21 октября
21 октября
Ранним утром у большого здания министерства земледелия выстраивается очередь. Она выходит из громадных ворот, тянется по тротуару, загибает за угол и там кончается почти лагерем. В очереди набивают папиросы, закусывают, укачивают детей, читают газеты, чинят одежду и просто спят на тротуаре у стены. Здесь даже пробовали разводить на асфальте костры.
В этой очереди можно изучить этнографию Испании. Жесткие черты кастильцев и арагонцев чередуются со смуглой женственной округлостью андалусцев. Плотные, коренастые баски сменяют костистых, стройных, светлых галисийцев. Худая, угрюмая, нищая Эстремадура преобладает в этой длинной пестрой крестьянской веренице, необычной и тревожной на столичном проспекте.
Внутри министерства очередь струится по двору, затем по лестнице и вливается в большой, переполненный конференц-зал. Здесь крестьянами заполнен весь амфитеатр, а чиновники министерства образуют нечто вроде президиума или экзаменационной комиссии.
Каждого приходящего регистрируют и спрашивают: куда прибыл, какое имел хозяйство, какая семья, какую отрасль сельского хозяйства хорошо знает, в каком ремесле имеет навыки.
Чиновники торопятся. Они пресекают многословные рассказы беглецов, не смотрят в их расширенные глаза, не вслушиваются в горькие крестьянские судьбы. Поток человеческих бедствий сбивает их с ног. Они должны управиться со всей очередью, а очередь не кончается. Она все растет, и конца ей не видно. Целый крестьянский народ сорван с места, сорван пушечными снарядами, авиационными бомбами, ураганным пулеметным огнем. Крестьяне повынимали свои старые двустволки. Они хорошо целились в трехмоторных хищников с черными крестами на хвостах. Но охотничья дробь не страшна бомбардировщикам системы «Юнкерс».
Они приходят в Мадрид спасаться и жаловаться. Карательные отряды испанских помещиков, массовые расстрелы, полная, безвозмездная конфискация всего крестьянского урожая фашистами – вот что называется сейчас «аграрной проблемой».
Об Испании пишут за границей, что здесь вспыхнул стихийный крестьянский и батрацкий бунт, направленный против всех – и всего на свете. На самом деле – помещичий бунт против умереннейшей республиканской аграрной реформы…
Всех зарегистрированных крестьян-беженцев министерство разбивает на группы. Наиболее политически сознательным и боеспособным дается право вступать в народную милицию. Правительство принимает на себя полное обеспечение их семей. Других формируют в эшелоны и направляют с семьями в провинции тыла. Здесь они помогают местному крестьянству в поле. Третьих приспособляют как рабочих при расширении оборонных производств. Четвертая группа – это те, кого оставляют в самой столице для фортификационных работ. Их немного – в Мадриде достаточно своих строительных рабочих и очень туго с продовольствием.
Люди в очереди проходят перед комиссией, быстро получают путевки и талоны на питание – свое и своих семей. Многие, собственно, не прочь поспорить насчет своих назначений. Но тут на стороне комиссии весь полный амфитеатр ожидающих. Спорщика прерывают окриками: «Все ждут, спорить некогда!» Он тоже, смущенно кивая головой, подтверждает, что спорить некогда. Но, – отойдя в сторонку, все-таки находит кого-нибудь из чиновников в коридоре и тихонько уговаривает, нельзя ли отправить его поближе к своим местам. Он будет очень полезен на фронте, особенно в разведке, а главное – он первый войдет в свою деревню… Он не знает, что от его деревни теперь остались головешки и бесформенные кучи камней.
Я участил телеграммы в Москву, даю их по несколько раз в течение дня и ночи, – обстановка стала требовать этого. Передавать по проводу через Марсель или Лондон стало трудно и долго. Гораздо лучше работает радиотелеграф, станция «Трансрадио Эспаньола». Она связывается напрямую с Москвой.
Произошел, однако, нехороший случай, который я решил не оставлять без последствий. Одна телеграмма, срочная, важная, пролежала без движения шесть часов и опоздала в газету. Узнав об этом, – потребовал разъяснений и, не удовлетворившись ими, послал телеграмму «Правде»: «Мой номер двести пятнадцать опоздал из-за саботажа в аппаратной «Трансрадио». Приложил, как всегда, испанский перевод. Цензура телеграмму пропустила, но начальник, которому из аппаратной принесли копию, рассвирепел и пожаловался министру связи. Министр запретил передачу этой новой телеграммы, но поздно, она уже была в Москве. Состоялось общее собрание работников «Трансрадио». Они разобрали случай с моей первой телеграммой и установили, что задержана она была беспричинно, злостно. Двух человек, виновных в этом, решили удалить с работы. Председатель рабочего комитета встретился со мной, обещал от имени всех служащих полное содействие и помощь в информировании советских читателей о борьбе испанского народа.
Давно уже подготовляется установление радиотелефонной связи Мадрида с Москвой, но неизвестно, когда эта связь начнет работать.
С Андре Виоллис мы осматривали дворец герцога Альба. При распределении зданий он достался Коммунистической партии; Центральный комитет отказался от использования его под учреждение, он создал добровольную рабочую милицию для охраны дома и его художественных богатств. Во дворце драгоценные полотна Веласкеса, Гойи, Тициана, Мурильо. Потрясающая библиотека со старинными рукописями, инкунабулами. Герцоги Альба, старейшая испанская династия средневековых завоевателей, колониальных разбойников, титулованных грабителей, всегда соперничали с королевской фамилией; здесь, в этих залах, отслоилась добыча из многовековых колониальных грабежей – золото, редкие камни, экзотические дерева, мозаика, китайский фарфор, слоновая кость… Огромные гобелены тянутся на десятки метров. Сохранились носилки старых Альба, их кареты, их оружие и седла… А дальше – вырождение, измельчание, лихие корсары превращаются в подагрических собственников скаковых конюшен и банковских счетов. «Первые гранды Испании» породнились сорок лет назад с семьей английских лордов Варвик (правильно читать: «Уорвик». – Примеч. ред.), дальше гербы Варвиков и Альба сплетаются. Идут жилые комнаты последнего поколения – кушеточки, пуфики, фотографии в рамочках, фаянсовые мопсы, граммофоны, бульварные романчики. Пошлейшая ванная комната в виде черного с золотом мраморного храма. Гардеробная герцога – сапожки для верховой езды, сапожки для балов, сапожки для церкви, высокие сапожки для охоты, мягкие сапожки для библиотеки, запасы зубного крема, шудры, талька, мази для сапожек. Герцог жил здесь до самого дня восстания, сейчас он в Лондоне, представительствует генерала Франко, плачется на разграбление его дворца. А дворец целехонек, рабочие сохранили всё, до последней кочерги, до куска мыла в ванной, они говорят: «Это музей истории капитализма». Сюда уже теперь ходят экскурсии, и в самом деле – что может быть более поучительного для испанского народа… Только в погребах, тоже сохраняемых в полной целости, рабочий комитет постановил выдать «благородной представительнице французского народа и благородному представителю нашего друга, русского народа», по бутылке бургундского 1821 года. Как мы ни отказывались, да и уперлись на своем, Я взял эту драгоценную бутылку, обещал распить её за здоровье испанских рабочих при первой победе.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.