13. Последний акт

13. Последний акт

^{Стальное единство нашей партии и нашего народа. Советские хотят захватить Влерскую базу. Напряженное положение на базе. Адмирал Касатояов уходит, поджав хвост. Враги мечтают об изменениях в нашем руководстве. IV съезд АПТ. Поспелов и Андропов в Тиране. Заслуженная отповедь греческому и чехословацкому делегатам-провокаторам. Провал миссии посланцев Хрущева в Тиране. Зачем нас снова «приглашают» в Москву?! Публичные нападки Хрущева против АПТ на XXII съезде КПСС Окончательный разрыв: в декабре 1961 г. Хрущев порывает дипломатические отношения с Народной Республикой Албанией.}

Вся партия и весь народ были поставлены в известность о происходивших событиях и о положении, сложившемся особенно после московского Совещания. Мы знали, что нападки, провокации и шантаж станут усиливаться и интенсифицироваться как никогда раньше; мы были уверены, что Хрущев изольет свой гнев на нас, на нашу партию и на наш народ, с тем чтобы поставить нас на колени при помощи мощных средств. Партии и народу мы говорили, положа руку на сердце, объяснили им все, что произошло, разъяснили им опасную деятельность хрущевских ревизионистов. Как всегда, партия и народ проявили свою высокую зрелость, свой блестящий революционный патриотизм, свою любовь и верность Центральному Комитету партии, правильной линии, которой мы всегда придерживались. Они глубоко осознали трудные ситуации, которые мы переживали, поэтому до максимума напрягали свои нервы и свою энергию, полностью мобилизовали свои силы, в результате еще больше закалилось наше единство, и советские ревизионисты оказались перед каменной стеной. 1961 года явился годом суровых испытаний. Везде, на каждом секторе хладнокровно и решительно отражались провокации, инсинуации и саботажнические действия хрущевцев, которые провалились во всем. Москва, а вслед за ней все столицы ее сателлитов начали оказывать на нас экономическое давление. Ревизионисты сначала, в виде серьезного давления, приостановили все заключенные контракты и соглашения, с тем, чтобы затем разорвать их подобно гитлеровцам. Они стали отзывать специалистов, рассчитывая на то, что у нас все застрянет. Но они грубо ошиблись.

Влерская база стала яблоком раздора. Не было никакого сомнения в том, что база была наша. Мы никогда не могли согласиться с тем, чтобы хоть пядь нашей земли была под пятой чужеземцев. По официальному, четко сформулированному и подписанному обоими правительствами соглашению, в котором не было места никакой двусмысленности, Влерская база принадлежала Албании и одновременно должна была служить и защите социалистического лагеря. Советский Союз, указывалось в соглашении, должен предоставить 12 подводных лодок и несколько вспомогательных судов. Мы должны были подготовить кадры и подготовили их, должны были принять и уже приняли корабли, а также и четыре подводные лодки. Наши экипажи были готовы принять и восемь остальных подводных лодок.

Но уже возникли идеологические разногласия между обеими партиями, и невозможно было, чтобы Хрущев не отражал их в таком невралгическом пункте, как Влерская военно-морская база. Он и его люди намеревались извратить достигнутое официальное соглашение, преследуя две цели: во-первых, оказывать на нас давление, чтобы подчинить нас, и, во вторых, в случае неповиновения с нашей стороны, они попытались бы завладеть базой, чтобы иметь ее в качестве мощного исходного пункта для захвата всей Албании.

Специалисты, советники и другие советские военные на Влерской базе усилили, особенно после бухарестского Совещания, трения, распри и инциденты с нашими моряками. Советские прекратили все виды снабжения базы, предусмотренные достигнутым соглашением; в одностороннем порядке были приостановлены все начатые работы, усилились провокации и шантаж. Этой яростной антиалбанской и антисоциалистической деятельностью руководили работники советского посольства в Тиране, как и главный представитель главного командования вооруженных сил Варшавского Договора, генерал Андреев. Советские люди на базе, по приказу сверху, совершали бесчисленные скверные хулиганские поступки и все же «страховки ради» пытались обвинить наших людей в хулиганских поступках, которые они сами совершали. Бесстыдство и цинизм дошли до того, что «главный представитель» Андреев направил Председателю Совета Министров Народной Республики Албании ноту, в которой он жаловался, что албанцы «совершают непристойные поступки на базе». Но что это за «поступки»? «Такой-то албанский матрос бросил на борт советского корабля окурок», «мальчишки Дуката говорят советским детям: «убирайтесь домой», «албанский официант одного клуба сказал нашему офицеру: «хозяин здесь я, а не ты» и т. д. Генерал Андреев жаловался Председателю Совета Министров албанского государства даже на то, что какой-то неизвестный мальчишка тайком нагадил у здания советских военных!

