Ротмистр Лавров и его «Разведочное отделение»

Ротмистр Лавров и его «Разведочное отделение»

На рубеже XIX–XX веков Россия превратилась в объект пристального и постоянного внимания. Агентурную разведку против нее вели Германия, Австро-Венгрия, Италия, Франция, Швейцария, Румыния, Япония, не говоря уже о давнем политическом сопернике — Англии. Разрозненные действия различных российских ведомств не могли сдержать «разведывательный натиск» конкурентов и противников Санкт-Петербурга.

Офицеры Главного штаба русской армии.[1] В 1905 году ГУГШ было выведено из состава Глвного штаба и стало самостоятельным.), служившие в его Военно-ученом комитете одними из первых в стране пришли к выводу о необходимости планомерной борьбы с иностранным шпионажем. Своеобразным катализатором постановки вопроса о создании постоянно действующего контрразведывательного органа явилось громкое уголовное дело старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа полковника Генштаба Гримма. Полковник продавал германской разведке важнейшие документы, находившиеся в его распоряжении. Шпионский скандал привлек к проблеме всеобщее внимание и заставил руководство русской армии предпринять конкретные организационные действия.

В специальной докладной записке на имя царя военный министр А. Н. Куропаткин писал: «Совершенствующаяся с каждым годом система подготовки армии, а равно предварительная разработка стратегических планов на первый период кампании, приобретают действительное значение лишь в том случае, если они остаются тайной для предполагаемого противника; поэтому делом первостепенной важности является охранение этой тайны и обнаружение преступной деятельности лиц, выдающих ее иностранным правительствам… Между тем, судя по бывшим примерам обнаружение государственных преступлений военного характера до сего времени у нас являлось делом чистой случайности, результатом особой энергии отдельных личностей или стечением счастливых обстоятельств; и является возможность предполагать, что большая часть этих преступлений остается нераскрытыми и совокупность их грозит существенной опасностью государству в случае войны». Для противодействия угрозе шпионажа Куропаткин предлагал учредить особый секретный розыскной орган, назвав его для конспирации «разведочным отделением». Уже на следующий день, 21 января 1903 года на докладной записке военного министра появилась личная резолюция Николая II — «Согласен». Так было положено начало российской контрразведывательной службе.

«Разведочное отделение» создавалось в глубокой тайне. Поскольку военные атташаты иностранных государств, — основные центры шпионажа на территории страны, находились в столице России, основным районом деятельности нового органа определялся Петербург и его окрестности. Главными его задачами должны были являться «охранение» военной тайны и обнаружение деятельности лиц, выдающих ее иностранцам.

При постановке нового дела многое всегда зависит от личности и деловых качеств первого руководителя. Им стал ротмистр Отдельного корпуса жандармов Владимир Николаевич Лавров, специалист по тайному государственному розыску. По договоренности с министерством внутренних дел он был переведен на службу в военное ведомство с должности начальника Тифлисского охранного отделения. Назначение его было не случайным. Этого офицера хорошо знали в Военно-ученом комитете. Подразделение Лаврова во взаимодействии с офицерами-разведчиками штаба Кавказского военного округа активно вело борьбу с иностранным шпионажем в Закавказье, — стратегическом регионе империи, где как и сейчас сходились в тугой узел силовые линии тайного противостояния держав.

Первый начальник отечественной контрразведки родился в Санкт-Петербурге в 1869 году в небогатой дворянской семье. В его послужном списке по-канцелярски сухо сделана запись: «Не имеет недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, ни он ни его жена». На государевой службе он так и не разбогател, хотя и вышел на пенсию в начале 1914 года в чине генерал-майора.

Военная биография будущего «охотника за шпионами» началась в сентябре 1888 года, когда на правах вольноопределяющегося 1-го разряда Владимир Лавров был зачислен юнкером во 2-е военное Константиновское училище. По его окончании, получив первый офицерский чин хорунжего, в августе 1890 года он направляется для дальнейшего прохождения службы во 2-й конный полк Забайкальского казачьего войска, где дослужился до казачьего сотника.

В целях поступления в академию он занимается самообразованием. Через четыре года службы Лавров едет в Иркутск и при Штабе округа успешно сдает предварительные экзамены в Петербургскую военно-юридическую академию. Затем летом 1894 года командируется в родной город для сдачи вступительных экзаменов. Однако, за неимением вакансии, возвращается в полк. Наверное, именно тогда у Лаврова окончательно созревает решение кардинально изменить свою судьбу — поступить на службу в Отдельный корпус жандармов. Для небогатого офицера, к тому же имевшего склонность к правовым наукам, такое решение не кажется чем-то из ряда вон выходящим.

