XIII. Поражение Коммун в Марселе и Нарбонне

XIII. Поражение Коммун в Марселе и Нарбонне

То же самое солнце, что видело, как чаша весов склонилась не в пользу Парижа, наблюдало также поражение марсельцев.

Паралитическая Комиссия все еще дремала, когда 26?го марта Эспиван пробил подъем, объявил в департаменте осадное положение и выпустил прокламацию а ля Тьер. Муниципальный совет задрожал, и 26?го марта отозвал своих делегатов из префектуры. Гастона Кремье и Буше немедленно послали в мэрию объявить, что Комиссия готова уйти. Совет попросил время на размышление.

Вечер уходил, а Комиссия все еще искала лазейку, через которую можно было бы отойти от позиции, ставшей непригодной, когда Буше предложил телеграфировать в Версаль, что члены Комиссии передадут свои полномочия республиканскому префекту. Жалкое дезертирство из великого революционного движения! Они ведь знали, кем были республиканские префекты Тьера. Утомленная и обескураженная Комиссия позволила Буше составить телеграмму, когда прибыли Ландек, Аморо и Мэй, присланные, как они сказали, Парижем. Они выступали от имени великого города. Буше захотел проверить их полномочия и оспаривал их законность, которая, действительно, была более чем спорной. Это вызвало растущее раздражение членов Комиссии. Магическое имя победоносного Парижа воскресило первоначальный энтузиазм. Буше же ушел оттуда. В полночь муниципальный совет решил все–таки сложить полномочия и сообщил об этом в клуб Национальной гвардии, который моментально последовал примеру совета. В 1.30 ночи делегаты клуба проинформировали Комиссию, что их полномочия закончены. Либеральные буржуа трусливо ускользнули, радикалы уклонились от борьбы, народ остался один на один с реакцией.

Это была вторая фаза борьбы. Наиболее экзальтированный из трех делегатов Ландек стал для Комиссии верховной властью. Невозмутимые республиканцы, которые слышали о нем и знали о его прошлых контактах с имперской полицией, подозревали в нем бонапартиста под видом крайне невежественного бузотера. Он, на самом деле, был всего лишь жонглером передвижного цирка, с тщеславием, доходившим до абсурда, уклонявшимся от всего, поскольку ничего не знал. Ситуация усугублялась присутствием этого фигляра в качестве лидера. Кремье, не способный найти выход, все еще держался за решение предыдущего вечера. 28?го марта он писал в муниципальный совет, что Комиссия готова уйти в отставку, возлагая на совет ответственность за развитие событий. Он призывал коллег отпустить заложников. Это лишь усилило подозрения в его оппортунизме. Находясь под пристальным вниманием и подвергаясь угрозам, он утратил в ходе споров самообладание и в тот же вечер покинул префектуру. Его уход лишил Комиссию всякого авторитета. Обнаружив его отсутствие, члены Комиссии воззвали к его преданности делу, снова привели его в префектуру, чтобы он возобновил играть свою странную роль руководителя, одновременно пленника и ответственного лица.

Муниципальный совет не ответил на письмо Кремье и 29?го марта он повторил свое предложение. Совет продолжал молчать. Вечером 400 делегатов Национальной гвардии встретились в музее. Они решили объединить батальоны и назначили комиссию, уполномоченную вести переговоры между ратушей и префектурой. Но эти делегаты представляли лишь революционные элементы батальонов, а ратуша погружалась все более и более в болото уныния.

Последовала война прокламаций между двумя властями. 30?го марта совет дал ответ на соображения участников встречи в музее прокламацией от имени лидеров реакционной части батальонов. Комиссия выпустила манифест с требованием автономии Коммуны и упразднения префектур. Сразу после этого совет объявил генерального секретаря префекта законным представителем правительства и пригласил его занять свой пост. Секретарь проигнорировал приглашение и укрылся на борту фрегата La Couronne, куда устремились и многие советники, — добровольное малодушие, поскольку наиболее одиозные реакционеры разгуливали, по крайней мере, без помех. Энергия Комиссии носила показной характер. Она арестовала лишь двух–трех функционеров, депутата–заместителя прокурора Жильбера и на короткое время сына мэра, бывшего директором таможни. Генерал Оливье был отпущен, как только стало известно, что он отказался сформировать часть Смешанной Комиссии 1851 года. Члены Комиссии были настолько беспечны, что оставили пост недалеко от префектуры в распоряжении стрелков, забытых Эспиваном. Бегство советников, поэтому, оказалось только еще более позорным. Город оставался спокойным, веселым и ироничным. Однажды, когда патрульное судно LeRenardшло демонстрировать свои пушки в Канебьере, люди, толпившиеся на пристани, улюлюкали так громко, что оно было вынуждено уклониться от швартовки и соединиться с фрегатом в другой гавани.