С возмущением и по праву один наш офицер дал Андрееву заслуженный отпор:

— Зачем, товарищ генерал, — сказал он ему, — не поднимаете ключевые проблемы, а занимаетесь такими мелочами, которые не относятся к компетенциям даже командиров кораблей, а входят в круг обязанностей мичманов и руководителей организаций Демократического фронта городских кварталов?!

Мы бдительно и в то же время хладнокровно следили за развитием ситуации и постоянно наказывали нашим товарищам проявлять осмотрительность, терпение, но ни в коем случае не подчиняться и не поддаваться на провокации агентов Хрущева.

— Во избежание беспорядков и инцидентов в будущем, — предложили советские, — Влерскую базу полностью отдать советской стороне!

Ни за что на свете мы не согласились бы с таким решением, ибо это означало бы обречь себя на рабство. Мы решительно выступили против них, напомнив им соглашение, по которому база была наша и только наша.

Чтобы облечь свое предложение в краску совместного решения, они использовали совещание Варшавского Договора, состоявшееся в марте 1961 года, где Гречко настоятельно потребовал, чтобы Влерская база полностью перешла в руки советских, находилась под «непосредственным командованием» главнокомандующего вооруженными силами Варшавского договора, т. е. самого Гречко.

Мы решительно и с возмущением отклонили подобное предложение и, несмотря на то, что другими решение уже было принято мы решительно заявили:

— Единственное решение заключается в том, чтобы Влерская база оставалась в руках албанской армии. Никакого другого решения мы не допустим.

Тогда хрущевцы решили не передать нам 8 подводных лодок и других военных кораблей, которые по соглашению принадлежали Албании. Мы настаивали на этом, так как они были нашей собственностью и потребовали, чтобы советские экипажи ушли, передав все средства нашим морякам, как было сделано и с первыми четырьмя подводными лодками. Помимо «главного представителя» Андреева, советские ревизионисты направили в Тирану еще некоего контр-адмирала. Вся эта группа состояла из офицеров советской госбезопасности, посланных к нам для организации беспорядков, саботажнической и диверсионной деятельности на Влерской базе.

— Мы не отдадим вам кораблей, ибо они наши, — говорили они.

Мы показали им государственное соглашение, и они нашли другой предлог.

— Ваши экипажи не готовы принять их. Они не подготовлены в должной степени.

Все это были предлоги. Наши моряки окончили соответствующие школы, они уже несколько лет готовились и неизменно доказывали, что были вполне в состоянии принять подводные лодки и другие корабли. Сами советские за несколько месяцев до обострения положения заявили, что наши экипажи были уже подготовлены к принятию принадлежавших им средств.

И относительно этого мы дали им достойную отповедь. На базе наши офицеры и матросы решительно, хладнокровно и с железной дисциплиной выполнили все отданные нами приказы. Провокации советских на базе усилились особенно, когда мы были в Москве на Совещании 81 партии. Товарищи из нашего Политбюро в Тиране держали нас в курсе событий, а мы из Москвы давали им указания и советовали им хранить хладнокровие, остерегаться провокаций, повышать бдительность и принять нужные меры в военном отношении во Влере и во всей стране, чтобы армия была в полной готовности.

Советские офицеры, находившиеся в Албании, приказы о том, как вести себя, получали прямо из Москвы, где в те дни мы имели острые споры с Хрущевым, Микояном, Сусловым и др.