В ноябре 1895 года сотник Лавров получает приглашение прибыть для прохождения предварительных испытаний в Петербург в Штаб корпуса. Но поступить на курсы жандармских офицеров было не просто. Об этом свидетельствуют воспоминания современника Лаврова, начальника дворцовой охраны генерала А. И. Спиридовича, который будучи младшим офицером прошел аналогичные испытания: «Вся служба жандармерии была окутана для нас какой-то тайной. Сами жандармские офицеры своей сдержанностью и какой-то особой корректностью усиливали это впечатление и заставляли смотреть на них с некоторой осторожностью. В них не было офицерской простоты, они не были нараспашку и даже внушали к себе какой-то непонятный страх. Почему и отчего — это было неясно. В полку у нас на корпус смотрели очень хорошо. Несколько наших офицеров уже служили там, занимали хорошие должности и были предметом нашей зависти… Но многие в обществе не любили жандармов, службу их бранили и говорили о них, что они все доносчики…

Перевестись в корпус жандармов было очень трудно. Для поступления в корпус от офицеров требовались прежде всего следующие условия, — потомственное дворянство; окончание военного или юнкерского училища по первому разряду; не быть католиком; не иметь долгов и пробыть в строю не менее шести лет. Удовлетворявший этим требованиями должен был выдержать предварительные испытания при штабе корпуса для занесения в кандидатский список и затем, когда подойдет очередь, прослушать четырехмесячные курсы в Петербурге и выдержать выпускной экзамен. Офицер, выдержавший этот второй экзамен переводился высочайшим приказом в корпус жандармов».

О некоторых подробностях об экзаменах и о процедуре приема на службу свидетельствует тот же Спиридович: «На испытание явилось около 40 офицеров всех родов оружия. Не без трепета входил я в комнаты штаба корпуса жандармов, помещавшегося в знаменитом доме «У Цепного моста» против церкви святого Пантелеймона. Все казалось там страшно таинственным и важным. Единственно доступный и любезный человек это — швейцар. Все остальное заморожено холодом. Видимо, то же испытывали и другие офицеры.

В ожидании экзаменаторов мы перешептывались о них. Оказалось, что экзаменационная комиссия состояла из старших адъютантов штаба корпуса при участии представителя Департамента полиции, тайного советника Янкулио. Этот худощавый старик, напоминавший наружностью Победоносцева, внушал нам особый страх, но почему, мы сами не знали.

В первый день держали устный экзамен. Меня спросили, читал ли я фельетон «Нового времени» о брошюре Льва Тихомирова: «Конституционалисты в эпоху 1881 года» и что я могу сказать по этому поводу. Вещь была мне известна, и мой ответ удовлетворил комиссию. Предложив затем мне перечислить реформы Александра II и предложив еще несколько вопросов по истории и администрации и выслушав ответы, председатель комиссии объявил, что устный экзамен мною выдержан и что мне надлежит явиться на следующий день держать письменный… На нем мне попалась тема: «Влияние реформы всесословной воинской повинности на развитие грамотности в народе…» Экзамены я выдержал. Меня внесли в кандидатский список, и я должен был ждать вызова для слушания лекций…

Я вернулся в Вильно и стал ждать вызова, а в это время виленская жандармерия собирала обо мне наиподробнейшие сведения. Политическая благонадежность и денежное состояние подверглись наибольшей проверке. Первое объяснять не приходится, второе же преследовало цель, чтобы в корпус не проникали офицеры, запутавшиеся денежно, зависящие от кого-либо в материальном отношении. Жандарм должен был быть независим… Вызов меня на курсы затянулся. Прошло почти два года. Летом 1899-го я совершенно неожиданно получил вызов на жандармские курсы».

Что касается Лаврова, то к этому времени он успешно окончил курсы при штабе ОКЖ и уже два года служил в Тифлисском губернском жандармском управлении (ГЖУ), занимаясь организацией оперативно-розыскной работы. В начале 1901 года Лаврова утвердили в должности помощника начальника ГЖУ в Тифлисском, Телавском и Сигнахском уездах. Служба его шла успешно, поскольку к лету 1902 года на мундире ротмистра Лаврова поблескивали два ордена, российский — св. Станислава 3 степени и персидский «Льва и Солнца». Последний ему было «высочайше разрешено принять и носить».

1902 год стал особым для органов безопасности России. В апреле членом боевой организации партии социал-революционеров был убит министр внутренних дел Д. С. Сипягин. Весной разразились волнения крестьян в Харьклвской и Полтавской губерниях. Новый глава МВД и шеф жандармов В. К. Плеве, имевший опыт руководства Департаментом полиции (ДП) в 80-х годах девятнадцатого века в период жестокой борьбы с подпольной организацией «Народная Воля», приступил к реорганизации секретной полиции империи.

