Глава 10 Управление страхом

Глава 10

Управление страхом

«…Вместо того чтобы говорить об инквизиторах в Перу, было бы значительно точнее говорить о Перу как об инквизиторе».

Теперь мы, судя по всему, проникли в самое сердце «добрососедства». Мыслимые и немыслимые вопросы циркулировали по городам, их острота не убывала. Каким образом удалось инквизиции проникнуть в повседневную жизнь? Что заставило людей подчиниться этой организации и ее хрупкой воле? Мы видели, что официальное разрешение на шпионаж вселяло ощущение сопричастности, вызывало удовольствие. Но для пользования пассивностью людей нужно учреждение, готовое принять на себя командование.

Знакомая история, хотя она и известна издревле. Подробности процедур, как мы уже знаем, делает инквизицию современным учреждением по организации преследований — одним из первых в этом роде. Вместе с организацией гонений появилась возможность перехватить власть. А власть, в свою очередь, породила коррумпированность того, что должно было считаться эталоном чистоты. Инквизиция теоретически рассматривалась как божественный инструмент. Но она была человеческим инструментом.

Эта коррумпированность не вызывает удивления. По мере развития истории инквизицию пронизывала кровожадность, участились случаи сексуальных злоупотреблений инквизиторов.

Эти две характеристики действительно часто оказывались связанными между собой. Лусеро в Кордове, Маньоска в Лиме и Мексике, Салазар в Мурсии устраивали крупномасштабные сожжения даже в том случае, когда удовлетворяли свои низменные желания. Безусловно, они не являются исключительными примерами (см. введение, главы 3 и 5). Согласно общественному положению в то время, роль этих властных персон могла показаться в чем-то притягательной. У них имелась власть покарать или помиловать…

Как показывают эти примеры, коррупция была распространена повсеместно — в колониях, в Португалии, в Испании. Схожие случаи отмечались повсеместно. В Картахене, центре работорговли в Южной Америке, злоупотребления властью происходили ежедневно. Ведь огромные количества контрабандных африканских рабов прибывали в Америку в ужасающих условиях. Возможно, именно поэтому испанский поселенец Лоренцо Мартинес де Кастро не должен был удивляться тому, что в 1643 г. он оказался узником инквизиторской тюрьмы.

После прибытия Мартина Реала, представителя инквизиции от Супремы в Испании, Мартинес де Кастро написал ему жалобу, подробно изложив все, что сделал инквизитор Хуан Ортис с его женой, Руфиной де Рохас. Незадолго до того Ортис приступил к необычной практике: он начал исповедовать Руфину, притом исповеди продолжались всю ночь. Мартинес де Кастро сформулировал это риторически следующим образом: «Какое дело может быть настолько серьезным, чтобы замужняя женщина исповедовалась в течение всей ночи? И каким должен быть писец, чтобы записывать все ее слова? Какие божественные законы требуют, чтобы инквизитор совершал публичное прелюбодеяние?! Поэтому, если я убил бы свою жену, то в этом имелась бы только его вина»[1010].

Были основания предполагать, что возникнут негодование и скандал. Но в самой жалобе не имелось ничего, что свидетельствовало бы об удивлении. Скорее, человек просто надеялся, что к его обиде прислушаются. В течение следующих шести месяцев и даже позднее Реал изо всех сил старался узнать, что происходит с жалобой. Точнее, что с ней не происходит…

Руфине, жене Мартинеса де Кастро, в июне 1643 г., когда начались ее проблемы, исполнилось всего семнадцать лет. Можно легко понять, что она, недавно приехав из Севильи, все еще привыкала к жизни в Новом Свете… и к требованиям своего тела. Возможно, она находила, что ее пожилой муж скучен, деспотичен, или даже обладает двумя этими качествами. Это обстоятельство привело к тому, что в первой половине 1643 г. она стала давать ему «дикие баклажаны». От них, как сказала ей рабыня Томасса, муж будет засыпать. А она сможет выходить по ночам и поступать так, как ей заблагорассудится (а возможно, что еще важнее, поступать не так, как заблагорассудится ему)[1011].

Проблемы Руфины начались тогда, когда она сказала Томассе, чтобы та на исповеди не сообщала священнику о своем участии в подмешивании этого слабого снотворного в еду мужа Руфины. Женщина заявила служанке, что это не грех[1012].

Этот наказ Руфины подслушал плотник-мулат Педро Суарес. У него появился шанс развлечься: слуга решил донести на госпожу в инквизицию[1013].

Суарес не был слишком благочестивым человеком. Вероятнее всего, его мотивацией в этом случае предательства оказалось собственное подавленное желание обладать Руфиной.

В любом случае, в тот самый день, когда Суарес ходил доносить на нее, в дом Руфины прибыл посыльный инквизиции в Картахене. Он приказал всем рабыням явиться на допрос.

Руфину охватила паника. Она бросилась к священнику за советом. Тот велел ей немедленно отправиться в инквизицию и во всем покаяться.

Своеобразные ценности того далекого времени и места отражает то, что с точки зрения инквизиции грех молодой женщины заключался не в том, что она тайно давала мужу легкое снотворное. Грешнее оказалось то, что она посоветовала своей рабыне Томассе не исповедоваться в своем участии в этой истории.

На обратном пути после посещения священника Руфина встретила свою подругу Иньес. Иньес явно кое-что знала об инквизиторе Хуане Ортисе. Она предложила женщине броситься ему в ноги. Будет полезно, добавила подруга, если Руфина наденет свои ювелирные украшения и лучшую одежду, чтобы выглядеть по возможности красивее.

