ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Утро 29 апреля началось с обсуждения нового имперского правительства, в котором Гитлер попросил Геббельса взять на себя пост рейхсканцлера. Отсутствующий гросс-адмирал Дениц получил должность рейхспрезидента. Когда все детали были обсуждены, в кабинете Гитлера появился генерал Вейдлинг. Он сообщил, что русские находятся в пятистах метрах от бункера, и снова предложил Гитлеру покинуть Берлин.
— 1 мая, — сказал он, — русские займут Берлин!
К нему присоединился и молодежный рейхсфюрер Аксман, который заверил Гитлера, что его ребята умрут, но спасут своего фюрера.
На какое-то время Гитлер задумался, и вот тут-то опасавшийся перемены его настроения Борман предложил Гитлеру свой план. Прорываться из Берлина, заявил он, должны военные, которым надлежит поторопить армию Венка, которая была уже полностью к тому времени разгромлена. Гитлер кивнул. А еще через несколько часов он получил новый удар. Ему сообщили о казни Муссолини, который был повешен вместе со своей любовницей на фонарях в Милане. Казалось, после этого он должен был поспешить исполнить свое намерение. Но… он не спешил. Одно дело постоянно говорить о своем героическом уходе из жизни, и совсем другое — разгрызть ампулу с ядом и отправиться в вечное небытие.
Более того, он принялся за письмо Кейтелю, которое фельдмаршалу должен был передать один из офицеров, намеревавшийся пройти за линию фронта. В своем последнем в жизни послании военным Гитлер в очередной раз обвинил генералов в поражении Германии и, конечно же, в предательстве, в котором его постарался убедить находившийся рядом Борман. «Неверность и измена на протяжении всей войны, — писал фюрер, — разъедали волю к сопротивлению. Поэтому мне и не было дано привести мой народ к победе… Этот генеральный штаб нельзя сравнить с генеральным штабом в период Первой мировой войны…»
Конечно, все это выглядело наивным, однако ни Геббельс, ни Борман так не считали. Анафема военным была для них очень важна, поскольку они и сейчас все еще опасались, что именно те начнут переговоры с союзниками. Что же касается Бормана, то он, по словам Д. Мельникова и Л. Черной, направил трех курьеров… в ставку Деница с завещанием Гитлера, в котором было сказано, что власть в стране передается Деницу, Геббельсу и Борману. Борман отправил также письмо Гитлера Кейтелю и, наконец, поздно вечером послал телеграмму Деницу, в которой также писал о «предательстве» Кейтеля. Телеграмма заканчивалась словами: «Фюрер жив и руководит обороной Берлина». В той сложной интриге, которую вели Борман и Геббельс, им было выгодно до последней минуты действовать от имени Гитлера.
Закончив диктовать письмо, Гитлер взглянул на Геббельса.
— Я еще раз предлагаю тебе, Йозеф, покинуть меня вместе с семьей…
«Геббельс, — вспоминал Эрих Кемпка, — воспринял приказ фюрера как удар кулаком в лицо. Он отказался выполнить этот приказ. Он не хотел покидать Адольфа Гитлера до тех пор, пока тот жив. Когда же шеф стал настаивать на своем требовании, д-р Геббельс заявил, что, поскольку он является комиссаром обороны Берлина, совесть не позволяет ему оставить столицу рейха. Разговор принимал все более темпераментную форму. Гитлер в возбуждении бросил Геббельсу обвинение в том, что тот, один из самых верных его сподвижников, уже не желает выполнять его приказы. Геббельс со слезами на глазах вышел из помещения. Потрясенный этим обвинением, он отправился в свой кабинет и продиктовал фрау Юнге свое завещание.
Во второй половине дня, около 18 часов, я в последний раз стоял перед моим шефом, которому верно прослужил тринадцать лет. Он, как всегда, был в своем зелено-сером мундире с длинными черными брюками. Даже я, хорошо знавший его, не мог сказать по его внешнему виду, что он уже решил покончить все счеты с жизнью. В правой руке он держал карту Берлина, левая рука слегка дрожала, как это часто случалось после перенесенного в Виннице, на Украине, мозгового гриппа, а в последние месяцы стало постоянным явлением. «Ну, как дела, Кемпка?» — спросил он. Я доложил, что вместе с моими людьми обеспечил безопасность Имперской канцелярии от Бранден-бургских ворот до Потсдамерплац. — «А что думают ваши люди?» — На мой ответ, что все они держатся безупречно и ожидают вызволения из окружения генералом Венком, Гитлер спокойно ответил: «Венка ждем все мы». И он в последний раз подал мне руку: «Всего доброго, Кемпка!»