Плеве пригласил на пост Директора ДП популярного в то время прокурора Харьковской судебной палаты Алексея Александровича Лопухина, назначением которого он мирил себя с либеральными кругами. Заведующим Особым отделом ДП — центральным органом тайной полиции стал Сергей Васильевич Зубатов. Он был крупной величиной в русской секретной службе, создателем «московской школы» политического розыска, и несколько лет руководил печально знаменитым среди революционеров московским охранным отделением. Из Москвы в Департамент, на Фонтанку, 16, также был переведен его сподвижник — знаменитый руководитель филерского дела Е. П. Медников со своим «летучим отрядом» наружного наблюдения.

Зубатов разработал проект организации в главных городах России специальных оперативно-розыскных органов секретной полиции, так называемых «розыскных отделений». В последующем их переименовали в «охранные отделения», на манер существовавших еще с восьмидесятых годов в Петербурге, Москве и Варшаве «отделений по охранению порядка и общественной безопасности». 12 августа 1902 года министр внутренних дел Плеве утвердил Положение о начальниках этих отделений, по которому они прикомандировались к местным ГЖУ, но в оперативном отношении оставались в подчинении Департамента полиции.

Как вспоминает в своих мемуарах Спиридович, «реформа розыска была встречена крайне недружелюбно в корпусе жандармов и его штабе. Была довольна молодежь, так как ей давали ход по интересной работе, но старые начальники управлений, считавшие себя богами, были обижены. Они официально отходили от розыска, хотя фактически они им серьезно и не занимались. Их значение умалялось в глазах местной администрации, полиции и обывателя. К тому же и кредиты, отпускавшиеся им на агентурные расходы переходили к новым органам. Штаб корпуса видел в реформе усиливающееся влияние департамента полиции. Часть офицеров уходила из-под его власти, и в корпус вливалось штатское начало, так как весь уклад службы и обихода охранных отделений резко отличался от жандармских управлений. Появилась новая кличка для части офицеров — «департаментские» или «охранники»».

На следующий день после утверждения Плеве данного Положения таким «департаментским» жандармским офицером стал и Лавров, назначенный первым начальником Тифлисского розыскного отделения. Почти год с августа 1902 по конец мая 1903 года он выполнял обязанности руководителя русской секретной полиции в Грузии. 4 июня 1903 года приказом № 63 по Отдельному корпусу жандармов Лавров был переведен в распоряжение начальника Главного штаба русской армии. Вместе с ним, по межведомственной договоренности из Тифлиса в Петербург прибыли два наблюдательных агента, запасные сверхсрочные унтер-офицеры Александр Зацаринский и Анисим Исаенко, а в последствии в составе «разведочного» отделения стал работать и старший наблюдательный агент того же охранного отделения губернский секретарь Перешивкин.

Первые шпионские разоблачения

Контрразведывательное подразделение Главного штаба быстро становилось «на ноги». В своем первом отчете «Об организации и деятельности разведочного отделения за 1903 год» Лавров отмечал: «постепенным ознакомлением с делом выяснилось, что для установления деятельности военных шпионов одного наружного наблюдения совершенно не достаточно… является необходимой в помощь наружному наблюдению хорошая внутренняя агентура… Наружные агенты работают на улице, а внутренние — на квартирах, в разных правительственных учреждениях, в гостиницах, ресторанах и проч[ее]. В объем деятельности внутренних агентов входит и наблюдение за корреспонденцией…»

Состав отделения был небольшим: начальник отделения ротмистр Лавров; старший наблюдательный агент Перешивкин; наружные наблюдательные агенты — Александр Зацаринский, Анисим Исаенко, Михаил Воронов, Александр Харитонов, Александр Зайцев и Николай Трофимов; агент-посыльный, Матвей Буканов; для собирания справок и сведений и для установок (выяснение фамилий и лиц, взятых под наблюдение) — Михаил Петров и «Вернов» (последний назван по псевдониму); внутренние агенты — «Ефимов», «Жданов», «Болотов», «Ивин», «Королев», «Осипов», «Сидоров», «Анфисов» и «Ларионов» (все названы по псевдонимам); почтальоны — «Соболев» и «Авдеев» (псевдонимы).

За период с 26 июня по 10 декабря 1903 года, под наблюдением отделения Лаврова состояли: австро-венгерский военный агент, князь Готфрид Гогенлоэ-Шиллингсфюрст; германский военный агент, барон фон Лютвиц; японский военный агент, подполковник Мотодзиро Акаши; служащий Департамента торговли и мануфактур, коллежский секретарь Сергей Васильев; начальник 9-го отделения Главного интендантского управления, действительный статский советник Петр Есипов. Особое внимание Лаврова было сосредоточено на организации наблюдения за деятельностью японского военного агента и его подозрительных связей.