Руфина выполнила все, что ей велела подруга. В тот же вечер она отправилась к Ортису. Мужчиной, сопровождавшим ее и ее рабыню на узких улочках в тот вечер, обеспечивая безопасность от возможной физической угрозы, был самолично Педро Суарес, ее обвинитель[1014].

В тот вечер Руфина провела полчаса с Ортисом. Ее рабыня Анна находилась снаружи в темном коридоре.

Затем Руфина появилась и сообщила Суаресу, что инквизитор объявил: это не имеет значения для трибунала. Однако она отправилась к Ортису на следующий вечер — и снова в сопровождении Суареса. Ортис велел ей прийти днем через двое суток на официальную исповедь. Женщина должна одеться во все черное, а по городу ее должны пронести рабы[1015]. Исповедь считалась простой формальностью, которую она должна пройти, чтобы забыть все вопросы относительно проступка против веры.

Однако Ортис явно знал, как заманивать в ловушку женщин, подобных Руфине. Как только уйдет ее охрана, переход от облегчения к страху окажется провокацией весьма экстремальных чувств.

Когда женщина прибыла в назначенный день в шесть часов утра со своими рабами, Ортис резко изменил свое отношение. Он зло набросился на Руфину и сообщил: теперь стало совершенно понятно, что у инквизиции нет выбора. Ее следует арестовать.

Ей было приказано явиться ночью через два дня. Тогда можно будет разобраться, не имеется ли какого-нибудь другого выхода[1016].

Злополучная Руфина выполнила все указания инквизитора. Пройдя через Картахену при лунном свете, она прибыла в назначенный вечер вместе с Суаресом и своей рабыней Анной, двигаясь в хвосте процессии. Ортис спросил, сопровождал ли ее мужчина. Да, отвечала она, ее охранник Суарес ждет ее. «Не следовало приводить его, — заявил инквизитор. — Таким людям, — продолжал он, без сомнения, помня об обвинении, выдвинутом слугой против Руфины, — не следует доверять».

Более того, он пригласил ее «войти в его спальню, заставляя поверить в то, будто Ортис хотел, чтобы она осталась на ночь с ним»[1017].

Руфина извинилась и ушла. Ее вызвали вновь через два дня. На этот раз ее исповедовал представитель Супремы Мартин Реал. Она была в белой сорочке и юбке, отделанной зеленой тафтой. Прибыла женщина поздно вечером и вошла через боковую дверь апартаментов инквизитора, а не в парадный вход, как раньше.

В этот раз она действительно провела там всю ночь…[1018]

Злоупотребление властью сначала шокирует. Но вернемся к тому, как Руфина говорила об одежде, в которой она была в ночь, когда ее соблазнил Ортис. Подобное описание могла дать только женщина, которая с великим вниманием отнеслась к своему внешнему виду перед выходом из дома. Более того, войдя в дом через боковую дверь, она знала, что ее ждет. Это описание дал человек, который, придя в ужас от столкновения с властью, все же обнаружил, что подчинение этой власти в чем-то притягательно для него.

Здесь мы соприкасаемся с эмоциональным ландшафтом одного из наиболее волнующих научных экспериментов XX столетия. В 1961 г. Стэнли Милгрем проводил тестирование реакции человека на обладание властью. Участникам было предложено управлять постоянно увеличивающимися электрическими разрядами большой величины, соответствующими их реакции на человека, которого они не видели (он находился в соседней комнате). На самом-то деле никого не пытали, но до участников эксперимента доносились крики и рыдания актера. И слыша эти крики, две трети участников все же дали самые большие разряды из всех, которые могли вызвать летальный исход.

Власть и сила подчиняют. Инквизитор Ортис ловко разыграл свою роль, продемонстрировав Руфине свой потенциал сострадания, после чего заставил ее бояться своей силы. Возможно, его могущество подчеркнуло ее ощущение одиночества в этом чужом для нее городе, таком далеком от дома в Испании. Здесь, на улицах находилось слишком много американских индейцев и африканских слуг, страдания тех, кого выгрузили с работорговых судов, постоянно были на виду, а последствия неподчинения и беспомощности оказывались очевидными. И власть могла слишком легко ее подчинить…

Представитель инквизиции Реал, узнавший правду о произошедшем, пришел к выводу, что Руфина согрешила, переспав с Ортисом. Но падение инквизитора не учитывалось в определении преступления против веры.

Может показаться чем-то из ряда вон выходящим, что инквизиция рассматривала эту любовную связь как грех Руфины, а не Ортиса. Но такова была женоненавистническая мировая точка зрения, отраженная и этим учреждением.

Мужчин, подобных Ортису, простить трудно. Инквизиторы должны были иметь легальную подготовку. Они не являлись обычными монахами. Скорее, это священники, которые не посвящены в духовный сан[1019]. Поэтому падения, подобные рассмотренным, менее похожи на ханжеские. Приходишь к выводу, что власть была сосредоточена в руках представителей Господа до такой степени, что многие просто не могли сопротивляться проистекающим из этого возможностям.

Укрепление полномочий инквизиции влекло за собой укрепление коррупции власти. В действительности инквизиторы были «не демонами и не ангелами, а просто мужчинами во всем своем величии и со всей своей гнусностью»[1020].

Власть инквизиторов проявлялась не только в сексуальной активности. Она затрагивала все аспекты жизни: одежду, отношения с коллегами, гордость. Для исследования вопроса о том, каким образом власть служителей трибуналов сказывалась на ощущении дозволенности и недозволенности, рассмотрим завещание великого инквизитора Португалии дона Франсишку да Кастро.

