3. Не марксисты-ленинцы, а торговцы-перекупщики

3. Не марксисты-ленинцы, а торговцы-перекупщики

^{Микоян — перекупщик космополит и неизменный антиалбанец. Трудные переговоры в июне 1953 г. по экономическим вопросам — советские руководители торгуются относительно помощи Албании. «Советы» Хрущева год спустя: «На что вам тяжелая промышленность» «Нефть и металлы дадим мы», «Не беспокойтесь о хлебе, хлеба мы дадим вам столько, сколько вы захотите». Ссора с Микояном. Недовольство ревизионистских лидеров в СЭВ Охаб, Деж, Ульбрихт. Июньское (1956 г) совещание СЭВ в Москве — Хрущев; «… мы должны поступать так, как поступал Гитлер». Снова беседа с Хрущевым. Его «советы»: «Албания должна идти вперед с помощью хлопка, овец, рыбы и цитрусовых».}

Мы были преисполнены решимости продолжать и дальше развивать утвердившуюся при Сталине практику обмена мнениями и обращения за помощью к советскому руководству относительно наших экономических проблем. За первые 8–9 лет народной власти мы добились целого ряда успехов в экономическом развитии страны, сделали первые шаги в области индустриализации, как и в области коллективизации сельского хозяйства, создали известную базу в этом направлении и приобрели известный опыт, который помогал нам неуклонно двигать вперед нашу социалистическую экономику. Однако мы не зазнавались достигнутым и не скрывали имевшиеся у нас большие проблемы, недостатки и трудности. Поэтому мы считали необходимым постоянно советоваться с нашими друзьями и в первую очередь с руководителями Коммунистической партии Советского Союза; мы нуждались также в некоторой материальной помощи и кредитах с их стороны. Но мы никогда не считали их подачками и никогда не просили их в качестве подаяний.

Однако вскоре и в этой области наших отношений и контактов с послесталинским советским руководством появились сигналы о том, что дела не идут как раньше. Что-то хромало, что-то поломалось из прежней атмосферы, когда мы шли к Сталину и, не стесняясь, делились с ним нашими заботами, а он слушал и говорил нам также с открытым сердцем, сердцем коммуниста-интернационалиста. В его преемниках мы с каждым днем все более и более вместо коммунистов видели купцов.

Самым отрицательным, самым подозрительным элементом и самым заядлым интриганом среди членов Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза был Микоян. Этот торговец, который все время жевал губами и скрежетал своими вставными зубами, как выяснилось впоследствии, так же жевал коварные антимарксистские, заговорщицкие, путчистские планы. Этот жестокосердный, антипатичный и по своей внешности человек показывал себя зловещим особенно с нами, албанцами. С этим перекупщиком и барышником мы поддерживали связи по экономической и торговой части. Все, что касалось Албании — как предоставление кредитов, так и торговый обмен — этот индивидуум рассматривал исключительно сквозь торговую призму. В нем уже исчезли интернационалистские, социалистические, дружеские чувства.

Для Микояна Албания была «географическим понятием», страной с народом, не представлявшим какой-либо ценности. Я ни разу не слыхал, чтобы он хотя бы словечко говорил о нашей борьбе, о нашем народе, о наших усилиях в борьбе с большими трудностями на пути к восстановлению страны и экономики, разрушенной войной. В каких только странах он не бывал, и тем не менее ни разу не выразил желания приехать в Албанию. Было очевидно, что советское руководство основывалось на «большом экономическом опыте» этого перекупщика-космополита, который, как уже доказано историей, заодно с Никитой Хрущевым составлял заговоры против Сталина, которого они решили убить, как это он собственными устами сказал нам в феврале 1960 года. После путча они связались с американским империализмом и взялись за окончательное разрушение великого дела Ленина и Сталина — социализма в Советском Союзе. Когда речь шла о советской помощи Албании, как и другим странам, дело решал Микоян.

В отношениях с нами Микоян был не только самым большим скупцом, но и самым беззастенчивым оскорбителем. Он всегда проводил антиалбанскую линию и при жизни Сталина. В моих воспоминаниях «Со Сталиным» я писал об одном случае, когда Сталин, говоря мне об интернационалистской помощи, которую советские собирались оказать нам, спросил меня, улыбаясь:

— Ну а сами албанцы, будут ли они работать?!

Я сразу понял, почему Сталин сказал это: Два-три дня до этого мы долго спорили с Микояном относительно нашего экономического положения и наших запросов советскому руководству о помощи. Микоян обрушился на нас оскорбительными словами в связи с нашим положением и нашими делами и до того опустился, что заявил нам: «Вы основываете свое развитие только на помощи извне!».

— Нет, — возразил я ему. — То, что вы говорите, неверно. Мы трудимся денно и нощно, отказываем себе во сне, но ведь у нас условия и трудности таковы. — И я говорил ему о том, как в Албании неустанно и самоотверженно трудятся рабочие, трудящееся крестьянство, молодежь, женщины, весь народ — и стар и млад.

— Ну вот, — отступил купец, — вы хотите создать индустрию. Индустрия для вас дело трудное, к тому же вам негде приобрести ее, кроме как за границей, у нас. Занимайте силы в сельском хозяйстве, улучшайте жизнь деревни, не добивайтесь развития одной только промышленности.

Долго мы спорили с армянским торговцем и, как всегда, он закрыл беседу, сказав: «ладно, доложу руководству». Фактически Сталин согласился со всеми нашими запросами, он ни в данном случае, ни позднее не делал нам замечаний, подобных замечаниям Микояна. Тем не менее, последний свой яд против нас излил и перед Сталиным.

Со всеми нашими экономическими делегациями Микоян обращался как перекупщик.