Сорокалетний Мотодзиро Акаши не был новичком на военно-дипломатическом поприще. После окончания военного Колледжа и Академии в Токио он служил на Тайване и в Китае, а перед назначением в Россию занимал пост военного представителя страны восходящего солнца во Франции. Это был сильный противник. «Под колпак» контрразведки он будет взят с ноября 1903 года.

В отчете указано: «Подполковник Акаши работает усердно, собирая сведения, видимо по мелочам и ничем не пренебрегая». В ходе проведения оперативных мероприятий будет получена нить, которая выведет «охотников за шпионами» на активно действующего японского агента.

26 декабря 1903 года Акаши получил по городской почте письмо на русском языке загадочного содержания «Буду на другой день, тоже время. Ваш И.» Поскольку как показывали данные наблюдения за квартирой Акаши, никто из неизвестных лиц ее не посещал, то внимание контрразведки переключилось на атташе посольства капитана Тано, часто встречавшегося с Акаши. Собранные сведения о контактах Тано, позволили установить, что квартиру последнего регулярно посещал неизвестный русский капитан в адъютантской форме. Как правило, такие визиты происходили по субботам в 4–5 часов дня. Ко времени прихода русского офицера к Тано приезжал и сам японский военный агент.

Утром в субботу 7 января Тано получил письмо на русском языке. Текст его был коротким: «Завтра в 4 часа буду у Вас. Ваш предан. И.» Почерк корреспондента, фактура бумаги и конверт были идентичны перехваченному ранее письму на имя Акаши.

Контрразведчикам осталось организовать «встречу» неизвестному, который, по всей видимости, и был тем «капитаном», на которого обратила внимание внутренняя агентура, приобретенная в окружении Тано.

В назначенное в письме время разведка зафиксировала появление у Тано офицера, по приметам схожего с описанием его внешности имеющейся в отделении. Личность неизвестного была установлена. Им оказался исполняющий делами Штаб-офицера по особым поручениям при Главном интенданте ротмистр Николай Иванович Ивков. На следующий день 18 января 1904 года он вновь посетил Тано, причем извозчика, на котором приехал, за несколько домов отпустил и пришел к дому японца пешком. Дальнейшим наблюдением было установлено, что ротмистр Ивков контактирует и с французским военным агентом, полковником Мулэном и еще с каким-то неизвестным лицом, которого он два раза поджидал на Варшавском вокзале.

На основании полученных данных, в том числе собранных сведений об образе жизни Ивкова, Лавров принял решение о его задержании. 26 февраля 1904 года Ивкову в помещении Санкт-Петербургского охранного отделения было предъявлено обвинение в государственной измене.

Собранные улики оказались неопровержимыми. Ивков, как писал в своем отчете Лавров «после некоторого колебания, признал себя виновным, показав протоколярно, что он передавал подполковнику Акаши на квартире капитана Тано различные секретные сведения военного характера, частью почерпнутые из мобилизационного плана, частью же составленные по случайным данным и собственному соображению…» Ивков также показал на допросе, что он продавал сведения и германскому военному агенту фон Лютвицу. Именно с ним он встречался на Варшавском вокзале столицы и в Варваринской гостинице. Обыск на квартире Ивкова подтвердил его показания, так как здесь были обнаружены еще не переданные немцам выписки из секретных документов военного характера.

«В последствии, — писал Лавров, — при формальном дознании Ивков, допрошенный по имевшимся заграничным агентурным сведениям, сознался и в том, что ранее он вел такие же преступные сношения и с австрийским военным представителем». Ко времени окончания предварительного следствия Ивков, находясь под арестом покончил жизнь самоубийством. Архивное дело не сообщает об этом никаких подробностей. Не исключено, что ротмистр-шпион, просто попросил дать ему в камеру револьвер с одним патроном…

К этому времени его «куратор» Акаши, уже обосновался в Стокгольме, где искал пути к развертыванию подрывной работы против России. Человеческий материал для этого он будет, не без успеха, искать в кругах политэмигрантов-националистов. Действия масштабно мыслящего японского самурая не пройдут незамеченными для агентов русской тайной полиции. Начнется новый раунд незримого поединка.

Дело Ивкова, совпавшее с началом русско-японской войны стало своеобразным импульсом для развертывания борьбы с японским шпионажем всего аппарата секретной полиции империи. В Петербурге наряду с «разведочным отделением» Лаврова по японской линии стала действовать и агентура столичного охранного отделения. В конце весны 1904 года, по примеру военных руководство Департамента полиции приняло решение об учреждении в структуре Особого отдела ДП собственного специального контрразведывательного подразделения — «Совершенно секретного отделения дипломатической агентуры». Задачи — «розыск международного шпионства» и постановка «наблюдения за пребывающими в столице представителями некоторых держав, сочувствующих Японии». Идея получила поддержку шефа жандармов, министра внутренних дел Плеве. Как показали дальнейшие события Военное ведомство не было поставлено об этом в известность.