Да Кастро был ключевой фигурой в борьбе за власть инквизиции с Жуаном IV, первым королем Португалии после отделения от Испании в 1640 г. Стремясь обеспечить платежеспособность португальского государства, в 1649 г. Жуан IV выпустил закон, запрещающий конфискацию товаров инквизицией у купцов-конверсос. Чиновники трибуналов, удрученные угрозой своим доходам, начали с монархом затяжную борьбу, заручившись поддержкой папского престола. Последний не признавал Жуана и считал португальскую корону вакантной.

После, смерти великого инквизитора Португалии кардинала Энрике, брата Жуана III, высшие чины трибуналов обзавелись «пестрой» репутацией. В 1621 г. королю Фелипе IV (он же — Филипп III в Испании) было направлено срочное письмо, которое гласило: португальская инквизиции находится на грани краха из-за коррумпированности великого инквизитора Фернанду Мартинеша Маскареньяша. Для разрешения данной проблемы следовало созвать совет, а его участники не должны были состоять в родстве с великим инквизитором, а также находиться в долгу перед ним[1021].

Становится ясно, что существовало представление о том, что Мартинеш Маскареньяш не полностью отрешен от мирских дел.

Гардероб преподобного инквизитора Франсишку да Кастро, как показало его завещание, иллюстрировал другой вид коррупции, не менее распространенный. Документ позволяет составить некоторое представление об образе жизни, который вел этот человек, погруженный в свои битвы с ересью. В его гардеробе находились предметы одежды из камлота, халаты, плащи без рукавов, кожаные куртки без рукавов, бриджи, черные шелковые носки, дамасская широкополая шляпа от солнца, береты. Все это хранилось в больших кожаных чемоданах, дамасских сумках и больших сундуках.

На самом-то деле нам не следует допускать ошибку, полагая, будто у верховного инквизитора имелась только одна дамасская широкополая шляпа от солнца! Нет, у него были две круглых шляпы с низкой плоской тульей и зелеными шнурами (для двора), еще одна (для путешествий), а также две шляпы из пальмовых листьев, украшенные тафтой, черными и зелеными лентами.

Да Кастро не относился к людям, которые вынужденно обходились без предметов первой необходимости. Даже плевательница и ночной горшок для путешествий, которые он обязательно брал с собой в поездки (предметы, предназначенные для сбора его святой слюны и мочи), были сделаны из серебра. У главы инквизиции не имелось недостатка в зеркалах, глядя в которые, он мог восхищаться собой. Великий инквизитор обладал золотым обеденным сервизом, большой скатертью для банкетов, которые устраивал, а также скатертями меньшего размера для личного использования.

Среди всего этого богатства великий инквизитор Франсишку да Кастро смог сохранять необходимую общественную субординацию. Пока он и его коллеги вкушали с золотых тарелок, слуги ели из блюд, сделанных из олова[1022].

Все это соответствовало гордости и нарочитости, полагающимся инквизиторам. Инквизиция была органом, управляемым статутом, как гласили рабочие правила. На аутодафе ее служители сидели в креслах, все остальные официальные чиновники располагались на скамейках. При дворе прокурору подавали стул, но он был меньше, чем стулья инквизиторов. В Галисии один чиновник потребовал от своих подчиненных, чтобы те снимали шляпы во время разговора с ним[1023].

Вся власть переходила к инквизиторам согласно иерархии. Выше был лишь авторитет апостолов-евангелистов, все остальные должны были подчиняться им.

Разве кто-нибудь может предположить, что все инквизиторы начинали жизнь лицемерами, готовыми говорить одно, а делать совершенно другое? Такой подход оказался бы слишком упрощенным. Самые знаменитые инквизиторы творили ужасающие вещи[1024]. Но и многих, кто «просто делал свое дело» и непреклонно поднимался вверх по карьерной лестнице, следовало обходить стороной[1025].

Возможно, точка зрения, что инквизиторы в организации гонений стали предтечами то ли Менгеле, то ли Эйхмана, тоже относится к слишком простым ответам. Люди, как показывают архивы инквизиции, владеют бесконечным числом способов организовать мучения себе подобным.

То, что видим мы, рассматривая жизнь инквизиторов и оперативных сотрудников трибуналов, представляет собой бесконечное злоупотребление властью.

Инквизиторы, подобные Хуану Ортису из Картахены, с его хищной победой над юной новобрачной Руфиной де Рохас, были чем угодно, только не аномальными личностями. Действительно, одним из лучших аргументов против тех историков, которые занижают роль и влияние инквизиции, является сама безнаказанность, которой пользовался весь персонал трибуналов, злоупотребляя своей властью. Если бы их не боялись, а их власть не оказалась бы несоразмерной, некоторые ужасные вещи, которые могли совершить чиновники, безусловно, просто не происходили бы.

Сантьяго-де-Компостела, 1609 г.

В Галисии, духовном центре Испании и пункте назначения великих паломничеств из Франции, между двумя инквизиторами испортились отношения. Как только вокруг Сантьяго раскрыли сеть конверсос, исповедующих иудаизм, инквизиторы Муньос де Ла Куэста и Очоа начали писать послания с жалобами друг на друга.

В июле 1607 г. Муньос де Ла Куэста обвинил Очоа в том, что последний настаивал — мол, все процессы следует выполнять только так, как хотел он. Имелась жалоба и на необоснованное затягивание судов над обнищавшими заключенными, что вызывало увеличение финансовых расходов трибунала.

В 1609 г., когда количество заключенных в Галисии увеличилось настолько, что Супрема приказала построить дополнительные здания под тюрьмы, Муньос де Ла Куэста заявил, что Очоа присвоил некоторые из строений, чтобы расширить собственные апартаменты.