Еще на первой встрече, которую Микоян и его коллеги имели с нами 10 ноября в Москве, взяв слово, он попытался напугать нас:

— Ваши офицеры на Влерской базе, — сказал он, — плохо обращаются с нашими. Не хотите ли вы выйти из Варшавского Договора?

Мы тут же дали заслуженный отпор Микояну, который, после целого ряда лет «замечаний» и «советов», теперь угрожал нам. Мы напомнили ему низменные поступки советских офицеров на Влерской базе, особенно подлые деяния одного из советских «контр-адмиралов» который, сказал я Микояну, «может быть кем угодно, но не контр-адмиралом»; я напомнил ему заявления Гречко и Малиновского, которые также грозили нам исключением из Варшавского Договора и т. д.

Он замялся и увильнул от ответа, стараясь не брать ничего на себя, однако два дня спустя с такой же угрозой обратился к нам и Хрущев.

— Если хотите, мы можем снять базу, — вскрикнул он в то время, как мы говорили о возникших больших разногласиях.

— Вы этим угрожаете нам? — заметил я.

— Товарищ Энвер, не повышайте голоса, — вмешался Хрущев. — Подводные лодки — наши.

— И ваши и наши, — ответил я, — ведь мы боремся за социализм. Территория базы — наша. Относительно подводных лодок у нас имеются подписанные соглашения, признающие за албанским народом права на них. Я защищаю интересы своей страны. Так что, знайте, база наша и нашей останется.

После нашего возвращения из Москвы провокации на базе усилились и, в целях внушения и оказания давления на нас, в Тирану прибыли заместитель советского министра иностранных дел Фирюбин и два других «зама»: первый заместитель начальника генерального штаба Советской армии и Советского военно-морского флота Антонов и заместитель начальника генерального штаба Советского военно-морского флота Сергеев.

Они приехали якобы для того, чтобы «договориться», а на деле они принесли нам ультиматум:

— Влерскую базу полностью поставить под единую советскую команду, подчиняющуюся главнокомандующему вооруженными силами Варшавского Договора.

— Здесь хозяевами являемся мы, — коротко и ясно ответили мы им. — Влера была наша и нашей остается.

— Это решение командования Варшавского Договора, — угрожающе заявил Фирюбин, бывший советский посол в Белграде во время примирения Хрущева с Тито.

Мы дали ему достойную отповедь, и он, попытавшись запугать нас заявлением: «Мы отберем у вас корабли, и вас поглотят империалисты», уехал обратно вместе с обоими сопровождавшими его генералами.

За ним в Тирану прибыл командующий Черноморским флотом, адмирал Касатонов, с задачей забрать не только 8 подводных лодок и плавучую базу, которые обслуживали советские экипажи и которые также были собственностью албанского государства, но и ранее принятые нами подводные лодки. Мы решительно заявили ему: либо в соответствии с соглашением отдайте нам подводные лодки, либо за короткий срок (мы назначали ему срок} немедленно удалитесь из залива только с подводными лодками, которые обслуживаются вашими экипажами. Вы нарушаете соглашение, вы грабите наши подводные лодки, и за это вы расплатитесь.

Адмирал замялся, постарался смягчить нас, но напрасно. Он отказался передать нам подводные лодки, уехал во Влеру, сел в командную подлодку, а остальные выстроил в боевой порядок. Мы нашим отдали приказ занять Сазанский пролив и стволы орудий навести на советские суда. Адмирал Касатонов, который хотел запугать нас, ужаснулся. Он оказался в положении мыши в мышеловке, и, если бы он попытался осуществить свой план, мог бы оказаться на дне моря. В этих условиях адмирал вынужден был забрать только подводные лодки, обслуживаемые советскими экипажами, и, поджавши хвост, выйти из залива и убраться восвояси. Наша земля раз и навсегда избавилась от большого зла.

Их подлые поступки на Влерской базе, особенно в последний год, были возмутительными и такими многочисленными, что их не счесть. Однако в такой щекотливой обстановке группа наших офицеров на базе смело и умело защищала партию от заговорщиков, провокаторов и шовинистов, которые полностью извратили чувства советских моряков, пробили резервуары, переломали койки, перебили стекла окон в зданиях, где они жили и работали, и т. д. Они пытались увести с собой все, до последнего болта, но своего они не добились. Мы твердо стояли, с достоинством защищая наши права, хладнокровно отражая атаки и провокации, а они пришли в замешательство.