Тайная борьба разгорается

В ночь на 27 января (9 февраля) 1904 года внезапным нападением японского флота на русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура началась русско-японская война. Во многих странах мира пристально следили за развитием конфликта на Дальнем Востоке. В столице российской империи разгоралась невидимая непосвященному взору борьба. Ее позиции пролегли через дипломатические рауты, шифровальные кабинеты посольств, оборонные цеха и лаборатории конструкторских бюро, конторки чиновников военных интендантств и штабных канцелярий.

Настоящая охота началась за секретами царских дворцов, тайнами большой придворной политики, определявшими ход неповоротливого механизма российского государства. Ставки были высоки. За действиями Японии маячила мощь Британской Империи, давно искавшая повода остановить продвижение русских в направлении своих владений в Индии, подорвать растущее влияние Петербурга в Персии и Афганистане.

С конца февраля 1904 года «Разведочное отделение» вплотную занялось британским военным агентом полковником Непиром. Вскоре выяснилось, что английский офицер лично поддерживал лишь официальные контакты с представителями русского Главного штаба. После начала войны круг своих «неформальных» контактов в военной среде он резко ограничил. Опыт разоблачения Ивкова подсказывал контрразведчикам, что успокаиваться на этом не стоит, необходимо проверить подозрительные связи контактировавших с Непиром иностранных подданных. Внутренняя агентура вскоре выявила потенциального посредника — сорокапятилетнего преподавателя Санкт-Петербургского политехнического института англичанина Джона Маршаля.

С мая месяца этот жизнерадостный общительный наставник студенческой молодежи был взят под плотное наблюдение. Оказалось, что он хорошо знаком не только с полковником Непиром, но и с военно-морским атташе Великобритании капитаном королевского флота Кальторном, причем с последним Маршаль виделся почти ежедневно. Странности в поведении преподавателя-британца наглядно проявились в его контактах со служащими Главного управления кораблестроения и ряда заводов города, выполнявших заказы Военного ведомства. К тому же, как выяснилось, через сына своей экономки Казимира Паликса, устроившегося на ремонтные работы на броненосец «Орел», Маршаль, как отмечал Лавров в своем докладе руководству, — «вошел в некоторое соприкосновение и с судами, приготовлявшимися к отправке на театр войны».

Сотрудники контрразведки вскоре получили документальные подтверждения причастности Маршаля к разведывательной деятельности английского военно-морского атташе. По заданию капитана Кальторна, через свои возможности он сумел добыть ряд ценных материалов по русскому флоту, в том числе стремился выяснить подробности аварии подводной лодки «Дельфин», состояние кораблей Балтийского флота. Среди источников Маршаля был и Пуаликс, работавший в Кронштадте.

В ходе проводимого негласного розыска Лавров вышел на след еще одного ценного агента английской разведки — скромного переплетчика Морского ведомства — Генриха Поваже, многие годы безнаказанно продававшего военные секреты России. Разоблачить его удалось лишь через несколько лет, поскольку с мая 1904 года у отделения Лаврова на поприще секретной борьбы начались серьезные осложнения.

Как показывают архивные документы неприятности у «разведочного отделения» начались 6 мая. В тот день агенты Лаврова, работавшие за графиней Комаровской, подозреваемой в шпионаже, зафиксировали организованное за ней параллельное наружное наблюдение. Неизвестные действовали весьма профессионально. Военные контрразведчики решили прекратить наблюдение и доложить о случившемся по команде. Как вскоре выяснилось, «перехватили» Комаровскую филеры тайной полиции. Лавров в своем отчете в последующем, напишет: «Когда факт отобрания состоялся, Департамент полиции объяснил его тем, что он устраивает свою небольшую организацию для наблюдения за морскими военными агентами в видах оказания помощи адмиралу Рожественскому и что на Комаровскую получены новые весьма серьезные сведения». 21 мая «Разведочное отделение» таким же точно порядком было отстранено от наблюдения за Джоном Маршалем — проходящим по документам наружной разведки тайной полиции под кличкой «Коричневый». В отчете Лаврова записано: «Возможность повторения подобных случаев, очевидно совершенно парализующих работу Отделения, вызвало необходимость обсудить положение дел, в следствии чего 8 июня и последовало особое по сему поводу совещание».

На нем представители ДП предложили устранить образовавшуюся двойственность и объединить усилия подразделения Лаврова с контрразведкой тайной полиции, — «но только на таких началах, — пишет Лавров, — которые неминуемо должны были бы привести к передаче Разведочного отделения и всего дела в ведение названного Департамента». Ротмистр, ссылаясь на установки руководства Главного штаба от этого решительно отказался. Тогда было найдено компромиссное решение — разграничить сферу деятельности. «Разведочное отделение» занимается наблюдением за «сухопутными» военными агентами, а Департамент полиции — морскими.