Комиссия заключила, что никто не посмеет подвергнуть город нападению, и не приняла, таким образом, никаких мер для обороны. Можно было легко оборудовать в военном отношении высоты Нотр—Дам–де–ла-Гард, которые господствовали над городом, и мобилизовать значительное число гарибальдийцев. Некоторые офицеры, участвовавшие в последней военной кампании, предлагали все организовать. Члены Комиссии поблагодарили их, сказав, что войска не посмеют придти, а если придут, то будут брататься с народом. Они удовольствовались водружением черного флага, распространением среди солдат прокламаций и сосредоточением в префектуре стрелкового оружия и пушек без снарядов соответствующих калибров. Со своей стороны, Ландек, пожелавший отличиться, разжаловал Эспивана. Он назначил вместо него сержанта кавалерии по имени Пелисье. «Пока он не приступит к исполнению своих функций, — говорилось в постановлении Ландека, — войска остаются под командой генерала Эспивана». Это был грандиозный фарс, датированный 1?м апреля. Пелисье попал точно в цель в оценке этого решения, когда его судил военный трибунал. — Какими войсками, — спросили его, — вы командовали? — Я командовал ситуацией, — ответил он. Сержант, и в самом деле, никогда не командовал войсками. Утром 24?го апреля рабочие вернулись на работу, поскольку национальные гвардейцы, за исключением охраны префектуры, не оплачивались. С трудом приходилось искать постовых для постов. В полночь префектуру охраняла всего лишь сотня гвардейцев.

Переворот можно было легко устроить, и некоторые богатые буржуа хотели попытаться это сделать. Для этого имелись люди, готовые договориться. В полночь Комиссию надо было устранить и овладеть префектурой, в то время как Эспиван должен был двигаться маршем на город и прибыть на рассвете. Отправили офицера к Обаню. Генерал отказался под предлогом необходимости соблюдать осторожность, но представители его свиты раскрыли подлинный мотив отказа. — Мы выбрались из Марселя как воры, — сказали они курьеру, — теперь мы хотим вернуться как победители.

Это казалось довольно затруднительным сделать войскам Обаня численностью в 600–700 человек, без надлежащих кадров и дисциплины. Один–единственный полк, 6-ой стрелковый, проявлял какую–то воинскую доблесть. Но Эспиван полагался на матросов La Couronne, верных приказу национальных гвардейцев, находящихся с ним в контакте, и, больше всего, на бездеятельность Комиссии.

Последняя пыталась укрепить свое положение посредством привлечения делегатов из Национальной гвардии. Члены Комиссии проголосовали за роспуск муниципального совета, и 3?го апреля созвали выборщиков. Эта мера, будь она принята 24?го марта, могла бы все решить, но 2?го апреля она выглядела комариным укусом.

3?го апреля по получении вестей из Версаля Эспиван приказал командирам реакционных батальонов поддерживать состояние боевой готовности. Вечером в 11 часов в префектуру пришли офицеры–гарибальдийцы с сообщением о том, что приближаются войска под командованием Обаня. Комиссия затянула старую песню: — Пусть приходят, мы готовы их принять. — В половину первого ночи члены Комиссии решили разойтись, но к 4?м часам утра несколько человек собрались у префектуры. Около сотни ополченцев заняли позиции на вокзале, где Комиссия даже не установила артиллерийскую батарею.

В 5 часов утра Марсель был начеку. Некоторые реакционные роты появились на площади Дворца юстиции и на проспекте Бонапарта. Матросы с La Couronne подтянулись к бирже. У вокзала раздались первые выстрелы.

Войска Эспивана подошли к трем пунктам — вокзалу, площади Кастеллан и La Plaine. Ополченцы, несмотря на прекрасные оборонительные позиции, были вскоре окружены и вынуждены отступить. Версальцы расстреляли федералистского начальника станции на глазах у его сына, 16-летнего мальчишки, который бросился к ногам офицера, предлагая свою жизнь за сохранение жизни отца. Другой начальник станции, Фунель, смог отделаться лишь сломанной рукой. Колонны войск с La Plaine и L’Esplanade выдвинули свои патрули на расстояние 300 метров от префектуры.