Супрема осудила Муньоса де Ла Куэсту из-за разногласий, возникших между инквизиторами. Поэтому Муньос, почувствовав угрозу увольнения, организовал анонимное письмо, направленное в Супрему. Там перечислялись различные нарушения, допущенные Очоа[1026].

Супрема, устав от постоянных перепалок между двумя высокими чиновниками, направила своего представителя для выяснения положения дел в трибунале. Этим представителем назначили инквизитора Сарагосы Дельгадильо де Ла Канала. Он быстро сформулировал свыше шестидесяти обвинений против обоих врагов. В них включалось и то, что оба передавали в руки своих друзей конфискованное имущество, которое они присваивали[1027]. Однако самыми потрясающими для людей, которые призваны стоять на защите священного закона, стали их открытые сексуальные прегрешения. Нельзя забывать, что инквизиторам, как предполагалось, следовало пресекать наряду с другими богохульствами и то, что скрывается за фразой «обычный блуд не есть грех» (см. главу 5).

Среди обвинений, выдвинутых против Муньоса де Ла Куэсты, было и посещение парков на окраине города, где он соблазнял женщин. Инквизитор привез в Сантьяго девушку, которую звали Мария. Ей было всего пятнадцать или шестнадцать лет. Он завалил ее подарками. Муньос сопровождал замужних женщин в театр, приглашая их зайти днем к нему в кабинеты в конторе трибунала. Всем было известно, что он спал с ними, что этот человек даже пытался соблазнять монахинь через третьих лиц[1028].

Хотя его временно отстранили от занимаемой должности в 1612 г., но ни один из этих проступков, которые получили огласку, не помешал назначению Муньоса инквизитором Барселоны в 1615 г.[1029] А такой пост свидетельствует о многом, учитывая конкуренцию.

Очоа оказался не лучше. Он забрасывал замужнюю женщину Квитерию Родригес подарками, пока не убедил ее перебраться в Сантьяго и открыто жить с ним во грехе. И она была с ним в течение ряда лет. Все чиновники инквизиции должны были назвать ее «сеньорой». Когда же, в конце концов, Очоа пришлось расстаться с любовницей, он бродил по трибуналу, плача и причитая: «О, моя возлюбленная Квитерия!..»

Наконец, он додумался до того, что пригласил Квитерию обратно к себе вместе с ее мужем-рогоносцем Хуаном Пинейро. Последнего инквизитор назначил на должность в бюрократическом аппарате.

Впоследствии, когда Очоа занимал председательское кресло во время инквизиторских слушаний, Квитерия всегда находилась рядом с ним. Известно, что она протестовала против чрезмерного объема канцелярской работы и возмущалась бездумными и эгоистичными криками заключенных в тюремных камерах[1030].

Очоа решил, что лучше оставаться ханжой, чем совершить грех двоеженства, женившись на Квитерии. В противном случае это могло привести к преследованию его возлюбленной. Хуже всего, если бы за расследование принялся его главный соперник Муньос де Ла Куэста…

Этот удивительный пример свидетельствует о глубоком расхождении между теорией и практикой инквизиции. Хотя в богословской теории обычный блуд считался (притом — совершенно однозначно) грехом, эти инквизиторы не видели ничего плохого в том, чтобы наслаждаться им на практике. Фактически они все выступали за блудный грех. Более того, примеров, подобных этим, значительно больше, чем можно было бы ожидать.

В Барселоне в 1592 г. инквизитора Алонсо Бланко обвинили в том, что он среди ночи тайно выходил из дома для посещения местных борделей[1031]. Через шестьдесят шесть лет после того, когда в 1526 г. город Гранада пытался убедить Карла V и настроить его против трибунала инквизиции, члены городского совета писали: «Если инквизиторские судьи плохи, что вполне возможно, так как они тоже люди и не святые, как Святая палата [Это подлинное выражение! — Прим. авт.], то при аресте девиц и респектабельных молодых замужних женщин, или же в случае приказания тайно явиться к ним, как потребует Святая палата, понятно: они поступают с женщинами, как им заблагорассудится. Против этого женщины протестуют лишь очень слабо, потому что страшно бояться судей… Между тем писцы и чиновники Святой палаты, будучи холостыми (что случается в некоторых местах), делают это же с дочерями, женами и родственницами заключенных. И все просто для них, так как в обмен на это им оказывают любезность и разрешают узнать что-нибудь о ходе дела»[1032].

Здесь стоит сделать паузу и задуматься над тем, что жалоба означала на самом деле. Организация, учрежденная с целью очистки религиозной практики и борьбы с коррупцией, оказалась ответственной за то, что заставляла замужних и одиноких женщин заниматься проституцией ради мужчин, которых они любили, а также из-за страха перед последствиями в случае отказа.

Такие события не были универсальными. Возможно, что подобного не творилось в большинстве трибуналов. Но ясно и другое — они не оказались и редкостью. Трудно не прийти к выводу: если в иберийском мире в то время имелась организация, ответственная за коррупцию, то это — инквизиция. Ведь власть инквизиторов распространялась повсеместно, и они пользовались этим преимуществом. Некоторые били заключенных по лицу, если не получали правильного ответа или просто делали это для устрашения[1033].

Мигель де Карпио, инквизитор Севильи в период с 1556 по 1578 гг., раскрывает отношение чиновников к своим заключенным. Он видел свою миссию в том, чтобы «сжигать и обнимать людей» (словно эти два действия были каким-то образом связаны между собой). Он стремился «освободить» некоторых заключенных, а не осуждать их на мягкое наказание и возвращать в лоно церкви только на том основании, что они были бедны. К счастью для них, это не всегда выполнялось, поскольку остальные инквизиторы оказывались более умеренными, а все подобные решения принимались голосованием[1034].

