Глава вторая

Глава вторая

Разговорная речь его была звончее и красноречивее письменной.

М. А. Дмитриев о С. Н. Глинке

Очерк Вяземского. — Александр I подъезжает к Москве. — Царская карета в руках народа: импровизация или отвлекающий маневр? — «Душой младенец беззаботный…» — Бренная ладья

Петр Андреевич Вяземский в молодости относился к Глинке с аристократическим пренебрежением, а то и вовсе его не замечал. Но в зрелые годы его взгляд на деятельность Глинки переменился совершенно, и когда Сергей Николаевич умер, Вяземский написал блестящий очерк его творчества. И сегодня этот очерк — лучшее, что написано о Глинке.

«Недавно жил среди нас русский писатель, — начинает свой очерк Вяземский, — который во время оно проливал слезы, слушая „Семиру“ Сумарокова, и смеялся вчера, слушая „Ревизора“ Гоголя. Он был современником и учеником Княжнина и одним из литературных сподвижников в эпоху Карамзина. Он беседовал с Пушкиным и многими годами пережил его… Умирая, мог он, себе в отраду, другим в назидание, сказать, что в оставшихся по нем творениях он ни единою строкою не изменил священнейшей обязанности писателя искренно и честно обращаться со словом, по прекрасному выражению Гоголя. Писатель сей Сергей Николаевич Глинка…»^[173]

По мнению Вяземского, главная заслуга Глинки была в том, что он познакомил русских с Россией. Это звучало несколько парадоксально в середине XIX века, но сегодня мы хорошо понимаем, о чем говорил Вяземский. Мы снова переживаем те времена, когда «Россия еще не отыскана». Многие из нас куда лучше знают зарубежную культуру, нежели свою собственную. И нашим детям подчас лучше знакомо побережье Средиземного или Красного моря, чем берега Волги. Нам остро не хватает знания своего Отечества.

Как-то в начале 1990-х годов выдающегося композитора Валерия Гаврилина спрашивали, почему бы ему не уехать на Запад. Он ответил: «Мне и на родине не хватает родины». Думаю, так бы ответил и Сергей Глинка.

* * *

Когда 11 июля 1812 года в Москву приехал Александр I и кто-то из толпы предложил нести государев экипаж, Глинка загорелся этой идеей. Как докладывала полиция, Глинка, «возбужденный предложением, вскрикнул „ура“ и повел толпу, оглашавшую воздух криками и песнями».

Вот как увидел эти события девятнадцатилетний Иван Лажечников: «На Поклонной горе особенное мое внимание привлек к себе многочисленный кружок, составленный, большею частью, из купцов, мещан и крестьян. В средине толпы стоял мужчина, довольно высокий, плечистый; лицо его казалось вдохновенным, голос звучал знойно, энергически. За толпою, тесно окружившей его, я не мог слышать его речи, обращенной к народу, но до меня долетали по временам слова его, глубоко западавшие в грудь. Толпа, творя крестное знамение, повторяла с жаром его последние слова: „За батюшку царя и Русь православную, под покров Царицы Небесной!“ Я узнал, что это был Сергей Николаевич Глинка, ревностный сподружник московского градоначальника в тогдашних его подвигах на служении отечеству. С каким благоговением смотрел я на него!..»^[174]

Сам Сергей Николаевич описывал это событие несколько иначе, отодвигая свою персону в тень. В 1818 году он издал небольшую книжку, в самом названии которой сказывалось его настойчивое желание высказаться: «Прибавление к русской истории Сергея Глинки, или Записки и замечания о происшествии 1812, 13, 14 и 15 годов, им самим изданные».

В первой части, названной «От нашествия французов до изгнания врагов из России. Обозрение происшествий от 12 июня до 14 июля», Глинка пишет о дне 11 июля: «На Поклонной горе сидело множество отдыхающего народа. Иные, уклонясь с дороги, расположились под тенью дерев и перечитывали друг другу воззвание к первопрестольной Столице (здесь и далее — курсив самого Сергея Глинки. — Д. Ш.). Вдруг принеслась от заставы весть, что усердные Москвичи и обыватели хотят из коляски Государевой выпрячь лошадей и несть на плечах до самого Кремля… „Ура, вперед!“ С сим словом двинулись несколько сот вперед…»^[175]

Похоже, что идея нести карету государя до самого Кремля была не импровизацией, а тактической заготовкой, хорошо продуманной в кабинете Ростопчина. Очевидно, что свита Александра I потребовала от московских властей обеспечить императору максимально скрытный въезд в Первопрестольную — прежде всего по причинам безопасности. И если бы Глинка не увлек народ своим верноподданническим порывом и не увел людей с Поклонной горы, то усердные москвичи до ночи ждали бы там императора, а потом восторженная толпа могла бы надолго заблокировать царский экипаж.