Нам нечего давать вам, вы просите много кредитов. Мы не можем помочь вам строить рисоочистительный завод, цементный завод и др., — говорил он нам, хотя мы просили самых минимальных кредитов, которых лишь можно просить.

Наша скромность и наше стеснение при запросах являлись чертами, характеризующими многострадального бедняка, знавшего цену поту и труду, понимавшего и колоссальные нужды испепелившегося во время войны Советского Союза, и его международные обязательства. Путь к сооружению у нас большинства фабрик и других объектов, которые были предоставлены нам в кредит и которые у нас строились, был открыт еще при Сталине. Тщетно объясняли мы Микояну бедственное положение нашей страны, которая не получила в наследство от буржуазии ни единой фабрики и которая во время войны была сожжена и испепелена и не имела ни одного трактора для обработки земли, поэтому неправильно было ставить нас в один план с Восточной Германией, Чехословакией и т д. Однажды я здорово поспорил с Микояном, так как он стал упрекать меня в том, что наши коровы давали по 500–600 литров молока в год.

— Зачем они вам? — сказал он — Режьте их!

Разгневанный, я отвечаю ему:

— Мы никогда не встанем на путь убоя скота, мы будем лучше кормить их и улучшать их породу. Вам надо знать, что у нас не то что скот, но даже люди не едят досыта.

— У нас одна корова даст…. — кичливо сказал он и стал перечислять столько-то и столько-то тысяч литров молока.

— Вы уж простите меня, — ответил я ему, — вы старый деятель советского государства, так что, наверное, знаете: давали ли ваши коровы сразу же после Октябрьской революции, в 1920 или 1924 годах, столько молока, сколько дают они сегодня?

— Нет, — сказал он, — тогда дело обстояло иначе.

— Так обстоит и теперь у нас, — сказал я ему, — мы не можем достигнуть вашего уровня за 4–5 лет свободной жизни. Главное — мы уже приступили к делу и жаждем идти вперед по пути развития и прогресса. У нас не отсутствуют ни желание, ни воля. Однако надо все правильно мерить.

После смерти Сталина антиалбанские оттенки в поведении министра-торговца Советского Союза превратились в неизменный курс. Но теперь он был уже не один. Его карандаш, склонный ставить больше всего кресты и «нет» на наших скромных запросах, теперь встретил поддержку и у других. Выше я говорил об июньской встрече 1953 года в Москве с Маленковым, Берия, Микояном и другими. Помимо всего прочего, исходя из того, как они обращались с нами, как они подходили к выдвинутым нами экономическим проблемам, я почувствовал, что в Кремле отсутствовали уже не только тело незабываемого Сталина, но и его великая и человеческая душа, его чуткость, его сердечное обращение с людьми, его мысль выдающегося марксиста-ленинца.

Не успел я говорить даже несколько минут о социально-экономическом положении Албании, о невиданном трудовом подъеме трудящихся масс, коммунистов и кадров, как Маленков прервал меня:

— Ну, товарищ Энвер, — сказал он, — вы утверждаете, что положение в Албании хорошее, но факты говорят о другом. Поэтому послушайте наши констатации.

И посыпались их замечания о нашем положении и наших делах. Откуда у них такие «сведения» мы этого не знаем, но это факт, что они до странности преувеличивали и утрировали дела. В мою память врезались особенно два их «замечания».

Первое касалось нашего государственного аппарата.

— Ваш аппарат, — «констатировал» советское руководство, — настолько большой и раздутый, что даже Рокфеллер и Морган не осмеливались бы держать его!

И сразу же после того, как сделали нас Рокфеллерами и морганами, своим вторым замечанием они ударились в другую крайность:

— У ваших крестьян не хватает хлеба насущного, у них нет волов, нет скота, нет ни одной курицы (они сами знают, как им удалось подсчитать кур в Албании!), не говоря уже о других предметах первой необходимости.

И Рокфеллер, и гол как сокол! Как мне понимать такую логику?!

Однако голос Микояна не дал мне долго думать. Будучи цифроманом, Микоян говорил на языке процентов, цифр, сравнений, таблиц. Далее он сказал:

— Экономическое положение у вас плохое, ваше сельское хозяйство в плачевном состоянии, скота у вас меньше чем до войны, 20 процентов хлеба вы ввозите из-за границы, коллективизация движется медленно, крестьянство не верит в преимущества коллективного хозяйства. Вы эксплуатируете крестьян. С финансами у вас дела обстоят плохо. Вы не умеете торговать, — болтал армянин.

При всем уважении к советским руководителям, я не мог больше молчать:

— Мы ведь не танцуем и не пируем, — ответил я. — Мы трудимся, потеем, однако все сразу нельзя исправить. Вы тоже прошли через такую стадию, так что не забывайте о ней.

— Забывать-то не забываем, — сказал

он, — но мы сами трудились.

— Мы тоже сами трудимся, — продолжал я, — так как в нашей стране нет колонов. Мы не выпрашиваем, а просим у вас интернационалистической помощи.

Мои реплики заставили его кое-как сбавить тон. Тем не менее он продолжал:

— Ваши планы постоянно не выполняются. Возьмем строительство. Вы развертываете колоссальное для вашей страны строительство, однако ваши строительные планы не осуществляются, а это, во-первых, потому, что у вас не хватает рабочей силы и вы не создали подходящих для этого условий, во-вторых, потому, что вы заняты строительством многих ненужных вам фабрик и заводов. Вы предпринимает такое строительство без учета реальных условий Албании. Вы строите гидростанцию на Мате (Речь идет о гидростанции им. Карла Маркса на реке Мат в Северной Албании. Ее строительство было завершено в январе 1958 года.) Мы спрашиваем: где будете употреблять электроэнергию? Мы не видим, где вы ее будете употреблять, вы не нуждаетесь в таком количестве электроэнергии.