При рассмотрении потрясающих доказательств откровенных злоупотреблений властью и способности инквизиторов говорить одно, а делать совершенно другое, расхождение между теорией и практикой становится еще более тревожным. Следовательно, в теории эта организация жестоко боролась с чиновниками, принимающими подарки. Самое первое правило трибуналов от 1484 г. совершенно ясно гласило о недопустимости подношений[1035]. Спустя четырнадцать лет в инструкциях, составленных в Авиле в 1498 г., сказано: инквизиторы не должны облагать большими штрафами осужденных только потому, чтобы их оплачивали. Служителям предписывалось жить, «оставаясь скромными в одежде и украшениях своей персоны, как и во всех остальных отношениях». (Последнее — завуалированный намек на сексуальные нарушения)[1036]. Но эти приказы существовали одновременно с многочисленными примерами коррупции и взяточничества[1037].

Поскольку теория и действия инквизиции никогда не были единым целым, рассматривать историю этого учреждения только по указам означает пропустить главное. Как и все подобные организации, инквизиция ненавидела мысль о возможном ослаблении власти, которую она крепко держала в своих руках с самого начала. Может показаться, что она претендовала на некоторую встревоженность случаями взяток и коррупции. Но все они уже сами по себе являлись доказательством власти учреждения, что говорило в его защиту.

Власть слишком соблазнительна, чтобы пожертвовать ею, бросив могущество на алтарь морали. Вместо того чтобы обрушиться на своих злодеев, инквизиция часто подменяла их чужими. Так было в случае с Муньосом де Ла Куэстой. Чувства стыда не имелось, но становилось несколько неудобно из-за того, что мораль фактически представляла собой принцип, оправдывающий все, что делала инквизиция.

* * *

Сосредоточение власти, безусловно, не было создано только самими инквизиторами. Для этого требовался разветвленный административный аппарат, наделяющий могуществом организацию и ее служителей. Требовалось и согласие на этот процесс со стороны государства. Ведь нам уже известно, что инквизиция Португалии и Испании возникла в местных условиях, а не по поручению со стороны папы.

Процесс развития административного аппарата инквизиции был медленным. В Испании первый трибунал учредили в 1480 г. (в Севилье), а последний — только в 1659 г. (в Мадриде). Напротив, в Португалии и Гоа в середине XVI столетия учредили четыре трибунала (с интервалом в двадцать пять лет). В Испании в Супреме состояло шесть членов — пять церковных (духовных) советников и один прокурор. Допускалось, что король номинирует двух светских членов из совета Кастилии. В Португалии великому инквизитору разрешалось непосредственно номинировать членов генерального совета инквизиции. Это могло привести к своего рода утверждению коррупции, что мы видели в случае Фернанду Мартинеша Маскареньяша (см. выше)[1038].

Бюрократические расхождения между двумя организациями инквизиции объяснялись некоторой разностью в целях. Как мы видели, португальская инквизиция никогда не занималась морисками или большими количествами лютеран. В Испании все происходило наоборот.

Что касается морисков, то это объясняется более ранним завоеванием Португалии у мусульман. Ко времени учреждения инквизиции они уже успели полностью ассимилироваться. Что же до лютеран, то в самый разгар паники в Испании в конце 1550-х гг. португальская инквизиция только-только начинала вставать на ноги. Она была счастлива сосредоточиться на угрозе со стороны конверсос.

Но период совместной монархии (1580–1640) привел ко все возрастающему слиянию бюрократических стилей. В 1632 г. великий инквизитор Португалии Франсишку да Кастро (тот самый щеголь в дамасской шляпе) сформулировал это следующим образом: «Способ выполнения процедур соответствует закону. Согласно имеющейся у нас информации, по существу это точно так, как поступает инквизиция Кастилии»[1039].

Это означает, что многие реформы, которые уже провели в Испании в XVI веке, когда португальская инквизиция еще продолжала прилагать неимоверные усилия на подъеме, стали характерными для двух учреждений.

В Испании, как это происходило и при расширении организации для преследования «старых христиан» за богохульство, двоеженство и лютеранство, рост бюрократического аппарата совпал с назначением великим инквизитором Фернандо де Вальдеса, самого заклятого врага архиепископа Толедо Карранцы (см. главу 5).

Вальдес реорганизовал администрацию инквизиции в соответствии с требованиями контрреформации. Он поставил финансы учреждения на более прочную основу, отобрав у церквей годовые ренты (см. главу 9)[1040]. Он же стандартизировал инквизиторскую судебную процедуру, выпустив в 1561 г. общие инструкции. Они регулировали посещения сельских районов, чтобы обеспечить усиленный контроль над самыми удаленными пунктами. Кроме того, Вальдес учредил трибуналы в тех районах, где прежде они отсутствовали[1041].

Но, возможно, самой важной бюрократической реформой, проведенной Вальдесом, стала реорганизация штата агентов инквизиции в соответствие с декретом 1553 г. Документ получил известность как «Согласие». Предполагалось, что эти шпионы должны докладывать в инквизицию обо всем подозрительном. К ним часто обращались за помощью при арестах подозреваемых, им же давали нарисованные портреты беглецов, чтобы стало возможно выследить их[1042].

До назначения Вальдеса великим инквизитором в Испании было очень мало агентов. Но под его руководством трибуналы назначали штат шпионов в соответствии с размером каждого населенного пункта. В Гранаде, Севилье и Толедо было по пятьдесят агентов, в Кордове, Куэнке и Вальядолиде — сорок, в Мурсии — тридцать, в Костельоне и Лерене — двадцать пять. В городах с численностью населения до 30 000 человек имелось по десять шпионов, в пунктах с количеством жителей в 1 000 и менее человек — по шесть, в селениях, где жило до 500 человек, имелось на случай необходимости два агента[1043].