Члены Комиссии, все еще витавшие в облаках, направили делегацию для переговоров с Эспиваном. Кремье и Пелиссье пошли в сопровождении большой толпы мужчин и детей, кричавших: — Да здравствует, Париж! — На подступах к площади Кастеллан, месте дислокации штаба, к делегатам вышел командир 6?го стрелкового полка Вилленев. — Каковы, — спросил Кремье, — ваши намерения? — Мы хотим восстановить порядок. — Что! Вы будете стрелять в народ? — Задав этот вопрос, Кремье выступил с речью, когда версальцы угрожали, что их пехота начнет наступление. Тогда делегаты направились к Эспивану. Сначала он пригрозил посадить их под арест, затем дал им пять минут на эвакуацию префектуры. По возвращении Кремье обнаружил столкновение пехотинцев с толпой, которая стремилась их разоружить. Подоспел новый поток людей под черным флагом, усилив давление на солдат. Немецкий офицер из штаба Эспивана арестовал Пелиссье, но командование версальцев, видя, что их солдаты колеблются, приказали им отступить.

Толпа аплодировала, веря, что солдаты разойдутся. Два пехотных корпуса уже отказались от марша на Марсель. Площадь перед префектурой была забита народом, уверенным в победе. Вдруг, к 10 часам вечера, появились пехотинцы со стороны Римской и Армянской улиц. Толпа зашумела и окружила их, когда многие пехотинцы подняли вверх приклады своих мушкетов. Один офицер, который гнал свою роту на атаку в штыки, рухнул, когда ему прострелили пулей голову. Его подчиненные кинулись на федералов, которые укрылись и были осаждены в префектуре. За ними последовали пехотинцы. На залпы национальных гвардейцев и пехотинцев с проспекта Бонапарта, а также из дома Неизвестных братьев федералы отвечали выстрелами из окон префектуры.

Перестрелка продолжалась два часа, федералы не получили подкреплений. Засев в префектуре, массивном квадратном здании, федералы, тем не менее, были обречены на поражение, лишенные продовольствия и достаточного количества боеприпасов. Достаточно было подождать, уперев приклад ружья в плечо, пока у защитников префектуры закончатся патроны. Но генерал Священное Сердце не удовлетворился бы частичной победой. Это была его первая кампания. Он жаждал крови и, больше всего, шума. С 11 часов он отдал приказ обстреливать префектуру с вершины Notre?Dame?de?La Garde с дистанции около 500 метров. Открыл огонь и форт Св. Николы, но его пушки, менее дальнобойные, чем пушки Notre?Dame?de?La Garde, посылали снаряды в дома аристократов на проспекте Бонапарта, убив одного из тех героических полицейских, который стрелял из–за спин солдат. В 3 часа над префектурой взвился флаг перемирия. Эспиван продолжал обстрел. К нему послали курьера, но он настаивал на безоговорочной сдаче защитников префектуры. В 5 часов здание прошили более чем 300 снарядов, ранив многих федералов. Защитники, оказавшись без поддержки, понемногу стали покидать префектуру. Она уже давно прекратила вести огонь, когда Эспиван все еще продолжал обстрел. Страх этого скота был так велик, что он продолжал обстрел до полуночи. В пол седьмого утра матросы с La Couronne и La Magnanime храбро пошли на штурм префектуры, свободной от всех своих защитников.

Они обнаружили заложников целыми и невредимыми, так же как стрелков, плененных утром. Тем не менее, иезуитские репрессии оказались жестокими. Полицейские производили аресты наугад и тащили свои жертвы в фонарный склад вокзала. Там офицер внимательно изучал пленников, подавал знак одному из них или другому выйти из строя и вышибал из него мозги. Следующими днями распространились слухи о массовых казнях в казармах, фортах и тюрьмах. Число погибших и пропавших без вести неизвестно, но оно превысило 150 человек, кроме того, было много скрывшихся раненых. Версальцы потеряли 30 убитых и 50 раненых. Более 900 человек были брошены в казематы замка Иф и форта Сент?Никола. Кремье арестовали в доме привратника еврейского кладбища. Он добровольно сдался тем, кто его разыскивал, сохраняя свои убеждения и веру в справедливый суд. Храброго Этьена тоже взяли. Ландек, разумеется, сумел найти удобный момент, чтобы скрыться.