Однако решения данного совещания остались на бумаге. На стороне ДП было бюрократическое преимущество — поддержка шефа жандармов, министра внутренних дел Плеве, а также мощь всего аппарата общей и тайной полиции. Предвидя дальнейшее осложнение ситуации, военное руководство Лаврова пошло на своеобразный маневр.

С тем, чтобы Штаб корпуса жандармов, которому по административной линии формально подчинялся Лавров не мог «надавить» на своего офицера, последний был 17 июля Высочайшим приказом уволен в запас по армейской кавалерии. Одновременно были подготовлены документы к возвращению его на военною службу. но уже не в Корпус жандармов, а в распоряжение Главного штаба, что и было сделано приказом царя от 14 августа.

За два дня до этого строптивого начальника Разведочного отделения, пригласили в штаб-квартиру тайной полиции на Фонтанку, 16. Его принял чиновник особых поручений Иван Федорович Манасевич-Мануйлов. Вот как описывает эту встречу сам Лавров. «Господин Мануйлов объяснил, что ему поручено преобразовать организацию Департамента полиции по разведке шпионства на широких началах, по образцу Парижского Разведочного Бюро, что они имеют уже свою местную и заграничную агентуру и что для заведования этой организацией назначен особый жандармский обер-офицер, а потому, имея ввиду, что при таких условиях объединение обеих организаций все равно неизбежно, г. Мануйлов предложил Начальнику Разведочного Отделения присоединить частным образом свое Отделение к их организации». Вновь Лавров сделанные предложения отклонил, ввиду их несоответствия с «Высочайше утвержденным мнением по сему предмету Военного Министра», зафиксированным в докладной записке от 20 января 1903 года.

Но как оказалось, Мануйлов не бросал слов на ветер. Контрразведка ДП начала массированное вторжение в сферу тайной деятельности отделения Лаврова. 13 августа новым подразделением ДП берется под наблюдение шведский военный агент барон Лейонхювуд. Официальное опротестование Лавровым этих действий результата не дало. Ему пришлось свернуть работу наружной разведки. Представители тайной полиции затем начали энергично приобретать внутреннюю агентуру в окружении военных дипломатов, в том числе англичан.

В сентябре Лавров лишился своего внутреннего агента, разрабатывающего Джона Маршаля, который стал работать на контрразведку ДП. К 1 октября Разведочное отделение потеряло и второго (последнего) своего внутреннего агента по делу Маршаля, также переданного на связь сотрудникам ДП.

«При таких условиях, — писал Лавров в своем отчете, — труд очевидно становится бесцельным и приходится думать не о расширении дела, а только о возможном охранении уже ведущихся наблюдений и сбережений своих внутренних агентов».

Небольшому подразделению Главного штаба трудно было отстаивать свои позиции в схватке за «место под солнцем». Слишком неравными были «пробивные способности» тех, кто оказался во главе контрразведки в Главном штабе и Департаменте полиции.

Личности И. Ф. Манасевича-Мануйлова и ротмистра М. С. Комиссарова, начальника спецподразделения ДП — «Совершенно секретного отделения дипломатической агентуры», — настолько колоритны, что требуют хотя бы краткого рассказа. Судьба, каждому по-своему, уготовила им жизнь, полную стремительных взлетов и не менее драматических падений.

Контрразведчики с Фонтанки,16

Посол Франции в России в годы первой мировой войны Морис Палеолог, хорошо знавший Манасевича-Мануйлова, дал яркую характеристику тому, кто стоял у истоков контрразведки тайной полиции. Он вспоминал: «Мануйлов — субъект интересный. Он еврей по происхождению; ум у него быстрый и изворотливый; он любитель широко пожить, жуир и ценитель художественных вещей; совести у него ни следа. Он в одно время и шпион, и сыщик, и пройдоха, и жулик, и шулер, и подделыватель, и развратник — странная смесь Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Робера Макэра и Видока. «А вообще — милейший человек». В последнее время он принимал участие в подвигах охранного отделения; у этого прирожденного пирата есть страсть к приключениям и нет недостатка в мужестве».