Советские ревизионисты взбесились. Они прибегали ко всякого рода саботажу, нарушили соглашения. Они вынуждены были отозвать своего посла Иванова, а вместо него послать некоего Шикина. Он должен был подготовить последний акт враждебного дела советских ревизионистов — раскол партии. Хрущевцы намеревались осуществить раскол нашей партии на ее IV съезде (Проходил с 13 по 20 февраля 1961 года.) к которому мы готовились. Напрасно они надеялись добиться на нашем съезде того, чего им не удалось осуществить другими путями; они надеялись, что съезд осудит линию, которой придерживалось руководство нашей партии в Бухаресте и в Москве. В то время буржуазия и реакция, которые были проинформированы и прямо или косвенно подбиты хрущевцами, титовцами и их агентами, развернули клеветническую кампанию против нашей страны и нашей партии. Они надеялись, что и в Албании произойдет ревизионистский катаклизм. «Энвер Ходжа, шеф Коммунистической партии Албании, скоро будет снят с занимаемого поста в результате Совещания коммунистических руководителей мира, состоявшегося в прошлом месяце в Москве», — передавало в канун нашего IV съезда какое-то западное телеграфное агентство в своем комментарии, ссылаясь на белградские источники.

«Согласно утверждениям исследователей Восточной Европы, Москва воспользуется своим влиянием, чтобы произвести изменения в Коммунистической партии Албании, которая на московском Совещании придерживалась твердой линии, — сообщали в те дни телеграфные агентства империалистических стран, и добавляли: «Хотя коммунистический Китай принял советскую линию, албанцы упорно отстаивают свои позиции».

Мы с пренебрежением читали эти сообщения гадальщиков из лагеря империализма, хорошо зная, чья рука писала их.

25 ноября 1960 года на встрече, состоявшейся между делегациями АПТ и КПСС, сам Микоян сказал товарищам из нашей делегации:

— Вы увидите, какие трудные ситуации сложатся для вашей партии и вашего народа в результате вашего поворота в отношениях с Советским Союзом.

Подобные угрожающие заявления, то открытые, то прикрытые, мы слышали отовсюду.

Несмотря на это, мы хладнокровно продолжали свой путь: пригласили на свой съезд делегации из Коммунистической партии Советского Союза и из остальных коммунистических и рабочих партий. Из Советского Союза приехали Поспелов и Андропов, из Чехословакии — некий Барак, министр внутренних дел, впоследствии посаженный в тюрьму за воровство, и др. Пусть они своими собственными глазами увидят, кто такие Албанская партия Труда и албанский народ, пусть они попробуют осуществить свои скрытые намерения. Они попали бы рукой в западню.

Съезд открылся в обстановке неописуемого энтузиазма и единства партии и народа. День открытия съезда превратился в настоящий всенародный праздник. Народ сопровождал делегатов до здания, где должна была проходить работа съезда, приветствуя их цветами, песнями и танцами. Съезд уже начал свою работу, а праздник на улице все продолжался. Это был первый ответ, с самого начала данный хрущевским, титовским и другим ревизионистам. Другие же сокрушительные удары они получили на самом съезде.

Никогда и в голову не приходило Поспелову, Андропову и их лакеям, что они попадут в такой огонь, который наши сердца согревал и укреплял, а их сжигал и ослеплял. За все время работы съезда со всем своим блеском проявлялись стальная сплоченность нашей партии вокруг своего Центрального Комитета, высокая зрелость и тонкое марксистско-ленинское чутье делегатов, бдительность, дальнозоркость и готовность каждого делегата дать достойную отповедь любой вылазке ревизионистских «друзей».

Речь Поспелова, которая по расчетам ревизионистов должна была вызвать раскол на нашем съезде, совершенно не вызвала аплодисментов, наоборот, делегаты съезда встретили ее холодно и с пренебрежением. Андропов с ложи открыто указывал своим марионеткам, когда аплодировать, когда сидеть, а когда вставать. Было воистину смешно смотреть на них. Они полностью дискредитировали себя как своим поведением, так и своими непристойными поступками.