Его рассуждения показались мне очень странными, и я возразил ему:

— Гидростанция на реке Мат, когда закончится будет давать около 25 000 киловатт. Вы что, такое количество находите большим и излишним?! Учтите, товарищ Микоян, что мы уже теперь нуждаемся в электроэнергии; более того, плановое развитие нашей экономики в будущем не может Дыть гарантировано без заблаговременного принятия мер по обеспечению нужной электроэнергии.

— Вы неточны в планировании. Гидростанция обойдется вам исключительно дорого, к тому же вам некуда будет девать электроэнергию, — продолжал он настаивать на своем. — Вы планируете строительство ненужных вам фабрик и заводов, таких как сталепрокатный и деревообрабатывающий заводы, бумажная фабрика, стекольный завод, льнозавод, хлебозавод и др. На что Албании все эти фабрики и заводы? На что вам нефтеперегонный завод? (Речь идет о нефтеперегонном заводе, который строился тогда в Церрике.) Есть ли у вас достаточно нефти или же вы строите этот нефтеперегонный завод для того, чтобы он простаивал? Хорошенько рассмотрите эти вопросы и отмените лишние стройки. Сельское хозяйство у вас в очень критическом положении, так что вам надо уменьшить капиталовложения в промышленность и взять крен в сторону подъема сельского хозяйства!

Я слушал, как он говорил, и на миг мне показалось, что передо мною не член Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и советский зам-премьер, а Кидрич, посланец Тито, который 7–8 лет до этого вместе со своими друзьями из кожи вон лез, чтобы убедить нас отказаться от промышленности, не строить ни одного промышленного предприятия. «Сельское хозяйство, сельское хозяйство», — настаивали люди в Белграде. «Сельское хозяйство, только сельское хозяйство» — советовали мне теперь, в 1953 году, и в Москве…

Вся эта встреча, на которой должны были рассматриваться наши экономические проблемы, именно в таком духе продолжалась до конца.

Несколько дней спустя мы снова уселись с Микояном и двумя другими советскими служащими за «обсуждение» экономических вопросов. Видя нерасположение друзей, мы сами поставили большой крест на многих из наших запросов. Мы ограничились некоторыми самыми необходимыми объектами, но, несмотря на их «советы» я настаивал и добился незначительного кредита на развитие индустрии, особенно нефтяной и горнорудной промышленности.

Я не могу забыть тот момент, когда мы встретились с Маленковым и Микояном для заключительной беседы.

— По вашим советам, — сказал я, — я обсудил вопросы с товарищами, и из прежних запросов мы решили перенести на будущую пятилетку бумажную фабрику, стекольный и сталелитейный заводы, как и хлебозавод.

— Правильно, — сказал Маленков, а Микоян тут же поставил на списке крест своим толстым карандашом.

— Перенести сооружение Матской гидростанции на 1957 год!

— Правильно! — повторил Маленков, а Микоян сразу поставил крест.

— Снять с плана строительство железной дороги, битумной установки…

— Правильно! Правильно!.. Вот так закончилась эта встреча.

— Приезжайте опять! — сказали они нам на прощание, — тщательно взвесьте дела и напишите.

Мы поблагодарили друзей и за то, что они нам дали, и вернулись в Албанию.

Хотя назвать нехорошими впечатления от этой поездки в Советский Союз было бы мало, мы опять-таки продолжали хранить чувства дружбы и любви к великой стране Советов, к родине Ленина и Сталина. То, что звучало плохо в их действиях и поступках, мы утаивали и с тревогой беседовали об этом друг с другом, однако наши сердца не хотели, чтобы дела там приняли дурной оборот. Мы говорили между собой, что у самих советских товарищей большие экономические трудности в стране; утрата Сталина, несомненно, до некоторой степени расстроила их, им не так легко полностью взять в свои руки бразды правления, и мы надеялись и желали, чтобы все это было преходящим явлением и чтобы со временем было устранено.

Однако несколько месяцев спустя снова имело место что-то неприятное и некорректное с их стороны.

22 декабря 1953 года мы направили Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза длинное письмо, в котором отметив принятые нами меры по укреплению народной власти, развитию народного хозяйства, улучшению жизни в деревне и подъему сельского хозяйства, излагали также ряд проблем в порядке консультации, как и ряд скромных запросов о помощи и кредитах в связи с нашим будущим пятилетним планом. Это письмо мы составили по их совету, после тщательного изучения дела целыми месяцами, и считали, что наши запросы были вполне обоснованными и точно рассчитанными.

Это мнение разделяли и те советские специалисты и советники, которые работали у нас в рамках помощи и сотрудничества между обеими странами.

5–6 дней спустя после отправления нашего письма в Москву, в Тирану поступил ответ Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Всего строк 15 или 20. «Неточно рисуете положение», «вы поспешно рассмотрели вопрос», «вы не вникли в дело», «с вашей стороны не приняты надлежащие меры», «лучше подготовьтесь и напишите снова». Вот и все содержание их письма и нескольких строках, подписанного Центральным Комитетом Коммунистической партии Советского Союза. Мы не могли не быть задеты пренебрежительным и оскорбительным тоном нового советского руководства, мы не могли не спрашивать с удивлением: «Откуда знать им в Москве правильно или неправильно представляли мы наши проблемы, ведь в Албании не они, а мы живем и трудимся?»

Однако прежние встречи, особенно с Микояном, научили нас тому, как делать, чтобы наше письмо было приемлемым для советских: мы сняли многие из запросов, сняли из проекта будущего плана часть наметок и предложений, особенно в области индустрии, и направили им также второе, «отредактированное», или, вернее, искалеченное письмо. И мы не ошиблись: они сообщили нам, что ждали нас в Москве «для консультаций и оказания помощи».