В материалах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, опубликованных под названием «Падение царского режима» о Мануйлове указано следующее: «Надворный советник, журналист, член союза русских драматических писателей, чиновник полиции и аферист. Из бедной еврейской семьи Западного края; отец его Тодрес Манасевич был по приговору суда за подделку акцизных бандеролей сослан в Сибирь на поселение, где старший его сын Иван, 7 лет от роду был усыновлен богатым сибирским купцом Мануйловым, оставившим ему по духовному завещанию 100 тысяч рублей, которые он имел право получить лишь по достижении 35-летнего возраста. Прибыв в 80-х годах в Санкт-Петербург, он принял лютеранство и окончил реальное училище Гуревича. Занимая деньги у ростовщиков под будущее наследство, Мануйлов вел очень широкий образ жизни. Завязав близкие отношения с редактором газеты «Гражданин» князем Мещерским и директором департамента духовных дел и иностранных исповеданий Мосоловым, Мануйлов поступил на службу в императорское человеколюбивое общество, а в 1897 году в департамент духовных дел. С 1890 сотрудничает в газете «Новое Время» и «Новостях» и одновременно в Санкт-Петербургском охранном отделении у полковников Секеринского и Пирамидонова. В качестве секретаря редакции газеты «Новости» в 1894 году ездил в Париж для ознакомления с настроением французского общества по поводу участия Франции в Кильских торжествах и собирания одновременно по поручению охранного отделения, сведений о положении заграничной агентуры. В 1899 году назначен агентом департамента духовных дел в Риме, где наблюдая за деятельностью коллегии «de propaganda Fide» по ополячиванию костела, одновременно, по поручению департамента полиции, вел с 1901 года наблюдение за русскими революционными группами. В 1902–1903 временно командирован, по приказанию Плеве, в Париж для информации и подкупа иностранной печати; в течение нескольких месяцев издавал в Париже газету «La revue russe», на что из личных средств императора Николая II было отпущено 10 тысяч франков. Одновременно при посредстве итальянского журналиста Белэна освещал итальянские социалистические кружки и редакцию газеты «Avanti», а через польского журналиста Домбровского кружки близкие к журналу «Europeen». В 1904–1905 годах в распоряжение Мануйлова на субсидирование иностранных газет было отпущено 18200 франков. Во время русско-японской войны занимался за границей контрразведкой, устроив внутреннюю агентуру при японских миссиях в Гааге, Лондоне и Париже и добыв часть японского дипломатического шифра». Последнее, как отмечается в справке Департамента полиции о Мануйлове, в свою очередь позволило «контролировать содержание всех японских дипломатических сношений». Благодаря этому были получены сведения о плане японцев причинить повреждения кораблям второй эскадры при их переходе из Балтики на Дальний Восток. «Энергичная деятельность Мануйлова дала вскоре осведомленность в отношении Англии, Америки, Китая, Шведского представительства, причем Мануйлов даже сумел проникнуть в тайну их дипломатических сношений, а равно организовать агентуру при Турецком посольстве».

Сам Мануйлов так писал о своей деятельности на ниве контршпионажа: «Проживая в Париже, я имел возможность получать сведения о шпионских происках в России, и когда вернулся в Петербург, доложил директору Департамента полиции [А.А. Лопухину] о необходимости [создания] организации для борьбы с международным шпионажем, направленным против нашего правительства. Мой проект был одобрен в то время министром внутренних дел [В.К. Плеве], и мне было поручено организовать особое отделение при Департаменте».

Вот такой человек стоял у истоков организации контрразведки тайной полиции. Ему в то время было тридцать пять. Летом-осенью 1904-го вместе с ротмистром М. С. Комиссаровым, специально откомандированным в Департамент полиции из Петербургского охранного отделения жандармским офицером-розыскником, Мануйлову довелось ставить на «широкую ногу» работу по борьбе со шпионажем.

Комиссаров был на год младше Мануйлова. После окончания Полоцкого кадетского корпуса и 3-го Александровского военного училища он четырнадцать лет прослужил в 1-м артиллерийском мортирном полку русской армии. С начала 1904 года в Отдельном корпусе жандармов. Сразу же по окончании курсов при Штабе корпуса ротмистр Комиссаров получил назначение в столичное ГЖУ. В августе 1904-го он был откомандирован на Фонтанку, 16 и стал отвечать за проведение операций контрразведки ДП.

В отличие от Лаврова Комиссаров не имел за плечами многолетней оперативной практики. Однако выбор руководства ДП пал на него отнюдь не случайно. Это был зрелый и серьезный офицер, прошедший хорошую жизненную школу. Наряду с представительной внешностью и знанием иностранных языков (что было немаловажно при работе с иностранной агентурой), он обладал отличными организаторскими способностями и гибким умом математика-шахматиста. Добавим к этому еще одно важное обстоятельство. Его практически не знали в Петрограде как жандармского офицера, поэтому вероятность его расшифровки была минимальна.

На агентурно-розыскные надобности руководство тайной полиции ассигновало Комиссарову весьма крупную сумму — почти 23 тысячи рублей, что было значительно больше аналогичных расходов «Разведочного отделения» Лаврова.