На съезде присутствовал также представитель Коммунистической партии Китая, Ли Сяньнянь, который все время истуканом сидел при виде энтузиазма делегатов. Он с трибуны съезда сказал несколько хороших слов в адрес нашей партии, однако нам «посоветовал» быть сдержанными и осторожными и не прекращать переговоры с Хрущевым. Мы же делали свое дело.

При виде монолитной сплоченности наших рядов, в которых не было даже тени раскола, хрущевцы усилили вмешательство, давление и шантаж. Они во всем и везде провоцировали нас.

— Что это такое?! — разгневанно обратился Андропов к сопровождавшему его работнику аппарата Центрального Комитета партии. — Зачем такие бурные возгласы в адрес Энвера Ходжа?!

— Идите спросите их самих! — ответил ему наш товарищ. — Кстати, скажите, — спросил его наш товарищ, — что же чествовать, если не марксизм-ленинизм, если не партию и ее руководство?! Или же вы думаете предложить нам поставить во главе партии кого-либо другого?

Андропов получил отпор и повесил голову. Начали действовать греческий делегат и Рудольф Бараку делегат Чехословакии. Греческий делегат, помимо всего прочего, назвал неправильным наше реагирование на антиалбанский разговор о «Северном Эпире», который Софоклис Венизелос имел с Хрущевым. «Венизелос, — сказал греческий делегат сопровождавшему его нашему товарищу, — человек неплохой, он прогрессивный буржуа-демократ». Наш товарищ ответил ему, что взгляды Венизелоса-«демократа» на «Северный Эпир» ничем не отличаются от взглядов отъявленного шовиниста и антиалбанца, Элефтериоса Венизелоса[9]. Речь, с которой собирался выступить на нашем съезде греческий делегат, как и его поведение в целом, были пронизаны явно провокационным духом, поэтому разгневанные, наши товарищи на глазах у всех дали греку заслуженный отпор, назвав его настоящим именем: провокатором.

Этим случаем воспользовались Барак, другой агент Хрущева, и другие, которые самыми низкопробными хулиганскими выходками изливали на нас желчь, но этим самым они еще больше дискредитировали как самих себя, так и тех, кто их послал к Нам. Они действовали с ложи или во время перерывов между заседаниями. Между тем к действию уже перешли и советские журналисты.

Чего только не делали они и те, кто ими командовал, чтобы «выявить» какой-нибудь пробел, ухватиться за него, а затем перейти в наступление! Однако они ничего не добились. Работа съезда шла как часы, албанские коммунисты с высоким чувством ответственности подводили итоги пройденного пути и намечали задачи на будущее. Однако и журналисты не могли уехать «ни с чем», так как им предстояло отчитываться перед своими хозяевами, и они нашли один «пробела:

— Есть много оваций, так что заседания продолжаются более полторы часа — гневно «протестовал» какой-то горе-корреспондент ТАССа, приехавший в те дни из Москвы следить за работой съезда.

— А что же делать? Запрещать делегатам скандировать, что ли?! — с иронией спросил сопровождавший его наш товарищ.

— Соблюдать отведенный срок! Полтора часа и точка, — ответил «журналист».

— В том-то и дело, что работой съезда руководят не журналисты, а избранный президиум, — ответил наш товарищ. — Во всяком случае, — сказал он ему, — если вы сочтете нужным, заявите протест против оваций…

После съезда, до своего отъезда, Поспелов и Андропов попросили встречи с нами.

— Хотим беседовать с вами о некоторых вопросах, касающихся товарищеских взаимоотношений, — сказал Поспелов, который первым взял слово. — Мы хотим укрепления дружбы между нами, хотим крепкой дружбы.

— Мы тоже хотели и хотим ее, — ответил я, — но не думайте, что эту тесную дружбу можно укрепить «святым духом». Такая дружба возможна только при правильном и последовательном проведении в жизнь принципов марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма.

В продолжение своего слова я напомнил Поспелову некоторые из их антимарксистских и антиалбанских вылазок, и отметил, что на том пути, на который встало советское руководство, никак не может быть дружбы.