Первая встреча с советскими руководителями состоялась 8 июня 1954 года. Это была как раз та встреча, на которой Хрущев, оттого, что был еще «плохим албанцем», как он сам выразился, не хотел говорить о наших экономических проблемах, а произнес нам речь о роли первого секретаря партии и премьер-министра.

Тем не менее в заключение своей речи Хрущев якобы вообще, якобы в виде ориентировок и советов, остановился и на экономических вопросах и особенно на том, какую линию должны были проводить мы в области экономической политики.

— Развивая свою экономику, — сказал он. — занимайтесь подсчетами. — Вот возьмем, например, нефть. Выгодно ли вам вкладывать так много на нефть?!спросил он.

Я сразу понял, в чем дело. Несмотря на их прежние «наказы» отказаться от разведки и добычи нефти в Албании, мы и во втором письме настаивали на наших мнениях и просили их помочь нам в этом деле. И теперь, раз он спросил, я нашел подходящий случай снова изложить наше мнение.

— Как вам известно и из нашего письма — сказал я, — Правительство и Центральный Комитет нашей партии, оказавшись перед серьезной экономической и политической проблемой, пришли к выводу, что нам надо во что бы то ни стало продолжать добычу и разведку нефти, хотя для нашей экономики это есть тяжелое бремя и будет оставаться таким еще некоторое время, если не будет увеличена добыча нефти. Нам надо продолжать поиски и добычу нефти, — сказал я далее, — ибо это сырье огромного стратегического и экономического значения для нашей страны и для нашего лагеря. Однако разведочные и эксплуатационные буровые работы у нас пока что совершенно недостаточны. Производительность существующих скважин постоянно снижается, а это не только вызывает значительные дефициты в производстве и обременяет нашу экономику, но и является причиной больших колебаний в графике нашего экспорта.

— Уверены ли вы, что ваши недра нефтеносны? — задал вопрос Хрущев.

— Позвольте мне сказать, что экспедиция, руководимая советскими специалистами, которая занимается геологическими поисками в области нефти с 1950 года, настроена оптимистически и полагает, что в нашей стране нефть имеется во многих пунктах, помимо существующих полей. Однако для подтверждения наличия новых запасов, как в существующих полях, так и в новых, требуются капиталовложения. В эту отрасль мы вложили крупные средства, сооружаем нефтеперегонный завод; в нефтепромышленности сосредоточена самая боевая часть рабочего класса; мы вырастили кадры нефтяников. Мы, — сказал я далее, — не можем не признаться честно, что во всем этом процессе имеется много ошибок и недостатков в постановке работы, но мы всеми силами боремся за их устранение. Однако мы продолжаем неуверенно идти относительно запасов нефти. Известные до сих пор запасы — минимальны, к тому же они могут иссякнуть в течение 2–3 лет в случае, если мы не усилим поиски.

— Это не должно вас беспокоить, — вмешался Хрущев. — Нефти у нас в обилии, так что мы дадим вам и нефть.

— Да, — ответил я, — мы вынуждены были в период 1948–1953 годов ввозить переработанную нефть и смазочные масла на сумму в несколько миллионов рублей. А вы ведь понимаете, для нас это было и остается очень тяжелым бременем; подумайте, сколько средств высвободится, если мы найдем и будем использовать нефть наших недр.

— Помимо всех этих столь веских причин, — продолжал я, — необходимость заниматься нефтяным делом объясняется еще одним веским обстоятельством: в случае, если над нашей страной нависнет опасность и у наших друзей не будет практических возможностей поставлять нам горючее, мы окажемся без капли нефти, и тогда все в нашей стране будет парализовано.

— Учитывая все эти обстоятельства, — сказал я Хрущеву, — мы решили продолжать работу по добыче нефти, как и ее разведку. Но для этого нам нужна ваша помощь. По данным советских и албанских специалистов, если мы будем продолжать эксплуатацию и производить поиски имеющимися в настоящее время средствами и в тех пунктах, где таятся известные небольшие запасы, то у нас нефти хватит только на два-три года. После этого периода мы снова окажемся перед огромными трудностями.

Вот почему, исходя из этой обстановки, мы просим советское правительство изучить нашу просьбу о предоставлении нам кредита на нефтепромышленность на предстоящие три года. Мне хочется еще добавить, что для использования имеющегося оборудования, как и того. которое мы получим, у нас есть свои собственные кадры и понадобится еще совершенно незначительное количество советских инженеров.

— Ладно, ладно, — взял слово Хрущев, — но дело в том, что надо все тщательно рассчитать с карандашом в руке и учесть выгодность. Мне известно, что ваша нефть не пользуется предпочтением, в ней много посторонних веществ, особенно битума, как и высокий процент серы, так что при переработке она становится еще менее выгодной. Я приведу вам пример о том, что произошло у нас с бакинской нефтью. Мы там вложили миллиарды рублей. Для развития нефтепромышленности в Баку Берия все время просил у Иосифа Виссарионовича капиталовложений, поскольку Сталин в прошлом сам работал в Баку и знал, что там имелась нефть. Однако наши поиски в других краях нашей родины, как и произведенные анализы показывают, что эксплуатация бакинской нефти невыгодна.