В ту ночь застенографированные фрау Юнге завещания Адольфа Гитлера были подписаны. От партии его заверили Борман и Геббельс, от вермахта — Бургдорф и Кребс. На личном завещании подписи поставили Геббельс, Борман и адъютант от военно-воздушных сил полковник фон Белов.
— Как вы думаете, фюрер, — неожиданно для всех спросила Гитлера его секретарша Траудль, — национал-социализм переживет нас?
На какое-то время лицо Гитлера сделалось непроницаемым и жестким, он заговорил так быстро, словно боялся, что дверь его кабинета откроется, и на пороге покажутся русские парашютисты.
— Немецкий народ, — четко выговаривая каждое слово, произнес он, — оказался недостойным возглавляемого мною движения. Может быть, лет через сто новый гений воспримет мои идеи, и национал-социализм подобно птице Феникс возродится из пепла!
Все молчали. Да и что теперь было говорить о немецком народе, когда все было кончено. Винили ли все эти люди во всем случившемся Гитлера? Трудно сказать. Может быть, и винили. Да и как не винить, когда вокруг рвались советские снаряды, и никто из них не знал, увидит ли он завтрашнее утро. Но тогда, в сорок первом, когда немецкие офицеры рассматривали в бинокль московские церкви, никто из них даже и не думал о том, что их фюрер был в чем-то не прав. Ну а сам Гитлер, по всей видимости, в последний раз решил отомстить «недостойному своего фюрера» немецкому народу и приказал открыть шлюзы, отделявшие тоннели берлинского метро от канала Ландвер, чтобы не дать пройти советским солдатам. В хлынувших в тоннели потоках воды погибли тысячи раненых, детей, женщин и стариков, укрывавшихся там от бомб и снарядов.
* * *
Лоренц, представитель имперского шефа печати Дитриха, а также полковник Белов и штандартенфюрер СС Цандер, личный адъютант Бормана, получили приказ попытаться прорваться, имея на руках каждый по копии этих документов. Они покинули окруженный Берлин в различных направлениях, чтобы добраться с ними до нового рейсхпрезидента Деница.
Вскоре Кемпка получил приказ Бормана и генерала Бургдорфа выслать к генералу Венку связных-мотоциклистов с особым посланием. С большим трудом удалось мне достать два исправных мотоцикла, на которых оба связных, переодетых в штатскую одежду, выехали из Имперской канцелярии. «Венк, время не терпит! Борман, Бургдорф» — таково было, коротко говоря, содержание этого особого послания, сформулированного как сопроводительное письмо для связных-мотоциклистов. Под сильным артиллерийским огнем они помчались каждый своим путем, чтобы добраться до населенного пункта Ферк, около Потсдама, где находился штаб Венка…
Около шести часов вечера Борман, Геббельс с женой, Бургдорф и секретарши пришли в кабинет к Гитлеру. Над его столом все еще висел портрет Фридриха Великого, но вряд ли Гитлер уже надеялся на чудо, некогда спасшее прусского короля. На противоположной стене висел потрет матери Гитлера Клары.
— Портрет Фридриха, — сказал вдруг Гитлер, — нужно сохранить во чтобы то ни стало… Остальные мои вещи — костюмы, галстуки, календари, авторучки — уничтожить. Я не желаю, чтобы врагу достались хоть какие-нибудь трофеи…
Гитлер помолчал и снова заговорил об армии Венка, от которого так и не поступило никаких известий. Как видно, он все же еще на что-то надеялся.
— Если не произойдет чуда, — произнес он, — мы погибли. Мы с женой твердо решили уйти из жизни. Я хочу лишь удостовериться, что Лоренцу, Цандеру и фон Белову удалось прорваться и передать копии завещаний Деницу, Шернеру и Кессельрингу. Я не хочу, чтобы после моей смерти начался хаос…
Все молчали. Да и о чем можно было говорить с практически покойником, который даже сейчас не хотел понять, что хаос уже давно начался и Германию ждут тяжелые времена.
И все же смириться с мыслью о самоубийстве оказалось не так-то легко, как это выглядело на словах. Около восьми часов вечера Гитлер дал в Объединенный штаб в Доббине свою последнюю радиограмму.