— Вы вмешиваетесь во внутренние дела советского руководства, — сказал он.

— Говорить, что тот или иной взгляд или поступок того или иного руководителя неправилен, — ответил я Поспелову, — это вовсе не вмешательство во внутренние дела данного руководства. Нам никогда не приходило и не приходит в голову вмешиваться в ваши внутренние дела. Однако вам следует уяснить себе, что мы также не позволяли и ни в коем случае не позволим, чтобы советское руководство вмешивалось во внутренние дела нашей партии. Каждая партия — хозяин в своем доме.

Правда, — отметил я далее, — между двумя нашими партиями имеются большие идеологические разногласия. И мы открыто, в соответствии со всеми ленинскими нормами, высказали вам наше мнение о них. Вы взвились до потолка и, помимо всего другого, эти идеологические разногласия распространили и на другие области. Микоян хотел испугать нас «тяжелыми ситуациями», которые создадутся в нашей партии, и это была угроза. Вы видели обстановку у нас, — сказал я ему, — поэтому расскажите и Микояну о том, что вы видели на IV съезде нашей партии, скажите ему, насколько «расколота» наша партия!

Эти подлецы, помимо всего прочего, добивались пересмотра всех соглашений и протоколов о кредитах, которые они предоставили нам на текущую пятилетку. И для этого они хотели, чтобы я поехал в Москву.

Мы решительно отвергли эти их враждебные нам требования, за которыми скрывались темные замыслы.

— Экономика — это другая область, на которую вы распространили существующие между нами идеологические разногласия, — сказали мы Поспелову и Андропову. — Это идет вразрез с марксизмом; более того, это не к лицу такой партии и такому государству, как ваши.

— Не понимаем вас, — сказал Поспелов. — В чем вы видите это?!

— Имеются десятки фактов, — сказали мы. — Но возьмем хотя бы ваше обращение с нашей экономической делегацией, съездившей в ноябре прошлого года в Советский Союз. Она целые месяцы возилась в Москве. Никто не принимал, никто не слушал ее. Только за дни своего пребывания там, помимо всего другого, наша экономическая делегация направила вашим соответствующим органам более 20 писем и телеграмм, но ответа никакого не получила, никакие вопросы не обсуждались, никаких документов не было подписано. Что вы думаете, не понимаем мы, почему вы встали на такие позиции, отдающие шантажом? Когда к вам приезжают югославы, вы с ними заканчиваете переговоры за 10 дней.

— Приехал к вам в Москву и военный министр Индонезии и вы сразу же заключили соглашение, предоставив ему крупные кредиты на вооружение, — сказал я им, — тогда как на маленькую социалистическую Албанию, с которой вы имеете и соглашения, перестали обращать внимания.

— Надо будет вам приехать в Москву для переговоров, — сказали они, повторяя настоятельное требование Хрущева о том, чтобы я поехал туда.

— Мы дали вам и письменный ответ, — сказал я, — нам незачем ехать в Москву обсуждать проблемы, которые давно обсуждены и решены. Вам хорошо известно, что соглашение о кредитах на нашу будущую пятилетку мы обсуждали и составляли вместе, причем не только в принципе, но и детально, по всем объектам. На его основе приехали сюда советские специалисты, были составлены проекты и т д. А вы теперь требуете, чтобы мы снова приехали к вам пересмотреть соглашения! Зачем?! Мы не согласны изменить ни на йоту детализированные документы, подписанные обеими сторонами на высоком уровне, — ответил я ревизионистам, и далее отметил:

— Мне незачем ехать и не хочется ехать в Москву. Что касается соглашений, то перед вами два пути: либо соблюдать их, либо нарушить. От вас зависит какому пути следовать. Если вы нарушите соглашения и будете продолжать идти по враждебному, антимарксистскому пути, мир осудит и заклеймит вас. Мы прямо, как марксисты, говорили вам все, что имели против вас. Теперь вам выбирать: или путь марксистско-ленинской дружбы, или путь вражды.