Прочтя мне целую изобиловавшую цифрами лекцию о «выгодности» и «невыгодности» добычи нефти, с тем чтобы я «не ошибся» как Сталин(!), Хрущев, наконец, принялся за существо дела:

— Итак, когда речь идет об экономических вопросах, как мы, так и вы должны вести подсчеты карандашом, и, если у вас будут выгодные источники нефти, мы предоставим вам кредиты. Но, ведя подсчеты именно так, получается, что выгоднее будет давать вам из нашей нефти…

— Во всем надо исходить из выгодности, — продолжал Хрущев. — Возьмем индустрию. Я разделяю ваше мнение о том, что Албания также должна иметь свою индустрию. Но какую? Я думаю, что вы должны развивать пищевую — консервную промышленность, промышленность по переработке рыбы, фруктов, масел и т. д. Вы хотите развивать и тяжелую промышленность. Над этим надо хорошенько подумать, — сказал он, отметив, что можно строить какой-либо механический завод для ремонта запасных частей, добавил:

— Что касается промышленности по переработке минералов, по производству металлов, то это вам невыгодно. Металлы есть у нас, так что мы можем давать вам сколько угодно. Если мы дадим вам продукцию одного только дня, этим вы можете удовлетворить все ваши потребности.

— То же самое и с сельским хозяйством. Вам, — продолжал он, — надо выращивать те культуры, которые больше всего произрастают и которые более выгодны. У нас тоже были ошибки в этом направлении. Так, например, когда-то мы приняли решение выращивать в Грузии зерновые, на Украине — хлопок и т. д. Однако, по подсчетам, в Грузии надо выращивать цитрусовые, виноград, фрукты и т. д., а на Украине — зерновые. Мы уже приняли другие решения и как в Грузии, так и в других республиках сняли те культуры, которые не произрастают. Так что и в Албании надо развивать те культуры, которые больше всех произрастают и дают более высокий урожай, какими являются хлопок, цитрусовые, маслины и другие. Таким образом Албания станет красивым садом и мы будем удовлетворять и потребности друг друга.

— Для нашей страны, — сказал я ему,

— одним из главных направлений развития земледелия является наращивание производства хлебных злаков. Хлеб всегда был и остается для нас серьезной проблемой.

— О выращивании хлебных злаков не беспокойтесь, — тут же вмешался Хрущев. — Хлеб мы можем давать вам, сколько угодно; перевыполнение плана на один день в Советском Союзе даст столько хлеба, что хватит Албании на три года. Мы, — отметил он, — быстрыми шагами идем вперед в области сельского хозяйства. Приведу вам некоторые статистические данные о выполнении у нас плана весеннего сева: план этот выполнен на… процентов, засеяно… миллионов га больше чем в прошлом году… миллионов га сверх плана… — и он завалил нас цифрами, которые быстро приводил одну за другой, чтобы дать нам понять, что мы имели дело не с заурядным руководителем, а с таким руководителем, который знал положение как свои пять пальцев.

Что касается его цифр, то нам незачем было ставить под сомнение их точность, поэтому мы радовалась и желали, чтобы Советский Союз как можно дальше шел вперед. Но что касается его соображений и «ориентировок» относительно нашей экономики, то мы никак не могли согласиться с Хрущевым. Этим я не хочу сказать, что еще на этой первой официальной встрече с ним, в июне 1954 года, нам удалось понять, что перед нами будущий лидер современного ревизионизма. Нет, это мы поняли позже, однако на вышеупомянутой встрече мы заметили, что его соображения как относительно нефти, так и относительно направления развития промышленности и сельского хозяйствам нашей стране, не были правильными, не соответствовали ни потребностям нашей страны, ни основным принципам строительства социализма, ни положениям и опыту Ленина и Сталина. Поэтому мы решили отвергнуть их и отстоять наши взгляды.

Однако на этой встрече Хрущев не оставил места для дебатов.

— Я высказал эти мысли, — закончил он, — чтобы вы имели их в виду. Что же касается обсуждения выдвинутых вами здесь конкретных вопросов, связанных с развитием вашего народного хозяйства, мы с нашей стороны назначили с этой целью группу товарищей во главе с Микояном. Потом мы снова встретимся и порешим вместе.

Несколько дней подряд мы здорово спорили с Микояном, который уже держал в руках большие ножницы. Чтобы отклонить наши скромные, но решительные запросы, связанные с развитием промышленности, он и его товарищи, как обычно, заводили шарманку:

— На что вам промышленность! — говорили они. — Не видите, в каком положении у вас деревня?

Мы, конечно, гораздо лучше их знали положение нашей деревни, нам была известна унаследованная от прошлого отсталость сельского хозяйства и как раз потому, что хорошо знали все это, мы уделяли особое внимание подъему сельского хозяйства и росту жизненного уровня в деревне. Мы производили очень большие по сравнению с нашими возможностями капиталовложения на мелиоративные и ирригационные сооружения, освоение новых земель и т. д.; мы помогали крестьянству отборными семенами и сельскохозяйственными орудиями и машинами, создали ряд государственных сельскохозяйственных предприятий, у нас благополучно шло дело с коллективизацией, мы систематически принимали меры, облегчавшие и способствовавшие увеличению сельскохозяйственного производства и росту жизненного уровня в деревне и т. д. Но всего нельзя было добиться сразу. К тому же мы прекрасно понимали подтвержденную также нашей каждодневной практикой марксистско-ленинскую истину о том, что сельское хозяйство никак не может идти вперед без развития индустрии, без создания и укрепления тех основных отраслей, которые способствовали бы гармоничному развитию нашего народного хозяйства в целом. Вот почему и на этих встречах с советскими руководителями мы настаивали на наших соображениях и запросах.

— Наша промышленность, — сказали мы им в частности, — несмотря на осуществленные сдвиги, выпускает ныне только ограниченное Количество ассортиментов и не может удовлетворять потребности трудящихся. К тому же выпуск продукции в нашей стране нередко зависит от поступления извне многих видов товаров, таких как горючее, сталь, прокат, автопокрышки, химикаты, минеральные удобрения, запасные части, инструменты и многие другие.