— Приказываю, — писал Гитлер, — немедленно доложить мне: 1. Где передовые части Венка? 2. Когда они продолжат наступление? 3. Где находится 9-я армия? 4. В каком направлении ее командование собирается осуществить прорыв? 5. Где передовые части корпуса Хольсте?
В ожидании ответа Гитлер вручил Траудль Юнге и Герде Кристиан ампулы с ядом.
— Я, — вымученно улыбнулся он, — предпочел бы на прощание сделать вам другой подарок… Эх, — с искаженным от боли лицом продолжал он, — если бы я мог положиться на моих генералов точно так же, как могу положиться на вас…
Что касается Евы, то ампула с ядом у нее хранилась уже давно. В свое время еще доктор Брандт подробно рассказал ей о действии цианистого калия на человеческий организм. Тем не менее, судя по ее поведению, она не испытывала никакого страха, и мысли о смерти, похоже, совсем не мучили ее. Она умирала вместе с человеком, которого любила больше жизни, и ничего другого ей уже было не надо. Другое дело, что все эти разговоры не доставляли ей никакой радости, и как только присутствовавшие в комнате Гитлера принялись обсуждать, какой из ядов эффективнее, она быстро вышла из комнаты и до самой ночи играла с детьми Геббельса.
— Не знаю, не знаю, — продолжал обсуждение генерал Кребс, — но как-то это не по-солдатски! Уж лучше пулю в лоб!
— Вы правы, генерал, — быстро согласился Гитлер, — но, — пожал он плечами, — кто добьет меня, если рана окажется не смертельной! И я уже не смогу выстрелить в Еву?
— Может быть, вы и правы, генерал, — хмуро произнес Геббельс, — но сейчас меня волнует только одно: настоящий ли яд находится в ампулах? Ведь их нам вручил Гиммлер, а этого от мерзавца можно ожидать чего угодно! Может быть, именно таким образом он собирался сдать нас русским?
Услышав о Гиммлере, Гитлер изменился в лице, покрылся красными пятнами и приказал вызвать Штумпфеггера. Хирург незамедлительно явился и предложил испробовать яд на Блонди.
— Да, да, конечно, — не задумываясь, отдал на заклание Гитлер свою любимую собаку.
Но уже в следующую минуту задумался. Штумпфеггер был эсэсовцем и мог выполнять секретное поручение своего разжалованного шефа. Сейчас он даст Блонди настоящий яд, а им ампулы с водой…
— Приведите другого врача! — приказал он и бессильно упал в кресло.
Профессор Хаазе вложил ампулу с ядом в пасть ни в чем не повинной собаки и сжал ее челюсти. Собака судорожно дернулась и уже через полминуты лежала на боку с вывалившимся языком и остекленевшими глазами. Адъютант Гитлера Отто Гюнше вынес ящик с мертвой Блонди и ее повизгивающими щенками, которых пристрелил в саду. Гитлер не пощадил даже своего любимца Вольфа, которого любил гладить трясущимися руками.
* * *
В час ночи 30 апреля в бункере приняли телеграмму от Кейтеля: 1. Передовые части Венка остановлены противником южнее Швиловзее. 2. Поэтому 12-я армия не в состоянии продолжить наступление на Берлин. 3. Основные силы 9-й армии окружены противником. 4. Корпус Хольсте вынужден перейти к обороне.
Так исчезли последние надежды на спасение, и фюрер стал прощаться со своим окружением. Он каждому пожал руку и поблагодарил за службу.
В полдень 30 апреля 1945 года артиллерийская канонада достигла своего апогея. Бои становились все ожесточеннее, с грохотом рушились дома, практически все улицы вокруг Имперской канцелярии были превращены в пустыню.
«30 апреля началось как обычно, — вспоминала Траудль Юнге. — Правда, Гитлер вопреки обыкновению встал очень рано. Ева же до полудня не выходила из комнаты».
В 10.00 Гитлер вызвал командира оборонявшей правительственный квартал боевой группы бригадефюрера СС Монке. Тот доложил, что русские уже на Вильгельмштрассе. Гитлер выслушал генерала с каменным лицом. Ни напоминавшие громовые раскаты разрывы снарядов и мин непосредственно в рейхсканцелярии, ни едкий запах гари в бункере уже не волновали его. Слова Монке окончательно убедили его, что дальше медлить с уходом из жизни нельзя. Тем не менее он постарался вести себя так, словно этот роковой для него день 30 апреля 1945 года ничем не отличался от других.