«Совершенно секретное отделение дипломатической агентуры» ДП создавалось в глубокой тайне. От его сотрудников требовалось строжайшая конспирация. Наряду с организацией чисто контрразведывательного наблюдения за деятельностью дипломатов и военных агентов, аккредитованных в России, перед людьми Комиссарова ставилась задача добывания посольских шифров. Их дешифровка позволяла контролировать сношения руководителей дипломатических миссий со своими правительствами и министрами. Любая оплошность, непродуманность действий грозили международным скандалом. Сам Комиссаров, бывший артиллерист, работал словно специалист-взрывотехник, колдующий над разминированием боевого заряда. В последующем он действительно будет в этой роли, и успешно расснарядит подготовленную к взрыву «адскую машинку» на теле опоясанного динамитными шнурами террориста…

Почти два года пришлось жить Комиссарову на нелегальном положении, на частной квартире, под видом иностранца. Работавшие на него служащие иностранных посольств не предполагали, что продают секреты представителю русского правительства. Бумаги, документы и шифры приносились ему на квартиру, где по ночам перефотографировались, а затем направлялись в Департамент полиции. Иногда это затягивалось на длительное время.

В мае 1917 года в ходе показаний Чрезвычайной следственной комиссии он расскажет о некоторых подробностях того периода своей контрразведывательной деятельности, благодаря которой «все иностранные сношения контролировались» русской тайной полицией. В распоряжении контрразведчиков оказались американский, китайский, бельгийский и другие — всего 12 шифров. Например, китайский шифр представлял собой 6 томов, а американский, — «такая толстая книга, что ее не спишешь руками». Оставлять же документы на своей квартире Комиссарову было нельзя и поэтому приходилось работать быстро и без ошибок, так как от плохо переснятой или пропущенной страницы мог сорваться процесс дешифрования. Опасность провала была достаточно высока — если в посольстве выявят пропажу документов, то не представляло сложности выявить и его адрес. Он понимал, что в любом случае обязан был играть свою роль до конца…

На телеграфе с помощью полученных материалов сотрудники тайной полиции расшифровывали и переводили поступающие из-за границы дипломатические шифротелеграммы. Для этого в штате спецподразделения были высококлассные лингвисты. Не было дня, чтобы по линии МВД императору не посылались 1–2 «всеподданейших доклада» на основании контролируемой шифропереписки. В случае если прочитанные документы не представляли значительного интереса, то служащие телеграфа доставляли их адресатам. «А такие вещи, как перед Цусимой и во время Портсмутского договора, — рассказывал Комиссаров, — нашему государству нужно было знать немного раньше, и потому их задерживали, на сколько возможно — часов на 8—12».

Знание русскими позиций сторон, в том числе американцев. дало многое в период переговоров в Портсмуте летом 1905 года, где шел нелегкий дипломатический поединок С. Ю. Витте с японским представителем Дзютаро Комурой. В успехе миссии Витте была и частица труда сотрудников разведки и контрразведки.

Летом 1906 года англичанам стало известно о существовании спецподразделения ДП. «Кто-то, видимо, нас продал, — вспоминал Комиссаров, — потому что наш посол в Лондоне — получил запрос о том, что в Петрограде работает бюро, которое контролирует и хозяйничает во всех посольствах. Между прочим, называли и мою фамилию. В силу этого бюро было раскассировано… Большая часть архива была уничтожена, как секретная…»

* * *

В июле 1905 года с заключением Портсмутского договора закончилась русско-японская война. Поражение на Дальнем Востоке высветило уязвимые места в обеспечении безопасности империи. Военное ведомство всерьез занялось организацией на новых началах системы добывания и оценки информации о противнике. В этом деле приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. В своих воспоминаниях один из тех, кто стоял у истоков армейских секретных служб генерал-майор генштаба Н. С. Батюшин отмечал, что «дело тайной разведки» создавалось «исключительно русским умом и без всякого указания или давления нашей союзницы Франции… Своим тяжелым опытом, учась на своих собственных ошибках, мы творили это новое далеко не легкое и очень деликатное дело».

Что касается контрразведки, разразившаяся революция затормозила процесс ее полноценного становления в масштабах страны. После упразднения в июне 1906-го «Секретного отделения» ДП вновь была развернута работа контрразведывательного подразделения Генерального штаба. Его сотрудники под руководством полковника В. Н. Лаврова добились существенных результатов в борьбе с военным шпионажем в столице. Венцом его работы на посту начальника Разведочного отделения стало разоблачение шпионской деятельности агента австро-венгерской разведки барона Унгерн-Штернберга. Его «куратор» военный атташе граф Спанноки был выдворен из страны. В августе 1910 года В. Н. Лавров, представленный за отличия в службе к правительственной награде, сдал дела своему преемнику подполковнику Отдельного корпуса жандармов В. А. Ерандакову. До начала первой мировой войны оставалось ровно четыре года…