Итак, наша страна в значительной степени зависит от импорта. Наша индустрия выпускает еще очень мало товаров и, поскольку мы находимся далеко от дружеских стран, зачастую целые отрасли существующей промышленности простаивают из-за отсутствия какого-либо сырья, вспомогательных материалов или оборудования. Наше государство никогда не располагало ни малейшими запасами каких-нибудь товаров, начиная от хлеба и вплоть до карандашей. Нам приходится ввозить не только основные товары, такие как хлеб, горючее и др., но и все виды машин и оборудования, инструменты, запасные части, шерстяные ткани, обувь, нитки, иголки, гвозди, стекло, веревку, шпагат, мешки, карандаши для школ, бумагу, лезвия, спички, медикаменты и т. д.

Такое трудное положение, товарищи, — сказали мы далее, — не вызывает у нас пессимизм, но реальная действительность такова. Нам надо приложите все силы, чтобы преодолеть трудности, чтобы изменить такое положение. Однако как добиться этого?

Центральный Комитет партии и наше правительство думают, что существующее положение, — отметили мы, — изменить можно только путем развития наряду с сельским хозяйством и индустрии, той индустрии, которая позволит нам шаг за шагом освободиться от той большой тяжести импорта, которую мы вынуждены нести на плечах в настоящее время.

Наконец, Микоян и его группа отступили.

— Ладно, — сказал он, — то, о чем мы не договорились, сообщим руководству и порешим совместно во время заключительной встречи.

На последней за время этого визита встрече, состоявшейся два-три дня до нашего отъезда в Албанию, Хрущев вел себя теплее, откровеннее. Он уступил нашим настояниям (по всей вероятности, Микоян проинформировал его о дебатах с нами), показал себя «щедрее», несколько раз повторил: «мы поможем маленькой Албании» и согласился удовлетворить часть наших запросов о кредитах и помощи.

На этой встрече он хорошо отозвался о нашей партии, ее Центральном Комитете и обо мне лично, и, как обычно, не скупился на «громогласные обещания». Впрочем мы вскоре должны были понять, почему он так вел себя: это было еще начало подъема его самого, как и его группы, поэтому он нуждался в популярности, в хорошей репутации, в том, чтобы в самом Советском Союзе и за его пределами думали, что имели дело с руководителем-добряком и теплосердным, проворным и умным, с человеком, умеющим и возражать, но и отступать, не скупым, но зато знающим меру, с совершенным бухгалтером.

Следовательно, было такое время, когда Хрущев «инвестировал» в пользу своей тайной акции и поэтому ему нужно было, смотря по обстоятельствам, показаться и «шедрым», и «отзывчивым», и «человечным». Однако за этой якобы красивой, «дружественной» наружностью интенсивно орудовала гвардия микоянов и других работников торговли, которые во время переговоров по экономическим вопросам обращались с нами и другими как настоящие купцы. Именно эти люди Хрущева с его ведома и по его указанию во время «деловых встреч», «при конкретном рассмотрении вопросов» прибегали ко всякого рода давлению и ухищрениям, чтобы урезать наши запросы и так «сгладить» дела, чтобы, когда мы, наконец, встретимся с Хрущевым, ему оставалось бы лишь улыбаться, льстить и поднимать тосты.

Однажды мы долго спорили с Микояном в связи с нашей просьбой отпустить нам кредит на товары широкого потребления. Здесь не место говорить о том, какое тяжелое положение переживали мы в те годы относительно такого рода товаров, и о том, какую острую нужду испытывала наша страна в этом направлении. Советскому руководству было известно это положение, но тем не менее мы, в подкрепление нашей просьбы об упомянутом выше кредите, направили ему и письмо, в котором рисовали в общих чертах картину того, как мы удовлетворяли потребности населения. Однако еще не началось рассмотрение нашей просьбы, как Микоян бросил нам обвинение:

— Вы, — сказал он, — тратите не по назначению кредиты, которые мы вам отпустили на развитие народного хозяйства. Вы на них покупаете товары широкого потребления.

— Мы, — ответил я ему, — испытывали и испытываем очень большую нужду в потребительских товарах, однако я ничего не знаю о том, о чем сказали вы. Мы никогда не позволяли, чтобы кредиты, отпущенные на развитие сельского хозяйства, шли на приобретение ширпотреба.

— Да, да! — повторил Микоян. — Вами затрачено… миллионов рублей, — и он назвал цифру, которую я точно не припомню, но превышала она 10 миллионов.

— Я впервые слышу об этом, — ответил я, — но тем не менее мы посмотрим, как обстоит дело.

— Я заверяю вас! — сказал Микоян угрюмо и полный гнева, и отдал распоряжение сидевшему рядом с ним работнику принести ему документы.

Через несколько мгновений он вошел бледным и положил перед Микояном фактуры.

— Нарушений нет, — сказал он, — албанская сторона упомянутые вами товары купила на кредит, который наша сторона предоставила ей именно на потребительские товары.

Оказавшись в неловком положении, Микоян что-то пробормотал сквозь зубы и затем, в связи с нашей просьбой о новом кредите на потребительские товары, ответил нам:

— Мы не можем больше предоставлять таких кредитов, ибо такие товары являются предметом торговли: Дадите — дадим.

— Мне, — ответил я ему, — жаль, что вы ставите вопрос так, хотя вы хорошо знаете, что наша страна переживает трудности и что мы находимся в окружении итальянских, югославских и греческих врагов, составляющих против нас заговоры. Чего вы еще хотите от нас? Хром, нефть, медь, которые мы добываем, даем вам и странам народной демократии. Не хотите ли вы, чтобы мы давали вам и хлеб насущный, которого у нашего народа и так не хватает? Я не нахожу уместными ваши соображения, — говорю я армянину, — и прошу вас пересмотреть вопрос.

Они пересмотрели вопрос, но наши запросы приняли, значительно урезав их. Предоставили нам какие-то ограниченные кредиты, но зато нимало не скупились на самовластную критику и «советы».

