и бедствия», как указывалось в постановлении 1366/67 гг.{720} Какие бедствия конкретно имелись в виду, в постановлении не конкретизируется, но можно предположить, что попытки нарушить монополию патрицианских семей на власть не прекращались.
Вероятно, в борьбе с городской верхушкой участвовали не только богатые купцы, но и ремесленники. Трудно предположить, что убийства в ходе восстания, строительство баррикад или осада замка — дело рук только богатых торговцев. Получив доступ к управлению городом (как это произошло с семьей Мартинов), зажиточные оппозиционеры превращались в респектабельных граждан.
Во второй половине XIV и в XV вв. ремесленники в борьбе с городской верхушкой выступают уже изолировано от купечества. В 1410 г. во времена мэра Уильяма Фрума 6 человек были лишены свобод как злоумышленники против «благополучия и свобод Бристоля»{721}. Двое из них принадлежали к гильдии красильщиков, профессиональную принадлежность остальных определить не удалось, но более чем вероятно, что они были ремесленниками, т.к. не встречаются ни в списках членов купеческих гильдий, ни в городских документах, ни в таможенных отчетах и т.п. Богатые красильщики сами были крупными купцами и судовладельцами, они не занимались ремеслом, а эксплуатировали рядовых членов гильдии. Поскольку лишенные прав гражданства красильщики не фигурируют среди купцов, очевидно, они относились к тем членам гильдии, которые работали на организатора производства. Какие конкретно задачи ставили перед собой «злоумышленники» сказать трудно, но, видимо, они угрожали спокойствию правящей верхушки города, если подверглись такому серьезному наказанию.
Итак, документы показывают, что уже к началу XIV в. в Бристоле существовал узкий слой людей, монополизировавших все высшие должности в городском управлении. В первой половине XIV в. господствующее положение занимали оптовые торговцы продовольствием, а со второй половины века лидерство перешло к экспортерам сукна, в число которых вошли и представители семей, торговавших зерном, рыбой или вином. Высокий имущественный ценз и определенные социальные ограничения при избрании на высшие административные должности способствовали превращению правящей элиты города в замкнутую группу, проникнуть в которую было достаточно трудно. Отстраненное от власти богатое купечество и ремесленники пытались изменить сложившиеся порядки, наиболее ярким свидетельством чего было восстание 1312–1316 г.
Однако социальная обстановка в городе осложнялась не только внутренними разногласиями, к этому добавлялись проблемы, возникавшие во взаимоотношениях с королевской властью и соседними феодалами.