5?го апреля Эспиван триумфально вошел в город под неистовое ликование реакционеров. Но с задних рядов толпы поднялись крики и гиканье людей, возмущенных убийствами. На площади Сент Ферреол был обстрелян капитан, народ забросал камнями окна дома, откуда приветствовали моряков.

Через два дня после военной операции муниципальный совет, по возвращении с La Couronne, высказался за наказание побежденных.

Национальных гвардейцев разоружили. Распоясавшимися реакционерами руководили иезуиты. Эспиван маршировал под аплодисменты и выкрики: — Слава Иисусу! Слава Священному сердцу! Клуб Национальной гвардии закрыли. Буше арестовали, а радикалы, униженные и преследуемые, снова увидели, чем оборачивается разрыв с народом.

Нарбонн тоже был повергнут. 30 марта префект и генеральный прокурор выпустили прокламацию, в которой они клеймили «кучку фракционеров», выдававших себя за сторонников подлинной Республики. Они телеграфировали всюду о провале борьбы в провинциях. «Достаточная ли это причина, — отвечал плакатом Дижон, — чтобы спустить перед лицом силы флаг, окрашенный кровью наших мучеников?

Пусть другие соглашаются на вечную жизнь в угнетении». Поэтому он готовился к борьбе и строил баррикады на улицах, ведших к ратуше. Женщины, всегда находившиеся рядом, разбирали мостовые и громоздили мебель. Власти, опасаясь серьезного сопротивления, послали Марку к его другу Дижону. Этот Брут из Каркассона прошел по ратуше в сопровождении двух республиканцев из Лимо, чтобы предложить от имени генерального прокурора полную амнистию тем, которые покинут здание. Они дали Дижону 24 часа на то, чтобы добраться до границы. Дижон собрал Совет, и все его члены отказались спасться бегством, Марку поспешил сообщить военным властям, что они могут теперь действовать (115). В Нарбонн немедленно направили генерала Зенца.

В три часа ночи отряд Турко произвел разведку в районе баррикад на Мостовой улице. Федералы, пожелавшие брататься, вышли за баррикаду и были встречены ружейным залпом, убившим двух и ранившим трех человек. 31?го марта в семь часов утра Зенц объявил в прокламации, что намерен начать бомбардировку города. Дижон немедленно написал ответ, в котором говорилось: «У меня есть право ответить на такое зверство аналогичным способом. Предупреждаю, что в случае бомбардировки города я волен расстрелять трех пленников, которыми располагаю». Зенц в свою очередь арестовал курьера и отправил партию бренди отряду из Турко, который был единственным, изъявлявшим готовность идти на штурм. Это зверье прибыло в Нарбонн в стремлении пограбить. Они уже разграбили три кафе. Перестрелка должна была вот–вот начаться, когда генпрокурор снова прислал двух курьеров с предложением амнистии всем, кто покинут ратушу до открытия огня. В случае же казни заложников все защитники ратуши подлежали уничтожению. Дижон переписал эти условия под диктовку одного из курьеров, зачитал их федералам и представил каждому решать самому, оставаться ли в здании. В это время прокурор вместе с солдатами Турко появился перед террасой сада. Дижон поспешил туда. Прокурор обратился с речью к толпе людей, но, когда он говорил о снисхождении, Дижон возразил, что амнистия уже обещана. Речь прокурора заглушила дробь барабанов. Он зачитывал перед ратушей приказ освободить заложников, которых ему передали солдаты–дезертиры.

Все эти переговоры произвели на оборонявшихся удручающее впечатление. Кроме того, ратуша не могла предотвратить бомбардировку, которая бы разрушила город. Дижон приказал эвакуировать здание и заперся в кабинете мэра, решив дорого отдать жизнь. Но федералы, несмотря на его возражения, увели его. Когда прибыл отряд из Турко, ратуша опустела. Солдаты принялись за грабеж во всех уголках здания, офицеры ходили с ворованными вещами.

Несмотря на обещанную амнистию, были изданы многочисленные ордера на арест. Дижон отказался бежать, он написал генпрокурору письмо, сообщив, что тот может его арестовать. Такой человек спас бы движение в Тулузе и поднял бы на борьбу весь юг.