Эта рационализированная шпионская сеть способствовала вторжению инквизиции в повседневную жизнь[1044], а также увеличению власти отдельных инквизиторов и других чиновников. На самом пике преследований в Испании было более 20 000 агентов инквизиции[1045]. С этого времени и до начала упадка учреждения в середине XVII века даже в небольших городах не было уверенности в том, что там нет шпионов, которые могут доложить властям о мелких преступлениях.

К 1600 г. даже в изолированной провинции Гватемала в Центральной Америке количество шпионов было в пределах от шестидесяти до ста человек. Не имелось ни одного колониального города, который остался бы без агентов[1046].

А в Португалии, хотя там было всего восемнадцать шпионов до унии с Испанией в 1580 г., к 1640 г. на местах работало уже 1 600 агентов[1047]. С этого времени не только одни инквизиторы продолжали рутинно злоупотреблять властью. Их пособники-шпионы сделались таким же бременем для жителей городов и сел Португалии, Испании и колоний.

Лиссабон, 1627-28 гг.

Португальская столица страдала в течение шестидесяти лет совместной монархии. Корабли приходили и уходили из доков на реке Тежу. Они плыли к морю мимо королевского дворца и прекрасной башни в Белене, в тени зеленых холмов Синтры. Док продолжал стонать под грузом товаров, доставленных из Бразилии и Индии, носильщики тащили их вверх по узким улочкам и закоулкам на рынки и в дома аристократии.

Но упадок был реальным. Чем больше внимания уделяли монархи-испанцы своей империи, тем сильнее страдали португальские колониальные передовые посты. Испания была страной, у которой имелись враги. Объединение Португалии со своей соседкой превратило ее имперские населенные пункты в объекты для нападений голландцев. Последние продолжали свой восьмидесятилетний вооруженный конфликт с Испанией, что в 1648 г. наконец-то обеспечило им полную независимость.

Проблема Португалии заключалась в том, что ее империя базировалась в прибрежных портах, поэтому до нее оказалось легче добраться. А богатства испанской империи в Америке поступали с огромных копей во внутренних районах Мексики и Перу. В период с 1603 по 1641 гг. голландцы атаковали Гоа (1603 и 1610 гг.), Молуккские острова (1605 г.), Горе (в Сенегале, 1619 и 1627 гг.), Мозамбик (1607 и 1608 гг.), Малакку (1616, 1629 и 1641 гг.), Макао (1622 и 1626 гг.) и Мину (на территории современной Ганы, 1637 г.)[1048] Поэтому возмущение испанской империей в Португалии нарастало, как и понимание собственного упадка.

Упадок ускорился во время войны Португалии с Испанией за независимость (1640-68). В таких условиях присутствие группы людей, состоявших на службе у инквизиции, которые делали очень мало и ожидали, что остальные возьмут на себя часть их забот, усугубляло все проблемы.

Классическим примером происходящего было дело Амадору Фернандеша, шпиона Святой палаты в 1620-е гг. Фернандеш, судя по всему, был человеком, присутствие которого на улицах Лиссабона представляло угрозу.

Ему исполнилось около тридцати пяти лет. Он был крепкого телосложения, нижнюю часть его лица скрывала черная борода. Когда этот человек открывал рот, можно было легко пересчитать, сколько зубов, вырванных во время болезни, подобно деревьям, выкорчеванным ураганом, у него уже нет[1049].

Фернандеш зарабатывал себе на жизнь продажей книг. Но, как оказалось, большую часть своего времени он посвящал другому, менее респектабельному занятию.

Амадору Фернандеша сделали шпионом в 1625 г. В 1627 г. (за год до того, как в инквизицию Лиссабона стали поступать обвинения, выдвинутые против него), этот человек использовал свои привилегии самым неожиданным образом. Выполняя свои привычные обязанности агента инквизиции, выходя на оживленные улицы города, он перехватывал по пути человека, ведущего двух мулов, после чего реквизировал их. Уже одно это свидетельствует о безнаказанности, с которой шпионы инквизиции могли действовать при исполнении своих служебных обязанностей. Мулы, как информировал он владельца, нужны для целей Святой палаты.

Фернандеш использовал реквизированных животных, отправляясь в тот день на бой быков[1050].

Вещи такого рода оказались обычными для Фернандеша. Когда он схватил наказанного и возвращенного в лоно церкви Мануэла Пинту за то, что тот не носил санбенито, то закрыл глаза на проступок после предложения взятки. Пинту знал еще двух наказанных и возвращенных в лоно церкви, которые действовали с таким же результатом.

Антониу Антунеш, один из шпионов инквизиции, рассказывал, как Фернандеш ходил повсюду, скупая долговые расписки людей, которые ему не нравились. Делал он это только ради того, чтобы прийти к ним и угрожать расправой инквизиции, если те не заплатят[1051]. В марте 1628 г. он солгал группе конверсос, что ему приказали арестовать одного из их друзей. Шпион сообщил об этом просто для того, чтобы запугать их[1052].

Фернандеш, как можно понять, был из тех, кто наслаждался своей возможностью нагонять страх. Но следует признать, что его сочли плохим примером. Трое из его обвинителей в инквизиции Лиссабона сами были агентами трибунала, возмущавшимися подобным поведением. Его портрет, нарисованный ими, не вселял доверия к способности этого человека честно выполнять свои инквизиторские обязанности. Один из этих агентов инквизиции, Антониу Тейшейру, назвал его «самым дурным человеком в стране»[1053]. Другой, Мануэл Пиреш, был зятем Фернандеша. У Пиреша имелось мало иллюзий относительно родственника, которого он называл «одним из самых скверных людей в мире, грешником и ругателем»[1054].