Они продолжали так обращаться с нами в наших взаимоотношениях вплоть до московского Совещания 81 партии, состоявшегося в ноябре 1960 года.

За это время мы имели с советскими руководителями много двусторонних встреч, на которых обсуждали с ними экономические проблемы и просили какую-либо помощь и кредиты; мы имели с ними также многочисленные контакты на совещаниях и встречах, проводившихся в рамках Совета Экономической Взаимопомощи.

Тот факт, как устраивались эти встречи и как друзья обращались с нами, как они относились к выдвигаемым нами проблемам, к нашим заботам, все более и более побуждал нас задаваться вопросом: С марксистами-ленинцами имеем мы дело или же с купцами-перекупщиками? Грызись друг с другом Ульбрихт, Новотный, Охаб, Деж, Кадар, Гомулка, Циранкевич, Живков и другие; каждый из них жаловался на то, что еле сводит концы с концами и призывал друзей «увеличить помощь» ему, так как «на нас оказывают давление снизу»; подставляли ножку друг другу, выдвигали всякого рода «аргументы» и приводили всякого рода цифры; старались освободиться от обязательств и урвать побольше за счет других. Между тем вставали Хрущев или его посланцы, читали лекции о «социалистическом разделении трудам, поддерживали того или иного в зависимости от интересов и ситуаций и призывали к «единству» и «взаимопониманию» в «социалистическом содружестве». При всем этом Албания совершенно не упоминалась, будто она вовсе и не существовала.

Два, три или четыре дня длились встречи и совещания, целые папки заполнялись речами, запросами, решениями, итогами, но с социалистической Албанией другие обращались с пренебрежением, как будто мы сели им на шею. Мы прекрасно знали наше положение, отдавали себе отчет в том, что наш экономический потенциал не шел ни в какое сравнение с потенциалом других стран; мы понимали также, что у этих стран свои большие заботы и проблемы, но все это никоим образом не должно было служить, причиной того, чтобы нас недооценивали и игнорировали. Огромными усилиями, после многочисленных встреч и переговоров иной раз нам удавалось, наконец, вырвать у них какой-либо кредит или помощь. Мы от всего сердца благодарили их и за то, что они давали нам, мы благодарили в первую очередь братские народы, но мы, в свою очередь, также не только корректно, до единого, погашали кредиты, но, по мере наших сил, честно выполняли все другие наши обязательства по отношению к друзьям. У них отсутствовали как раз искренность, подлинный интернационалистский дух. Когда дело касалось выполнения на практике соответствующих обязательств о. помощи нашей стране, каждый отходил в сторону.

— Мы сами во многом нуждаемся, — говорил Ульбрихт. — На нас оказывает давление Федеративная Германия, поэтому мы не можем помочь Албании.

— Нам нанесла урон контрреволюция, — оправдывался Кадар. — Мы не можем выполнить обязательства о помощи.

Так поступали все по очереди. И, наконец, «решение»:

— Совет Экономической Взаимопомощи рекомендует албанским товарищам выдвинутые ими здесь проблемы разрешать на двусторонних встречах с советским правительством.

Из многих таких встреч стран СЭВ у меня врезалась в память встреча, состоявшаяся в июне 1956 года в Москве. Хрущев уже галопом пустился по пути измены, что впрочем делали и другие. XX съезд КПСС, на котором я остановлюсь ниже, брал свое. Однако спутниками ревизионизма являются его естественные порождения — отсутствие единства, раскол, противоречия.

Все это заявило о себе еще на этой встрече, 3–4 месяца спустя после XX съезда.

Встал Охаб, ставший к тому времени первым секретарем Польской объединенной рабочей партии, и заявил:

— Мы не выполняли и не выполним возложенные на нас обязательства по углю. Мы не можем выполнить плана, он перегружен, надо сократить его. Углекопам живется плохо, они переутомляются.

Как только закончил он, слово один за другим взяли Герэ, Ульбрихт и Деж, которые чего только не наговорили на поляков. Атмосфера сильно накалилась.

— Если вы хотите кокса, производите капиталовложения в Польше. возражал Охаб.

— Мы должны улучшить жизнь. Дело дошло до того, что польские рабочие объявляют забастовки и покидают шахты…

— Куда же раньше вкладывать?! — отвечали другие. — В строительство сталелитейных заводов в Советском Союзе или же в строительство ваших каменноугольных шахт?!

— Надо будет рассмотреть эти вопросы, — пытался угомонить страсти Хрущев. — Что касается рабочей силы, то, если у вас, поляков, ее не хватает, или же у вас убегают, мы можем присылать вам рабочих из других стран. Эти слова заставили Охаба вздрогнуть.

— Это несправедливо, — вскрикнул он,

— Вы должны помочь нам, мы не уедем в Польшу, пока не будут улажены эти дела. Либо снизите план, либо увеличите инвестиции…

— Выполнить уже принятые решения, — вскочил Деж.

— Решения не выполняются, — подлил масла в огонь Герэ. — У нас несколько заводов, на которые возложены задания производить специальное оружие и оборудование, но нашу продукцию никто не берет.

— Нашу тоже не берут, — вновь вскочил с места Охаб. — Что с ней делать?!

— Нельзя же говорить здесь как директор фабрики, — сказал Хрущев Охабу. — Так нельзя ставить вопрос. Надо исходить из выгодности. Мы также изменили назначение многих заводов. Некоторые оружейные заводы например, — продолжал Хрущев, — мы превратили в заводы по производству водяных насосов. У меня ряд соображений по этим проблемам, — добавил Хрущев, и стал излагать «жемчужины», которые у него были на языке:

— Относительно некоторых особых видов промышленной продукции, — сказал он в частности, — мы должны поступать так, как поступал Гитлер. Германия тогда была одна, и он все-таки выпустил уйму вещей. Мы должны изучить этот опыт и также организовать совместные предприятия по особому производству, например, по производству оружия.