В этот роковой день 4?го апреля проблеск надежды мелькнул в Лиможе. Этот революционный город в центре страны не мог оставаться равнодушным к борьбе парижан. 23 марта Народное общество мобилизовало все демократические силы и провело резолюцию, выражавшую благодарность армии Парижа за ее поведение 18?го марта. Когда версальцы обратились с призывом прислать добровольцев, Общество потребовало, чтобы муниципальный совет отказался от этого шага, провоцирующего гражданскую войну. Вскоре после провозглашения Коммуны рабочие Общества направили в Париж делегата с наказом выяснить принципы организации новой власти и просьбой прислать в Лимож комиссара. Члены Коммуны объяснили, что в данный момент сделать это невозможно, что они рассмотрят эту просьбу в ближайшее время. Но комиссар так и не был прислан. Народное общество было вынуждено, таким образом, действовать в одиночку. Оно призвало муниципальный совет произвести смотр Национальной гвардии, уверенное, что это мероприятие послужит предостережением Версалю. Совет, состоявший за некоторыми исключениями из робких членов, попытался тянуть время, когда поступили вести о событиях 3?го апреля. Утром 4?го апреля рабочие Лиможа, прочитав на стенах домов победные реляции версальцев, восстали. Отряд численностью до 500 человек собрался передислоцироваться в Версаль. Толпа провожала его до вокзала, а рабочие призывали солдат объединиться с народом. Солдаты в окружении людей, сильно взволнованные, стали брататься и сдавать оружие, значительная часть которого была доставлена в здание Народного общества и там спрятана.

Мобилизация войск была в момент сорвана. Полковника кирасиров Билле, который в сопровождении ординарцев ехал верхом на коне по городу, повсюду встречали люди с криками: — Да здравствует Республика! — В пять часов вечера вся Национальная гвардия собралась в полном вооружении на площади Мэрии. Офицеры собрались в ратуше, где один из советников предложил провозгласить Коммуну. Мэр возражал, но крики в поддержку предложения усиливались со всех сторон. Капитан Куассак взял на себя инициативу сходить на вокзал, чтобы остановить поезд, готовый увезти войска. Другие офицеры проконсультировались с личным составом своих рот, где единодушно отвечали: — Да здравствует Париж! Долой Версаль! — Вскоре после этого батальоны, выстроившиеся перед ратушей, отправились под предводительством двух муниципальных советников, одетых в служебные костюмы, к генералу с требованием отпустить солдат, арестованных в течение дня. Генерал распорядился выпустить их на волю и в то же время отправил приказ полковнику Билле готовиться к подавлению мятежа. С площади Турни федералы направились к префектуре, заняв ее, несмотря на сопротивление консервативных национальных гвардейцев, и приступив к строительству баррикад. Прибыло несколько солдат с улицы Призон, а граждане призывали офицеров не начинать гражданскую войну. Солдаты колебались, отступали, когда полковник Билле, возглавив отряд в 50 кирасир, выехал на площадь церкви Сент?Мишель и приказал своим солдатам наступать с обнаженными саблями. Те стали стрелять из своих пистолетов, федералы отвечали и смертельно ранили полковника. Его конь, развернувшись, унес всадника на площадь Сент?Пьер, за ним последовали другие лошади, и федералы, таким образом, оказались победителями. Но в отсутствие организации они ночью разбрелись по домам и оставили префектуру. На следующий день рота, занимавшая вокзал, увидев, что брошена на произвол судьбы, ушла с места дислокации. Начались аресты, многие были вынуждены скрываться.

Так, мятежи в крупных городах гасли один за другим, подобно боковым кратерам затухающего вулкана. Революционеры провинций повсюду обнаружили полное отсутствие организованности и способности пользоваться властью. Повсюду, победоносные вначале, рабочие могли лишь произносить лозунги в поддержку Парижа. Но они продемонстрировали, по крайней мере, жизненную силу, великодушие и гордость. 80 лет буржуазного господства не смогли превратить их в нацию наемников. Между тем радикалы, которые либо участвовали в борьбе, либо держались в стороне от нее, еще раз подтвердили свою дряхлость, мелкобуржуазный эгоизм, постоянную готовность предать рабочих перед лицом «высших» классов общества.