То обстоятельство, что другие шпионы инквизиции донесли на Фернандеша, показывает: существовал некий контроль, обеспечивавший равновесие системы. Но репутация этого агента, человека с плохим характером, вынуждает нас задаться вопросом: а с какой стати инквизиция назначила его на этот пост?

Практические методы и правила несколько различались в зависимости от района[1055]. Но часто ситуация была такова, что назначение шпионов происходило по прихоти инквизиторов. Это открывало путь для повсеместных злоупотреблений. В 1596 г. один из инквизиторов сформулировал происходящее следующим образом: «Он подозревает, что не только сам получал подарки. Говорили, что это — обычный способ вести дела. Так поступают и остальные чиновники. А он получал подарки в связи с некоторыми заявлениями о приеме на должность агента инквизиции»[1056].

При таких обстоятельствах нет ничего удивительного в том, что лицемерие и злоупотребление властью часто становились синонимами в делах агентов инквизиции.

Какой же была повседневная жизнь в мире эти функционеров инквизиции? То, как Амадору Фернандеш захватывал собственность и не жалел угроз, раскрывает систему, где власть зависела от прихоти тех, кто ее получил. Никто не мог обезопасить свою собственность или защитить целомудрие женщин, поскольку инквизиторы или их шпионы могли найти способ похитить все. Это был мир произвола, мир, в котором невозможно чувствовать себя в безопасности.

В Португалии времен Амадору Фернандеша (что показано ранее и на примерах поведения инквизиторов в Испании) пропасть между теорией и практикой оказалась слишком очевидной. Так, в 1739 г. сборник правил, составленный для шпионов инквизиции в Португалии, демонстрировал, как они должны вести себя и что происходило на самом деле.

Предполагалось, что агенты инквизиции должны быть людьми, «которые хорошо вели себя, вызывали доверие и обладали признанными способностями»[1057]. То, что они часто не соответствовали идеалу, демонстрирует следующее требование: «Они должны иметь собственность, которая позволяла бы им хорошо жить». Предположительно, этот пункт введен, чтобы шпионы не вымогали взяток у других.

Представители инквизиции не должны «обременять или раздражать кого-либо под предлогом привилегий, которые им предоставлены». (Но мы можем предположить, что они часто поступали именно так). Они должны «говорить о конверсос осторожно, чтобы не было очевидно, что они ненавидят их». (А нам очевидно, что они ненавидели их, а зачастую в своих похождениях удовлетворяли эту ненависть). Они не должны просить взаймы у конверсос или принимать подарки от людей, имеющих дела с инквизицией. (Ясно, что общепринятая практика сводилась к вымогательству взяток в обмен за молчание или информацию).

С середины XVII века и далее число шпионов инквизиции уменьшалось[1058], особенно, в Испании. Там инквизиция серьезнее отнеслась к требованию богатства, имеющегося до назначения на должность. Но их лицемерие и дурной характер оставались постоянными от начала и до самого конца. Часто агенты даже не задумывались над тем, чтобы прикрыться хотя бы фиговым листом благочестия. В 1566 г. шпион инквизиции Хуан де Гонбао из Валенсии был наказан за весьма (не)христианское заявление: «Я отрекусь от Бога и назову своим хозяином дьявола, если дьявол не утащил душу моей матери в ад!»[1059]

Отсутствие морального компаса отравляло деятельность шпионов инквизиции. Спустя два года, согласно указу из Сарагосы, агенты инквизиции Арагона по общему признанию были настолько коррумпированными, что оказалось необходимым всех их уволить и принять шестьдесят новых на освободившиеся вакансии. То, что происходило там раньше, раскрыто в статьях указа, которые, среди прочего, оговаривали в качестве особого условия: дела агентов инквизиции, которые были торговцами или купцами, следует передать на рассмотрение в светский суд в случае совершения мошенничества в весах, мерах и отпуске продовольствия. Там сказано, что они не могут никого арестовать без ордера на арест, выданного инквизицией[1060].

Очевидно, для некоторых работа шпиона инквизиции вряд ли выбиралась по религиозным мотивам. Скорее всего, эти люди стремились получить свободу поступать так, как захочется, зная, что епитимьи (если они вообще будут наложены) последуют от самой инквизиции. А она проявляла обоснованный интерес, чтобы наказание оказывалось минимальным.

Ярче всего власть шпионов инквизиции иллюстрирует то, что трибуналы должны были преследовать в судебном порядке людей, которые самозванно заявляли, что они — агенты. После чего поступали так, как им заблагорассудится. Фальшивые шпионы инквизиции иногда грабили богатых ремесленников, входя к ним в дома и забирая без предупреждения все, что захочется[1061]. Другие ложные агенты, выдающие себя за честных людей, арестовывали женщин-конверсос, после чего пытались их совратить[1062].

Насколько ужасающими должны были быть шпионы инквизиции, если народ молча наблюдал, как они (или агенты-самозванцы) грабили его. Никакого стыда эти служители не испытывали, они не пытались проявить даже претензии на стыдливость. Власть была (а)моральна, как это понял шпион инквизиции Франсиско Рамирес из района Албасете.

Рамирес, шпион инквизиции, в юности имел обыкновение снимать одеяния со статуи Иисуса в местной церкви, надевать их на себя, а затем ночью бродить по улицам города, изображая призрака. В таком виде он залез в дом, чтобы вступить в любовную связь с его владелицей. От него забеременела еще одна подружка, он убедил ее сделать аборт.