После обеда Юнге проводила Еву в ее комнату. Держалась та прекрасно. Фрау Гитлер распахнула дверцы стенного шкафа и протянула секретарше мужа шубу из чернобурки.
— Это вам на память, госпожа Юнге, — ласково сказала она. — Будьте счастливы…
Не выдержав напряжения, она вдруг обняла женщину и уткнулась ей лицом в плечо.
— Если вам удастся попасть в Мюнхен, — сказала Ева, — поклонитесь от меня моей прекрасной Баварии…
— Поклонюсь, — обливаясь слезами, ответила Юнге.
Около трех часов Гитлер и Ева еще раз простились со своими приближенными и, пожав каждому руку, удалились в свой кабинет. У раскрытой бронированной двери приемной встал Гюнше с автоматом наперевес.
— Мой фюрер, — бросилась за Гитлером Магда Геббельс, — не покидайте нас!
Однако адъютант не пустил ее. Рыдая, Магда выбежала в соседнее помещение, в котором находился полевой госпиталь. А тем временем Артур Аксман тщетно уговаривал Гюнше пропустить его к фюреру.
Траудль кормила детей Геббельса, когда за стеной раздался выстрел. Все были слишком взволнованны предстоящим зрелищем, поэтому никто не удосужился посмотреть на часы, и точное время ухода Гитлера из жизни так и осталось неизвестным. Судя по всему, это произошло около половины четвертого дня.
Первыми в комнату вошли Борман и камердинер Гитлера Линге. Их глазам представилась следующая картина: Гитлер сидел, откинувшись на спинку дивана. Из огнестрельной раны величиной с мелкую монету кровь тонкой с струйкой стекала на мундир. Около его правой ноги лежал «Вальтер», а на маленьком письменном столе возле ампулы с цианистым калием еще один пистолет той же системы. Из него и был сделан роковой выстрел. В комнате стоял острокислый запах пороха. Рядом с Гитлером, подобрав ноги в черных замшевых туфлях, застыла Ева. Казалось, что она в последний момент дернулась, стараясь успеть коснуться мужа левой рукой. Ее небольшой пистолет лежал на столе рядом с розовой шалью. На полу валялась надломанная ампула, похожая на тюбик губной помады. Вошедший вслед за Борманом и Линге Штумпфеггер с хмурым видом произнес:
— Ну, вот и все кончено…
Линге расстелил на полу серое одеяло и завернул в него еще теплое тело своего хозяина. Борман поднял труп Евы и передал его личному водителю Гитлера Кемпке. В сопровождении Геббельса, Бургдорфа, Гюнше и двух эсэсовцев из личной охраны они направились к запасному выходу. Поднявшись по лестнице, группа несколько минут простояла на площадке, не решаясь выйти в сад, в котором то и дело рвались снаряды и горели искореженные деревья, окутанные клубами черного дыма. Тела Гитлера и Евы положили в двух метрах от запасного выхода у стоявшей возле недостроенной сторожевой будки бетономешалки. В этот самый момент русские, словно догадавшись о том, что происходит в саду Имперской канцелярии, усилили артобстрел. Кемпка открыл канистру с бензином и вместе с Гюнше и Линге ждал момента, чтобы подойти к трупам и облить их. Наконец они подбежали к трупам и облили бензином Гитлера и его жену. Рядом разорвалось несколько мин, и они бросились в помещение.
Прошло полчаса, артобстрел продолжался, и Борман с Геббельсом стали проявлять нетерпение. Еще полчаса — и могло быть поздно. Кто-то предложил бросить ручную гранату. Однако Кемпка высказался против. Он попросил Гюнше взять тряпки и облил их бензином. Как только тряпка пропиталась горючим, Кемпка попросил дать ему спички. Геббельс вынул из кармана коробок и протянул его водителю. Тот зажег спичку, сунул ее в тряпку и швырнул канистру на облитые бензином трупы. Ударил столб огня, затем к небу поднялись клубы черного дыма. Широко раскрытыми глазами смотрели присутствующие на мрачную и торжественную картину сожжения верховного вождя вместе с его женой.
Около семи часов вечера пламя погасло, и трое эсэсовцев под вой «катюш» кое-как закопали обуглившиеся останки в большой воронке от фугасной бомбы.
Так закончил свой земной путь Адольф Гитлер…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.