Думается, что Александр, подъехав к Москве поздно вечером, был рад, что на въезде в Москву возникла лишь одна заминка. Вот как об этом эпизоде рассказывает Сергей Глинка: «И хотя уже был двенадцатый час ночи, но священник Покровского села Григорий Гаврилов имел счастие встретить Государя на Поклонной горе. Священник был в облачении, с крестом на блюде; престарелый диакон держал свечу, разливавшую блеск среди ночи… при встрече Государя были читаны стихиры Пасхи: „Да воскреснет Бог и расточатся врази Его“»^[176].

На другой день Александр I назначил дворянам и купцам собраться в залах Слободского дворца. Туда можно было явиться только в мундире, а его у Глинки не было. Пришлось срочно одалживать. Еще до того, как в собрание вошел государь, Глинка успел произнести получасовую речь, которую заключил словами: «Мы не должны ужасаться, но Москва будет сдана». Собравшиеся вскочили с кресел и вцепились в самочинного оратора: «Кто вам это сказал?!»

Напомню, что это происходило 15 июля, за полтора месяца до совета в Филях! Ни один генерал, министр или дипломат не мог тогда и помыслить об оставлении Москвы. Откуда же знал об этом Глинка? Очевидно, все произошло по поговорке «устами младенца глаголет истина». Нет, совсем не лукавил Сергей Николаевич, когда на закате жизни писал о себе: «Душой младенец беззаботный…»

Впрочем, полиции мало было дела до душевных качеств Глинки, и за опасные пророчества его могли если не арестовать, то выслать из города. Но тут Александр I, тронутый приемом москвичей, решил вознаградить их в лице Сергея Николаевича Глинки. Государь пожаловал ему орден Святого Владимира 4-й степени «за любовь к отечеству, доказанную сочинениями и деяниями» и триста тысяч (!) рублей собственно на «деяния». Перед оставлением Москвы всю эту невероятно огромную по тем временам сумму Глинка вернул казне — до копейки!

Это абсолютное бескорыстие Глинки более всего поражало современников. В 1812 году, не имея никаких сбережений или драгоценностей, он пожертвовал на ополчение домашние серебряные ложки. Подаренный ему императором бриллиантовый перстень Глинка даже не донес до дома, пожертвовал встреченной по пути бедной семье. Сергей Тимофеевич Аксаков вспоминал, что Глинка «не мог видеть бедного человека, не поделившись всем, что имел, забывая свое собственное положение и не думая о будущем…».

«Русский вестник» в каждом номере помещал известия о благотворителях и о благодетельных поступках людей самых разных сословий. Посредством своего журнала Глинка собирал многие тысячи рублей для нуждающихся, а сам при этом часто перебивался с хлеба на воду.

Понятно, что в таких обстоятельствах Сергей Николаевич вынужден был тоже принимать помощь. Своих покровителей он обычно благодарил стихами. В Государственном музее А. С. Пушкина в Москве хранится уникальная книга (скорее это тоненький сборник) «Голос души и сердца благодарного отца семейства. Сочинение Сергея Глинки». Книга посвящена двум благотворителям, спасшим семью Глинки от нужды: «Его превосходительству Елисавете Михайловне Кологривой и Князю Александру Николаевичу Голицыну». Сборник украшен эпиграфом: «Человек великодушный подобен солнцу, которое, изливая лучи свои на лице земли, не требует никакого возмездия. Оно дает свет для света».

Князю Голицыну, известному филантропу и мистику, посвящены строки, датированные 5 июля 1832 года. За несколько лет до этого Голицын помог в устройстве восьми детей Глинки «под Высочайшее покровительство» в разные учебные заведения.

Мрачной грустью отягченный,

К берегам Невы летел;

И с семейством разлученный

Жить для жизни не хотел.

Как на бурном океане

Мчится бренная ладья;

Так печальных дней в тумане

Странствует моя семья.

Странствует — с нуждой сражаясь,

Иль болезнью сокрушаясь

В горестной своей судьбе.

В этих дум моих борьбе

Я летел: к тебе явился;

Ты вещал; я оживился…

Пожалуй, строки Глинки — это то немногое доброе, что можно найти об А. Н. Голицыне в свидетельствах его современников.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.