Хрущевцы, естественно, выбрали путь вражды с Народной Республикой Албанией и Албанской партией Труда. Они стали в своих действиях более наглыми, более оголтелыми. Известно, что в то время мы раскрыли и разгромили заговор некоторых иностранных империалистическо-ревизионистских держав, которые, в сообщничестве со своими агентами в наших рядах, хотели совершить военную агрессию против нашей страны и нашего народа. На IV партийном съезде мы заявили, что заговор был раскрыт и что заговорщики — Теме Сойко с компанией — будут держать ответ перед народным правосудием. Заговорщики своими собственными устами признали все.

Именно в это время наши «друзья», участники Варшавского Договора во главе с Хрущевым, помимо своих угроз, заявили нам о своем намерении «Направить в Албанию специальную комиссию Варшавского Договора для проверки достоверности ваших заявлений о заговоре»! До чего дошла их подлость! Они хотели приехать в Албанию, чтобы добиться того, чего не добились другие. На это мы также дали им заслуженный ответ.

Хрущев исчерпал все средства. По отношению к нам он прибег ко всему: махинациям, коварству, ловушкам, шантажу, но все эти средства оказались для него безрезультатными. Тогда он открыто выступил против нас. На XXII съезде своей партии, в октябре 1961 года, Хрущев публично атаковал Албанскую партию Труда и оклеветал ее.

Мы сразу же открыто ответили на его низкопробные антиалбанские нападки и через печать ознакомили партию и народ как с обвинениями Хрущева против нас, так и с нашей позицией в отношении этих обвинений и нападок.

Хрущев тут же получил ответ не только от нас, но и от всего албанского народа: самые различные слои населения, коммунисты и народ нашей страны в тысячах и тысячах телеграмм и писем, поступавших в те дни в адрес нашего Центрального Комитета со всех концов Албании, выражая свое глубокое и законное возмущение предательскими деяниями Н.Хрущева, всеми силами поддерживали линию партии, клялись защищать и последовательно проводить эту правильную линию, невзирая на то, с какими испытаниями и лишениями это будет сопряжено.

Хрущев предпринял против нас и последний акт — единственное, что у него осталось — в одностороннем порядке разорвал дипломатические отношения с Народной Республикой Албанией. Это было последнее проявление его отчаянной мести: «Пусть их поглотят империалисты, — думал он, — раз они не захотели оставаться под моим зонтом». Однако он ошибся страшно грубо, как он ошибался всю жизнь. Мы решительно выступили против вражды его и хрущевских лакеев. Албанская партия Труда с героизмом и марксистско-ленинской зрелостью устояла перед натиском современного ревизионизма, руководимого Хрущевым, и противодействовала с большой решительностью, образцовой сплоченностью и большой марксистско-ленинской ясностью, используя при этом неопровержимые, неоспоримые доводы и факты.

Революционному слову и мысли Албанской партии Труда с уважением внимали всюду в мире. Пролетариат увидел, что небольшая по численности партия, успешно и доблестно отстаивала марксизм-ленинизм от правящих ревизионистских клик. Наша партия разоблачала и продолжает с революционной смелостью разоблачать современный ревизионизм, возглавляемый советским ревизионизмом.

Ревизионистский Советский Союз потерпел огромные поражения во всех областях, с него уже сорвана псевдомарксистская маска, он утратил престиж и авторитет, завоеванные Лениным, Сталиным и руководимой ими Партией большевиков. Коммунисты, революционеры, борцы за дело освобождения народов не могли быть введены в заблуждение демагогией хрущевских ревизионистов. В это революционное дело вносила, вносит и всегда будет вносить свой вклад и наша партия.

Таков конец отношений социалистической Албании с ревизионистским Советским Союзом. Однако наша борьба с предательской, фашистской, социал-империалистической деятельностью хрущевских и брежневских ревизионистов не прекращалась и не прекратится. Мы били и будем бить их до тех пор, пока они не будут уничтожены с лица земли, пока совместная борьба народов, революционеров, марксистов-ленинцев всего мира не увенчается победой везде, в том числе и в Советском Союзе.

Настанет день, когда советский народ подвергнет строгой каре хрущевцев, а албанский народ и Албанскую партию Труда будет любить и уважать так, как он любил их в лучшие времена, ибо наш народ и наша партия решительно боролись против хрущевцев, наших общих врагов.

1976 г.