Как только этого благочестивого человека сделали шпионом инквизиции, он слегка изменился.

Рамирес стал угрожать всем, кого невзлюбил. Жизнь других людей сделалась для него игрушкой. Он выступил против одного местного дьякона и гонялся за ним по всему родному городу Эсте, размахивая пистолетом[1063].

Связующим звеном между шпионами инквизиции и самими инквизиторами сделались люди, которых официально называли комиссарами. Это были чиновники, получавшие за свою работу вознаграждение. Их назначали из местных жителей больших городов. Комиссары управляли делами местных агентов и получали их письменные показания.

Но зачастую комиссары оказывались вряд ли приличнее шпионов инквизиции.

В 1592 г. клир Перу написал меморандум, разоблачающий поведение комиссаров по всей стране, а также в Потоси. (В то время город располагался в Перу, в наше время — в Боливии; в колониальный период был столицей мировой торговли серебром). Комиссары, как утверждал клир, оказались жестокими, бесчестными, любили возражать. В Кочабамбе (на территории нынешней Боливии) комиссар Мартин Барко де Сентинера отомстил за себя посредством инквизиции всем личным врагам. Он узурпировал власть, напивался до идиотского состояния и публично хвастался любовными связями с замужними женщинами.

Инквизиторы Перу ничего из этого не отрицали. Они просто сообщили, что трудно найти хороших офицеров, они делали по возможности все[1064].

Какова же была точка зрения инквизиции на власть, которую имелась у нее, учитывая все вышеперечисленное? Наблюдение показывает: злоупотребление считали почти неизбежным и лишь незначительным недостатком по сравнению с возможным отсутствием власти вообще. Ведь без этого никак! Но, по крайней мере, властью злоупотребляют служащие инквизиции, а не кто-то другой.

Безнаказанность, которой пользовались служители инквизиции, можно продемонстрировать на следующих примерах. Между ними и королевскими чиновниками, которые протестовали против того, что трибуналы поступают, как им заблагорассудится, часто возникали разногласия. Когда в 1565 г. слуга инквизитора подрался с проституткой в борделе Барселоны, чиновников, которые арестовали его, бросили в тюрьму три месяца[1065].

Как мы уже видели, совет Гранады обвинял младших служителей инквизиции во взяточничестве и в сексуальных домогательствах. (См. начало главы)[1066].

Разумеется, были более добрые служащие инквизиции, но их не всегда поддерживали. Когда в начале 1590-х гг. Мигель де Хэа, помощник в тюрьме инквизиции в Толедо, регулярно выпускал некоторых заключенных на прогулку в тюремный дворик и разрешал передавать им записки, девять человек донесли на него. И его самого судил трибунал[1067].

Инквизиция пыталась арестовать или, по меньшей мере, порицать всех, кто злоупотреблял властью. Но злоупотребления неуклонно продолжались. Что же касается шпионов инквизиции в Португалии и в Испании, то свобода их действий и пренебрежение всеми остальными людьми вытекали непосредственно из привилегий, которые им предоставили. В Португалии с 1562 г. и далее шпионы инквизиции были «освобождены от уплаты чрезвычайных налогов, требований об оплате, выплат по ссудам и других счетов, выставленных королевскими советами или советами городов, где они постоянно проживают… Не подлежат реквизиции армией их дома, склады, конюшни… Не могут быть реквизированы хлеб, вино, одежда, солома, ячмень, дрова, цыплята, яйца, лошади, мулы или вьючные животные, принадлежащие им»[1068].

Подобные привилегии и свободы не распространялись на других членов общества. Чиновники инквизиции постоянно требовали новых льгот — например, освобождения от налогообложения или предоставления бесплатного размещения во время поездок. Освобождение от реквизиции королевской армией домов и имущества стало фактом в жизни инквизиции Испании, вызвавшим всеобщее негодование.

Непопулярность шпионов инквизиции в иберийском обществе ясно демонстрирует то, что только одной Каталонии отмечались сотни нападений на них[1069]. В 1634 г., в условиях, когда иберийские страны приближались к кризису, король Испании Филипп IV отозвал все указы о привилегиях, ссылаясь на потребности государства[1070]. Но, как мы знаем из этой главы, зачастую и это не могло помешать шпионам инквизиции поступать так, как они того желали.

Злоупотребления властью чиновниками инквизиции, начиная с самого главного инквизитора и кончая самым бедным тюремщиком, свидетельствуют о мощи этого учреждения в иберийском обществе. Итальянский путешественник Леонардо Донато в 1573 г. говорил: инквизиция «обладала такой потрясающей и чрезвычайной властью, что я не верю, будто в Испании могла быть в действительности еще какая-то более могущественная власть»[1071].

К началу XVII века от общества требовали того, что не имело никакого отношения к истинной роли инквизиции — например, людей наказывали за экспорт денег из Испании[1072]. Народ смирился с этим, поскольку имел дело со всесильным для Испании органом. Власть инквизиции была известна людям, они боялись ее.

Вместе с распространением инквизиции, существовавшей боле трех столетий, естественно, развивались и ее структуры. Не следует думать, что этот административный аппарат был всемогущим, а радиус его действия — всеобъемлющим. Как нам известно, в XVII веке в Испании число шпионов даже сократилось. Но у нас не может быть сомнений и в том, что инквизиция затрагивала большую часть аспектов жизни большинства населения в ходе большей части жизни каждого человека. К XVII веку в Португалии начали рассматривать инквизицию в качестве государства в государстве[1073].

Точность администрации трибуналов в определенные моменты истории оказывалась потрясающей. В конце XVI века в Испании все потомки евреев и мусульман обязаны были зарегистрироваться в инквизиции[1074].