Мы своим ушам верить не могли! Неужели вправду первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза хотел учиться на опыте Гитлера и то же самое рекомендовали другим?! А ведь дела оборачивались именно так. Остальные слушали и утвердительно кивали головой.

— Вы должны давать нам проекты, — ответил на это Охаб.

— Вы этого не заслуживаете, — разгневанно вскрикнул Хрущев, — так как у вас их похищает Запад Мы дали вам патент на один самолет, а его похитили у вас капиталисты.

— Да, это было, — признался Охаб и чуть-чуть опустил голову.

— Мы передали вам секретный доклад XX съезда, вы отпечатали его и продали по 20 злотых экземпляр. Не умеете вы сохранять тайну.

— Это верно, — шепнул Охаб и еще больше опустил голову.

— Мы передали вам четыре других совершенно секретных документа и они улетели от вас, — вставил Булганин, перечислив их ему в глаза.

— Да, — сказал Охаб окончательно сдавленным голосом. — Их похитил у нас один человек и убежал на Запад.

— Положение у вас в Польше нехорошее, — продолжал Хрущев, — Вы проводите оппортунистическую политику в отношении Советского Союза и народно-демократических стран, не говоря уже о том, какую политику проводите в своей стране.

— В рамках сотрудничества, — вмешался Ульбрихт, — надо сотрудничать со всеми, особенно с социал-демократами.

У Хрущева на мгновение засохло в горле. «Сотрудничество со всеми», реабилитация, мягкая политика в отношении врагов — это были его идеями, это было продолжением оппортунистической и пацифистской политика, которую он проводил в самом Советском Союзе. Остальные не отставали от него, а некоторые даже старались перегнать его.

— Согласен, сотрудничество, — вскрикнул Хрущев, — но не так, чтобы они ополчилась против Советского Союза и против нашего лагеря. А ведь в Польше происходит именно так. Вам, — обратился он к Охабу и Циранкевичу, который все время, не произнося ни слова, курил французские папиросы голюаз, — надо улучшить положение, укрепить уверенность в народе.

— Мы освободили всех заключенных социал-демократов, — сказал ему Охаб.

— Вам следовало бы задержать некоторых, — иронически заметил Сабуров, — а то за кого будем поднимать тост сегодня, за социал-демократов, что ли?!

Ответ ему дал Хрущев:

— Выпьем за сотрудничество! Было ясно, что дела в лагере принимали дурной оборот. «Черти», которых Хрущев выпустил из сосуда, оживлялись и показывали кончик языка самому своему спасителю. Он пытался маневрировать, задобрить их, натравить остальных на одного (в данном случае на скамью посадили Охаба), а затем, замечая, что спор не утихает, обрушивался на всех с угрозами и предупреждениями. Будучи бывалым фокусником, он умел находить средство давления. На сей раз он прибег к оружию хлеба. Один из советских чиновников СЭВ кратко доложил о положении сельского хозяйства в лагере и забил тревогу относительно дефицита в хлебе.

Хрущев сразу же поднял голову и воспользовался случаем:

— Хлеб — жизненная проблема, — сказал он тяжелым тоном, в котором можно было отчетливо уловить и давление, и угрозу. — То, что можно было давать, мы отдали вам. Теперь нам больше негде найти его. Поэтому хорошенько подумайте о хлебе, иного пути нет…

Несколько минут подряд он здорово размахивал кнутом хлеба, потом вдруг засиял восторгом и охотно принялся за свою излюбленную тему — кукурузу! Я не помню, чтобы на какой-либо из встреч, которые я имел с ним, будь это даже по проблемам сугубо политического или идеологического характера, Хрущев не пел дифирамбы растению своего сердца.

— В эти последние годы, — сказал он в частности, — мы уделяли внимание кукурузе и имеем замечательные результаты. При помощи кукурузы, — отметил он, — мы решили вопрос о мясе, молоке и масле.

— Без мяса, молока и масла нет социализма, — поддакнул «шефу» Микоян.

— Нет! — подтвердил Хрущев и продолжал: — Каждый руководитель должен придавать значение кукурузе! Вот я взял под шефство мою родную деревню и позвольте мне доложить вам о результатах: в первый год я нашел там 60 свиней, два года назад я довел их до 250, а теперь их 600.

И после этого «внушительного» доклада, который легко представить себе, как красиво звучал в устах руководителя № 1 Советского Союза, он обрушился с упреками на всех — на Ульбрихта, Хегедюша, Циранкевича и т. д.

— Что касается Албании, — добавил он, — о ней мне нечего сказать, так как не знаю ее.

Я воспользовался случаем и вмешался:

— Приезжайте к нам и узнаете ее, — сказал я.

— Сейчас не могу ответить, поговорим отдельно, — сказал он и поспешил со своей речью, боясь лишиться вдохновения.

Он пространно изложил проблему, привел примеры и критиковал; наконец, он добавил — Что касается Болгарии и Албании, стран с многочисленным крестьянством, и особенно Албании, то надо будет поглубже обдумать вопрос и помочь им.

Как обычно, Совет порекомендовал нам выдвинутые там проблемы решить с советскими. Через несколько дней мы встретились с Хрущевым, с которым беседовали около часа.

— Прежде всего, — сказал я ему, — мы хотим, чтобы вы посетили Албанию. Ваш визит будет иметь большое значение для роста авторитета и престижа нашей страны.

— Я тоже желаю приехать в Албанию, — ответил он, — но возникают некоторые трудности. Как далеко Албания от Москвы?

Он заслуживал того, чтобы я ответил ему: